Текст книги "Веления рока"

Несмотря на противодействие медсестер, захлопывающих дверь прямо перед носом, Настя с Эрудитом, в конце концов, своего достигли – им удалось сдать все анализы, а выстоять очередь к доктору оказалось проще простого. И вот, после всех осмотров и анализов полуобнаженная Настя сидела в кабинете на покрытой простыней кушетке. Женщина-доктор в очках уже несколько минут писала за столом. Аккуратно положив ручку, она просмотрела анализы, снова начала писать и, не отрываясь от своего занятия, будто бы раздосадовавшись на несообразительность Насти, буркнула:

– Одевайтесь.

Настя послушно выполнила ее приказ, нерешительно и осторожно села, но не на кушетку, а на стул. Затем поправила волосы, робко сложила руки на коленях и нетерпеливо стала смотреть на доктора. Все, что интересовало ее прежде, отошло от нее, стало неважным. С того момента, как она почувствовала себя плохо, ей мучительно хотелось знать лишь одно – чем она заболела. Она рассчитывала сходу услышать свой диагноз, но доктор, казалось, и не собиралась ей говорить. «Может быть, она так и не скажет мне», – подумала Настя, когда доктор, прекратив писать, стала намазывать коричневые листы медицинской карты канцелярским клеем и приклеивать к ним другие бумажки, белые. Задержав дыхание, Настя выждала момент и несмело спросила:

– Скажите, пожалуйста, что у меня?

– У вас больны почки, – ответила доктор и, не поднимая головы, поинтересовалась: – Вы замужем?

– Да.

– Дети есть?

– Нет. Еще нет, только думаем.

– Вам сейчас нельзя об этом думать.

Голос ее прозвучал равнодушно и неумолимо, как приговор. Такого Настя не ожидала. Она, испугавшись, обвела глазами белые стены кабинета, и ее губы беззвучно зашевелились.

– Да, – поправив очки, сказала доктор, – с такими почками нельзя рожать. К счастью, это излечимо. – Она стала объяснять и убеждать Настю в необходимости неотложных мер. Теперь ее голос звучал мягко и терпеливо. – Время упускать нельзя, – говорила она. – Я могла бы прямо сейчас положить вас, чтобы начать лечение в стационарных условиях, но мест нет. Вы понимаете, как с этим сложно. Так что придется подождать, когда освободится койка. А пока будете принимать эти таблетки. – Она протянула Насте рецепт. – Должны помочь. В стационарных условиях, конечно, было бы лучше, потому что важно не упустить время. Но попробуем так. Через десять дней вам нужно будет показаться мне еще раз. Если изменений не почувствуете, приходите раньше. Что вы так волнуетесь? Не волнуйтесь, все будет хорошо. Правда, придется постараться. С вашим диагнозом надо бы провести курс лечения под постоянным наблюдением, но вот видите, какие сложности у нас.

Собственно, подумайте сами, если решите лечь, может быть, найдем какой-то выход.

От ее противоречивых фраз Настя забыла обо всем. Она нервно перебирала пальцами – по-видимому, не в состоянии сидеть спокойно. Заметно было, как дрожат ее колени.

В памяти всплыло уже далекое время, когда она приходила к своему больному отцу, который лежал в этой больнице. Как легко и бездумно тогда она воспринимала всю здешнюю обстановку, даже с какой-то веселостью. В том, что он страдал от боли, она тогда ничего необычного не видела, ей тогда казалось, что все это в порядке вещей, так и положено, старые все болеют. И в больнице должны лежать только старики. Перед ее мысленным взором промелькнула очень живая картина: она подошла к кровати отца, а он с дрожащими губами беспомощно приподнялся на локте и стал рассказывать ей про уколы, про анализы, о том, что ему предстоит глотать зонд, поэтому есть ничего нельзя. Потом он показал на целую кучу таблеток, которые лежали на тумбочке.

Беленые стены, затертый пол с большими трещинами между досок, кровати с железными спинками, закрытые белыми занавесками окна. Газеты, книжки и кружки на тумбочках больных, лежащих с отрешенными лицами в той же палате. Все они были старые, а она ведь молодая. Как же так?

