Текст книги "Веления рока"

– Часто я такое слышу, – возмутился Баранов, – только результатов не наблюдается. Поднимаясь в твой кабинет, я не увидел абсолютно никакой наглядной агитации. Что толку, что вы разработали план? А где это отражено? Где, покажите мне, отражены итоги соцсоревнования?

Захар Матвеевич хотел возразить, мол, это не его дело, это – компетенция секретаря парткома совхоза, товарища Козлова, но не стал. Ведь Баранов может обвинить его в самоустранении от жизни первичной партийной организации. Как коммунист, член парткома и руководитель он тоже должен нести ответственность за выполнение постановлений райкома КПСС. Можно себе представить, какой разнос сейчас устроил бы Баранов Козлову, окажись тот на месте. «Да, зря я проговорился ему, теперь его с собаками не сыщешь. Хитрый гад! Вот, по его милости, приходится выслушивать все самому», – подумал Захар Матвеевич.

– Кстати, где прячется Козлов? – в эту же минуту вспомнил о нем Баранов.

– Пусть явится сюда. Немедленно найди его!

– А черт знает, где он, – почесал затылок Захар Матвеевич. – Его невозможно сейчас найти.

– Почему невозможно? – удивился Баранов, посчитав, что Захар Матвеевич обманывает его.

– Потому что время позднее, в конторе никого нет. Кого я пошлю искать его? Баранов стукнул по столу кулаком.

– Позвони ему!

Захар Матвеевич, понимая бесполезность своих действий, поднял трубку и несколько раз набрал домашний номер Козлова.

– Не отвечает, Леонид Егорович. Он собирался после работы жену проведать, она у него беременная, в роддоме лежит. Да вроде как передумала рожать. Наверное, поехал к ней, разбираться.

– Как это так? Безобразие! Полнейшее безобразие! Я не понимаю, чем вы тут занимаетесь! – опять завопил Баранов.

А Захар Матвеевич начал оправдываться:

– Итоги соревнования, Леонид Егорович, мы наметили отражать ежедекадно. Завтра же подведем их, выпустим «Экран соцсоревнования», «Молнию», «Боевой листок»; кроме этого осветим в стенгазете и во всех коллективах проведем собрания.

Эти слова почему-то так рассердили Баранова, что он принялся ходить по кабинету и растолковывать Захару Матвеевичу какую чрезвычайную роль играет социалистическое соревнование в укреплении дисциплины, повышении организации труда, какое стимулирующее воздействие оказывает оно на развитие производительных сил, инициативу и творчество масс.

– Организация соревнования всячески поощряет творчество масс, развивает демократические основы общества, предполагает глубокое знание и учет тех объективных экономических, социальных и идеологических процессов, которые определяют развитие трудовой и общественной активности масс, их инициативы, – говорил он в запальчивости. – В основе соревнования – возможность каждому проявить себя, раскрыть свои способности, воспитывать коллективизм, что в конечном итоге направлено на удовлетворение все возрастающих потребностей каждого человека. Это должно находить свое отражение в вашей деятельности, направленной на подъем производительных сил. Вам же это ни к чему, у вас неизвестно что поднимается, вас интересуют совершенно другие процессы. Вы даже не пытаетесь осмыслить природу и сущность состязательности. Вы тут пытаетесь раскрывать совсем другие способности, развиваете совсем другие производительные силы, активно проявляете свою инициативу только для удовлетворения своих потребностей, а потом мотаетесь по роддомам. О чем это свидетельствует? Это свидетельствует о вашем невежестве!

На последнем слове Баранов сделал ударение, всех обвел многозначительным взглядом, а на лице его проступила присущая коммунистам предыдущих поколений агрессивная решительность. Затем он несколько сбавил темп научно-популярного монолога, потом и вовсе, видимо, собираясь с мыслями, прошелся туда-сюда молча. Захар Матвеевич стоял, следя за его передвижением глазами, и лихорадочно соображал, что же делать? Все идет к тому, что визит задержится. Сейчас потребует протоколы заседаний парткома или еще что-нибудь затеет. Он взглянул на уполномоченного «Вторчермета» и заметил на его губах сдерживаемую улыбку. Антон Петрович совсем не злорадствовал, просто он, привыкший заниматься делом, ничего не понимал из речи Баранова, не понимал, для чего тот так много говорит. «Тебе смешно, – вздохнул Захар Матвеевич, – а Марина, стоя под тополями, будет вынуждена мерзнуть на холодном ветру. Может не выдержать и уйти домой. Она и так в последнее время стала какой-то недоверчивой, теперь же совсем обидится».

