Текст книги "От Ржева до Берлина. Воины 3-й гвардейской истребительной авиадивизии о себе и боевых товарищах"

Гвардии лейтенант
Пашкевич Алексей Васильевич

Замест[итель] командира 1[-й] эскадрильи 63 ГИАП. 1916 г. рождения, кандидат партии с [19]43 г.

Окончил Калининскую школу в 1940 году[581]581
  Так в тексте. Правильно – Качинскую.


[Закрыть], работал инструктором в Львове. Там мы были до декабря [19]40 г. Потом мы перебазировались в Киев, вернее под Киев, в Фастов, и там я находился до начала войны. После мы перебазировались в Ростов на станцию Верблюд[582]582
  С 1973 г. – г. Зерноград.


[Закрыть], и оттуда нас, пятёрку, послали в Таганрог на прикрытие города и авиационного завода. Там стояла эскадрилья «лаггов». Я летал тогда на И-16. Кроме того, мы прикрывали наши войска на ветке Ростов – Таганрог, Таганрог – Матвеев Курган. Вскоре меня отозвали обратно в школу, и после этого я работал в Черниговской школе[583]583
  Черниговская военная авиационная школа пилотов.


[Закрыть] командиром звена.

В школе я пробыл до июля [19]42 г., когда меня командировали на курсы усовершенствования штурмовой и истребительной авиации в Чкалов[584]584
  Название г. Оренбург в 1938–1957 гг.


[Закрыть], где я пробыл 10 месяцев, а после попал в 32[-й] гвардейский полк. 22 июня я перешёл сюда, в 63[-й] ГИАП.

7 июля мы вылетели в район М[ало]архангельского прикрывать восьмёркой наши наземные войска. Бунделев[585]585
  Здесь и ниже несколько раз фамилия написана как «Бундин», иногда с исправлением от руки на правильный вариант. Вероятно, это ошибка при записи. Но может быть, Пашкевич употреблял прозвище (позывной?) Бунделёва*.


[Закрыть] летел в ударной группе, а я – в прикрывающей. Через пять минут появляются 8 «ФВ». Четвёрка их была выше нас, четвёрка – ниже. Одна четвёрка пыталась нам зайти в хвост и атаковать, но так как мы их сразу увидели, то я развернулся и пошёл на них в лоб. Они тогда набрали высоту и ушли. Мы стали за ними следить. Набрали высоту и попытались подойти к ним. Они от нас отходят. Так и ушли, боя не приняли.

А уже 8[-го] числа был бой. Мы опять полетели восьмёркой. Нам нужно было быть в 9 час[ов] утра над целью с задачей прикрывать наши войска, и там нужно было находиться 15 минут. Мы туда прибыли минуты за две раньше, зашли в район прикрытия, сделали мы полвиража, т. е. полуразворот, и здесь я увидел группу из 8 Ю-87. Они принимали боевой порядок для бомбометания станции Поныри. Линия фронта проходила севернее этой станции. Я передал по радио Бунделеву, так как моя задача была связать истребителей боем, а Бунделев должен был атаковать бомбардировщиков. Он мне передал также, что не видит их, так как была дымка и слоистые облака, а они находились под самой кромкой.

Но его ответ я не слышал. После некоторой паузы, не получая ответа и возмущаясь, что Бунделев не принимает никакого решения, а бомбардировщики начинают уже пикировать, я выскочил четвёркой, помахал и пошёл на них.

По правилам тактики, если я начал их атаковать, то наши роли меняются, и группа ударная должна взять на себя функции группы прикрытия. Я пошёл в атаку. Не доходя до них 1000 метров, нас связали 4 «Ме». А наша четвёрка уже ушла от нас. Мы тогда принимаем бой с этими «Ме». Когда мы из атакнули, то пара сразу ушла, а пару мы зажгли; один пошёл, а второго мы тут же сбили. После этого мы посмотрели, вверху было штук 10 «ФВ», которых мы не видели. Это была их ударная группа. Потом мы подошли, смотрим, ещё партия, т. е. всего их было штук 25 и штук 10 «мессершмиттов». Ну, мы здесь пошли на «лаптёжников», на Ю-87 (у них шасси не убираются и торчат, как лапти). Они сразу начали «икру метать» около цели. Мы одного «юнкерса» стукнули, он в крен завалился, а остальные кто куда стали драпать, бомбы бросили неприцельно. Из этой партии мы сбили двух «юнкерсов» и одного «мессершмитта». Сбили я и Суханов.