Тем временем доктор поясняла, как важно соблюдать режим и диету, снова и снова обосновывала преимущество стационарного лечения, при этом выражалась невразумительно, определенно ничего не предлагая, так, что Насте трудно было понять. Она как будто пыталась иносказательно внушить Насте, что от амбулаторного лечения все равно никакого толку не будет, а чтобы лечь в больницу, ей следует применить смекалку и хорошо попроситься. И выглядела доктор чуть ли не радостной. А у Насти в голове творилось такое, что она почти ничего не слышала. Доктор окинула Настю взглядом, в котором уже не было никакого интереса.

– Все я вам рассказала. До свидания. Пусть заходит следующий, – произнесла она очень сухо и больше не обращала на нее никакого внимания.

* * *

Выйдя из кабинета, Настя повернулась в противоположную от выхода сторону. Эрудит окликнул ее. Он стоял у стены в сторонке, рядом с женщиной лет пятидесяти. Они прервали беседу и теперь оба молча смотрели на Настю.

– Такая молоденькая и хорошенькая, – опередив Эрудита, начала говорить женщина, когда Настя подошла к ним. И спросила так, как будто они были знакомы:

– Ну что сказали?

Настя не знала женщину, она напрягла память, но не смогла припомнить, кто она такая, однако ответила:

– Доктор сказала, что почки болят.

– Почки – это плохо. А может быть, и не почки, они сами ни в чем не разбираются. Нынче врачи-то какие: за взятки учатся, чего они понимают? К ним только попадись, залечат. А без денег сюда и соваться нечего, никто внимания на тебя не обращает. Остался живой – слава Богу, а умер – в морг отволокут и дело с концами, виноватых не сыщешь. – Она подобострастно взглянула на Эрудита и, понизив голос, как человек, вынужденный по каким-то соображениям раскрыть секрет, опять повернулась к Насте и нравоучительно произнесла:

– Тебе, дите, надо травками полечиться. От них польза будет, это проверенное средство. А в таблетках столько отравы всякой, от них и печень разлагается, и аллергия бывает, да чего только не случается. Врачам-то, им что, им выгодно, чтоб мы больше лекарств покупали, им за это приплачивают. Ты попробуй попить пшенную воду, это самое хорошее средство. Надо в литровую банку насыпать один стакан пшена, залить его двумя стаканами кипяченой воды и три минуты мешать пальцами. Получится белесая масса, вот ее и надо пить. Очень хорошо помогает. А еще можно попить сок тыквы, по одному стакану три раза в день. Корни шиповника тоже попробуй.

Женщина объяснила, как из него сделать настойку, потом стала перечислять: фасоль, арбузные корки, подорожник, зверобой, петрушка, крапива и прочее. Настя взяла за руку Эрудита, словно ища в нем защиты, и сказала:

– Спасибо вам, больше не надо, я все равно не запомню.

– Вы приезжайте ко мне домой, у меня много всяких трав, сама собираю. Помогу. Приезжайте, не стесняйтесь. Твой знает, где я живу. Беречься надо. Сейчас люди разучились одеваться по погоде, особенно молодые. Вы же ходите зимой в легких куртках, с непокрытой головой, в коротких юбках. Пока молодые – кровь горячая, организмы крепкие. Не думаете о здоровье, не понимаете, чем это оборачивается.

Выйдя из больницы, Настя спросила Эрудита:

– Кто эта женщина?

– Да так, Борьки Лагунова родственница, из хутора Слободского. Рассказывала мне, как племянницу привезли в больницу рожать, а ее не приняли. Потребовали деньги. Тогда ее повезли в Новочеркасск, у нее там сестра живет. Но не успели доехать до роддома, в машине родила.

* * *

После духоты, стоявшей в коридоре от скопления большого количества людей, на улице дышалось по-особому, у наполненного осенним ароматом воздуха ощущался привкус свежести и леса, и лугов, и реки. Было так хорошо, в то же время так грустно, что каждый вдох заставлял сердце биться часто-часто.

– Лекарства выписала? – спросил Эрудит, и Настя почувствовала, до чего он расстроен, поскольку не нашел в себе силы напрямую спросить о ее болезни.