Баранов между тем втянул в легкие воздух и продолжил:

– Чтобы соревнование было успешным, важно последовательно укреплять и развивать социалистический характер производства. Поэтому вам необходимо переосмыслить опыт и принципы организации соревнования, соединить его с хозяйственным механизмом, в максимальной степени использовать состязательность, инициативу трудовых коллективов и отдельных тружеников. Социализм не создается по указкам сверху, социализм есть творчество самих народных масс, писал Ленин в своей работе «Как организовывать соревнование?» Он еще процитировал Сен-Симона, и Захар Матвеевич узнал о том, что принцип «от каждого по способностям, каждому по труду» выдумал Сен-Симон, а вовсе не Ленин, как он предполагал прежде.

«Это же надо так насобачиться! И даже не запнется, – вслушиваясь внимательнее, удивлялся Захар Матвеевич. – А, собственно, чему удивляться, он за это деньги получает. Но все равно я бы столько не запомнил. Надо как-нибудь попробовать».

Время шло, Баранов говорил и говорил, его голос сделался жестким и пронзительным. Захар Матвеевич сообразил, к чему он клонит, тут не надо было теряться в догадках. Еще на прошлой неделе свой человек в райкоме шепнул Захару Матвеевичу, что готовится вопрос по заслушиванию его на бюро по поводу невыполнения им второй год подряд плана по сдаче металлолома. Теперь Баранов ведет с ним воспитательную работу с единственной целью – проинформировать на бюро, что он лично принимал необходимые меры.

– Вы должны с помощью целого ряда конкретных мер теснее согласовывать интересы людей и направить их стимулирующее воздействие на развитие инициативы и творчества. Чем глубже специфика этих интересов, особенности, тем активнее оно влияет на их сознание, тем лучше используются их возможности, – продолжал говорить Баранов.

Далее он взялся убеждать Захара Матвеевича в том, что необходимо большое внимание уделять молодежи для включения всех их резервов, чему всегда мешали формализм, отсутствие широкой гласности, сравнимости результатов. Поэтому он вместе с Козловым обязан устанавливать должный контроль над их обязательствами, анализировать их, не ограничиваясь регистрацией достигнутых результатов. Итоги, причины срывов не обсуждать в узком кругу, без привлечения актива молодых рабочих и специалистов, а выносить на собрания. Еще им надо широко внедрять рациональные системы передовых методов. При этом тоже нельзя допускать формальности, сводить все к погоне за чисто количественными показателями.

В конце речи Баранов потемнел лицом, нахмурился и, обращаясь непосредственно к Захару Матвеевичу, сделал вывод:

– Скажу тебе прямо и открыто: не можешь или не хочешь работать – уступи место тому, кто хочет и может, кто имеет ясные цели и способен всколыхнуть массы людей, вывести их из состояния апатии и неверия в свои силы, вдохнуть в них уверенность и энергию. Это касается и Козлова. Так и передай ему, когда он вернется из роддома.

– Зачем же так, Леонид Егорович, мы с ним хотим и можем. И даже результаты кое-какие уже имеем. Обещаю вам, используем все свои резервы для выполнения поставленных задач, особенно в работе с молодежью.

– В таком случае не знаю, чем объяснить вашу бездеятельность. Мне непонятно, о чем вы думаете. – Захар Матвеевич в эти минуты думал все так же о встрече с Мариной, но не захотел признаться в этом и промолчал – Впредь не допущу расхлябанности. Ругаться буду! – прошагав мимо, пригрозил снова Баранов и дыхнул на директора перегаром.

Захар Матвеевич тут же сориентировался и, воспользовавшись подарком судьбы, оживился.

