Текст книги "Веления рока"

* * *

С автовокзала Дима приехал домой, пообедать. На газовой плите разогрел борщ, но даже не притронулся к нему. Через каждую минуту поглядывая на часы, ходил туда-сюда по комнате, думал. В голову лезло всякое. Он вновь и вновь задавался вопросом: почему Шкуродеров так быстро сознался? Почему он целую неделю держит Наташу взаперти? Не такой уж он простой, чтоб надеяться, что она согласится стать любовницей. По меньшей мере, все это странно… А вдруг ее уже нет в живых?

Он внутренне ужаснулся и почувствовал пульсацию крови в висках от мысли, что этот ублюдок может сотворить с ней. Он упрекал себя за то, что уговорил ее жить на квартире у Валерки, что долго не решался встретиться с ней. Если бы он видел ее каждый день, возможно, предупредил, посоветовал бы ей быть осторожнее. Доведя себя до состояния отчаяния и продолжая размышлять об этом, он по ступенькам спустился к другу, поговорить с ним. Часы показывали половину второго. Валерка открыл дверь раньше, чем он успел позвонить. Вне всякого сомнения, ждал его. Дима сосредоточился и выдохнул:

– Ты прав, Наташа у мытаря.

– Я не знаю, что тебе сказать, – вникнув в ситуацию, авторитетно заявил Валерка, когда Дима вкратце передал ему разговор со Шкуродеровым. – Если мытарь повел себя так странно, то ничего хорошего от этого не жди. По-моему, он задумал какую-то игру с тобой, уловку.

– Посмотрим, – сказал Дима, направившись к двери. Валерка остановил его.

– Подожди. Я тоже поеду.

На автовокзал они приехали немного раньше назначенного времени, но Шкуродеров уже ждал. Он стоял совершенно спокойно в тени, возле стойки с желтой табличкой, указывающей маршрут автобуса. Когда же увидел вместе с Димой Валерку, сменился в лице. Валерка скупо поздоровался с милиционером и, вознамерившись понять, что у него на уме, пристально посмотрел ему в лицо. Некоторое время они молчали, глядя друг на друга. Первым заговорил Шкуродеров:

– Вы вдвоем?

– Да, вдвоем, – резко ответил Валерка.

– Не ожидал, если честно.

– А где твоя машина?

– Сейчас подъедет. Да собственно она и не нужна, можем смотаться на вашей.

– Тогда садись.

Валерка открыл дверцу, они оба влезли на заднее сиденье. Дима повернул голову, вопросительно посмотрел на Шкуродерова.

– Куда ехать?

– Через Ворошиловский мост, на старые дачи, – глухо сказал он, потом поерзал по сиденью и начал было оправдываться:

– Все получилось как-то спонтанно…

– Прекрати, – это пустой разговор, – оборвал его Валерка. – Неужели ты думаешь, что я поверю тебе после всего?.. Ты поступил подло, а теперь несешь какую-то ахинею.

– Да, ты прав, – притворно согласился Шкуродеров.

– Я могу сказать только одно… Считай за счастье, если с ней все в порядке. Понимаешь, что ты сделал? В душу мне плюнул. Ведь мы не первый год знаем друг друга. Тебе что, шлюх мало? Вечером подъезжай к любому ресторану или гостинице и нагружай полную машину. Нет, ко мне приехал. Сегодня ты, как хозяин, вошел в мою квартиру и увез эту девочку, а завтра за моей женой придешь?

Шкуродеров молчал.

Дима промчался по городу, обгоняя поток машин безо всякой осторожности, доехал до дачного поселка, следуя указаниям Шкуродерова, свернул в узкий проезд и остановился. Пристроил свой «Мерседес» возле ограды так, как удобнее было развернуться, и только тогда словно очнулся. Шкуродеров вылез из машины, Дима подошел к нему ближе и внушительно сказал:

– Смотри без шуток!

Шкуродеров в ответ только ухмыльнулся и демонстративно показал пустые ладони.

Дима бросил взгляд на домик. «Там, за одним из окон, зарешеченным металлическими узорами, бьется перепуганная до смерти Наташа», – пронеслось в его мыслях. Сейчас он ее освободит, отвезет в город. От радости она будет обнимать его, целовать. И он будет счастлив, что спас ее, даже если она по-прежнему останется девушкой Эрудита.