Она тихо прошептала, но Эрудит не смог разобрать ее слов. Он вопросительно взглянул ей в лицо и поразился, – так поникла и потускнела она вся, что показалась ему другой, не той прежней, не знающей угомона девушкой, а потерянной и даже отчужденной. Стараясь скрыть от него свое переживание, Настя поднесла к глазам платочек, затем, словно ища надежной опоры, прислонилась к нему, собралась с мыслями и, чуть не плача, сказала громче:

– Мне нельзя рожать.

– Как нельзя? Ведь когда вылечишься, будет можно? Настя пожала плечиками, грустно улыбнулась.

– Я не знаю, врачиха мне ничего про это не сказала. – Слезы набежали на глаза, удерживая их, она прикрыла веки и всхлипнула. – Я так мечтала, чтобы у нас был маленький.

– Перестань, не надо сейчас об этом. Вот подлечишься, и все будет нормально. Самое важное – это здоровье. Все остальное – ерунда. Если от таблеток не будет легче, попробуешь пить настои из трав. Ты же слышала, что они очень хорошо помогают. В крайнем случае, продадим мотоцикл, за взятку обязательно вылечат.

– Мотоцикл нельзя продавать, без него нам будет тяжело жить, – обдумав его предложение, проговорила Настя.

– Тогда – дом. Мы с тобой богатые, у нас два дома, так что не пропадем.

Она сжимала руку Эрудита, пока не почувствовала, что боль в ее душе немного утихла, потом взглянула на него и увидела, что он тоже смотрит на нее.

– Настя, что ты? Ты что, плачешь?..

Она молча помотала головой и снова уткнулась в грудь, чтобы не разреветься в голос.

– Все будет нормально, – успокаивал ее Эрудит. – Ему хотелось спросить, что еще говорила врач, но для расспросов сейчас вряд ли было подходящее время. Он ладонью погладил Настю по щеке, поцеловал, легонько прижал к себе и тихо сказал:

– Не плачь, я люблю тебя. У меня ведь кроме тебя никого нет.

Минуты текли, а он все бережно держал ее, как будто боялся, что она вот-вот махнет рукавом, превратится в невидимку и навсегда исчезнет.

* * *

На следующий день Эрудит купил в аптеке таблетки, и Настя начала лечение. Чтобы не перепутать, какое лекарство надо принимать до еды, какое – после, она распределила все таблетки в кухонном навесном шкафчике, глотала их и тщательно соблюдала режим и диету.

Прошло десять дней, наступил срок, который определила доктор. К этому времени у Насти боль потихоньку отступила, осталась только небольшая слабость. По мнению и Насти, и Эрудита, это был самый точный признак выздоровления. Они посчитали, что дальше принимать таблетки уже не следует.

Но все же решили съездить в больницу. Снова выстояли очередь. Доктор приказала повторно сдать все анализы. Настя недовольно сказала Эрудиту:

– Я не вытерплю еще полмесяца душиться в очередях.

– Ну и что ты собираешься делать? – спросил он.

– Знаешь, я подумала, мы, наверное, все слишком преувеличиваем. Ничего у меня не болит уже. Ну их всех! Не могу я больше смотреть на этих врачей, они все равно не лечат. Им от меня только деньги нужны. Пошли отсюда, я и без их анализов обойдусь, долечусь травами. Давай съездим в Слободской, получше расспросим ту женщину, перепишем все ее рецепты.

Но Эрудит настаивал довести дело до конца. Обычно спокойный и выдержанный, он сказал ей жестко:

– Что за выходки? Все люди могут терпеть, а ты не можешь! Настя стояла на своем.

– Это не выходки. Ты хочешь, чтобы у меня еще и печень заболела?

– Хорошенький вопрос. Я стараюсь сделать как лучше, а ты несешь всякую ахинею.

– Да нет, Эрудит. Пожалуйста, успокойся. Выслушай меня. Все женщины лечатся настоями. Нам просто нельзя простывать. Чуть что – и начинаются всякие воспаления. Никто же не бежит сразу в больницу.

Уговаривая его, она глядела ласково и внимательно. Эрудит заметил, что в ее глазах вновь засветились искорки. Значит, дело пошло на поправку, сделал он вывод и согласился.