– Исправимся, Леонид Егорович, как член парткома всю ответственность беру на себя. – Потом немного замялся, придал лицу простецкий вид и ласково проговорил:

– Вы сегодня целый день в разъездах, может, поужинать желаете? Заодно опрокинем по рюмочке. У меня замечательное вино есть, вас дожидается. Все никак случая подходящего не подворачивалось, а теперь, наконец-то… «Счастье улыбнулось», – хотел продолжить он, но вовремя осекся.

Инструктор райкома партии Игорь Сидорович Гаврилов и уполномоченный «Вторчермета» Антон Петрович Кучеренко навострили уши и застыли в ожидании.

– У меня нет ни одной лишней минуты, – уже с меньшей суровостью произнес Баранов.

– Понимаю, понимаю, дел по горло, но такое вино грех не попробовать. Я вас очень прошу, не пожалеете.

Баранова растрогали эти слова, он посмотрел внимательно на инструктора, уполномоченного «Вторчермета» и, увидев, что они озабочены его ответом, спросил их:

– Ужинать будете?

– Да, – ответил инструктор Гаврилов.

– Не откажусь, – скромно произнес уполномоченный «Вторчермета» Антон Петрович.

Баранов подумал, подумал, потом похлопал Захара Матвеевича по плечу и сказал:

– Ох ты и хлюст! Ох и хлюст! Вы только посмотрите на него! Чует кошка, чьё мясо съела! Ладно, ладно, открывай свой бункер. – И тут же, обернувшись к Гаврилову и Антону Петровичу, сказал, подняв брови и подобрев лицом. – Идемте, мы действительно заработались сегодня. Еще нескоро до дома доберемся.

Последняя фраза Захару Матвеевичу пришлась не к сердцу. «Лучше бы не затравливал», огорчился он молча, и направился открывать потайную дверь. Антон Петрович, увидев, как директор почему-то пошел к шкафу, озадачился, а Гаврилов заулыбался и шепнул ему:

– Сейчас мы пройдем сквозь стену.

* * *

И они прошли. Банкетная комната напоминала уютную столовую и спальню одновременно. Посередине нее стоял большой стол, накрытый скатертью, деревянные стулья. У стен – шифоньер, холодильник, сервант и разложенный диван с подушками. Все эти предметы были разрознены и расставлены так, как не расставляют мебель ни в столовой, ни в спальне. На стене висели две большие картины в рамках: на одной художник-самоучка изобразил Карла Маркса; на другой – нагую женщину на фоне плывущих по озеру лебедей. Она, закинув одну руку за голову, лежала на зеленом лугу среди ярко-красных цветов и, видимо, замечтавшись о возлюбленном, томно дремала. Баранову Захар Матвеевич предложил место во главе стола, Гаврилову и Антону Петровичу указал на стулья по разные стороны его, сам же принялся хозяйничать.

Из холодильника на скатерть перекочевали прозрачная ваза с яблоками, колбаса, ветчина, копченая курица. Затем он поставил перед каждым двухсотграммовые фужеры, разлил из напоминающего древнегреческую амфору вместительного графина рубиновое вино и сказал:

– Ну, давайте!

Фужеры дружно стукнулись, издав тонкий звон; выпили по первой и замолчали. Да и некогда было разговаривать – все с удовольствием набросились на колбасу, особенно усердствовал Гаврилов. Потом еще выпили, и тогда завязалась беседа: безмятежная, деловая. Посмотрев, как Баранов закусывает оторванной от курицы ножкой, а Антон Петрович даже не притронулся к еде, Гаврилов проронил:

– Кто работает, тот не ест! – И, довольный своей наблюдательностью, гордо помотал головой.

Баранов пропустил его реплику мимо ушей. Продолжал обгладывать ножку, одновременно интересуясь у Захара Матвеевича началом весенних полевых работ, при этом не позволяя себе «нагибать» его за расхлябанность. Теперь Захар Матвеевич представлялся не директором совхоза, но гостеприимным хозяином, и чувство такта требовало уважительного отношения к тому, кто поит и кормит.

– Бог троицу любит, – вспомнил Гаврилов, наполняя вином фужеры.