Если бы противник правильно тактически действовал, то «ФВ» нас связали бы, а бомбардировщики отбомбились бы, так как мы ничего не могли бы им тогда сделать. А так мы по парочкам разделились и им дали. «ФВ», вероятно, думали, что с нами справятся «мессеры», и летали и наблюдали, а когда увидели, что мы начали сбивать, то они начали к нам спускаться по четвёрке. Но в тот момент у нас уже была вся восьмёрка в сборе.

Когда мы разогнали «Ме» и «юнкерсов», мы увидели вторую группу «юнкерсов», которые уже бомбили наши позиции у нас в тылу километров 10. Нужно было туда летать. Когда прилетели, они уже вытянулись пеленгом и начали пикировать. Мы пошли на них и начали их бить. Одного сбили. Они тогда сбросили залпом бомбы на поле. А бомбят они автоматически, по одному. Сначала один бросит, потом другой, и получается такая замкнутая цепь. Один бросил – взрыв. Я посмотрел, ничего нет внизу, обыкновенное поле, и вообще там ничего не могло быть. Потом, когда мы ринулись на них четвёркой, смотрим, на земле взорвалось штук 30 бомб, т. е. они, как все шли, так все и побросали и пошли на свою территорию. Мы погнались за ними. Но здесь опять «ФВ» свалились, и мы снова ввязались в бой. Здесь досталось тов. Короткову*. Ему в кабину попал снаряд. Он улетел и сел на свою территорию, в Молочных Дворах. Всё у него было перебито, и он сел с убранными шасси; была перебита у него приборная доска, пробит был бензобак, вообще машина пострадала сильно.

Этот бой длился минуты 22. Для меня это был первый настоящий бой. В тот момент я просто забыл всё. Единственным желанием было догнать и расстрелять. И до того было сильное желание, что когда собьёшь, и прыгает парашютист, то хотелось и парашютиста добить. Было жалко, что мало нас, за каждым немцем не поспеешь. Одного бьёшь, а другой ещё летит. Думаешь, немного бы ещё наших, и их можно было всех там положить.

Результат был такой: мы сбили шесть. У нас подбили с самого начала Бунделева. Он выбросился на парашюте. Один пропал без вести – Романов*, ведомый комэска. Когда мы пошли на «юнкерсов», то говорят, что он пошёл влево. А я сам в процессе боя видел только 4–5 наших самолёта. Бунделев сейчас находится в госпитале.

После мы собрались, я захожу на солнышко, на солнышко, смотрю – пятёрочка пошла. Вдруг вижу, парашютист спускается, но трудно было распознать – наш это или немец.

До 12[-го] числа были ещё боевые вылеты, но встреч не было.

12 июля было два крупных боя. Сначала мы пошли по заданию, здесь получилась маленькая неувязка. Когда мы уже вылетели и поднялись – ведущим шестёрки был я, то после этого вылеты из-за плохой погоды прекратились. Но мы были уже в воздухе, на середине пути к линии фронта. Мне передали об этом по радио, но я не расслышал, так как нельзя сказать, чтобы радио у нас работало на все сто процентов. Прилетели мы в Новосиль. Облачность была метров 500–400, слоистость сплошная, было очень темно. Задача была патрулирование над линией фронта. Ходим мы в районе прикрытия. Потом смотрим, куча самолётов северо-западнее Новосиля. Их было – как ворон! Подлетают они к нам, стали в вираж, их было штук 30, и «Ме», и штурмовики, и бомбардировщики. Они встали в замкнутое кольцо. Причём у их бомбардировщиков – сильный лобовой огонь. Нас не подпускают. А мы шестёркой к ним подлезли. Под брюхо подлез, а два уже сидят в хвосте и перед тобой – пара, 4 осталось здесь, а 4 перешли на другую сторону. Причём между ними была такая маленькая дистанция, что нельзя было к ним подойти. Если бы был разрыв между самолётами, то можно было бы пойти в атаку, а они идут метров на 50 друг от друга и пройти между ними никак нельзя. Это значило бы лезть на пушки, так как отовсюду стреляют стрелки и впереди четыре пушки и два пулемёта. Кроме того, была ещё шестёрка Ме-109. Те огрызнулись на нас сразу. Мы спикировали на них, одного сбили, а остальные дали газы и ушли на другую сторону.