– Хорошо, тебе лучше знать. Они съездили в хутор Слободской. Настя под диктовку исписала несколько тетрадных страниц всевозможными рецептами. Кроме того, знахарка дала им десятка два пучков высушенных трав.

– У меня еще во рту как-то сохнет, – вздохнула Настя. – Это наверное от таблеток?

– Видали? – сказала знахарка ей, обращая свой взгляд на Эрудита. – Что я вам говорила?

Лечение зельями затянулось на долгие месяцы.

В первое время Настя ощутила улучшение: повеселела, у нее появились силы. Потом боль в пояснице вернулась и не проходила. Когда боль усиливалась, она думала, что все-таки придется ехать в больницу. Когда отступала, девушку охватывало воодушевление. Иной раз она чувствовала себя совершенно здоровой, и ей становилось так радостно, что душа ликовала и сердце порхало синей птицей.

И действительно, приступы стали случаться реже. Так было всю последующую зиму и весну – никаких изменений почти не происходило. В глазах Насти замелькали робкие проблески надежды на полное выздоровление, она позабыла о диете, вернулась к нормальной жизни. Ей казалось, что теперь все ее невзгоды остались в прошлом. Но летом пришло другое горе – умер ее отец.

* * *

С того лета на хутор начали обрушиваться одна беда за другой.

У бригадира Анатолия Алексеевича обнаружился рак щитовидной железы, и он тоже умер. Не прошло месяца, умерла его жена.

– Ее же некому было остановить от запоев, – говорили люди, – вот и допилась.

Прошла еще одна зима, а весной Настю снова скрутила болезнь. Поначалу она скрывала от Эрудита свой недуг, думала, что опять все пройдет, вспомнила о настоях трав и ими лечилась.

Эрудит заметил и спросил:

– С тобой все в порядке? По-моему у тебя лицо опухло.

– Ничего страшного. Попью настои и пройдет. Однажды вечером, вернувшись с шабашки, Эрудит зашел в дом, да так и остался стоять в дверях – лицо у Насти было мертвенно-бледное и все отекшее. Он посмотрел на нее пристально и сказал:

– Завтра же поедем в больницу.

– Не хочу я.

– Почему это ты не хочешь?

– Не хочу, вот и все, – ответила она.

– А я сказал, поедем, ничего хорошего от твоих настоев нет. Ничего хорошего, – повторил он. – Ты посмотри на себя в зеркало.

На следующий день Эрудит безо всяких уговоров посадил Настю на мотоцикл и повез в больницу. Имея опыт, на этот раз они пробивались в кабинеты проворнее и сдали все анализы почти в два раза быстрее, чем в позапрошлом году. А после посещения кабинета хирурга вернулись домой удрученные, растерянные. Болезнь осложнилась и теперь требовалась операция. К тому же за проведение операции хирург запросил три тысячи рублей.

– Что же делать?! – твердил Эрудит. – Где мы возьмем столько денег. За мотоцикл больше тысячи никто не даст, а дом быстро не продашь. Я все понимаю, бесплатно операцию никто делать не будет, но что же делать?

Настя была бледной, она встревожено металась по комнате, не прекращая ни на минуту постанывать от боли; садилась на диван и вновь вставала, беспрестанно то поправляла подушку, то подходила к окну и поддергивала занавеску. Ее тоскливые глаза, переполненные страхом, смотрели на Эрудита.

Продать дом оказалось делом не простым. В хуторе уже несколько лет стояли пять пустующих подворий, но покупать их никто не спешил. Покупать-то было некому, молодежь уезжала из хутора. Но Эрудит все же повесил объявление.

– Попробуем, вдруг повезет, – выразил он Насте свою надежду.

Доведенная страхом от предстоящей операции до крайности, Настя тряслась как осиновый лист и не спала всю ночь. Утром у нее было утомленное, испуганное лицо. Когда Эрудит ушел в кухню варить суп, она опустилась на диван и громко зарыдала. Совершенно забыв про завтрак, сам не зная зачем, Эрудит переставил с места на место стул.

– Нет, это невозможно. Что же делать? – проговорил он сам себе, постоял несколько минут и быстрыми шагами вернулся в зал. Настя уже перестала плакать, только прерывисто всхлипывала, вытирая лицо ладонью. Эрудит, как мог, успокоил ее и уехал искать работу.