И у него, и у Валерки читалась в глазах настороженность. Шкуродеров открыл калитку, жестом пригласил их войти. Друзья переглянулись, в последний раз отдали дань сомнениям и решительно шагнули вперед. Дверь в домик была незапертой. В нем оказалась всего одна комната с низким потолком. Дима бросил взгляд на покрытую бесцветным лаком лестницу с крутыми ступеньками, над которой зияла квадратная дыра. Его глаза увеличились.

– Так где же она?

Ожидая ответа, оба напряглись, притихли.

Шкуродеров нервно рассмеялся, внезапно вскочил на лестницу и пронзил их ненавистным взглядом. Он уже был хозяином положения. Придя в себя, Дима выхватил из кармана нож. Вдруг на улице послышались шаги. Они приближались. Дима повернул голову, прислушался. Дверь резко распахнулась, в проеме ее застыл на месте Удавнюк с пистолетом в руке.

Шкуродеров поднялся еще на одну ступеньку выше и с усмешкой произнес:

– Промашку вы дали, друзья, не надо было меня трогать. Судьба. От неё, говорят, не уйдёшь.

– Ты точно, мразь, не уйдешь! – закричал Дима, блеснув острым лезвием «лисички» и сделав шаг к лестнице, чтобы дотянуться до него. Крик его был полон не ужаса, а ярости.

Шкуродеров как-то по-особому взглянул на Удавнюка и кивнул. Тот резко выбросил вперед правую руку, раздался глухой хлопок.

Пуля попала Диме в голову. Он, словно споткнувшись, схватился за стенку и упал на пол. Тоненькая, едва видимая ниточка крови заструилась по его шее к воротничку джинсовой рубашки. Побледнев от потрясения, Валерка склонился над ним. Он видел мертвого Диму, чувствовал запах порохового дыма, но не мог поверить, что все это произошло на самом деле. Его сердце бешено барабанило, а время словно остановилось. Подняв голову, безумными глазами посмотрел на Удавнюка, только что стрелявшего в Диму, и в его лице тоже увидел страх.

– А тебя никто не звал. Но теперь надо заткнуть рот и тебе, – прозвучал голос Шкуродерова.

– Нет! – вскрикнул Валерка.

Рука Удавнюка замерла.

– Почему нет? – ухмыльнулся Шкуродеров. – Покуда ты жив, я буду чувствовать себя некомфортно.

– Не убивайте меня, я буду молчать.

Шкуродеров закачал головой, выражая полное безразличие к его словам.

– Не верю.

– Почему, Андреич?

– Потому, что мы отвезли в горы вашу Наташу и продали. Если бы она была здесь, целая и невредимая, тогда бы другое дело. Но теперь не получится. Мне тоже хочется жить. А висеть у кого-то на крючке я не привык. Так что, друг мой, твою просьбу удовлетворить не могу, – сухо и зловеще вынес свой приговор Шкуродеров, с откровенным сожалением взглянул на Валерку и кивнул Удавнюку. В следующее мгновение раздался второй выстрел, такой же глухой.

Шкуродеров спустился с лестницы, открыл дверь, нервно огляделся. Никого! Подошел к убитым Диме и Валерке, лежащим рядом друг с другом, осмотрел их.

– Метко, метко. В руке не дрогнул пистолет. Молодец! – похвалил он Удавнюка. Достал из Диминого кармана ключи, положил их в свой. – Прости, Господи, за грехи наши тяжкие! Ну, хватит дрожать, тащи сюда бензин.

Удавнюк вышел, а через минуту вернулся с тяжелой канистрой, поставил на пол и взялся пальцами за крышку.

– Подожди, – остановил его Шкуродеров, – не торопись. Сделаем так. Я сейчас отгоню «Мерседес» Джеку, поставлю ему в гараж, пусть сразу же начинает потрошить, и поеду в отдел, чтоб видели меня там. А у тебя теперь задача несложная. Подожди здесь с полчасика, но не больше. Потом весь бензин выливай на трупы, не забудь оставить на дорожку к выходу, поджигай и пулей мотай отсюда.