– Мы не на свадьбе, за ужином тосты не произносят, – заметил Антон Петрович.

– Ты пей, пока наливаю, – дружелюбно посмеиваясь, ответил Гаврилов, присвоивший себе роль тамады. И Антон Петрович выпил.

– Я от работы этой вообще нервный. А удивляются, что мы пьем… Мало еще пьем! – продолжил беседу Гаврилов. Затем помотал графином, присосался к его горлышку.

Восхитившись его удалью, Захар Матвеевич снисходительно улыбнулся и сказал:

– Давайте еще по одной, чтобы почувствовать вкус.

Все выпили. Баранов выпил залпом, Захар Матвеевич отпил чуть-чуть и поставил, а Антон Петрович тянул медленными глотками.

– Ты будешь допивать или нет? – сказал ему Гаврилов, – видишь, все тебя ждут!

Антон Петрович снисходительно ухмыльнулся.

– Может быть, хватит меня учить? Сам знаю.

– Ой, вот до чего я это не люблю, когда начинают обижаться. Я тебе так скажу: ты с нами сегодня последний раз. Где еще на халяву выпьешь? А тут сам Бог велел!

Антон Петрович смутился.

– Слушай, хватит.

– Перестаньте болтать! Как дети малые, – приструнил их Баранов, изучая пустой фужер. И, обращаясь к Захару Матвеевичу, сказал: – В этом году ожидается холодная затяжная весна. – Сделал паузу, помышляя сильнее ошеломить Захара Матвеевича своей осведомленностью в долгосрочном прогнозе погоды, и продолжил: – Надо нацеливаться на резкое сокращение сроков проведения полевых операций, сконцентрироваться и работать по уплотненному графику.

– Мы это учтем, Леонид Егорович. Главное внимание уделим развертыванию социалистического соревнования. Одновременно с культивацией будем вести боронование зяби, подкормку и ремонт озимых посевов. Заодно начнем сев ячменя и люцерны. А на виноградниках у нас уже вовсю кипит работа.

– Так, так, – одобрительно кивнул головой Баранов, держа в правой руке вторую куриную ножку (в левой у него был пустой фужер), – хорошо. Только выполняя эти агромероприятия, не забывайте о качестве. Имейте в виду, высоких результатов можно ожидать только тогда, когда земля как следует вспахана, правильно спланирована, в достатке подкормлена и напоена влагой. – Дав дельный совет, он налил себе сам и опрокинул. – Хорошее вино, не обманул.

– Имеется кое-что и покрепче.

– Да ну? – с притворным удивлением произнес Баранов. – Почему бы тебе сразу было не сказать! Вот как ты нас уважаешь. А ну показывай, что ты там припрятал!

Захар Матвеевич произнес:

– Желание гостя – закон.

А Гаврилов все никак не мог успокоиться.

– Ты допьешь когда-нибудь?! – допытывался он у Антона Петровича.

– Я-то допью, а тебе уже хватит, по-моему.

– Ну, брось, брось, чего ты разозлился…

– К чему ты всякий раз это говоришь? – спросил Антон Петрович ровным голосом. Он был человеком пожилым, медлительным, вдумчивым, с лицом, закаленным дождем и ветрами.

Меж тем Захар Матвеевич поставил на стол три бутылки со звездочками, тарелку с новой курицей, положил шоколадные конфеты в коробке, а большие фужеры он заменил изящными рюмочками. Гаврилов тут же схватил одну бутылку за горлышко, поцеловал ее, погладил рукой, открыл и стал разливать. Охмелев, он обрел смелость, впал в воодушевленное настроение и почувствовал в себе необыкновенную веселость. Так происходило всегда, когда он выпивал за чужой счет. Трезвый, он все больше молчал в присутствии даже какого-нибудь заведующего отделом, не то что секретаря, но, как только выпивал – его тянуло обратить на себя внимание. Протрезвев, он терзался, вспоминая с отвращением свои глупые выходки, каялся, давал клятву сам себе больше никогда не юродствовать, но как только выпивал – снова делался придурком. Сейчас ему очень захотелось поговорить, и он начал нескончаемый рассказ о том времени, когда был неженатым, про каких-то друзей, которые как были болванами, так ими и остались, а вот он стал человеком. Рассказывал бессвязно, иногда ограничиваясь одними междометиями или жестами. А так как его никто не слушал, он постоянно умолкал и отчаянно прикладывался к рюмке.

– Эх! Давайте выпьем, чтоб не стыдно людям в глаза было взглянуть, – призвал он, таким способом привлекая к себе внимание.

Все услышали его призыв, выпили, закусили. Незамедлительно опрокинули еще по рюмочке. Баранов начал пьянеть, однако еще не лишился самообладания до такой степени, чтоб потерять свое лицо. Его руки сами по себе стали ощупывать пиджак, одна из них достала из кармана носовой платок, прилежно вытерла рот и судорожно принялась искать карман, чтоб вернуть платок на место.

– Качество! Качество и еще раз качество! – вспомнив о прерванном разговоре, медленно изрек он. И с какой-то гениальной прозорливостью, характерной для определенной фазы застолья, которая как раз в тот момент и наступила, еще медленнее промолвил: – Толковый ты руководитель, Захар Матвеевич. Честно скажу: многого добьешься. Но о соревновании не забывай, ругаться буду!

Захар Матвеевич вовсе не выглядел хмельным, слегка подвыпившим – да, но никак не пьяным. Ничего не затуманилось в его голове, просто слегка расслабился. Он искусно, так, чтобы не обидеть гостей, раз за разом наравне со всеми брал в руки рюмочку, дожидался, когда все выпьют, тянулся вилкой за закуской, одновременно пододвигая кому-то тарелку поближе, и незаметно ставил свой стаканчик на место, не притронувшись к нему губами. Однако его язык развязался, и он решил внести свою лепту в развитие бессмертного марксистско-ленинского учения, в аспекте социалистического соревнования. Конечно, ему лучше бы помолчать, но, видимо, на душе так наболело. И он, нетерпеливо кашлянув, произнес:

– Соревнование мы развиваем везде. Но не мешало бы его осовременить, внести что-то новое – более приземлённые человеческие желания. Я так понимаю: пока у людей был энтузиазм, соревнование вдохновляло, повышало интерес к работе. Сегодня энтузиазм пропал, тут скрывать нечего. Если бы появились реальные стимулы, а не только «Доски почёта» и грамоты, скажу точно, заинтересованность людей в результатах своего труда повысилась бы. Я имею в виду денежное стимулирование. Вот вы сами сказали, что основной задачей социализма является наиболее полное удовлетворение потребностей советских граждан материальными благами. А чем можно удовлетворять эти потребности, как не рублями?

Баранов, опрокинув еще рюмочку, поморщился и, подавшись всем туловищем вперед, принялся внимательно разглядывать Захара Матвеевича. Глаза его подкатились.

– Интересно, интересно! Послушать тебя, получается там, наверху, все дураки, ничего не смыслят, один ты такой умный нашелся. – Сказав это, брезгливо фыркнул, воткнул в ветчину вилку и, обдумывая что-то, неспешно пожевал. Он обладал даром в нужный момент выдерживать паузу. За столом стало тихо. И внезапный окрик Баранова в этой тишине показался очень громким: – Да ты знаешь, что материальное стимулирование, о котором ты нам сейчас рассказываешь, внедрялось ещё при Хрущёве, «косыгинской» реформой внедрялось. А какой результат получили? Помнишь? Коррупция, раздувание бюрократического аппарата, рост дефицита. Все смели с прилавков. У людей появились дополнительные деньги, возникла диспропорция между покупательной способностью и товаром. Теперь понимаешь, к чему могут привести твои идеи? Запомни: нельзя допустить, чтоб у трудящихся появились лишние деньги. Ты понял? Ни при каких обстоятельствах нельзя. И так трудно что-либо купить, зайдешь в магазин – жить не хочется, а тогда вообще прилавки опустеют. Вот так-то. Чтоб рассуждать об этом, надо видеть немного дальше своего носа. Для успешного соревнования важно последовательно укреплять и развивать социалистический характер производства, взаимоотношения между трудящимися, а не разбрасывать деньги направо и налево.

При этих словах лицо Баранова сначала перекосилось, потом повисло над столом. Через некоторое время он овладел собой, весьма гордо обвел всех помутневшим взглядом и снова поник. Захар Матвеевич, ожидая неприятностей, призадумался и, как бы оправдываясь, проговорил:

– Кто хвалит меня – тот мой враг; кто меня критикует – тот мой учитель.

– Вот, правильно, это ты очень верно сказал, – подняв на Захара Матвеевича осоловевшие глаза, похвалил его Баранов. – За это я тебя люблю и уважаю. – Сказав, самозабвенно выдохнул и выпил. – Хорошо пошла!

– Какие умные речи вы говорите, Леонид Егорыч, дайте я вас поцелую, – сказал ему Гаврилов.

Баранов сердито промычал что-то невнятное, отстранил растопыренные для объятий руки Гаврилова. А Гаврилов налил себе, недовольно посмотрел на шефа.

– И вы обижаетесь? Ваше здоровье!

– Леониду Егорычу-то налей, – сказал Антон Петрович.

– А! Чего там! – поднимая рюмку, пробормотал Гаврилов, залпом выпил и принялся озираться, очевидно, пытаясь что-нибудь вспомнить и тоже утереть нос директору, но, судя по его не моргающему взгляду, это ему не удалось. Тогда он потыкал в тарелку пальцами, схватил кусок ветчины. Выведенный из себя, швырнул его на стол и решительно выпил еще раз. Подумав, вытащил из кармана блокнотик, оперся локтем о стол, чтоб записать последнюю фразу Баранова так, на всякий случай. Однако и эту фразу, услышанную буквально минуту назад, припомнить так же не мог. Продолжая напрягать свою память, он потянулся за кусочком ветчины, который бросил, при этом непослушной рукой смахнул блокнотик на пол. Чтоб исправить свою оплошность, он наклонился, долго смотрел в нерешительности. Наконец попытался достать блокнотик, не рассчитал усилья и вместе со стулом опрокинулся. Раздавшийся грохот привлек внимание всех участников ужина и заставил их повернуться в его сторону. Гаврилов лежал, раскинув широко руки, как павший воин.

– Упал, – констатировал Антон Петрович.

А тот полежал, полежал, потом зашевелился, принял неприличную позу и, испытывая большие трудности, направился на четвереньках в сторону дивана. Путь его был довольно спокойным, он мало о чём думал, его единственной мыслью было поскорее закончить путешествие и забраться на диван. Но не так просто получилось осуществить задуманный план. Через некоторое время Гаврилов наконец-то добрался до финиша и полностью выдохся. Так устал, что моментально уснул. Но ненадолго. Спустя всего несколько мгновений очнулся, испуганно раскрыл глаза и стал карабкаться на диван. Все наблюдали за ним с неподдельным любопытством. Гаврилов, скопив силы, сделал решающий рывок. Антон Петрович, представив себя на его месте, с удовлетворением сказал:

– Молодец! – и продолжил, как бы извиняясь перед хозяином. – Не рассчитал свои силы, разморило. Видать – на старые дрожжи. Вчера в Кузнецовке мы тоже ужинали. Он там хорошо держался: салфетки жевал, обглоданные кости в мою тарелку подкладывал, и клюкнул вроде бы тоже прилично, но досидел до конца, как огурчик, ни разу не свалился.

Баранов лег локтями на стол, развернулся всем корпусом к Захару Матвеевичу и спросил:

– Так почему же ты срываешь план по сдаче металлолома? Я хочу услышать твой ответ. Первый квартал заканчивается, а ты и одного ржавого гвоздя не отвез. Это – ваша борьба за экономию и бережливость? Имей в виду, тебе придется разъяснить свою позицию на бюро райкома партии. Некоторые хозяйства отнеслись к этой задаче с большим пониманием. Несмотря на холодную зиму, поставляли металлолом на приемные площадки в необходимом количестве. Совхоз «Донской», например, за два месяца текущего года выполнил годовое задание. А ты что? Тоже будешь ссылаться, что металлолом вмерз в землю, что нет транспорта? Или собираешься ждать, когда потеплеет? А на план тебе наплевать?