Весь день Настя провела одна, полная невеселых мыслей. Рассудок ее не соглашался с существующими обстоятельствами, и она прислушивалась к себе, пытаясь уловить хотя бы ничтожный признак улучшения, мечтала об облегчении, молила о нем, но улучшения не было.

Она несколько раз заходила в кухню, но ничего не ела. Лишь сварила свежий взвар из трав, а когда он немного остыл, время от времени понемногу проглатывала горькое горячее питье и считала минуты до наступления вечера. Она ждала вечера, когда должен был вернуться с работы Эрудит, словно надеялась на то, что с его приходом у нее начнется облегчение.

Эрудит как будто чувствовал это и приехал раньше обычного. Это так обрадовало ее, что она тихо встала, обняла его.

– Долго как… Как долго я тебя ждала.

После этого она опустилась обратно на диван, в глазах ее сверкнула невыносимая боль, но она слабо улыбнулась. И эта улыбка прожгла Эрудита до самой души. Он никогда не видел ее такой подавленной, такой слабой. У нее было сильно отекшее, измученное лицо, в потускневших глазах светилась тоска. Подобно беспощадной молнии, разрывающей черное небо на клочья, голову Эрудита прострелила зловещая мысль: она обречена.

* * *

С той минуты страх за жизнь Насти терзал его безустанно. А Настя угасала день за днем. Ослабла настолько, что уже больше не могла заботиться о себе, ей трудно стало подняться с постели, одеться. Она часами лежала неподвижно и стонала от боли, которая становилась все невыносимее. Все явственнее слышалось приближение неотвратимого – вокруг Насти уже блуждал мрачный дух смерти. В довершение этой беды, в доме почти ничего не было из еды, поэтому Эрудит не мог постоянно находиться дома, он вынужден был урывать время и зарабатывать деньги хотя бы на хлеб, сахар, вермишель.

Вскоре дела пошли все хуже и хуже. Боли стали постоянными, мучительные стоны Насти буквально разрывали Эрудита на части, но он ничем не мог помочь ей, кроме как позвать фельдшера. Фельдшер стала приходить к ним и делать обезболивающие уколы.

Настина мать ежедневно приходила перед обедом, а в тот день пришла в одно время с фельдшером, в семь часов утра. После укола Настя почувствовала облегчение: поговорила бессвязно несколько минут, потом пришла в себя, опьяняющее действие наркотического обезболивающего средства ощущалось, все же она стала разговаривать весьма осмысленно.

– Боже мой! Беда-то, беда-то! Ох ты, Господи! – приговаривала мать.

А Настя упрашивала ее не расстраиваться, пыталась отвлечь, расспрашивая о том, что она посадила на грядках, сколько после зимы осталось дров, сколько угля. Этим вопросам мать не удивлялась, они и в самом деле влияли на нее успокаивающе, и она, недоверчиво оглядывая свою дочь, отвечала со всей серьезностью, с какой-то простодушной озабоченностью, хотя, разумеется, понимала, что теперь разговор этот совершенно некстати.

Мать обернула поясницу Насте пуховым платком, потом намочила святой водой полотенце, стала умывать ее. Настина рука с трудом оторвалась от одеяла и протянулась к полотенцу.

– Дай, я сама оботрусь.

– Тебе нельзя двигаться. Вот когда поправишься… Быстрее выздоравливай!

– Если бы я могла выздороветь! – горько проронила Настя и рука ее вновь опустилась на тяжело подымающуюся грудь. – Посиди со мной.

Мать присела на табуретку, стоящую рядом с кроватью, попыталась улыбнуться. Ее веки лихорадочно вздрагивали.

– Настенька, ты обязательно поправишься, – склонившись к дочери, ласково сказала она. – Кризис уже позади. Ты была без сознания, но теперь выздоравливаешь, скоро встанешь на ноги, и мы пойдем с тобой на огород. Там столько дел. Эрудиту некогда ведь огородом заниматься, он и так, бедный, замотался.

Закрыв глаза, она казалось, представила, как они вдвоем будут управляться с огородом. В это время Настя задремала. Видимо, она устала от болезни настолько, что ничего уже кроме покоя не хотела. Мать, словно испугавшись чего-то, приподняла голову и покосилась на Эрудита, стоящего напротив окна. Ее глаза с беспокойством всматривались в него.