110[-е] отбомбили или, может быть, они не бомбили, но они встали в вираж сплошным замкнутым кольцом и вели оборонительный манёвр, и – только. Они сначала шли группой, когда нас не видели, а потом встали в вираж. Мы их щипали, щипали, все патроны перестреляли. И они нас немного пощипали. Но всё-таки мы одного 110[-го] зажали. Сначала мы пошли в лоб. Потом я вижу, очень много струек огня летит. А у них очень сильный лобовой огонь, и кроме того, и соседи ещё добавляли. Короче говоря, был сплошной огонь. Вертишься, вертишься, но высота была малая, и сманеврировать было никак нельзя. Если бы была высота больше, то можно было бы атакнуть и уйти. А здесь как муха: куснёшь и отвернёшь, куснёшь и отвернёшь. Стреляли мы здесь метров со 100. Ты подойдёшь совершенно вплотную почти, дашь и отвернёшь, и он тебе даст и – опять встанет в кольцо. Опять ждёшь следующего. Опять ударишь – отвернёшь. Так возились мы минут 20. А скорость у них приличная, догнать их было нелегко. Тогда они виражом стали отходить на свою территорию. Оттянули километров за 20 от линии фронта. Видя такое дело, мы пошли опять в район прикрытия, и горючего у нас уже осталось мало. Потеряли мы тогда одного[586]586
  Из этого боя не вернулся лейтенант Кормишкин* (написание фамилии в разных документах разное: Кармишкин, Карамишкин, Каромишкин).


[Закрыть].

Через час опять полетели туда же. Прилетели – там 109-е гуляют. Мы с ними подрались. Летели мы на этот раз восьмёркой, ребята подобрались довольно крепкие. 109[-е] в бой неохотно вступают. Как только собьёшь одного, остальные утекают. А они, очевидно, вышли расчищать воздух, так как за ними шла бомбить группа Ю-88. Смотрим, идёт шестёрка «юнкерсов» бомбить. Мы на них навалились и не дали им бомбить. Они сейчас же после первой атаки ушли. Одного мы подбили. Он откололся, и его быстро свалили. А остальные ушли обратно на свою территорию.

13 июля у нас ведущим был командир полка Иванов. Я шёл в ударной группе, пришли туда, появилась шестёрка «фоккеров», вступила с нами в бой. Когда они разбились, то мы начали их сбивать. Одного сбил Иванов, другого я. После этого нам по рации передали идти на запад, вглубь их территории, так как ожидалось появление их бомбардировщиков. Но когда мы их пощупали, они, очевидно, вызвали ещё, и только мы пошли на запад, как появилась ещё группа истребителей «ФВ». Тогда мы завязали с ними бой, стали их оттаскивать на свою территорию. Когда оттащили – крепко подрались. Потом ещё появились их самолёты, и, в конце концов, стало их около 20–25 самолётов. А у нас как восьмёрка была, так и была. Четырёх мы сбили. Во второй вылет меня уже ранили. Я пошёл одному в хвост, а мой ведомый, Суханов, несколько оторвался. И в это время один так демонстративно крутится вокруг меня, я думаю: «Ну, давай». Так спокойно разворачиваюсь, а пару сверху не видал. Я пошёл к нему, дал по нему очередь, он отвернулся, стал ко мне заходить в хвост. Я завернул, смотрю – опять пара. Они с большой дистанции открыли по мне огонь.

Опытный лётчик с такой дистанции стрелять не будет. И он просто случайно попал, причём он даже не узнал, что попал. Трасса из пулемёта прошла сначала сзади меня. Потом подошла ближе ко мне. Я посмотрел – тянется ко мне, и порезче завернул. А мне нужно было уйти переворотом, но я думаю – всё равно не догонит, расстояние далёкое, не попадёт. И в это время пук-пук, и сразу попал.

Всего сбитых самолётов у меня пять штук, но не знаю, как ещё дело предстоит с подтверждением[587]587
  Все пять побед получили подтверждение и были засчитаны.


[Закрыть]. Потом мы дрались под М[ало] архангельским. Падало много, но подтверждения не дают.

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. I. Оп. 79. Д. 7. Л. 162–165

Гвардии старший сержант
Суханов Александр Николаевич

Лётчик 1[-й] эскадрильи 63 ГИАП. 1922 г. рождения. Комсомолец

Я окончил Батайскую школу в начале войны, после был послан в училище в Конотоп, но мне его не пришлось окончить[588]588
  Батайская авиационная школа пилотов. Конотопское военное авиационное училище.


[Закрыть]. Кончил только теорию, а практику не закончил. На практику меня послали на курсы командиров звеньев. Потом немного пробыл в ЗАПе и пришёл в этот полк. Здесь я с 23 февраля [19]43 г.

В Белыйскую операцию[589]589
  По срокам – в Демянскую.


[Закрыть] меня в бой не брали, так как я был ещё очень молодым лётчиком. Мне рассказывали о тактике противника, разбирались ошибки, которые допускали лётчики в боях. Всё это приходилось учитывать молодым лётчикам. В полку было много хороших лётчиков, которые делились с нами своим опытом.

Последний бой на этом направлении[590]590
  То есть на Орловском, 13 июля.


[Закрыть] мы вели так, что нас было 8, а у них 16 «ФВ». В этот вылет у нас было фактически четыре боя. Сначала мы наткнулись на «мессеров», потом на «фоккеров». В этот последний бой у нас уже горючего оставалось мало, и мы оттягивали их к себе. Некоторые наши экипажи из боя уже вышли, а меня два «фоккера» прижали и стали расстреливать. Я вспомнил, как меня учил Запорощенко – если тебе можно зайти к ним в хвост, то огонь наверняка будет действителен. Если тебе немножко-немножко остаётся до прицельного огня, уменьшай немного крен, дай внутреннюю ногу[591]591
  То есть нажми ту педаль, которая находится со стороны, в которую делается разворот.


[Закрыть] и в то же время увеличивай крен в ту сторону, в которую давал ногу, и таким образом самолёт очень быстро идёт в ту сторону. Но я смотрю – он у меня в хвосте и стреляет по мне. И я вспомнил эти указания Запорощенко и так сделал. Он у меня находился с внешней стороны, но у него был напарник. Думаю, я уйду от него, и пошёл на резкое снижение с ногой, и так пошёл на свою территорию, а потом уже встретил свою группу, которую собирал командир. По радио меня предупредили, чтобы быть осторожным на посадке, так как у руля высоты была отбита правая часть. И мне передали по радио: «Осторожнее на посадке, осторожнее на посадке». Я понял эту команду и пошёл осторожно. Сел нормально. Сейчас самолёт уже восстановлен.

Затем был такой характерный бой[592]592
  Бой 8 июля 1943 г.


[Закрыть], когда нас было 8, а их 3035 самолётов – было около 20 истребителей и 16 штук Ю-87. Этот случай описывался в своё время в «Правде» – там писалось про меня и про лейтенанта Пашкевича, который был ранен.

У меня – два сбитых самолёта, но подтверждений ещё нет[593]593
  По-видимому, Александр Николаевич имел в виду победы, одержанные 12 июля. Возможно, подтверждения на них поступили чуть позже.


[Закрыть]. Я видел, что стрелял наверняка, и самолёт противника пошёл на снижение и задымил и, конечно, где-нибудь воткнулся. Тогда было так, что группа «юнкерсов», увидев нас, не стала бомбить цель, а бросила бомбы на поле. Мы посмотрели, что там есть, но это было чистое поле, вероятно, они просто хотели избавиться от груза бомб.

В полку здесь лётчики опытные. Пара у нас рассматривается как боевая единица, одному ходить не разрешается, так как, как только отколешься от самолётов группы, то сейчас же тебя бьют, наваливаются со всех сторон и пользуются тем, что ты – один. Сейчас я летаю в паре с Федотовым. Он даёт мне очень много. Я не забуду первый свой полёт с ним, когда он меня поругал. Я всё это учёл. Поругал он меня за то, что я стал нервозно себя вести, начал метаться, когда увидел самолёты противника, несмотря на то что они были далеко. Он сказал, что, когда увидишь самолёт, нужно выйти вперёд и покачать, и вообще нужно подождать, когда они подойдут ближе, и тогда принимать решение, но смотреть за ними всё время, так как они могут пойти на разные хитрости, зайти, например, с солнца, с высоты и атаковать. Вообще, обычно Федотов всегда разбирает полёты, даёт советы. И вообще старшие лётчики рассказывают, как противник себя ведёт, а мы их слушаем.

На работу лётчика я пошёл сам, и когда я учился в средней школе, то я был в аэроклубе. Утром ходил в школу, а я был уже в 10[-м] классе, а вечером иду заниматься в аэроклуб. Окончил я его хорошо, и сразу был направлен в лётную школу.

Вообще у нас в дивизии обращается больше внимания на штурманскую подготовку, и потерь в ориентировке у меня не было. Командир нашего полка подполковник Иванов тоже относится к этому очень серьёзно, он собирает сам весь лётный состав, прорабатывает все задания, сообщает лётчикам все площадки, где можно сесть в случае отказа работы мотора. И коллектив здесь работает очень хорошо.

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. I. Оп. 79. Д. 7. Л. 171–172

Гвардии лейтенант
Маресьев Алексей Петрович

1916 года рождения. Кандидат партии. Зам[еститель] комэска. Награждён орденом Красного Знамени

Родился в семье крестьянина в г. Камышине Сталинградской области. В 8 лет пошёл учиться, окончил школу 1[-й] ступени, во второй ступени проучился до 6-го класса, а потом перешёл учиться в ФЗУ на лесном заводе. Там у меня работала мать и два брата. ФЗУ давало образование за семилетку. Учился я по специальности токаря по металлу. Проработал я по этой специальности на заводе до [19]34 года, августа месяца, причём я всё время работал и пытался поступить учиться дальше. Я учился без отрыва от производства на вечерних курсах рабфака[594]594
  Рабочий факультет. В 1919 г. – середине 1930-х гг. – курсы и факультеты, готовившие рабочую и крестьянскую молодёжь к поступлению в вуз.


[Закрыть] при сельскохозяйственном институте, после чего мог ехать учиться в этот институт. Но так как у меня не было никаких средств для того, чтобы там учиться, то я не закончил его 4 месяца, так как прочёл в «Правде», что начинается приём в МАИ[595]595
  Московский авиационный институт.


[Закрыть]. Я послал письмо, чтобы мне выслали правила приёма, а на своё предприятие подал заявление, чтобы меня отпустили бы учиться.

Но с производства меня не отпустили, и послали меня в ДВК строить г. Комсомольск[596]596
  Комсомольск-на-Амуре (Дальневосточный край). Решение о строительстве судостроительного и авиационного заводов и города было принято в 19301932 гг.


[Закрыть]. А я с [19]29 года был комсомольцем. Приехали мы туда, нам сказали, что строительству нужен лес, и мы работали на лесозаготовках, в тайге. За хорошую работу меня перевели работать по специальности, и я там вскоре стал работать уже механиком-дизельщиком на водном транспорте. И там я работал до 1937 года, июля месяца. Здесь меня призвали в Красную Армию. В Комсомольске я окончил без отрыва от производства аэроклуб. Очень интересно, как мы его кончали. Город только начинал строиться. Мы только устроили места, где можно было бы жить самим строителям. Я работал на одном транспорте, там было горючее, масло, бензин, а другой товарищ работал на авиационном заводе, и мы натаскали в аэроклуб горючего и вообще кто что мог. Так мы учились и закончили аэроклуб.

После я попал в армию на остров Сахалин, там я служил в пограничной авиации, в пограничном отряде. Работал мотористом, летать мне не давали, так как одному такому лётчику дали полетать, а он поломал самолёт. Но я дошёл до командующего войсками, и он сказал, попробуйте дать, если он хорошо летает, то пусть летает. Пока меня стали проверять, командующий присылает специальное направление, что если командир отделения соответствует требованиям, имеет образование семилетки, закончил аэроклуб и комсомолец, то послать его в военную школу. Меня вызвали и спросили – куда хочешь? Я сказал, что хочу в военную лётную школу. И меня послали в Читу. Потом школу перевели в Батайск, и я её там закончил[597]597
  30-я военная школа пилотов, сформирована в августе 1938 г. в Чите. Переведена в Батайск в октябре 1939 г. Ныне – Краснодарское высшее военное авиационное училище лётчиков имени Героя Советского Союза А.К. Серова (Военный институт).


[Закрыть]. Учёба мне давалась легко. За отличную технику пилотирования меня оставили работать инструктором, но я не хотел там оставаться, а хотел в часть. Но всё же был оставлен инструктором в школе, где я и пробыл с [19]40[-го] по [19]41 год, август месяц. Закончил возить группу, выпустил всех своих курсантов, и стали меня посылать дежурить в Ростов, т. е. давали мне вроде как боевую работу. Я взял и написал докладную записку, чтобы меня взяли на фронт. Однажды я дежурю на главном аэродроме, и меня вызывает командир звена. Встречает он меня словами: «До свиданья, до свиданья». Я говорю: «Что это за до свиданья?» – «А ты улетаешь».

Оказывается, по моей докладной записке меня направляли на фронт.

6 августа 1941 года несколько человек нас полетели на фронт. Попал я в 296[-й] истребительный полк и начал воевать от Кировограда. Потом, по мере отступления наших войск, мы шли на Никополь, Запорожье. Как только мы прибыли на фронт, мы начали вести боевую работу. Работа была очень напряжённая. Нашей группе пришлось работать самим и за техников, так как техники от нас немного отстали. Приходилось делать по 7–8 боевых вылетов в день. Работали мы на И-16 исключительно по штурмовкам. Один раз у нас только была встреча пара на пару с «мессершмиттами», но они, как обычно, боя не приняли.

После того как мы поехали в Куйбышев[598]598
  Название города Самара в 1935–1991 гг.


[Закрыть] на формирование, меня там перевели в другой полк командиром звена, и мы воевали на «яках». Лётчики у нас были молодые. С этим полком мы немного постояли под Москвой, здесь мы работали как бы на ПВО, и одновременно тренировался лётный состав. Тогда мы были в 580[-м] полку. А потом уже в марте месяце [19]42 г. мы поехали на северо-западное направление, когда под Ст[арой] Руссой была окружена немецкая 16[-я] армия. Мы тогда работали на Демянскую группировку.

Когда я пришёл непосредственно на фронт, меня назначили помощником комэска. На Северо-Западном фронте мне пришлось повоевать 7 или 8 дней. Здесь в нашу задачу входило уничтожение транспортных самолётов, которые подбрасывали 16[-й] армии боеприпасы и продовольствие. Мы их сбили за 8 суток три штуки[599]599
  Очевидно, Маресьев имеет в виду свои личные победы, так как за те дни, что он успел повоевать, лётчики полка одержали гораздо больше побед.


[Закрыть]. А потом меня самого подбили.

Подбили меня 4 апреля [19]42 г.[600]600
  На самом деле – 5-го. Об этом свидетельствуют документы 74-го шап и самого 580-го иап. См. очерк об А.П. Маресьеве.


[Закрыть] Пробили мне мотор. А я был над их территорией. Высота была метров 800. Я немного оттянул самолёт на свою территорию, километров за 12, но там были леса и болота, и сесть было негде. Я и пошёл садиться за лес, а там лес редкий и высокий, и на лес садиться было очень трудно. Я прикрылся рукой, чтобы не удариться, может быть, думаю, жив останусь, так, чтобы глаза не выбило. Положил голову на руки и слева увидел площадку. И здесь я сделал большую глупость. Я выпустил шасси, так как мне показалось, что там – площадка, но когда я стал разворачиваться, то мотор остановился, и машина пошла книзу. Я только успел выровнять её из крена, как лыжами самолёт задел за макушку дерева, и получился полный скоростной капот, т. е. самолёт перевернулся кверху колёсами. Я был привязан ремнями, но их оторвало и меня выбросило из самолёта. Так что я упал метров с 30, хотя точно не знаю. По-видимому, получилось так, что я упал на снег, а потом я покатился по дороге и ударился виском, и минут 40 я лежал без памяти. Потом, когда я очнулся, я чувствую что-то на виске, приложил руку – кровь, и висит лоскуток кожи. Я его хотел сначала оторвать, а потом чувствую, что кожа толстая, и обратно её приложил к пораненному месту. Кровь там запеклась, и всё потом заросло.

От самолёта осталась только одна кабина и хвост – всё разлетелось в разные стороны. Я, вероятно, сильно ударился, так как вскоре у меня начались галлюцинации. Я очень хотел испортить мотор, вынимаю пистолет и начинаю стрелять по мотору. И мне кажется, что я не попадаю. Я выстрелил одну обойму в пистолете, затем другую. Потом посмотрел опять в лес, и я вижу, что там стоят самолёты, стоят люди, я кричу, чтобы мне помогли, но потом смотрю – ничего нет. Посмотришь в другую сторону, опять то же самое, и потом снова всё исчезает. Я так и блудил. Шёл, ложился, потом снова шёл. Спал до утра в снегу. Один раз мне показалось совершенно ясно, что стоит дом, из дома выходит старик и говорит, что у нас здесь дом отдыха. Я говорю – помогите мне добраться. А он всё дальше и дальше уходит. Тогда я подхожу сам, но ничего не вижу. Потом пошёл в другую просеку, смотрю, стоит колодец, девушка гуляет с парнем, а то кажется, что девушка с вёдрами идёт. «Что несёте?» – «Воду», но воды мне не дала.

Я упал 12 километров от линии фронта, но никак не мог сообразить, где я, мне всё время казалось, что я у себя, на аэродроме или где-то близко. Смотрю, идёт техник, который меня обслуживал, начинаю говорить ему – помоги выйти, но никто ничего для меня не делает. И такая история со мной продолжалась суток 10–11.