– Хорошо. Это все? – прерывисто вздохнул Удавнюк.

– Нет, не все. Сразу же, как окажешься в городе, позвони в пожарную. После этого дуй на опорный пункт, хватай первого попавшегося крестьянина – они обычно с паспортами в город приезжают – и оформляй протокол задержания. Главное, укажи в нем время задержания – «четырнадцать часов пятнадцать минут», данные паспорта и заставь расписаться. Потом отпустишь его, а сам пошляйся перед кассами, зайди в диспетчерскую. В общем, будь на виду. Вот теперь все. Ну, я погнал.

* * *

Он быстро сел в машину. Удавнюку очень хотелось уехать вместе с ним, но он только проводил гневным взглядом удаляющуюся черную иномарку. Потом ушел в глубь сада. Там лег на траву. Страх, который был у него перед убийством, странным образом исчез, лишь озноб все не прекращался. Дрожащими руками он достал из кармана «Нашу марку», чиркнул зажигалкой. «Эти двое тоже лежат, только вот я лежу живой: покуриваю, гляжу на деревья, а они – нет. У них глаза закрыты. Придет ночь, потом наступит новый день, но им теперь все равно: никаких проблем. Вот ведь какая жизнь. Они мне еще ничего не сделали, а я их уже убил».

Удавнюк никогда не испытывал угрызений совести, ему не свойственно было каяться, сочувствовать, жалеть. Но на этот раз вместе с дрожью он во всем теле ощущал гнетущую тяжесть. Однако она исчезла, как только он подумал, что на их месте могли бы оказаться они с Андреичем, ведь Диман конкретно угрожал. Прежде Удавнюку и в голову не приходило, что может оказаться за решеткой, за спиной Андреича он чувствовал себя как за каменной стеной. А теперь почему-то призадумался: «Андреич, конечно, мурый, сам не стал стрелять. Если чего, все на меня спихнет… Вообще жить страшно. Нет, надо отвлечься, иначе не упокоюсь, – решил он. – Сейчас помечтаю об отпуске». Но стал думать о «Мерседесе». – «Интересно, сколько Андреич возьмет за него с Джека? Тысячи три-четыре? Тоже неплохие деньги. А, нет. Их надо будет отдать Гарику, возместить нанесенный ущерб. Ну ладно, хоть так, все не из своего кармана…»

Он прищурил глаза от яркого солнца, стал изучать расположение веток на дереве, под которым лежал. Потом устремил взгляд на небо, необыкновенно чистое и голубое, как Наташины глаза. Воздух был по-особенному прозрачен, пахло спелыми яблоками. «Денек-то какой! Скоро бабье лето! Самое время оттянуться за городом, на природе. Эх, что ни говори, хорошо быть свободным: всегда можно легко делать все, что хочешь».

Тем временем Шкуродеров отогнал «Мерседес» к Джеку Потрошителю на разборку, договорился с ним о цене. В отдел приехал на троллейбусе. Зашел в дежурную часть и теперь, присев на краешек стола, травил анекдоты. Подбирал самые смешные, запоминающиеся. Коллеги смеялись. Даже задержанный, пьяный мужчина лет сорока, которого втолкнул в дверь молодой лейтенант, начал смеяться и кашлять.

– Заткнись, паскуда, – отрезвил его ответственный дежурный, когда зазвонил телефон.

Мужчина сразу сник, виновато посмотрел на всех и, словно вспомнив, что ему сейчас не до смеха, уставился в пол.

– Пусть повеселится напоследок, – ритмично постучав ладонью по крышке стола, заступился за него Шкуродеров. И сам он выглядел очень веселым, только как-то странно блестели его глаза. – Иди ко мне, чего они тут тебя обижают!

Задержанный вдруг всхлипнул и разрыдался.

– На старых дачах обнаружены два обгоревших трупа, – положив трубку, проговорил ответственный дежурный.

Через пять минут на место происшествия выехала оперативная группа, возглавляемая майором Шкуродеровым. Окна машины были открыты, ветер свободно гулял по салону. Майор сидел на переднем сиденье, как будто ничего не замечая вокруг, смотрел куда-то вдаль, и улыбался своим мыслям: «Ловко все мы провернули, профессионально. Преступление века! Даже жаль, что нельзя никому рассказать! Да, я парень с головой. И Удавнюк четко сработал. Молодец! Серьезно относится к делу. Хороший стрелок. Но очень жадный: за деньги мать родную продаст. Не мешало бы и от него избавиться; нельзя доверять ему. Придется пораскинуть мозгами, как. – Шкуродеров сосредоточился, задумался, но ненадолго. – В сущности, пока не следует забивать голову разной мелочью, все будет зависеть от обстоятельств… Договорюсь со своими бедуинами, одного его отправлю к ним в горы – и с концами. В ущелье следов не найдешь… В общем, пока не до этого. Сейчас надо заняться преступлением: раскрыть в установленный срок, посадить кого-то. Дело предстоит канительное. Ничего, потихонечку все улажу. Основа основ – грамотно собрать улики, остальное – дело техники. Бомжей много. Выберу самого нелюдимого, покажу ему этот домик, вернее, то, что от него осталось, ознакомлю со своей версией: как и почему он совершил преступление. А выбить признание – раз плюнуть».

Глава XVI
Катастрофа

В хуторе Заречном жизнь шла своим чередом. Люди занимались нелёгким сельским трудом, а когда рабочий день заканчивался, женщины спешили до темна управиться с домашними делами: скотину накормить, постирать, прибрать. Да мало ли у них хлопот! Мужики после работы вели себя не все одинаково: одни плелись вслед за женами; другие заходили к Зинуле в магазин за хлебом – спиртное там уже не продавали – потом заглядывали к бабкам за самогоном; те же, у кого было свое вино, приносили под полой стеклянные банки, закупоренные пластмассовыми крышками. Садились на привычном месте, выпивали и заводили обычную беседу про жизнь, про урожай, про политику. После поднимались и, тяжело переваливаясь, разбредались по домам.

Директор совхоза Захар Матвеевич в своем кабинете потирал руки. Поля убраны, сев озимых закончен. Осталось завершить подготовку к зимовке скота, собрать виноград и укрыть лозу.

Его афера с металлоломом удалась: приехавшие на другой день после пьянки в секретной банкетной комнате инструктор райкома партии Гаврилов вместе с уполномоченным «Вторчермета» Антоном Петровичем Кучеренко, как ищейки, облазили все отделения совхоза, но никаких следов захоронения предназначенного для сдачи лома не обнаружили.

Но все это вопросы второстепенные. Захара Матвеевича особенно тревожила ситуация с Мариной и женой. Он беспокоился, как бы одна из них не обратилась с жалобой на него в райком партии. Долгое время он опасался такого исхода. Теперь же и с этим делом все уладилось окончательно. Жену он приласкал, сумел успокоить, и она простила его. Марина тоже казалась довольной его обещаниями о материальной поддержке и безо всяких придирок ожидала, когда он подыщет ей другую работу. А для того, чтобы у нее все-таки не зародилось желание отомстить ему, да и не только поэтому, он возобновил тайные свидания с ней.

«В общем, все хорошо», – думал он, сидя в своем кожаном кресле и просматривая газеты. В кабинете было тихо, только время от времени, тогда, когда он, пробежав глазами широко раскрытые страницы, переворачивал газету на другую сторону, слышался короткий хрустящий шелест бумаги. Саркастическая улыбка появилась на его лице, когда он прочитал приведенную в статье газеты «Молот» цитату Горбачева: «Свое дело делать честно – вот что такое перестройка».

– Фантазер! Романтик! – непроизвольно произнес Захар Матвеевич вслух. – Вроде бы не инопланетянин, а мыслит по-ихнему.

Открылась дверь – и вошла прыщавая секретарша Кристина.

– Вам телефонограмма.

Не желая видеть ее лица, он прикрылся газетой и сказал:

– Положи на стол.

Кристина положила и почапала обратно. Он посмотрел ей вслед, взял листок, прочитал телефонограмму. В ней было изложено указание – срочно прибыть в райком партии. Настроение Захара Матвеевича сразу ухудшилось: «Что бы это значило?»

* * *

Спустя час он уже сидел в приемной второго секретаря райкома партии Баранова, ждал приглашения, как и другие деловитые люди с портфелями, с папками и «ежедневниками». За столом вдохновенно работала вышколенная секретарша. Выпрямив спину, она косилась на испещренный лист бумаги, её пальцы быстро стучали по клавиатуре электрической печатной машинки. Машинка урчала, каретка, резко передвигаясь, ударялась. Кто-то завел беседу со своим соседом. Секретарша прижала палец к губам и строго посмотрела в сторону нарушителя тишины. Через минуту раздался телефонный звонок, она подняла трубку, ответила: «Да, ожидает», и кивком головы дала понять Захару Матвеевичу, чтобы он заходил.

Разговор состоялся неожиданный. Баранов прохаживался по кабинету, точно так, как это делают высокопоставленные партработники в кинофильмах. Если бы еще в его руке была трубка, то можно было подумать, что он репетирует роль Сталина. Когда Захар Матвеевич захлопнул за собой дверь, Баранов остановился, посмотрел на него и начал предъявлять претензии, что он самоустранился от антиалкогольной кампании. Секретарь строго объяснил, что в ближайшее же время необходимо поправить положение.

– Ругаться буду… – Он прошелся, как бы углубляясь в размышления. – В соответствии с решением исполкома райсовета о списании виноградников в совхозах района в твоем хозяйстве надлежит выкорчевать сорок шесть гектаров виноградника. Вот решение и акт обследования, ознакомься.

Захар Матвеевич взял документы, стал читать: «В результате обследования было выявлено, что виноградники, плодоносящие на площади 46,15 га, имеют угнетенное состояние, слабое развитие как надземной, так и подземной частей кустов. На основании общего анализа комиссия предлагает виноградники на площади 46,15 га списать, т. к. экономически невыгодно их дальнейшее использование, и снять с баланса совхоза участки…»

У Захара Матвеевича отвисла челюсть – так он был изумлен. В замешательстве помолчал, потом возразил:

– На этой площади у меня растет молодой виноградник. – И, понизив голос, добавил: – Он в хорошем состоянии, на следующий год начнет плодоносить. Дикость какая-то.

– Дикость, говоришь? Тяжелый ты человек, Захар Матвеевич, не годишься ты в руководители. Умный руководитель должен наперед считаться с возможностью как успеха, так и неудачи. – Сделав наводящую на соответствующее размышление паузу, он продолжил: – Постановление ЦК требует в борьбе с пьянством использовать решительные меры. Мы должны руководствоваться указаниями ЦК, а не местническими интересами, – дрожащим от возмущения голосом заговорил Баранов. – И райком партии должен отчитаться о проделанной работе. Тебе понятно, что надлежит делать в подобном случае? Потребуются сведения о проведенных мероприятиях – они у нас есть; окажется, что вырубать виноградник было необязательно – можем предъявить акт о его списании. Это тебе понятно?

– Понятно.

Захар Матвеевич сделал попытку высказать свое соображение, что целесообразнее вырубить другой виноградник, старый, а молодой – сохранить. Но Баранов не стал его слушать.

– Хватит. Решение райсовета принято, акт подписан. Даю срок три дня. И подставлять меня не советую, проверю лично. Желаю успехов.

* * *

На следующее утро обескураженные рабочие виноградарской бригады собрались на краю плантации. Все молчали. Борька Лагунов стоял с опущенной головой возле трактора; Эрудит сидел на мотоцикле, как на скамейке, держал одну руку на руле и смотрел вдаль, словно пытался разгадать, что там за горизонтом. Бригадир Евдокия Григорьевна вместе с остальными рабочими стояла возле другого трактора, на котором работал Эрудит. Она то и дело проводила ладонью по своим покрасневшим от слез глазам и поглядывала на дорогу. Увидев машину директора, сказала чуть слышно:

– Едет.

Неторопливо выбравшись из кабины и поздоровавшись с каждым за руку, Захар Матвеевич обвел всех взглядом.

– Почему не работаем?

– Разве сами не знаете? – за всех ответила Евдокия Григорьевна. – Что ж это такое? Как жить-то дальше?

– Лагунов, ты чего стоишь?

Он промычал что-то невнятное.

Захар Матвеевич подошел к Эрудиту.

– Заводи трактор, нечего слюни распускать.

Эрудит зло глянул на директора.

– Я на такое не способен. – Завел мотоцикл, рванул с места и унесся.

Захар Матвеевич повернулся к Евдокии Григорьевне.

– Так что, не будете работать?

– Руки не поднимаются губить… – Она не договорила, закрыла свое лицо рукой и отошла в сторону.

– В таком случае все пишите заявление об увольнении по собственному желанию. Сегодня же.

Перед обедом на виноградник вышли рабочие других отделений и принялись снимать шпалеру, вытаскивать колья, а на следующий день на участке до вечера гудел трактор, плугом выдирая из земли молодую лозу и оставляя за собой вместо ровных зеленых рядов черные борозды.

* * *

Эрудит остался без работы и не имел понятия, как привыкнуть жить без коллектива, заменявшего ему семью. Он ходил понурый, не зная, где прислониться, чем заняться. Мысли о Наташе, о скорой встрече с ней, было единственным, что поддерживало его душевные силы. Он беспрестанно думал о девушке, воображение его смешивалось со щемящей, чистой тоской, и тяга к Наташе становилась беспредельной. Когда прощались, он пообещал написать сказку о параллельном мире. Все прошедшее после разлуки время он фантазировал, сочинял сюжет, теперь же эта затея почему-то казалась наивной, ребяческой.

И все же вечером Эрудит выдернул из стопки книг свою тетрадь в затертой обложке, сел за стол, взял шариковую ручку, склонился над чистыми страницами, немного подумал и начал писать. Постепенно вымышленные образы стали вытеснять из сознания все другие мысли. Воображение все настойчивее уносило его в неведомое царство чудес, и незаметно начинающий сочинитель с головой погрузился в сказочное пространство параллельного мира. Вот он с Наташей уже там, за гранью земной жизни, четко видит яркие картины происходящего, и уже не сочиняет, а лишь сосредоточенно описывает все, что совершается с ними двоими и вокруг них.

Почти светало, когда он поставил последнюю точку и лег спать.

Оставшиеся два дня до конца недели тянулись медленно, словно время остановилось. Наконец пришла пятница. Промаявшись до обеда, Эрудит сел на мотоцикл и поехал встречать Наташу в Семикаракорск. Просидел на автовокзале дотемна, уже прошли все автобусы, а Наташа так и не приехала. «Возможно, я опоздал, – решил Эрудит, – наверное, она прибыла с утренним рейсом». И помчался к девушке в хутор. Дома Наташи тоже не было. Она не приехала ни в субботу, ни в воскресенье.

– Может быть, ее не отпустили в институте или много учить задали. Голодная, поди, сидит, – говорила Мария Ильинична. – Займет у кого-нибудь денег, с голоду не помрет. Я бы на это рукой махнула, лишь бы ничего с ней не случилось. Не дай Бог, заболела.

– Надо ехать к ней, узнать, – сказал Эрудит. Мария Ильинична едва заметно улыбнулась.

– Соскучился? Сама эти ночи не сплю, все сердце избо лелось.

Она сходила домой, принесла двадцать рублей передать Наташе.

* * *

В понедельник утром Эрудит поехал в Ростов. Перед тем как запереть дверь, он постоял некоторое время, вернулся, нашел адрес своего армейского друга Димы. «Заодно и с ним повстречаюсь, поговорю; если поможет мне устроиться на работу, пожалуй, переберусь в Ростов, поближе к Наташе. В хуторе больше нечего делать».

Междугородний автобус доставил его на старый автовокзал. Среди пассажиров, теснившихся вокруг, выделялись два милиционера. Они неторопливо прохаживались и лениво осматривали каждого, кто попадался им на глаза. Поодаль стояла милицейская машина с синим проблесковым маячком на крыше.

Где Наташа сняла квартиру, Эрудит не знал, найти ее он мог только в институте. Туда он и направлялся. По пути к троллейбусной остановке он прошел мимо милиционеров, которые придирчиво осмотрели приезжего.

Узнав в институте, что Наташа уже давно не посещает занятия, Эрудит оказался в замешательстве. Единственное, что пришло в голову, это разузнать, не попала ли она в больницу. Никаких других причин, по которым бы она не ходила на занятия, он даже не предполагал. Но Ростов – не Семикаракорск, тут этих больниц никто не знает сколько. Что же делать? Ничего другого не придумаешь. И он решил сначала найти какую-то одну больницу, если там Наташи нет, узнать, где находится ближайшая и ехать туда, то же самое в следующей и так до тех пор, пока не добьется какого-то результата. Так он и сделал.

Когда наступила ночь, вспомнил про Диму. Уставший, поехал на Пушкинскую улицу, по адресу нашел квартиру. Но дверь никто не открыл. Ночь пришлось провести на вокзале.

Утром Эрудит возобновил поиск, заодно еще дважды заезжал на квартиру к Диме, чтобы попросить его о помощи. Но там словно никто не жил – дверь, как и в первый раз, не открылась. Обследовав больницы, он таким же образом побывал во всех отделениях милиции города. На четвертые сутки, окончательно выбившись из сил, ни с чем возвратился домой. Эрудит впал в отчаяние, его охватил страх и небывалая растерянность. Проглотив несколько ломтиков соленого сала с хлебом, не раздеваясь, упал на кровать и мгновенно провалился в сон.

Под утро, едва успев открыть глаза, он выкатил из гаража мотоцикл, и с надеждой обнаружить Наташу дома, помчался в хутор Топилин.

В ожидании вестей от Эрудита мать и отец Наташи сходили с ума. Они каждую минуту выходили за калитку, а по ночам сидели в темноте. Без света, без слов. Увидев подъехавшего на бешеной скорости Эрудита, Мария Ильинична сразу все поняла. Она побледнела, прижала руки к груди и не могла вымолвить ни слова. Николай Михайлович усадил ее на крыльцо. Эрудит, как мог, рассказал им обо всем. Выслушав его, Наташины родители заметались и сразу же засобирались в дорогу. При этом то и дело выходили на крыльцо, как будто бы боялись, что Эрудит уедет, и, как заговоренные, упрашивали его, чтобы он подождал и довез их до Семикаракорска.

– Мы сейчас, не уезжай, подожди еще немного, мы только оденемся, – повторяли они каждый раз одно и то же.

* * *

Для Эрудита настали совсем безрадостные дни. Он почти не спал, не ел и выглядел неопрятно. Таким до сих пор его никто не видел. Глаза покраснели, под ними образовались темные круги, щеки и подбородок заросли щетиной. Он то угрюмо бродил по хутору, размышляя о странном, необъяснимом исчезновении Наташи, то упрямо твердил себе, что она найдется, не может же человек пропасть просто так, неизвестно куда, бесследно. От собственного бессилия голова его шла кругом. Он не знал, что можно предпринять, оставалось только ждать. Но каждое мгновение неизвестности убивало его.

Надежда увидеть Наташу живой с каждым часом неминуемо угасала, и чем больше проходило времени, тем на душе становилось тягостнее. Сколько еще придется страдать ее матери, сколько еще придется страдать ему самому? И как же он сможет дальше жить без Наташи?

Рассказать кому-то о своем горе он считал недостойным мужчины, в то же время переносить страдания в одиночестве больше не мог. В конце концов, не вытерпел, набрался духу и решил пойти к Борьке Лагунову, заранее обдумав, как более достойно рассказать ему о своих переживаниях. Друга дома не оказалось. Эрудит дождался вечера и пошел к нему опять. На этот раз удачно. Борька только что закончил какие-то дела и прибирал в сарае. Удрученное состояние Эрудита он заметил, едва взглянув на гостя, и подшутил над ним:

– По-моему, в тебе пошел обратный процесс, ты без работы начал снова превращаться в обезьяну.

– Я к тебе второй раз прихожу, – сказал Эрудит, пропустив насмешку друга мимо ушей.

– А я у Евдокии Григорьевны был. Отец выгнал меня из дому работу искать. Лучше ему на глаза сейчас не попадаться. А куда идти-то? Евдокия Григорьевна лежит пластом – болеет и все плачет: виноградник ей жалко. Я сходил к фельдшерице, она какие-то таблетки дала, успокоительные. Что делать, не знаю…

К директору идти бесполезно. Может, в Семикаракорск поехать. Ладно, пошли в хату.

Они вошли в дом. Борька выслушал историю о пропаже Наташи с неизменной грустной улыбкой, покачивая головой, а поняв серьезность положения, попытался отвлечь Эрудита от тяжелых мыслей.

– Ты пойми, – говорил он, – еще не известно, что с твоей Наташей случилось. Пока не стоит отчаиваться, рано делать какие-то выводы. Надо не отчаиваться, а обмозговать, как найти ее. А так, если постоянно думать о ней и считать, что ничего сделать уже нельзя, то можно тронуться.

Борька выглядел бодро, но, несмотря на бравый вид, и у него на душе скребли кошки. Как и Эрудит, он остался не у дел, и хотя его беда не могла пойти ни в какое сравнение с бедой друга, все же находился не в лучшем расположении духа. В совхозе не было никакой работы, и он не знал, чем ему заниматься.

– Слушай, Эрудит, у тебя сейчас такой стресс, что твоя голова ничего не соображает. Давай-ка жахнем самогона, расслабим нервы и поговорим обстоятельно. Разложим все по полочкам, возможно, чего-нибудь придумаем.

В ответ на его предложение Эрудит только пожал плечами. Он не мог представить, чего еще можно придумать, и, шагая из угла в угол, твердил об этом Борьке. Борька слушал его, по ходу дела собираясь идти за самогоном.

– Пошли вместе. Хотя нет, ты поставь варить картошку, а я мигом, – сказал он уходя и прихватывая с собой пустую литровую банку.

Глубоко вздохнув, Эрудит взял нож, пододвинул поближе ведро и принялся чистить картошку. Оставаться один на один со своими мыслями ему пришлось недолго. Как и обещал, Борька возвратился быстро. Банка с чистым, как слеза, самогоном расположилась в самом центре стола. Пока Эрудит дочищал и мыл картошку, Борька разогрел в кастрюле вермишелевый суп, достал хлеб. Разлили, выпили.

– Ты только возьми себя в руки, – сказал Борька. – Надо крепиться. И не показывайся больше на людях в таком виде. Побрейся, приведи себя в порядок. А то знаешь, начнется всякое. Людям чужое горе только для разговоров. Я уверен, найдется она.

– Это сидит вот здесь, – говорил Эрудит, прикладывая руку к груди. – И не отпускает.

– Терпения набраться надо. – В его голове судорожно засуетились мысли, но ничего путного на ум не шло. – Возможно, она ногу сломала. Чего в больнице делать со сломанной ногой? Гипс наложили и отправили. Ты по больницам ищешь ее, а она сидит в квартире, дожидается, когда срастется перелом. Чего только не бывает.

Борька снова подумал и продолжил рассуждать благоразумно, давая советы. В ответ на это Эрудит нервно рассмеялся.

– Сломала ногу, как же! Чего ты меня обрабатываешь? Не надо. Давай просто выпьем еще.

– Слушай, Эрудит, поедем завтра вдвоем в Ростов, может, в институте у нее подружка завелась, вдруг чего-нибудь знает.

– Какая подружка! Она только два дня на лекциях была, ее кроме старосты и одной девки, которая сидела с ней, никто не помнит. Понял? – Кто и что может знать? – задал риторический вопрос Эрудит, глядя с грустью на покрасневшее лицо Борьки. Выпил, погрузился в раздумье, ушел в себя и неизвестно в чей адрес выругался: – Вот сволочи. Людей за людей не считают.

Борька поднялся, ножом потыкал в варившуюся картошку.

– Я ее в автобусе увидел, когда после демобилизации домой возвращался. До сих пор помню, как от ее глаз все засветилось голубым светом. У хутора я вышел, а она поехала дальше. Год думал о ней, уже потерял надежду еще раз где-либо встретить.

И представляешь, встретил… – рассказывал Эрудит о своей любви впервые в жизни, когда они уже изрядно набрались.

* * *

В коридоре раздались шаги, и больше друзьям поговорить не удалось. В дверях появился Борькин отец, невысокий мужчина, одетый по-рабочему: в мятых запыленных брюках и выцветшей рубашке с засученными рукавами.