– Пойду, пожалуй, – очень тихо прошептала она, – а то снова расплачусь. У меня больше не осталось сил для слез.

* * *

Когда хлопнула дверь, Настя встрепенулась и открыла глаза.

– А где мама?

– Ушла. Ты задремала, она посидела немного и ушла, – сказал Эрудит.

– Я правда выздоровею?

– Конечно. Ты слишком молодая, чтобы умереть… У тебя организм сильный, он поборет болезнь.

– Зачем ты меня обманываешь? Я же знаю, что скоро умру. И это не только я знаю, все знают, ко мне уже приходят люди прощаться. Вчера и Марина приходила тоже.

– Какая Марина?

– Секретарша. Сказала: так, просто мимо шла, решила заглянуть. – Настя хотела продолжить, но замолчала, а потом произнесла: – Мне душно, непереносимо жарко. Хоть бы на минутку выйти на улицу, сделать глоточек свежего воздуха!

Один глоточек.

– Тебе нельзя вставать. Ты ещё слабая, – сказал Эрудит. – Я сейчас открою окно.

Он отодвинул белую занавеску до края, поднял шпингалет и настежь распахнул створки. В комнате стало светлее. Солнечные лучи буквально переполнили комнату. В открытое окно вместе с легким ветерком влетела черная муха. Пытаясь вырваться наружу, она зажужжала и отчаянно забилась о верхнее стекло. Эрудит взял полотенце, которое было еще влажным, смахнул ее со стекла. Муха, как бы издеваясь, совершила перед его лицом круг, вылетела и тут же растворилась в воздухе. С дороги донеслись голоса каких-то мальчишек, под окном кудахтали куры, где-то далеко протяжно и хрипло прокричал петух. И таким странным, почти нереальным, как и все остальное, показалось его торжествующее пение в это весеннее, очень солнечное и очень-очень горестное утро. Насте вспомнилось, как еще в детстве она болела гриппом, лежала в жару, а с улицы доносились точно такие же голоса. Ей тогда так же хотелось выйти из дому, чтоб посидеть на теплом ветерке.

В течение всего дня она то засыпала, то открывала глаза и начинала разговаривать. Незадолго до вечера у нее начался приступ боли, она стонала и дышала прерывисто. Эрудит уже смирился с этим, знал, что фельдшер скоро придёт, но что принесет с собой ночь, – вот это больше всего тревожило. Он почему-то был уверен, что ночь будет тяжелой, поэтому, когда фельдшер сделала укол, Эрудит, провожая ее, в коридоре сказал о своей тревоге.

– Да, состояние крайне тяжелое, вряд ли она выживет.

Надежды нет, разве что произойдет чудо. Если будет приступ, сделаю еще укол, – пообещала она. – Только громче стучись, а то я разосплюсь и не услышу.

Вернувшись в хату, он спросил Настю:

– Ну как ты, тебе полегче стало?

– Уже лучше, – выдавила она, задыхаясь, повернула к нему голову, и будто испуганно глядя ему в глаза, добавила:

– Эрудит, я что-то должна тебе рассказать, очень важное.

– Что такое, Настенька? – спросил он, присаживаясь на табуретку.

– Я тебе уже говорила, что ко мне приходила Марина?

– Да, говорила.

– Ну вот. Это она тогда устроила мне свидание с тем кучерявым на пустыре, специально, чтобы мы с тобой поругались. Она мне все рассказала и попросила за это у меня прощения. – И Настя пересказала все, что узнала от Марины. В конце добавила: – Я ведь не была виновата.

– Я так и думал, – ласково произнес Эрудит. – Я в тот момент просто погорячился, а потом как-то не получилось помириться с тобой.

– Я ничего от тебя не скрывала. Ты веришь, что я была не виновата?

Он кивнул, стараясь улыбнуться.

– Верю, конечно, верю.

– Это хорошо.

– Почему же ты мне об этом не рассказала сразу?

– Как же я могла рассказать? Я же сама ничего не знала. Мне так тяжело было. Я хочу признаться во всем – даже в том, что тогда хотела повеситься. – Она прикрыла глаза, помолчала немного и продолжила: – Хочу рассказать всю свою жизнь, чтобы ты меня понял. Я жила тобой лишь одним, и любила тебя больше жизни. Ты будешь обо мне помнить, когда я умру?

– Что ты говоришь? Не надо думать об этом.

Глаза ее опять закрылись. Послышался тихий стон, веки дрогнули.

– Эрудит, Эрудит, – словно очнувшись, сказала она тихо, протягивая свою слабую руку, чтобы прикоснуться к нему, – мне стало так легко, может, я и правда буду жить?

Он взял ее почти безжизненную руку, сжал раскрытую ладонь.

– А как же? Ты будешь жить, я нисколько не сомневаюсь в этом.

– Вот еще что я вспомнила. Марина ездила к гадалке. А та ей сказала, что над нашим хутором повис черный колдун. Он нашептывает заклинания и посылает в каждый дом темные злые силы.

Эрудит вздрогнул всем телом, ему показалось, что он однажды видел во сне такого же колдуна, который ночью летал в небе над крышами домов. «Хотелось бы мне схватиться с ним, – подумал он. – Я выдрал бы из его глотки кадык, он у меня пошептал бы!» А Насте сказал:

– Нашла кого слушать, она сама вреднее этого колдуна.

Спутанные волосы Насти были разбросаны по подушке, она тяжело дышала, не сводя с Эрудита своего взгляда.

– Эрудит, расскажи мне что-нибудь.

– Что тебе рассказать?

– Что угодно рассказывай, только не молчи.

Эрудит подумал немного.

– Хочешь, расскажу сказку? Настя кивнула.

* * *

– Эта сказка про Сосульку и Солнечный луч. Слушай, – он ласково улыбнулся. – Пришла весна, но по утрам было еще свежо и зябко. Лишь к полудню Солнечный Луч находил лазейку в плотном покрывале мрачных облаков, заглядывал в нее, и тогда на земле становилось светлей и чуточку теплей. Облака же прятали от Солнечного Луча замерзшую землю еще усерднее: они хотели, чтоб он дружил только с ними и больше ни с кем. А Солнечный Луч все равно украдкой проникал на землю, скользил по домам, деревьям и долинам, рассматривая их белые одеяния. Ему не нравился зимний пейзаж, потому что белая земля была почти такой же, как и облака, однообразной и холодной. Несмотря на это, молодой, веселый и храбрый Солнечный Луч прилетал снова и снова. Что он искал на земле, никому неведомо было.

Как-то раз, гуляя по крышам, он увидел Сосульку. Она была хороша собой, но очень грустна и бесчувственна. Вот подлетел Солнечный Луч поближе, осторожно погладил ее и спросил:

– Кто ты?

Но Сосулька спала и ничего не ответила. Тогда Солнечный Луч решил разбудить спящую красавицу. Он долго смотрел на ее очаровательные, безупречно чистые черты и не решался:

«Тактично ли это будет? Ведь мы совсем не знакомы, – думал он. – А вдруг она обидится и тогда не захочет со мной дружить». День клонился к концу, уже пора было возвращаться домой, но он не мог оторвать своих жгучих глаз от прекрасной принцессы, все любовался ее стройной фигурой. И чем дольше Солнечный Луч смотрел на спящую Сосульку, тем больше она ему нравилась. Вдруг внезапно вспыхнувшая страсть овладела всем его существом. Раньше он никогда не писал стихов. Теперь же в его груди возникли самые возвышенные чувства, и он произнес:

– О, ты, невинное создание природы! Тобой, одной тобой навеки я пленен.

Могучее чувство любви загорелось в его сердце. Солнечный Луч лелеял надежду, что вот-вот Сосулька проснется и произнесет:

«И я мечтала о тебе, твой светлый образ мне во сне являлся».

Но Сосулька, почувствовав тепло, лишь тихонько вздохнула и продолжала спать: спокойно, сладко, безмятежно. Он так и не отважился прикоснуться к ней, чтоб разбудить ее. Вернулся Солнечный Луч домой – все мысли только о ней: никогда еще он не встречал такой красавицы! Никогда еще не был так счастлив, от огня любви пламенея.

Долгой для него была эта ночь. А когда чуть забрезжил рассвет, коварные облака засуетились, потянулись в одну сторону и сомкнулись, окутав всю землю. Как ни старался Солнечный Луч, не мог преодолеть их. Самодовольные облака следили за Солнечным Лучом и еще больше пыжились, выказывая ему, какие они величественные.

Пыжились, пыжились да и затеяли между собой спор. Так и поссорились, а поссорившись, расцепились и отвернулись друг от друга. Этого только и надо было Солнечному Лучу, он тотчас проник между ними и – стрелой к своей возлюбленной. Прилетел к ней, ласкает ее, голубит. И тут свершилось чудо. Сосулька вдруг проснулась и засверкала своей чарующей улыбкой. Она никогда не знала такого теплого отношения к себе. Увидев яркий Солнечный Луч, звонко засмеялась, из ее глаз так и брызнули прозрачные слезы радости.

Весь день они были вместе. Солнечный Луч одаривал Сосульку теплом и лаской, а она, красивая, сверкала, плакала от счастья и обещала ему быть верной ему до конца своей жизни. И опять наступила ночь, они расстались, пообещав друг другу встретиться вновь. Оставшись в одиночестве, она почувствовала озноб и сразу же заснула.

Наутро Солнечный Луч явился на свидание вновь. Эта встреча была еще жарче. Счастливые, они не могли налюбоваться друг другом. От нежности и тепла Сосулька просто таяла. Она следила за своей фигурой, которая стала еще изящней, чем прежде. Солнечному Лучу не верилось, как прямо на его глазах возлюбленная превращалась в такую удивительно стройную и хрупкую красавицу. Ее тонкая талия сводила его с ума.

После полудня мимо пробегал Ветерок-скиталец. Заметив влюбленных, забежал к ним в гости. Он шалил, забавлял Сосульку веселыми историями о своих путешествиях по дальним странам. А еще – играл на свирели. Играл виртуозно, самозабвенно. Сверкающая, изящная Сосулька ему понравилась тоже, поэтому в ее присутствии все струны его ветреной души звучали особенно вдохновенно. Стыдливо прильнув к Солнечному Лучу, Сосулька упивалась напевным мотивом свирели и восторгалась мастерством и талантом одаренного юного Ветерка. Волшебные звуки пленили, проникали в ее ледяное сердце, и все ее существо охватывала томная нега.

С восхищением внимал Ветерку и сияющий от счастья Солнечный Луч. Вдруг в его глазах все померкло, ровно как окатили его ледяной водой из ушата. Он побледнел, поник.

– Что с тобой, милый? – испуганно всполошилась Сосулька.

– Ему нужна помощь! – мгновенно, рванувшись к Солнечному Лучу, вскрикнул Ветерок.

Совсем ослабевший Солнечный Луч жалобно произнес:

– Хмурые облака узнали, что я влюбился, они преграждают мне путь к Сосульке.

Ветерок ответил:

– Так и быть, помогу твоему горю. Скоро я вырасту, стану Ураганом. Тогда поднимусь в небо и разорву негодных в клочья.

В ту самую минуту хмурые облака проплывали низко над землей, услышали, как им показалось, мальчишеское бахвальство заносчивого Ветерка, и у них даже животы затряслись.

– Ой, напугал до смерти, – распухая от смеха, пищало самое маленькое облако.

– Я больше не могу-у, – громко хохотало, ухватившись за бока, самое большущее облако.

Откуда ни возьмись, появилась разгневанная туча.

– Цыц! – приструнила она взбалмошные облака. – Кто позволил вам смеяться?! Кто, я спрашиваю вас! Ах, как же вы глупы! Да что вы знаете о Ветерке? – метала во все стороны молнии от негодования их повелительница. – Прежде чем скалить зубы, вы должны были спросить у меня, на что способен этот паршивый Ветерок. – Не в силах умерить свой гнев, продолжала надрываться она. – Сейчас он тихоня, а через минуту может превратиться в грозного, беспощадного, разбушевавшегося великана. И тогда горе всем нам. – Кому, как не туче, было знать о крутом нраве Урагана. Немного погодя она перевела дыхание и более спокойным голосом пробурчала: