Текст книги "Веления рока"

– А вы не только с Ветерком, вы даже с Солнечным Лучом не можете справиться. Пока не поздно, лучше по добру, по здорову убирайтесь вон, да поживее.

От обиды трусливые облака еще больше нахмурились, так, что белый свет им стал не мил. Но делать нечего, дрожа перед своей суровой повелительницей, они не посмели ей перечить, и одно за другим нехотя уползли с неба. Туча дождалась, когда последнее облако скрылось за горизонтом, сама, тоже, еще раз досадливо выругавшись, последовала за ним.

Взглянул Солнечный Луч на синее безоблачное небо и обрадовался так, что и сказать нельзя. С той поры для него не существовало никаких преград. Он ежедневно прилетал к Сосульке и не выпускал ее из своих жарких объятий ни на минуту. Однажды, когда Солнечный Луч в порыве страсти поцеловал Сосульку горячо-горячо, она почувствовала головокружение, отчего едва не потеряла сознание. Тогда и поняла Сосулька, что от любви пропадает.

– Мой ненаглядный, мой золотой, – сказала она, – твоя красота меня ослепила, я умираю от любви, – а у самой слезы кап-кап. Сосулька ждала, что Солнечный Луч ее пожалеет, утешать станет, всякие слова душевные найдет. Но Солнечный Луч не до чего больше не додумался, как только сказать это:

– Моя прекрасная, когда ты в печали, мне становится скучно.

Сосулька обиделась и загрустила пуще прежнего. Ей стало казаться, что между ними непреодолимая пропасть и что Солнечный Луч из другого мира. Мира, в котором она может быть только игрушкой, забавой. И еще непонятное чувство подсказывало ей, что Солнечный Луч не пожертвует ради нее даже одним мгновением своей веселой жизни. Тоска тихо сжимала ее тающее сердце. Она окинула горестным взором окрестности: снег лежал пожухлый и грязный, а на пригорках чернели проталины. Залюбовавшись красотой храброго Луча, она и не заметила, как все изменилось вокруг. Сосульке сделалось страшно. Она закрыла глаза, забыв об обиде, прижалась к нему и попросила:

– Не оставляй меня одну, мне страшно.

– Я не могу быть рядом с тобой все время, – ответил Солнечный Луч, – У меня неугомонный характер, и мне неведома грусть, а у вас на земле по ночам темно и уныло.

Сказав это, Солнечный Луч поцеловал на прощание свою любимую и сразу исчез.

Больно было Сосульке слышать такие слова. Невеселые думы одолели ее головушку. От этих дум она не могла заснуть, все смотрела и смотрела на небо, туда, куда улетел ее любимый. И нигде не могла его отыскать. Она смотрела на Млечный Путь, протянувшийся высоко-высоко по всему небосводу, от края до края, как запорошенная снегом тропинка. «Если бы я могла забраться туда, – замечталась Сосулька, – я бы босиком пошла по этой тропинке навстречу солнцу, чтобы успеть еще хоть разок увидеть своего любимого. Но Млечный Путь намного выше крыши, туда ни за что не взобраться».

– Как я несчастна! – горько сказала Сосулька, с невыразимой тоской глядя на звездное небо. – О, как я несчастна! – повторила она, вдруг залившись горючими слезами. – И никто, никто не знает…

Она плакала и плакала до самого утра. Во всем этом пустынном и мрачном мире она было одна-одинешенька, только на черном небе мокрыми льдинками блестели яркие равнодушные звезды. Каждый, кто выходил той ночью из дому полюбоваться на них, слышал, как капают Сосулькины слезы в мелкую холодную лужицу. Но вот упала последняя слезинка. Выплакала Сосулька все свои слезы и исчезла. Исчезла, как будто ее и не было.

Поутру Солнечный Луч прилетел как ни в чем не бывало. Он смотрел по сторонам и не понимал, что делать. Сосульки нигде нет.

– Как, это все? – удивился Солнечный Луч.

– Увы, – сказал Ветерок, который гулял в соседнем дворе. – Счастье не может быть бесконечным.

– Скажите на милость?! Не ожидал! – опять удивился Солнечный Луч. – Кого же теперь мне любить? – Солнечный Луч смотрел по сторонам и не понимал, что делать. – Как ты думаешь, если Сосулька умерла от любви, значит она тоже была счастлива? – спросил он у Ветерка.

– Не знаю, – грустно молвил притихший Ветерок, – никто и никогда на этот вопрос тебе не ответит, ведь счастье всяк по-своему понимает.

Сказав это, Ветерок улетел на речку. Ему захотелось побыть одному, чтобы никто не мешал его размышлениям о судьбе Сосульки, о бренности жизни.

А Солнечный Луч нечаянно взглянул на мелкую холодную лужицу, она заблестела, точно так же, как когда-то блестела улыбка Сосульки. Лужица словно хотела напомнить Солнечному Лучу о ней. Но Солнечный Луч даже не обратил на это внимание. Он залюбовался собственным отражением, повеселел и сразу забыл о своей прекрасной ледяной принцессе.

Много воды утекло с тех пор. А Солнечный Луч все прилетал и прилетал на землю. Уже исчезла и та холодная лужица, но он никак не мог угомониться. Многие видели, как он заглядывал в окна домов и щели сараев. Искал ли он кого или просто так, от нечего делать, никто не знает. Так же никто не знает: вспоминает он когда-нибудь о своей прекрасной Сосульке или нет? Скорее всего, нет. Потому что воспоминания всегда навевают грусть, а Солнечный Луч, как сам он когда-то признался, грустить не любил.

Эрудит закончил свою сказку. Настя вздохнула и произнесла:

– Я засыпаю. Как мне хочется спать… Глаза так и закрываются.

– Спокойной тебе ночи, милая.

– И тебе тоже.

Она закрыла глаза и молчала так долго, что Эрудит решил – она заснула. Но вдруг прозвучал ее слабый голос:

– Какая грустная сказка. Ты обо мне сочинил ее. О нас с тобой. У Эрудита сжалось сердце.

Это были ее последние слова. Утром она уже не проснулась.

Глава XVIII
Параллельный мир

Смерть Насти оказалась для Эрудита последним ударом судьбы, который выдержать он уже не смог. Не знал, что делать дальше, как жить. И он опять запил и пил беспрерывно, изо дня в день. Его начали мучить кошмары, все ему мешало, все раздражало, постоянное ощущение безысходности, смутной тревоги и своей неполноценности угнетали его. При этом в голове Эрудита рождались все новые и новые сумасбродные идеи, которые он не в состоянии был отвергнуть. «Должно быть, я тронулся, – думал он, – но в таком случае как мой помутившийся ум содержит это здравое рассуждение? Если бы я сошел с ума, у меня даже не возник бы и не мог возникнуть такой вопрос».

В какие-то периоды разум его прояснялся, он начинал совершенно отчетливо соображать, кто он и где находится, в его памяти восстанавливались картины из прошлой жизни. В таком состоянии он мог пребывать иногда по нескольку часов, иногда и несколько дней, но потом, чаще всего это происходило по вечерам, когда он ложился спать, кто-то топал по полу, подходил совсем близко и из пустоты пристально смотрел ему в лицо. Тогда что-то происходило в голове, мозги его словно перемешивались, все вокруг него начинало шевелиться, переворачиваться, отовсюду доносились неясные звуки. Цепляясь за остатки разума, он упорно старался постичь процессы, которые творились вокруг него, и напряженно озирался в темноте, долго, до тех пор, пока не терял над собой власть окончательно. Тогда сознание пропадало полностью, он словно опускался в пустоту. И сколько времени длилось такое состояние: дни, часы или только минуты, он не знал.

* * *

В последние двое суток у него не было бреда.

Вечером Эрудит сходил за бутылкой и вернулся в свою хату, в которой уже царил такой же хаос, как и в доме Митьки Дятлова: прокуренные занавески, стены и потолок, смятая постель, на грязном полу разбросаны окурки, в углах пустые бутылки, смятые газеты и Бог знает чего еще. Только у Дятлова в комнате стояли кровать, стол, да табуретки, а у Эрудита в хате сохранился еще шкаф, и это было единственным отличием.

Усевшись за стол, он отрезал от куска сала три ломтика, налил стакан самогону, выпил. За окном отгорал закат, сгущались сумерки и укутывали пожелтевшую вишню и всю улицу тьмой. Эрудит поднял голову и, задумчиво закусывая, долго смотрел в окно на темнеющее небо, на все ярче проявляющуюся луну. Красиво, завораживающе красиво плыла она по небу, освещая вокруг себя легкие облака бледным таинственным светом. Как давно он не видел этой красоты. Луна то скользила по чистой глади, то касалась облаков и пряталась за ними, а он словно в забытьи все сидел неподвижно, смотрел и чувствовал себя чужим и чуждым всему на этом празднике жизни. Он налил еще, выпил и вспомнил, как в такую же ночь писал для Наташи сказку о параллельном мире, которую так и не пришлось прочитать ей. Он подошел к шкафу, взял тетрадь, открыл страницы, исписанные ровным мелким почерком, посмотрел на них, но читать не стал. Опустив голову на руки, несколько минут сидел неподвижно и тоскливо думал: «Что же с Наташей случилось? Можно ли было спасти Настю? Сколько я еще так протяну?»

Много задавал он себе вопросов и не смог ответить ни на один из них. Ему казалось, что все произошло по его вине, но сколь упорно он не пытался проанализировать эти беды, в чем его вина проявилась конкретно, не мог разобраться. Он вслух выругался, закрыл тетрадь, закурил. Подумав еще немного, стряхнул пепел в тарелку и сказал сам себе:

– Надо напиться и забыть все к чертовой матери.

Так и поступил: допил бутылку, выключил свет и лег спать. В комнате сделалось совершенно темно – видимо, луна скрылась за густыми облаками, – стало слышно, как на улице подул ветер. В голову полезло что-то несообразное, совсем непричастное к его рассуждениям.

* * *

Когда утро еще не наступило, он очнулся, некоторое время не мог прийти в себя от кошмарного сна и лежал на кровати, погруженный в мрачные мысли, боясь пошевелиться. Голова трещала. Боль разрывала затылок, давила на виски, на глаза и была настолько сильной, что казалось, открой глаза – и они вылезут из своих орбит. Вдобавок грудь словно сдавило пудовой гирей, трудно было дышать, воздуха не хватало.

Прошло минут двадцать, боль начала отступать.

Вдруг ему послышался стук в окно. Он открыл глаза, огляделся в полумраке, невольно стал прислушиваться. С порывом ветра стук повторился. Об окно бились ветки вишни, и стучали они так, как будто кто-то просился в хату.

Эрудит повернулся и хотел подняться, но в это мгновенье и стены, и шкаф, и печь зашатались, наклонились и полетели вниз. Он обеими руками крепко вцепился в кровать, отчего движение предметов замедлилось, постепенно они перестали шевелиться вовсе, затем некоторое время продержались в наклоненном состоянии, медленно выровнялись и вернулись в обычное положение.

Подобное происходило уже много раз, и Эрудит твердо знал: только что произошедшее было связано с его погружением в бредовое состояние. Убедившись, что стены больше не двигаются, он осторожно разжал сведенные судорогой пальцы, потер ладони. Наступила мертвая тишина. Вдруг в коридоре послышались шаги, через мгновенье дверь отворилась, и в нее вошла Наташа. Осторожно подняв голову, он увидел ее.

Она сделала несколько шагов и, остановившись в середине хаты, изящным движением руки поправляла волосы. Легкая, нежная, как волшебная фея из сказки о Золушке. Ее огромные голубые глаза смотрели радостно и ласково. Эрудит не помнил, как долго это длилось, он онемел от неожиданного появления Наташи, не мог отвести взгляда от ее прекрасной фигуры, облаченной в голубое платье, от мягких светлых волос, от ямочек на пухленьких щечках. Она то освещалась неясным мерцающим светом, то сама излучала такой же свет, будто существовала вне времени. Он следил за гостьей и ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, юное и милое лицо ее, испытал чувство нежности и восторга, подобного которому еще не испытывал. Все – всякая черта, всякое движение – было прелестно, знакомо ему и бесконечно дорого.

Вдруг за окном послышались шум дождя и примешавшиеся к нему странные пульсирующие звуки. Эрудит оглянулся и увидел за окном что-то большое, белое, мерцающее по всей окружности желтыми, розовыми и оранжевыми огнями. Минуты две он с беспокойным любопытством вглядывался в этот диковинный объект, спрашивая себя вслух:

– Что это такое и как оно появилось среди улицы?

А Наташа все стояла в двух метрах от Эрудита и все молчала, возможно, ожидая, когда уймется его волнение. Через минуту он повернулся к ней, и она заговорила:

– Эрудит мой, это я. Разлука со мной ранила твое сердце, и ты искал меня, ждал встречи со мной. Вот мы и встретились, встретились потому, что любовь твоя не угасает. Как я рада, что увидела тебя!

Она улыбнулась. Увидев ее улыбку, Эрудит сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнее прилив любви к ней. Его нечеткие мысли сменялись с чрезвычайной быстротою, и на лице недоумение сменялось неописуемой радостью. Он встал, чтобы подойти к девушке и обнять ее, но у него не было сил преодолеть сопротивление странной вязкой силы, он не мог пошевелиться, не мог заставить сдвинуться с места непослушные ноги. Тогда он, прекратив попытки приблизиться к ней, опустился вновь на кровать и сказал:

– Наташа, ты пришла ко мне!? Это невероятно!

Видя его страстную взволнованность, Наташа подождала немного и продолжила говорить:

– Ты хочешь знать, что стало со мной? Я давно мертва. Я боялась, что вместе с телом умрет и любовь, но этого не случилось, в моей душе осталась прекрасная мечта о том, что ты хранишь меня в своем сердце. – Она задумчиво глянула на Эрудита, слабо улыбнулась, ее бледное личико засияло, а ямочки на щеках придали ему трогательное, почти детское выражение.

– Почему ты говоришь, что ты мертва? Что ж это такое, а? – Он стал разглядывать ее внимательнее. – Стоп! Как это ты умерла? Это что же получается – умерла, а сама разговариваешь? Это невозможно, нет, ты не умерла! Если бы ты была неживая, ты не смогла бы прийти ко мне, не смогла бы разговаривать со мной.

Наташа покачала головой.

– К сожалению, все так. Меня нет на земле, а моя душа живет в четвертом измерении и вот тут, – она указала на его сердце. – Я наложила на себя руки – бросилась в глубокое ущелье и разбилась.

Эрудит сделал руками жест одновременно крайней озадаченности и скорби.

– Зачем?

– Я должна была умереть. Иначе не осталась бы даже в твоих мечтах. Теперь я в них живу, живу в твоем сердце. И еще – в другом мире.

– В другом?

– Да, в другом. В параллельном мире, в том мире, который выходит за пределы пространства и времени.

– Как же ты там оказалась?

– Так же, как и все. Туда перемещаются души всех умерших.

– Значит, ты в раю?

– Я в четвертом измерении, которое живущие на земле называют раем.

– Неужели, правда, у нас есть душа? Мне очень хочется узнать об этом. Расскажи, какая там жизнь?

– Я тоже когда-то думала об этом, а теперь вот все узнала. И ты больше не сомневайся, человеческие души существуют и живут в параллельных мирах.

– Ты сказала – в мирах?

– Да, их бесконечное множество, и каждый из параллельных миров бесконечен сам по себе, как и вся Вселенная. А жизнь там другая, там все по-другому, все состоит из того, что на земле называется мыслями. Там все абсолютное.

– А чего души делают там?

– Наслаждаются благодатным источником знаний, гармонией звуков и красками света. Когда надо, посылают на землю озарение. Ведь душам известно будущее. А еще они общаются между собой, вспоминают о земной жизни и всегда кого-то ждут.

– Кого же?

– Вот этого я не знаю, ни одна душа не знает этого.

– Вспоминают о земле, говоришь?

– Да. Всегда вспоминают и тоскуют, очень сильно тоскуют.

– Почему?

– Потому что все души рождаются на земле и на земле с ними совершается самое великое чудо – они находят свою любовь.

– Почему же они не возвращаются? Вот ты прилетела, выходит, это практически можно.

– Нет. Оттуда на землю никому не позволено возвращаться.

– А как же ты попала сюда?

– Я? Я в виде исключения.

Эрудит с хитрой улыбкой радости наклонил голову с таким выражением, как будто она сказала то, что он уже предвидел, огляделся вокруг с намерением убедиться, что их никто не подслушивает, и заговорщицки сказал вполголоса:

– Вот и хорошо! Оставайся теперь со мной!

– Не могу.

– Почему? Я сейчас возьму тебя за руку и никуда не отпущу.

– Он опять попытался приблизиться к ней, но словно уперся в невидимую стену, разделяющую их друг от друга. Попробовал еще – не получилось. Тогда он возмущенно крикнул:

– Да что ж это такое! – и тут же настоятельно потребовал: – Протяни скорее ко мне свою руку.

– Нельзя этого делать.

– Но почему?

– Потому что даже от одного твоего ко мне прикосновения нарушится равновесие миров.

– Какая нам с тобой разница? Мне все равно, пусть нарушается, пусть они хоть перевернутся, хоть провалятся ко всем чертям в тартарары!

– А мне не все равно.

– Почему?

– Прошлое не должно возвращаться. А если оно возвратится, то все окажется в прошедшем времени. Тогда наша разлука будет вечной.

– А если оно не возвратится, мы с тобой встретимся в параллельном мире и будем всегда вместе? Ты вправду так думаешь?

Наташа кивнула головой. Какая-то невыразимая мысль промелькнула в ее небесно-голубых глазах.

– Ну, конечно, мой любимый, непременно встретимся и уже скоро. Потерпи еще малость, осталось совсем недолго, совсем чуть-чуть.

Сказав это, Наташа улыбнулась, не печально, а со смиреной доверчивостью и исчезла. Словно растворилась в воздухе.

* * *

Эрудит ещё долго сидел, чутко вслушиваясь в тишину погруженной во мрак комнаты. Потом рука его потянулась к «Приме», сунула в рот сигарету, другая рука чиркнула зажигалкой. Сиреневый дым медленно пополз по хате, разделился на вьющиеся полоски и постепенно растаял, как утренний туман над ущельем.

– Что это было? Ко мне приходила Наташа, значит, она не забыла меня? Куда же она подевалась? – спрашивал Эрудит сам себя, крепко сжав пустую бутылку. В его помутившемся мозгу медленно, как зеленые гусеницы, поползли невнятные мысли.

«Вспомнить надо, – думал он, – о чем-то я разговаривал с Наташей… О ее смерти, что ли? Да нет, она говорила, что откуда-то приехала. А потом я хотел ее обнять… И вот тогда чего-то такое… Нет, не помню». Он пытался сосредоточиться и не мог, в голове сделалось пусто, в памяти застряли лишь отрывочные фразы, произнесенные Наташей, и ее прощальная улыбка.

– Так, так, – проговорил он, как бы что-то соображая, поднес к глазам бутылку, которую все еще не выпускал из трясущейся руки, посмотрел на нее.

Надо было идти к Евдокии Григорьевне за самогоном, ничего не осталось, да если бы и осталось, надо было идти. Он сильно затянулся сигаретой и, отмахнув дым, вдавил окурок в шкурку, оставшуюся от съеденного им сала; пошарил ногой по полу, пододвинул ботинки, обулся и вдруг воскликнул:

– Вспомнил, вспомнил! Она сказала, что мы скоро встретимся.

Он вспомнил совершенно отчетливо, как она ему сказала, что они непременно встретятся, уже совсем скоро, и беспредельная радость обуяла его. «Значит, она заходила ко мне только на минутку и поспешила домой, к матери, вот в чем дело. Сейчас похмелюсь и сразу поеду в Топилин. Она дома, она ждет меня!».

Широко расставив ноги, он застегнул пуговицы на затасканной куртке, сунул бутылку в карман и провел рукой по лицу, заросшему густой щетиной. «Похмелюсь, побреюсь и сразу поеду к ней».

* * *

Из хаты он вышел изменившейся за последнее время, медленной походкой, вдохнул свежий утренний воздух. Дойдя до калитки, чему-то засмеялся, закрыл калитку и пошел далее, с появившимся на лице таким выражением, как будто скоро все будет хорошо. Дождь только что кончился. На востоке громоздились темные тучи, в узкие просветы между ними светило солнце, ниже их надвигались серые лохматые облака, окрашенные по краям в ослепительно желтые, розовые и оранжевые тона. И хотя Эрудит не мог вспомнить тот момент, когда он видел такие же цвета, все равно у него появилось чувство чего-то знакомого. Ночью на дорожку нанесло целую охапку опавших листьев. Он споткнулся о них, отметил, что не смотрит себе под ноги, и попробовал размышлять, почему такого освещения облаков он не видел раньше, а ему кажется, что уже когда-то видел, и что цвета были точно такие же. Он словно ощутил в себе их слабое мерцание и подумал: «Они проникают в меня, они уже есть у меня внутри».

Поросшая по краям травой и почти полностью скрытая опавшими листьями дорожка, после дождя была мокрой, но еще не грязной. В мелких ямках на ней собрались небольшие лужицы, которые Эрудит привычно перешагивал. Словно завороженный, он шагал по дорожке, смотрел в небо, бормотал что-то невнятное, а лицо его становилось все удивленнее. Ему все казалось необычным, все повергало в изумление.

* * *

Евдокия Григорьевна сидела у окна, вязала. Взглянув в окно, сквозь занавески увидела Эрудита, всплеснула руками, проговорила:

– Идет, бедолага. – Отложив спицы, она поспешила в коридор и открыла ему дверь прежде, чем он успел постучаться. – Откуда тебя черти принесли в такую рань?

Вместо ответа Эрудит протянул пустую бутылку.

– Налейте, Евдокия Григорьевна. – Другой рукой он достал из кармана десять рублей. – Вот, возьмите. Теперь я ничего не должен?

– Не должен. Заходи в дом, покормлю хоть. Смотреть на тебя больно, ей богу.

– Сейчас, – проронил он, однако, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, оставался на ступеньках.

– Да проходи, не стой, – сказала она, придерживая дверь. Эрудит стеснительно шагнул в коридор и следом за Евдокией Григорьевной вошел в дом. В комнате было тепло, уютно. Он долго снимал куртку и долго вешал ее.

– Да ты садись, садись.

– Я сажусь.

Пока он подходил к столу, отодвигал стул, усаживался, Евдокия Григорьевна наполнила бутылку. Потом принесла глубокую тарелку, кастрюлю, проворно зачерпнула из нее половником вкусно пахнущий борщ с мясом, подала хлеб.

Эрудит налил самогон в кружку, выпил, занюхал хлебом и приналег на борщ. Он выглядел невероятно усталым, изможденным. Евдокия Григорьевна села напротив, сложила руки на груди и некоторое время с жалостью смотрела на него молча. Когда Эрудит притронулся к кружке второй раз, она вздохнула и проронила:

– Успеешь пить-то, лучше поешь еще.

Эрудит не внял ее совету, сделал пару больших глотков, поставил кружку на стол, виновато улыбнулся. Евдокия Григорьевна опять не смогла сдержать вздоха и покачала головой.

– Эх, Витька, Витька! Во что ты превратился! Сам на себя не похож стал. Совсем опустился. Я тебе вот что скажу, бросать надо пить. Бога ради, пока не поздно. – Говорила она мягко, нерешительно, словно боясь обидеть его.

– Вы все ругаете меня. И правильно, ничего я больше не заслуживаю, – задержав ложку над тарелкой, подосадовал сам на себя Эрудит и продолжил есть.

– Как же не ругать-то? Другой раз глядишь на тебя и жалость берет: ну, зачем ты так свою жизнь искалечил? Прямо страшно за тебя.

Евдокия Григорьевна еще некоторое время толковала наставления, увещевала его, а Эрудит неторопливо кивал, хлебал горячий борщ.

– Чего молчишь? – спросила женщина его.

– А чего?

– Бросай, говорю, пить. Устроишься на работу, приведешь себя в порядок, женишься и будешь жить по-человечески. Ты же умный человек, а стал похож на ненормального.

– Да, понимаете… в общем… – И тут он словно что-то вспомнил и сказал пьяным языком: – Теперь смогу бросить. Я брошу. Нацедите еще одну бутылочку на вечер, последнюю, выпью – и все. Больше не притронусь.

– Знакомая песня, – недоверчиво покачала головой Евдокия Григорьевна, перехватив его взгляд.

Эрудит поднялся, допил из кружки и разговорился. Рассказал о том, что обнаружилась его Наташа, что она сегодня была у него. Скоро он поедет вместе с ней в Ростов, найдет там работу и переберется туда насовсем.

– Вот и славно, – вздохнула облегченно Евдокия Григорьевна, наливая самогон в бутылку через воронку.

А Эрудит упрямо повторял:

– Брошу пить, правда, Евдокия Григорьевна. Вот последнюю выпью и все.

Евдокия Григорьевна скрутила из газеты пробку, заткнула бутылку. Он взял ее, сказал:

– Благодарю от всей души, – и заспешил.

– Куда ты собрался?

– Мне надо ехать. В Топилин поеду, к Наташе.

– Как же поедешь? Ты с ума сошел! Выпивши ведь.

– Ну и что?

– Посиди чуток. Посиди или иди домой проспись, успеешь к своей Наташе.

– Все в порядке, – сказал он, пошатываясь.

– Ну, спаси тебя Господи.

* * *

Выйдя на улицу, Эрудит нашел в карманах своей куртки сигареты, закурил. Его шатало, в голове совершенно непроизвольно мелькнула мысль о том, что Наташа тоже может заболеть, как Настя. Это было страшнее всего. Надо быстрее ехать в Топилин. Ноги его не слушались, заплетались, ступали мимо дорожки и постоянно направлялись то в одну, то в другую сторону. Низкие облака надвигались с востока, они уже ползли над головой, стали совсем черными. И вишня, стоявшая перед окнами его хаты, потемнела, будто от горя.

Эрудит остановился напротив нее, постоял, переступая ногами и удерживая равновесие. А когда прикоснулся рукой к калитке, услышал чей-то неистовый смех. Ему сделалось тревожно, в голову полезли всякие неожиданные мысли. Постояв еще с минуту, то и дело наклоняясь, словно неуклюже раскланиваясь перед кем-то, он открыл калитку и изумленно осмотрелся, пытаясь выяснить, откуда доносится хохот. Ну, никто не мог находиться в его дворе! Постояв в нерешительности, он подошел к сараю, присел на корточки и заглянул за угол – никого. Но хохот, захлебывающийся, хриплый, стал слышнее. Вдруг показалось: в глубине огорода, за сложенными в кучу обрезанными ветками, кто-то шевельнулся. Эрудит вздрогнул. Если бы он не смотрел пристально в ту сторону, никого бы не заметил, а теперь видел у самой изгороди выглядывающую поверх веток голову человека. Повертевшись, голова скрылась, и Эрудит не успел разглядеть лицо.

– Какого черта он тут делает? – вслух произнес Эрудит. Медленно, с большой осторожностью поднялся, стараясь ступать бесшумно, подошел к хате. Присел на ступеньку и, прижавшись к двери, украдкой посмотрел на кучу веток. За ней явно скрывалось что-то опасное. Опять послышался громкий хохот, произошло движение и показались глаза. Глаза блестели как у кошки в ночи и смотрели на него. Вдруг они исчезли, а через мгновение из-за веток выбежал мужчина. На коротких ногах, сутуловатый, с седыми всклокоченными волосами на голове и лохматыми руками. Уродливое лицо его искажалось от сумасшедшего восторга. Эрудит замер в оцепенении. Черный колдун нагнулся вперед, скорчился и, выглядывая из-под косматой руки с загнутыми пальцами, оценивающе посмотрел на Эрудита.

Пытаясь стать незаметным, Эрудит плотнее прижался к двери и, постепенно отходя от шока, с крайней опаской вглядывался в необычного гостя. Черный колдун все маячил, его бескровные губы постепенно синели, лицо затряслось, оно тряслось все сильнее, сильнее и приобрело такое зловещее выражение, что любой другой на месте Эрудита умчался бы со двора со всех ног, без оглядки. Возможно, так же поступил бы и Эрудит, он не собирался создавать себе лишних проблем, но ему надо было проникнуть в сарай, в котором стоял мотоцикл. Выгнать мотоцикл из сарая можно было только одним способом: войти в дверь, потом изнутри отпереть ворота. «Как же мне быть? – думал Эрудит. – Ведь черный колдун заметит, когда я буду подходить к сараю. Надо пробираться ползком».

И он пополз, быстро, не глядя по сторонам и не останавливаясь. Но это не помогло. Черный колдун заметил, и в то же мгновенье метнулся к нему. Эрудит испуганно вскочил, побежал обратно, за хату, а черный колдун с пронзительным хохотом бросился вдогонку, всего в нескольких метрах пробежал мимо него и, замедлив движение, скрылся за сараем.

Остановившись за хатой, Эрудит прислонился к стене и схватился за грудь, сердце его колотилось. Постояв с минуту, он подождал, прислушался: по другую сторону хаты раздались торопливые шаги.

В попытке прояснить ситуацию Эрудит пригнулся, чтобы оставаться вне поля видимости, выглянул из-за угла. Черного колдуна не было видно. Он попятился назад, повернулся, подошел к заднему углу хаты и снова выглянул. Пробежал глазами справа налево, потом слева направо – черный колдун сидел в засаде и злыми глазами смотрел на него. «Вот он! Хорошо. Пока он тут сидит, я обойду хату спереди и проберусь к сараю незамеченным», – подумал Эрудит и решил действовать незамедлительно. Он утёр рукавом вспотевшее лицо, вышел из-за хаты, на цыпочках прошел два-три метра, потом резко рванулся, вбежал в темный сарай и выдохнул: получилось! Ему удалось проскочить незамеченным. Схватившись за руль мотоцикла, быстро выбежал с ним из сарая и оглянулся: черный колдун уже был в сарае. Словно чему-то обрадовавшись, он размахивал руками, вихлялся и пританцовывал. В панике Эрудит резко дернул ногой заводной рычаг, а черный колдун, исполняя свой колдовской ритуал, продолжал веселиться. Это позволило Эрудиту выиграть несколько драгоценных секунд и успеть завести двигатель.

Мотоцикл рванулся с места и понесся по улице. Однако черный колдун не был настроен отпускать его. Он взлетел со своего места и понесся вслед за ним. Настигая Эрудита, он, то цеплялся за него с поразительной силой, то пихал его сзади.

Не оборачиваясь на своего преследователя, Эрудит дал полный газ, и поехал еще быстрее. За одну минуту он промчался по хутору и уже несся по направлению к трассе. Выехав на нее, не сбавляя газ, повернул направо. Вдруг мотоцикл занесло, коляску резко подбросило вверх. Эрудит увидел толстый ствол тополя, который, как в замедленной съемке, приближался к нему. В глазах потемнело, он почувствовал хруст своих костей, тело в одно мгновение опухло. И все исчезло.