– Они все говорят, – вмешался Антон Петрович, – что им невыгодно возить металлолом, только бензин расходуют, а ничего за это не получают. Но ведь можно возить на попутных машинах. Я выяснил, что в каждом совхозе в сторону Ростова ежемесячно по три-четыре раза гоняют пустой транспорт. Почему бы их не загружать? Просто надо быть порасторопней, заранее подготавливать груз к отправке. И никаких убытков не будет.

– Вот-вот! Правильно говоришь, – произнес Баранов и как-то странно посмотрел на Антона Петровича.

– Да нет, – сказал Захар Матвеевич. С этим у нас нет проблем. Просто нам нечего возить. Нет у нас металлолома, а что валялось, люди растащили. Я же не поставлю сторожей охранять ржавые железки.

– Ну, это ты брось! – пригрозил Баранов. – Завтра же направлю к тебе с проверкой этого клоуна, – добавил он и кивнул на Гаврилова. – И ты тоже по…, по…, по…едешь, – заплетающимся языком дал указание он Антону Петровичу.

Затем икнул проникновенно, пропустил рюмку, налил еще и поник головой, удерживая полную рюмку в руке. Постепенно его рука ослабла; коньяк пролился. Из возникшей лужицы к краю стола пополз ручеек, и на брюки второго секретаря райкома КПСС побежала тоненькая струйка.

По всем приметам застолье подходило к своему завершению; гости напились, наелись, больше ни к чему не притрагивались. Наступила тишина, слышалось лишь мирное похрапывание Гаврилова. Вдруг Баранов вспомнил во сне анекдот и вскинул голову: перед ним сидели два человека. Не поняв, как сюда попал, он произнес:

– Послушайте новый анекдот. Вы, наверно, еще не с-слышшали?

– Нет, я еще не с-слышал, – отозвался Гаврилов с дивана. Баранов поглядел вокруг себя и по ошибке принял банкетную комнату за свою спальню. Увидел на диване инструктора райкома партии и не узнал его. «Кто он такой? Зачем лежит здесь?» Он исподлобья сурово и с горечью посмотрел на него второй раз и тогда узнал. А узнав, нахмурил брови и, силясь постичь ситуацию, спросил:

– Что, уже утро? – Гаврилов глупо улыбнулся, не проронил ни одного слова и прикрыл глаза. Баранов снова огляделся. «Нет, это не моя спальня». На душе его стало спокойнее. – Ну, слушайте, – сказал он. – У директора совхоза спрашивают: почему план не выполнил? А он отвечает: «Весь урожай съела тля. На следующий год посеем еще больше, пусть эта гнида подавится».

Любой анекдот, рассказанный Барановым десятки раз, Гаврилов слушал как впервые, засмеялся он и теперь, задергавшись ногами. Но тут же опять закрыл глаза и захрапел. Антон Петрович, тоже слышавший этот анекдот уже дважды, даже бровью не повел, как сидел с опущенною на грудь головой, так и продолжил сидеть: неподвижно, крепко задумавшись. А может быть, засыпая. Трудно сказать, потому что выражение его лица было неопределенным.

Баранов поднял на него сердитые глаза и пробормотал:

– Человек, не обладающий чувством юмора – это страшный человек, он опасен для общества.

Тут его замутило, он снова начал клевать. Клевал, клевал, потом вовсе опустил голову и несвязно заговорил сам с собой. И беседа эта затянулась надолго, она то прерывалась, то возникала вновь.

Покосившись на него, Антон Петрович спокойно сказал:

– Скочерыжился.

Захар Матвеевич сидел неподвижно и хмуро смотрел на своих скрючившихся гостей. Невеселая картина представлялась его взору. Он вспомнил о Марине, дожидавшейся его возле трех тополей и возможно уже продрогшей. Вот как немилосердна оказалась к нему судьба. Спустя минут десять он потерял самообладание и намекнул:

– Пора по домам. Я сидеть с вами больше не могу, меня люди ждут. Вставайте, товарищи дорогие!

Никто не тронулся с места. «Сами они теперь никогда не уйдут, – подумал он, – придется выталкивать. Хоть и рисковое это дело, можно и беду на себя накликать, но что делать?» И директор принялся тормошить каждого по очереди. Начал с Баранова. Тот, несмотря на утрату реальности, как только вышел из оцепенения, сразу потянулся рукой к бутылке, роняя стоящую на пути посуду. Потом все-таки поднялся со стула, цепко схватился беспомощными пальцами за край стола и, пошатываясь, стал настраиваться на изменение положения головы и тела, а также на движение в пространстве без опоры, не замечая, что его брюки мокрые. Захар Петрович перешел к Антону Петровичу. Тот вскочил как солдатик и сразу взял себя в руки. Со спящим Гавриловым пришлось повозиться подольше. Минуты три Захар Матвеевич толкал и тряс его.

– Проснись! Проснись! Эй, Игорь Сидорыч, хватит кемарить, вставай!

Гаврилов повернулся, показав помятое злое лицо. Чуть подняв голову, он что-то проговорил и снова лег, натягивая на голову свой пиджак. Захар Матвеевич не отступал. Наконец Гаврилов кое-как оторвался от дивана и, едва держась на ногах, хрипло заявил:

– Отцепись от меня, я спать хочу.

Ему явно не хотелось никуда идти, он и не собирался уходить отсюда. Захар Матвеевич опять потрепал его за шиворот и поспешил к Баранову, который готовился к посадке. В это время Гаврилов сделал шаг сначала вперед, потом назад, зашатался, растопырил руки и чуть не упал. И, вне всякого сомнения, упал бы, если бы Захар Матвеевич ни кинулся к нему и не помог восстановить равновесие. После этого Гаврилов вцепился в Захара Матвеевича и смотрел на него ласково. Освобождаясь, Захар Матвеевич отдернул его руку – выражение лица инструктора райкома партии резко изменилось: как посмел? Он насупился и в знак протеста отвел взгляд в сторону.

Тогда Захар Матвеевич каждого повернул лицом к выходу и любезно подтолкнул сзади. Баранов с бледным лицом, слегка согнувшись и напрягшись, пошел, медленно ступая по полу. За ним поплелись и остальные. На улице вместе с райкомовским водителем, совершенно трезвым, голодным и нервным, Захар Матвеевич усадил гостей в «Ниву». После чего водитель сел за руль и со злостью громко захлопнул дверцу; машина, резко дернувшись с места, поехала. Захар Матвеевич поспешил к своему «уазику».

* * *

Дорога к Вишневой балке тянулась между виноградником и голым полем; неподалеку виднелась лесополоса, слившаяся с вечерним небом, по которому бежали темные тучи. У лесополосы Захар Матвеевич свернул налево, через несколько метров обнаружил узкую накатанную просеку и, вырулив на нее, проехал посередине черных искривленных зарослей. Полевая дорога повела снова вдоль деревьев; за ними показались перемещающиеся в сумерках огни.

Когда Эрудит прибыл к Вишневой балке, он увидел огромную кучу металла, сваленного в нее. Сообразил, что от него требуется, и не стал ждать Захара Матвеевича, сходу приступил к делу. Заметив подъехавший «уазик», он остановил трактор и выбрался из кабины.

– Сам догадался, что надо делать? – спросил Захар Матвеевич.

– А чего тут непонятного? Я не пойму другого, зачем хоронить металлолом? Жалко, лучше бы сдать его.

– Невыгодно нам возить его в Ростов, мы ничего за это не получаем, лишь бензин зря сжигаем, а топливо нужно для посевной. Жалко, конечно, но ничего другого не придумаешь: делать себе хуже – это очень глупо, так поступают только полные идиоты. Ты вот что. Завтра приедет комиссия, так что ровняй получше, чтобы ни одна железка не выглядывала. И держи язык за зубами.

– Н-да, по правде сказать, мне все равно. Закапывать, так закапывать, вы ведь лучше меня разбираетесь в этих вещах, – сказал Эрудит, улыбнулся и потер ладонью подбородок.