Когда галлюцинация у меня прошла, раз я просыпаюсь утром и думаю, что мне нужно делать? Я уже был в совершенно здравом уме. Очень сильно я отощал, так как ничего всё время не ел. И компаса у меня нет. Я решил идти на восток, уже по солнцу. Вижу и самолёты, которые летят к нам. Думаю, наткнусь, в конце концов, на какое-нибудь село, а потом меня доставят. Но я очень сильно отощал и идти не мог. Шёл я так: выбрал себе толстую палку, поставишь её и подтягиваешь к ней ноги, так и переставляешь их. Так я мог пройти максимум полтора километра в сутки. А потом трое суток опять лежал и спал. И сны такие снятся, что кто-то зовёт: «Лёша, Лёша, вставай, там тебе припасена хорошая кровать, иди туда спать…»

Так я провёл 18 суток без единой крошки во рту. Съел я за это время горсть муравьёв и пол-ящерицы. Причём я отморозил ноги. Я летел в кожанке и в унтах. Пока я ходил с места на место, в них попала вода, так как кругом уже таяло, а ночью было холодно, мороз и ветер, а в унтах вода, и я таким образом отморозил себе ноги. Но я не догадался, что ноги у меня отморожены, я думал, что не могу идти от голода.

Потом, на 18-е сутки, 27 апреля[601]601
  С 5 апреля – получается 22 апреля.


[Закрыть] часов в 7 вечера я лёг под дерево и лежу. В это время слышу сильный треск. Я уже понимал, что в лесу здесь людей не было, и я решил, что идёт какой-нибудь зверь, учуял жертву и идёт. У меня осталось два патрона в пистолете. Я поднимаю пистолет, поворачиваю голову – смотрю, человек. У меня здесь мелькнула мысль, что от него зависит спасение моей жизни. Я ему стал махать пистолетом, но так как я оброс и стал очень худым, то он, наверно, подумал, что это – немец. Тогда я бросил пистолет и говорю:

– Идите, свои.

Он подошёл ко мне:

– Ты чего лежишь?

Я говорю, что я подбит, лётчик. Есть ли здесь немцы? Он говорит, что здесь немцев нет. Так как это место в 12 км от линии фронта. Он говорит – пойдём со мной. Я говорю, что не могу идти.

– Но я тебя не стащу с этого места. Тогда ты не уходи с этого места, я его знаю и попрошу председателя колхоза, чтобы он за тобой прислал лошадь.

Часа через полтора слышу, шум. Пришло человек восемь ребятишек 15–14 лет. Слышу, шумят, а не знаю, с какой стороны. Потом они стали кричать: «Здесь кто-нибудь есть?» Я крикнул. Тогда они подошли на расстояние метров 50. Тут я их уже увидел, и они меня увидели. Остановились.

– Ну, кто пойдёт?

Никто не идёт, боятся все. Потом один парнишка говорит:

– Я пойду, только вы смотрите, если в случае чего, вы сразу бежите за народом, в деревню.

Не доходит до меня метров 10. А я худой, оборванный, вид, наверно, был страшный. Он подошёл поближе. Я реглан расстегнул, петлицы видно. Он подошёл ещё поближе и кричит:

– Подходите, свой, лётчик!

Те подошли, смотрят. Спрашивают, почему ты такой худой? Я говорю, что не кушал 18 суток. И тут они сразу:

– Ванька – беги за хлебом, Гришка – за молоком, – и все побежали, кто куда.

Потом приехал ещё старик[602]602
  Вихров Михаил Васильевич.


[Закрыть], они меня положили на сани. Я положил старику голову на колени, и мы поехали. Оказывается, тот человек, который первый меня нашёл, шёл в обход, так как там было всё заминировано.

Потом чувствую, что меня мальчик толкает:

– Дядя, а дядя, посмотри!

Я смотрю, подъезжаем к селу, поперёк улицы что-то чёрное. Я говорю:

– Что это такое?

– А это весь народ вышел вас встречать.

И действительно, целая колонна стоит, а как въехали в село, получилась целая процессия. Старик остановился у своей хаты. Тут люди меня нарасхват. Одна говорит, давай его ко мне, у меня молочко есть, другая говорит, у меня есть яички, третья говорит – у меня тоже корова есть, – слышу шум. Тут старик говорит:

– Я за ним ездил и никому его не отдам, жена, неси одеяло, отнесём его в избу.

Внесли в избу, начали тут с меня снимать одежду. Унты сняли, а брюки пришлось разрезать, так как ноги распухли.

Потом смотрю, опять народ идёт – кто несёт молоко, кто яички, третий ещё что-то, начались советы, один говорит, что его нельзя много кормить, а то вот один инженер из Ленинграда сразу очень много покушал и умер, другой говорит, что нужно только молоком поить. Положили меня на кровать, дают мне молока и белого хлеба. Я выпил полстакана молока, больше не хочу, чувствую, что сыт. Они говорят: «Кушай, кушай». А я не хотел больше. Но потом постепенно я стал есть.

Нашёлся у них в селе какой-то лекарь, вроде фельдшера. Он посоветовал хозяевам вытопить баню и помыть меня. Всё это они сделали. Вообще очень хорошие люди оказались. Очень жалею, что не могу поддерживать с ними связь.

Двое суток я там пробыл, они сообщили в одну воинскую часть, и оттуда на следующий день приехал капитан. Он проверил мои документы и забрал меня к себе в часть. Мне сделали там согревающий компресс на ноги. Ноги были белые-белые, как стена. Я удивился и спросил, почему они такие белые. Мне сказали, что это – отёк от голода. Я спросил, не отморожены ли они? Нет-нет, говорят, ничего. Но ходить я совершенно не мог.

Когда меня привезли в эту часть, а это был какой-то обозный отряд, туда пришёл врач, и я до сих пор не могу понять, зачем он это сделал, и нужно ли было это делать, но он мне прописал выпить стакан водки, и дали мне закусить только чёрным сухарём. Сначала после того, как я выпил, всё было ничего, а потом часов с двух ночи меня стало разбирать, и я начал, как говорится, «шухерить». Там сидела около меня одна девушка, потом был капитан, так со мной не знаю, что делалось, я ударил эту девушку, опрокинул стол, который стоял около меня, стал кричать – немцам не победить. Потом меня уложили. Только успокоили, а через десять минут я опять начал кричать: «Заверните мне правую ногу, а то её немцы возьмут!» Этот капитан рассказывал, что я кричал: «Умираю, дышать нечем!» Он испугался и пошёл за врачом. Тот пришёл и сделал мне укол в полость живота. Потом он спрашивает меня:

– Ну как, хуже или лучше стало?

Я отвечаю:

– Не хуже и не лучше.

– Ну, хорошо, что не хуже, а лучшего ждать нечего.

Потом меня сразу же отвезли в передвижной госпиталь, и там меня стали лечить нормально. Сделали мне там переливание крови, и я стал чувствовать себя немножко лучше. Стали мне делать согревающие марганцевые ванны. В первый день, когда меня привезли, мне говорят: «Садись на табуретку». Я, как только сел, чувствую, что не хватает мне воздуха. Они говорят опять – садись. Я говорю, что не могу. Они меня всё же посадили на табуретку, а я с неё упал. Потом пришёл врач, меня положили на стол и влили мне 400 грамм крови. Потом я говорю – я теперь сам могу встать, но меня переложили опять на кровать.

Пролечился я там дней 7–8 числа до 30 апреля. Мне говорят, что мы тебя отправим в глубокий тыл, в Свердловск. Но для этого нужно было попасть на Валдай, а оттуда ходили санитарные поезда. 30 апреля меня отправили на машине в Валдай. Туда я приехал часиков в шесть вечера. Только меня положили, минут 15 я пролежал, дали мне покушать рисовой каши. Начал я кушать, вдруг дверь открывается, входит человек и начинает кого-то искать глазами, смотрит по всем кроватям. Потом мы с ним встретились взглядом – смотрю, командир эскадрильи, с которым я летал, сейчас Герой Советского Союза Дегтяренко[603]603
  Так в тексте. Правильно – Дехтяренко*.


[Закрыть].

– Лёшка, неужели это ты?

Оказывается, он меня искал, так как из передвижного госпиталя сообщили в часть, что я там нахожусь, и он на другой день бросился меня искать. А я прямо заплакал, просто зарыдал – такая была встреча!

Он меня спрашивает:

– Чего ты лежишь? Ты, может быть, есть хочешь, я тебе две плитки шоколада привёз.

Я ему говорю:

– Я не могу, Андрей, я 18 дней ничего не кушал, я очень слаб.

А он, оказывается, приехал за мной и хочет меня забрать. И мы действительно были с ним очень хорошие приятели, один без другого жить не могли. Но врач меня не отпускает, говорит, что меня отправят в глубокий тыл. Дегтяренко стал нервничать, ругаться.

– Это мой лётчик, я его заберу. Мы сами знаем, куда его направить для лечения!

А он искал меня долго и всё время – на самолёте. Сначала он полетел оттуда, откуда им сообщили обо мне. А там меня уже не было. А ведь это не просто – прилетел и сел как на аэродром, а площадка бывает километра за 3–4. Потом опять пришлось сюда лететь. А вылетел он в 7 час[ов] утра, а дело было уже к вечеру. И он, в конце концов, меня забрал с горем пополам, посадил на самолёт. Хотя мне и сделали вливание крови, но чувствовал я себя плохо. И только меня сажают в самолёт, я теряю сознание. Здесь он говорит: