Текст книги "От Ржева до Берлина. Воины 3-й гвардейской истребительной авиадивизии о себе и боевых товарищах"

– Я тебя везу, а ты, наверно, умрёшь.

Я говорю:

– Давай, жми – живого или мёртвого, уж взялся, так вези.

Он посадил меня в кабину, привязал кое-как, и полетели мы в ту часть, где я воевал. Здесь все уже собрались, всё было подготовлено для посадки. Правда, я не могу всего рассказать, так как я был в очень тяжёлом состоянии, и на следующий день меня на санитарном самолёте отправили в Москву.

После уже врач мне рассказывала, что лечащий врач приходит и говорит, что он, т. е. я, наверно, жить не будет. Она пошла в кабинет и ещё подумала, составлять ли историю болезни или не нужно. Решила подождать до прихода профессора Теребинского*.

Когда он пришёл, он тоже не питал надежд на то, что я буду жить. Меня положили в отдельную палату, стали наблюдать, как я себя чувствую. Палата была проходной, я жаловался на шум. Тогда меня положили одного в палату, стали делать мне уколы для поддержания сердечной деятельности. Я не спал долго, мне стали делать уколы морфия. Я стал часика по четыре тогда спать. Всё время спрашивали меня, как себя чувствую? Я говорю, что лучше. И здесь меня стали лечить основательно.

Необходимо было мне отрезать ноги. Они стали уже сами отходить, лежишь в кровати, потащишь, а суставы сами и расходятся.

Однажды пришёл профессор, принесли меня в операционную, он взял стерильные ножницы и просто на моих глазах отрезал ноги этими ножницами. В некоторых местах, где были ещё немного живые ткани, было больно, но вообще больно не было. Я спрашиваю:

– Товарищ профессор, это вся операция?

И так как я боялся операции, то он сказал, что немного ещё подзаделаем, и – всё. Но стали меня готовить ко второй операции. У меня получилось нагноение, и нужно было, чтобы оно прошло. 22 июля мне сделали вторую операцию. Хотели мне сделать только спинномозговой укол, но этот наркоз на меня не подействовал. Укол местного обмораживания тоже не берёт. Профессор даже удивляется, и тогда решили делать операцию под общим наркозом. Накрыли меня маской и стали поливать на неё эфир, я должен был дышать эфиром. Сестра мне посоветовала глубоко-глубоко дышать. Как только я глубоко вздохнул, мне сразу же ударило в голову, я махнул рукой, маску сбил, капля эфира попала мне в рот, меня стало тошнить. Профессор ругается на сестру, говорит:

– Что же вы не можете удержать маску?

Опять положили маску. Мне стало так нехорошо, я кричу:

– Снимите, дайте мне хоть немного пожить!

Сёстры здесь плачут, профессор ругается. Ну, а потом мне немножко приподняли маску, я глотнул свежего воздуха, и всё пошло, как следует.

После операции я проснулся со слезами. Ноги у меня очень болели.

Вылечили меня, сняли мерку на протезы. 23 августа [19]42 г. мне принесли протезы, я начал ходить, учился, дня 3 походил с костылями, потом только с одной палочкой дней пять походил. Нужно сказать, что однажды мне сестра приносит журнал и говорит:

– Лёша, смотри, здесь есть статья об одном английском лётчике, который, не имея обеих ног, продолжает летать[604]604
  Речь о Д. Бадере*.


[Закрыть].

Меня эта статья очень заинтересовала, и я попросил сестру вырвать для меня эти два листочка из журнала. Здесь у меня появилась какая-то уверенность, что и я могу летать.

После госпиталя я поехал в дом отдыха лётного состава на месяц. Там я отдохнул, и началась у меня опять битва за лётную жизнь.

В доме отдыха я разговаривал на эту тему с врачом, но он мне ничего не сказал, вроде, мол, человек шутит, и всё. Потом туда приехала выездная экспертная комиссия ВВС К[А] под председательством бригврача Миролюбова*. Я решил тогда обратиться к нему, так как это была комиссия, которую я должен был проходить. И наш врач мне тоже посоветовал поговорить с ними. Прихожу туда, а хожу уже без палочки. Причём я уже научился танцевать. Я носил брюки навыпуск, тогда был в пижаме. Прихожу и говорю:

– Доктор, я у вас, наверно, комиссию не буду проходить, но я бы хотел поговорить с вами. Я хочу летать.

Он на меня смотрит:

– Если вы лётчик, то будете летать.

– Мне придётся прямо вернуться в госпиталь, и я хочу заранее с вами поговорить.

– А что у вас такое?

– Я на обеих искусственных ногах.

– Да что вы говорите?

Я прошёлся. Он говорит:

– Нет, вы шутите, в самом деле?

Здесь мой врач стал уже улыбаться и говорит, что это действительно так.

– И летать хотите?

– Да.

– А ну, ещё раз пройдите.

Я опять прошёл. Потом я говорю:

– Если вы интересуетесь, как я владею протезами, то приходите сегодня в клуб, я там буду танцевать.

Иду вечером в клуб, смотрю, в клуб приходит вся комиссия. Я приглашаю девушку, иду танцевать. После танцев подхожу к своему доктору. Он говорит, что навряд ли комиссия заметила. Тогда я опять танцую. Они здесь уже меня увидели. Говорят, что считайте, все наши голоса за вами. Приедете в госпиталь, хирург посмотрит, скажет своё веское слово, если всё будет ничего, то пройдёте.

Я приезжаю в госпиталь в Сокольники[605]605
  Центральный авиационный госпиталь НКО СССР, основан 7 мая 1942 г. в Москве, в парке Сокольники. Ныне – Центральный военный клинический авиационный госпиталь № 7 МО РФ.


[Закрыть]. Председатель комиссии там доктор Собейников[606]606
  Здесь и далее: так в тексте. Правильно – Собенников*.


[Закрыть]. Они меня крутили, проверяли нервную систему, зрение. Особое внимание обратили на ноги.

– Хочешь всё-таки летать? На каких же самолётах?

Я говорю:

– Если попросишься на истребителях, то вы всё равно не разрешите, тогда уже на У-2.

Один доктор засмеялся.

– Добросовестно, – говорит.

Собрался у них консилиум. Один что-то говорит, другой говорит. Потом подзывают меня:

– Решили допустить к проверочным полётам на самолёте У-2.

– Ну, а если я покажу хорошие результаты, то буду считаться годным к лётной работе на У-2?

– Ну, думаю, не совсем хорошо, но всё-таки нужно согласиться.

Я пошёл с этим решением в Управление кадров ВВС К[А]. Прихожу туда, направляют меня к полковнику Вальчугину[607]607
  Так в тексте. Правильно – Вальчугов*.


[Закрыть]. Тот читает бумажку. А там написали так, что – не годен, ампутированы обе ноги. И в самом конце написали, что допущен к тренировочным полётам на У-2. Полковник прочёл, что не годен, и больше не читает.

– Вы что пришли?

– Хочу на лётную работу.

– Вы же не годны.

Я говорю, что комиссия мне разрешила. Он тут:

– Что мне комиссия, мы сами можем здесь разобраться, да и здесь написано, что не годен, и всё.

Я говорю:

– Вы прочтите, что дальше написано.

А он здесь схватился и пошёл:

– У вас ног нет, а пришли сюда очки втирать.

Меня это страшно задело. Я говорю:

– Ноги у меня, товарищ полковник, есть, но ноги деревянные.

– Но вы летать не будете, как это можно!

Я говорю:

– Почитайте дальше, мне врачебная комиссия разрешила летать на У-2.

– Что мне врачебная комиссия, мы всё равно вас не допустим.

Тогда я стал с ним по-другому говорить:

– Товарищ полковник, я буду летать, только прошу вас не давать сразу заключения.

А он уже спрашивает, кем я работал, и собирается искать вакантную должность для меня.

– Я прошу вас ещё раз заключения не давать. Я дойду до маршала авиации.

– Он всё равно вас не примет.

– Нет, примет.

Ну, он здесь ещё сильнее раскричался.

– Кто вам разрешит?

Я говорю:

– Приду по всем правилам и попрошу разрешения. И летать я всё-таки буду.

– Нет, вы летать не будете.

– Нет, буду.

– Вы ходить не умеете.

Я тогда я набрался нахальства и говорю:

– Это дело не ваше, как я хожу. Раз врачи дали мне заключение, что я хорошо владею протезами, я имею право просить, чтобы меня назначили на проверку, как это здесь указано.

Он начал ещё что-то кричать, но я тут уже вышел.

Там стоял какой-то майор. Он спрашивает:

– Это ты там так разговаривал? А что такое?

Я ему всё рассказал.

– Ну, куда ты теперь хочешь идти?

Я говорю:

– Пойду к командующему, генерал-лейтенанту Новикову.

– А у начальника отдела кадров ты был?

– Нет, не был.

– Сходи к нему, а то неудобно шагать через его голову.

И я решил пойти к начальнику отдела кадров. Прихожу к секретарю, тот докладывает, и начальник меня принимает. Как раз это был генерал-майор Орехов*.

– В чём дело?

– Меня не устраивают на лётную работу.

– Почему?

Я говорю, вот так и так, полковник Вальчугин отказывает.

Приходит к нему Вальчугин, он читает документы и говорит:

– Так вы без ног?

Я говорю:

– С искусственными ногами, товарищ генерал-майор.

– Нет, летать вы не будете, что вы, что вы!

– Почему, товарищ генерал?

– Так вы не сможете.

Тогда я вынимаю журнал и говорю:

– Вот, летают же люди, только англичане, почему же я не смогу?

Он прочёл, отложил в сторону журнал:

– Нет, всё-таки вы летать не будете.

– Товарищ генерал-майор, разрешите сказать.

– Говорите.

– Я летать буду.

– Вы – средний командир и должны слушать то, что вам говорит генерал.

– Я слушаю, но всё-таки я летать буду.

– Зачем это надо?

– Во-первых, я многим ещё могу помочь авиации, а во-вторых, это очень интересная вещь в авиации вообще.

– Ты подумал, как ты с этим справишься?

– Всё обдумал.

Он попросил меня выйти. Потом снова меня позвал.

– Ладно, – говорит, – попробуем.

Ну, думаю, если попробуем, то – всё.

И вот единственный человек – этот генерал, который мне помог.

Посылают меня в одну школу попробовать. Это в АССР, в Чувашию, в школу первоначального обучения[608]608
  Речь идёт о 3-й авиационной школе первоначального обучения (19411945), располагавшейся в посёлке Ибреси Чувашской АССР. Раненые лётчики восстанавливали там свои лётные навыки, а гражданские пилоты готовились к переучиванию на военную технику. В период пребывания Маресьева начальником школы являлся полковник В.М. Юков.


[Закрыть]. Приезжаю туда. Принимает меня там начальник школы:

– Ну, ладно, – говорит, – полетаем.

А он ничего ещё не знает и не догадывается. Назначают в такой-то день летать. А потом уже кто-то сказал, что я на искусственных ногах. Начальник меня вызывает и говорит:

– Вы что, без обеих ног?

– Да.

– Как же вы будете летать?

Я говорю:

– Поэтому меня и прислали к вам.

– А я даже и не разобрался. Ну, ладно, попробуем.

Дают мне лётчика, Наумова, он меня проверяет на УТ-2. На этом самолёте нужна хорошая координация, нужно уметь чувствовать ногами. Проверил. Потом он говорит:

– У меня ноги замёрзли, может быть, сам полетишь?

Дали мне 4 провозных полёта. Приходит потом командир эскадрильи, тоже проверил и сказал, что не могу даже сказать, что у тебя искусственные ноги. Потом начальник школы полетел на У-2. Проверил. Дают заключение, что годен во все виды авиации.

Когда я сел в самолёт, я даже сам удивился, никогда не знал, что можно так летать без ног.

С таким заключением я приезжаю в Москву, в штаб МВО[609]609
  Московский военный округ.


[Закрыть]. Командующий, генерал-майор Сбытов*, был занят, меня не принял.

Ему докладывал обо мне заместитель его, Белоконь*. Белоконь приходит и говорит мне, что он сказал, что меня нельзя направить в истребительную авиацию и чтобы я отдохнул. Я говорю:

– Мне всё же хотелось бы летать на истребителях. Но если вы обещаете меня послать на истребитель, то я соглашусь пока летать на У-2. Я буду в Москве и буду вам надоедать.

– Ладно, – говорит, – устроим, устроим.

Послали меня в эскадрилью связи в Москву. Там, правда, была хорошая работа, я отдохнул. Пробыл я там месяца 3 всего. Потом написал в МВО письмо, что чувствую себя хорошо, отдохнул, собрался с силами. Потом как раз та эскадрилья, в которой я был, принимала самолёт от колхозников, и здесь был полковник Лякишев*. Я своего командира эскадрильи попросил разрешения обратиться к нему. Он спрашивает меня:

– Вы писали командующему войсками?

– Писал.

– Какая-то резолюция там есть. Вас должны вызвать.

Я ждал, ждал, не дождался. Потом меня вызывает майор Ширяев* и говорит, что командующий направляет вас в ЗАП в Иваново[610]610
  Там базировался 22-й зап.


[Закрыть]. Я спрашиваю:

– В истребительный?

– Да, да.

Я бросил всё и стал готовиться. Поехал в Иваново. Там начали:

– Как это так, ты на У-2 не умеешь летать.

– На У-2 я летаю, – говорю, – у меня есть и заключение.

Но командир полка не решился сразу меня тренировать на истребителе. А получилось так, что у меня было вначале заключение относительно У-2, а на истребитель меня уже послал сам генерал-майор Сбытов, но заключения врачей в отношении истребителей не было. Тогда командир полка говорит:

– Вам нужно пройти комиссию, и тогда я вас буду тренировать.

Я думаю, надо ехать в Москву на эту комиссию. Поехал в Москву. Приезжаю к тем же врачам. Собейников меня сразу узнал. Правда, когда я приехал из школы, я дал ему почитать заключение, и он очень удивился, что годен я во все виды авиации. И здесь он говорит:

– Нет, ничего не выйдет, на истребителе нельзя.

– Почему же, доктор?

– Там большие предпосылки к тому, что лётчикам приходится садиться с парашютом. И ты поломаешь себе ноги.

Как раз в этом журнале описывается случай, как тот лётчик прыгал с парашютом и поломал себе протезы. Потом он сделал себе протезы и летал дальше. Я говорю:

– Я не поломаю себе ноги, а поломаю протезы.

Говорили мы с ним, говорили, а потом он говорит:

– Приходи завтра.

Прихожу на другой день, там сидит доктор Миролюбов. Он мне говорит:

– Давай поговорим по душам, что может с тобой получиться.

Я говорю:

– Если буду летать на истребителе, управлять я им сумею вполне, а если с парашютом буду прыгать, то поломаю себе протезы.

– Я думаю, – говорит Миролюбов, – что ты поломаешь протезы и ушибёшься, но управлять самолётом ты не сможешь.

А доктор Собейников сказал:

– Да, он поломает себе ноги, но управлять самолётом сможет.

И здесь у них получились разногласия. Я влез на стол, прыгнул и сказал:

– Вот так и получится.

Наконец, Миролюбов склонился к тому, чтобы разрешить. Написали бумажку: разрешаем попробовать на самолёте УТИ-4, Як-7[611]611
  На его учебно-тренировочных модификациях Як-7УТИ или Як-7В.


[Закрыть].

Я думаю – ехать в тот полк, опять ничего не выйдет, так как там требовали, чтобы написали чёрным по белому, что разрешаем. Тогда я прихожу к майору Ширяеву и прошу, чтобы меня опробовали здесь. И я стал летать в Люберцах с майором Абзианидзе*. Сделали мы с ним полёт на УТИ-4. Он говорит:

– Как себя чувствуешь?

Я говорю:

– Сижу, как в своей машине.

Он говорит:

– Я тоже ничего не могу против сказать.

В конце концов, написали заключение: годен на все истребители. Я с этим заключением – к врачам. Те читают и не верят. Я говорю:

– Ну, что же теперь делать?

Они говорят:

– Давайте начальника штаба этой части и лётчика, с которым вы летали. Мы все соберёмся и дадим окончательное заключение.

Я тогда пошёл в отдел кадров просить, чтобы их затребовали в Москву. Они приехали на комиссию, и комиссия дала совместное заключение: разрешаем тренировочные полёты по специальному курсу обучения, и если покажет хорошие результаты, то считать годным в истребительную авиацию. И с этим заключением я поехал в ЗАП и там начал тренироваться. Окончил там курс нормально и попросил, чтобы меня отправили на фронт. Летал я там на Ла-5, Як-7 и УТ-2. До сих пор всё идёт нормально.

Всё это получилось потому, что мне была сделана очень хорошо операция. Я помню, ещё в госпитале я как-то в шутку спросил профессора:

– Профессор, я летать буду?

Он сказал:

– Это дело не моё, моё дело тебя так отремонтировать, чтобы ты через протезы всё чувствовал бы.

И действительно, где я ни прохожу комиссию, все удивляются, как хорошо сделана мне операция.

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. I. Оп. 79. Д. 7. Л. 173–182

Гвардии старший лейтенант
Березуцкий Иван Михайлович

Заместитель командира 3[-й] эскадрильи.

1918 г. рожд[ения]. Член партии с 1941 г. Награждён орденом Красного Знамени

Родился я в Сибири в Алтайском крае, в селе Селивёрстово Волчихинского района. Родители до революции занимались крестьянством. Хозяйство было бедняцкое. В 1927 году переехали в г. Рубцовск, где отец стал работать рабочим. Там я и поступил учиться. В 1932 году переехали мы в Бийск, отец там работал кочегаром. В Бийске я закончил семилетку и поступил в педагогический техникум[612]612
  Точнее, в педагогическое училище.


[Закрыть], который закончил в [19]37 г. Одновременно закончил я и аэроклуб. В январе [19]38 года, когда я уже учился на высших педагогических курсах, я был аэроклубом командирован в Ульяновскую осоавиахимовскую школу инструкторов-лётчиков[613]613
  Ульяновская школа пилотов и авиатехников Осоавиахима.


[Закрыть] и закончил её в декабре [19]39, и до февраля [19]40 г. я работал инструктором в Орском аэроклубе Чкаловской области, сделал там выпуск курсантов 13 человек – пять были выпущены на «отлично», а остальные на «хорошо». После этого я сам поехал учиться в Чкаловскую истребительную школу[614]614
  1-е Чкаловское военное авиационное училище лётчиков (с февраля 1941 г. – школа пилотов).


[Закрыть]. Закончил её успешно. Там была специальная группа инструкторов, и мы работали там по июль месяц. Потом мы были направлены в резервные запасные полки. Я попал в Армавир. А во время войны полк переехал в Курск.

Война меня застала в Белоруссии, куда мы переехали из Армавира. РИАП[615]615
  Резервный истребительный авиаполк.


[Закрыть] тренирует лётный состав, пришедший из школы. Когда мы туда попали, там было много лётчиков, а машин мало, и мы очень долго там сидели без дела. Когда мы переехали в Курск, я был назначен инструктором. Два месяца я там пробыл. Отдельные эскадрильи распались, и меня вывели за штат и послали на курсы командиров звеньев, где я проучился 8 месяцев и был направлен в маршевый полк, но там летали на ЛаГГ-3, а мы летали на «яках». Поэтому мы полетали там на «лаггах», может быть, всего 5–6 дней и полетели на Сталинградский фронт, и до 23 сент[ября] я был всё время на Сталинградском фронте, в 8[-й] Армии[616]616
  8-й воздушной армии.


[Закрыть].

На этом фронте были разные задачи: и по прикрытию штурмовиков, и разведка, и бомбардировка. Там я провёл 13 воздушных боёв и сбил 3 самолёта, но так как подтверждения не было о том, что они сбиты, так как видел только я, то мне их не засчитали[617]617
  Подробнее см. очерк об И.М. Березуцком.


[Закрыть].

В сентябре мес[яце] наша эскадрилья была направлена в Моршанск, и были мы переданы в 169[-й] полк. Я ещё на Сталинградском фронте работал заместителем командира эскадрильи. Здесь мы получили Ла-5, перевооружились, и в ноябре мес[яце] мы попали на фронт.

В первое время мы воевали под Белым. Там я сбил одного «Ме» в самом начале наших действий[618]618
  Бой 14 декабря 1942 г.


[Закрыть]. Мы пошли патрулировать на линию фронта, облачность была метров 500, довольно низкая. А задача наша была – прикрывать наземные войска. Пошли мы в паре с Буркиным, и вообще летели четвёркой. Сначала никого не было. После того как я пошёл на юг, сделал разворот вправо, я увидел 8 самолётов противника – истребителей. Смотрю, одна пара заходит в хвост Буркину. Тогда я стал разворачиваться и передаю ему по радио, что здесь «мессеры». Буркин тоже развернулся, а они ушли в облака. А внизу их целый рой летел, я не знаю, что они там делали. Я пошёл, одного сверху атаковал, дал по нему 3–4 раза с короткой дистанции, он сразу и загорелся. Упал он в районе расположения наших войск. Когда я вышел из атаки, меня тоже подбили, так как мой ведомый ушёл в облака. В то время, когда я смотрел, как падал сбитый самолёт, ко мне противник зашёл в хвост и подбил левый элерон. Мне пришлось выйти из боя и пойти домой. Я ещё некоторое время ходил, там с земли лупили наземные части. В конце концов, они ушли, я посмотрел – никого наших нет, и я пошёл домой.

После этого мы перешли на Великолукское направление. Там были очень жаркие бои. Нам там была поставлена задача – прикрывать наши наземные войска от бомбардировщиков противника, и, кроме того, стояла задача прикрытия действия наших штурмовиков. Во время этих действий я сбил три самолёта. Как только мы туда прилетели, мы стали ходить парами. В этом районе облачность всё время была очень низкая – метров 150. Мы ходили и изучали район.

Один раз мы ходили с ведомым – Ивановым*. Походили-походили, никого нет. Но там вообще ходили Ю-52, транспортные самолёты с грузами, и нам ставили задачу, в случае их появления – уничтожать их. Проходит минут 15, мы уже хотели уходить обратно, но в это время заметили в облаках, в дымке идёт Ю-52. Я покачал своему ведомому, и мы стали его атаковывать. Зашли сзади и начали бить, по правому мотору и по центральной части я, а по левому мотору – Иванов. Левый мотор у него загорелся, и он в районе Великих Лук упал. В тот же день мы получили подтверждение[619]619
  Бой 28 декабря 1942 г. Самолёт засчитан Березуцкому.


[Закрыть].

После этого в воздушных боях я сбил два «Ме».

Под Старой Руссой я тоже сбил одного «мессершмитта» и одного «фоккера»[620]620
  Согласно документам – ФВ-190 и Ю-88.


[Закрыть]. В том бою нас было сначала трое, потом пришли ещё трое. Их было восемь штук, а нас шесть. Они были выше нас и навязали нам воздушный бой. Командир полка, Иванов, как раз тогда водил группу. Он поднялся вверх и я тоже. Смотрю, командир трахнул одного «фоккера», он загорелся и упал. Потом Федотов тоже одного сбил. Потом вижу, впереди меня – одна пара, потом смотрю – выше неё пара «фоккеров» и направляются к ней. Тогда я сразу перевёл самолёт, и вместе с ведомым мы пошли на них. Дали мы три-четыре очереди, один задымил и пошёл вниз. Но в это время пришла их пара и стала меня атаковывать. Но за ней пошли наши, и они сразу же – вверх. Я тогда пристроился к нашим. Бой этот длился минут 30. Они всё время были сверху и имели преимущество. Но, несмотря на это, мы их били, а им ничего сделать не удалось. Потом мы ушли на свой аэродром[621]621
  Бой 9 марта 1943 г.


[Закрыть].

Всего у меня шесть сбитых самолётов.

Затем был такой случай[622]622
  Бой 27 января 1943 г.


[Закрыть]. Мы как раз прикрывали Пе-2. Сделали один заход, они сфотографировали территорию, которую нужно было сфотографировать, и собираются возвращаться на свою территорию. А в это время сзади и сверху на них направляются «Ме». Потом я смотрю, на меня лезет пара «мессеров». Я только переворотил, они тогда – на левую пару. А там был Запорощенко – хороший лётчик. Он переворотил и ударил по одному «Ме», у него как раз была спущена нога, и сбил его. Нас в общем была уже восьмёрка. Шесть дрались с истребителями, а мы с Пылилкиным пошли прикрывать Пе-2.

А там было два аэродрома противника, и они зашли прямо на один из аэродромов. Потом слышу, по радио передают: будьте внимательнее, с аэродрома противника поднялась пара «мессершмиттов». А мой ведомый шёл в стороне. Потом Пе-2 говорят: «Подойдите поближе». Я подошёл поближе. «Вот так правильно, так и держитесь». А мой ведомый далеко в стороне, зенитный огонь там бил, и он его обходил. Опыт у него тогда был ещё небольшой. Я иду и всё время оглядываюсь. Смотрю, с правой стороны лезут два «мессершмитта» и сразу – ко мне. Я сделал разворот справа, а они – за мной тоже разворот делают, чтобы отвлечь меня. А потом вдруг слева бросаются ко мне. Видят, что около Пе-2 никого больше нет, и прямо к ним направляются. Я – переворот и туда, к ним. А в это время мой ведомый подошёл к Пе-2 с левой стороны, но «мессеров» не заметил. Я смотрю, ведущий «Ме» подходит к одному Пе-2, а в это время я начал бить его ведомого, который шёл левее. Тогда ведущий бросает стрелять по Пе-2 и бросается ко мне. Но «Ме» ведомый загорелся с первой моей очереди. Начал крутиться то влево, то вправо. Я тогда ему в кабину как дал. Он тогда вошёл в пикирование, и в землю горящий так и врезался. А в это время второй стал ко мне заходить в хвост. Я сразу встал в вираж, а мой ведомый видит, что горит «Ме», а второго не видит. Потом он уже разглядел, что тот ко мне в хвост заходит. Но «мессершмитт» быстро ушёл.

А потом мы дальше пошли прикрывать Пе-2. Наземные части тогда не видели сбитого самолёта, но видел лётчик, который летел со мной парой. Но у нас такое правило, что для того, чтобы учесть сбитый самолёт, нужно обязательно подтверждение наземных войск или 3–4 лётчиков.

В одном бою мы в группе с Запорощенко по парам ходили на прикрытие[623]623
  Бой 6 января 1943 г.


[Закрыть]. Водил нас тогда командир. Станция наведения передаёт: идите на цель, там «Ме» атакуют «илов». Мы сразу пошли. Видим, что «Ме» выше, а «илы» ниже и даже очень низко идут. Я пропустил четвёрку, которая пошла атаковать, а сам остался выше, чтобы не допустить атаки «Ме». Я вижу, как Запорощенко с ходу пошёл на «Ме». И как-то вышло так, что «Ме» подставил ему живот. А он ему сразу – хоп! И тот пошёл вниз. Это было очень ясно видно.

В одном бою было большое преимущество самолётов противника[624]624
  Бой 5 марта 1943 г. Подробнее см. очерки об А.А Федотове и И.М. Березуцком.


[Закрыть]. А у нас была очень маленькая группа, причём группа разбитая. Мы пришли на линию фронта перед вечером. Я как будто бы чувствовал и сказал командиру, что нужно взять восьмёрку, а не шестёрку. Но командир полка говорит: «Ничего, идите». Мы и пошли. Вёл нас Федотов. Он шёл с парой. Гражданинов с парой, и со мной шёл командир эскадрильи. Пришли на линию фронта, пропатрулировали минут 25, стало уже смеркаться. Федотов как раз сделал последний заход на территорию противника и возвращается обратно. Только развернулся на свою территорию, смотрим, идут наверху шесть Ю-87 и сзади четыре «Ме». Мы думаем, что это ещё ничего, а у нас группа была целиком. Для борьбы с истребителями была выделена пара, но и она бросилась на бомбардировщиков. Когда бомбардировщики зашли на нашу территорию, нам рация наведения передаёт: посмотрите, что идёт наверху. А они были выше. Потом, когда бомбардировщики стали пикировать, вся наша шестёрка бросилась на них, кто как. Ведущего догнали, расстреляли. А я остался сзади, я был ведомым у капитана Бочарова.

Я заметил, что на Гражданинова пикируют два «Ме». Включаю передатчик и передаю, что сзади «Ме», а сам развернулся отбивать. И когда развернулся, то увидел, что у меня в хвосте сидит ещё пара. Те же «Ме» вышли из атаки. А ведущий той пары, которая была за мной, дал крепкую очередь. У меня было 217 пробоин. Но всё же уйти я не мог, а пришлось ещё драться. Мне тогда он перебил бензобаки, перебил гидросистему у стабилизатора, с левой стороны была отодрана верхняя обшивка. Остальные мелкие осколки пошли по фюзеляжу. Я потом сделал переворот, стал смотреть, где группа, а эти «Ме» пристали ко мне и никак не отстают. В это время пришло ещё восемь Ю-87 и штук восемь «Ме», и получилось бомбардировщиков 14 штук и «мессершмиттов» 12 штук, а нас было шесть. Наши в это время пошли на вторую группу бомбардировщиков, на которую тоже начали пикировать и атаковать в лоб, а истребители их набросились на нас.

И здесь начался бой. Наша группа, когда атаковала бомбардировщиков, то рассыпалась на отдельные экипажи, редко видна была пара. А так делать было нельзя. Пришлось вести бой поодиночке. Меня сразу подбили, из бака идёт бензин, я стал искать, куда бы приземлиться. Но они буквально не дают. Одна пара нажимает, а другая пара наверху сидит. И так всё время. Но вдруг я заметил внизу самолёт Ла-5. Он – ко мне, я – к нему. Мы встретились и разошлись. Потом на него набросился «Ме». Я развернулся и пошёл к нему на выручку. И тогда только они разлетелись. Это был Запорощенко. Он видит, что я подбит, пошёл сзади, меня прикрывает. В это время к нам ещё пристроился Гражданинов. Мы пошли втроём. «Ме» всё время ходили парами, одна пара пошла на бреющем на восток, чтобы отсечь нам отход. Вторая пошла верхом на восток также, чтобы не дать нам пройти. Мы особенно уходить не старались, а хотели вызвать их на бой. Но потом смотрим, кроме нас троих никого не осталось. В это время я очутился ведущим. Мы идём змейкой и прикрываем друг друга. Потом я только вправо развернулся, смотрю, одна пара «Ме» прикрывает, а три «Ме» пикируют на нас троих. Я, как был в правом развороте, так и потянул, а Гражданинов и Запорощенко пошли в левый вираж.

Мы опять разбились. И в этот момент я чуть-чуть не угробился. Одна пара «Ме» пошла на них, а третий «Ме» пошёл на меня. Когда я на вираже потянул, он всё время затягивает, подошёл ко мне на близкое расстояние, под большим ракурсом. Я подумал, что в таком положении я бы его стукнул. Ну, думаю, сейчас он мне даст, и взял глубокое скольжение вниз. Он ко мне, раз – в хвост! А я побольше крен и затянул в вираж. Вираж я здесь сделал всего на высоте метров 30. Крен у меня был больше 90°, так как я чувствовал, что меня воздухом прижало. А в это время «Ме» вышел из виража и пошёл наверх. Когда я вышел из виража, посмотрел, то пара моя ушла, их уже не было, а вверху увидел пару «Ме», которая прикрывала атаку этого. Когда я увидел, что никого нет, думаю, наверно, наша пара ушла домой. Я принял решение сразу идти домой, так как у меня здорово высасывалось горючее и бензину оставалось уже мало. Я пошёл на бреющем.

Оказывается, как рассказал потом Запорощенко, когда на нас пикировала тройка, то они с Гражданиновым сделали левый вираж, ушли вверх. Правда, высота вообще была небольшая. Потом они пошли в левую сторону, а я их потерял в тот момент, когда сам сделал вираж. Они отбили атаку и ушли. Запорощенко говорил, что как раз Гражданинова сбили на прямой. Он тогда и погиб. Запорощенко только отбил атаку и стал выходить из виража, и Гражданинов стал выходить. Потом появилась пара, пристраивается к Гражданинову. Запорощенко говорит ему по радио, но он не расслышал. И когда «мессер» дал по нему очередь, Гражданинов пошёл в вираж. Потом дал очередь второй, уже на вираже. Запорощенко в этот момент не мог помочь Гражданинову, он мог только отбить атаку «Ме», который на него пикировал. А потом он увидел в лесу горящий самолёт. Выброситься Гражданинов не успел.

В этом бою наша группа сбила пять самолётов противника и потеряли три своих – лётчиков двух. Погиб ещё Бочаров[625]625
  За день лётчиками полка было одержано шесть побед, из них пять в этом бою. А ещё одну – над Ме-109 – одержал Гражданинов в предыдущем вылете. Для него эта победа оказалась последней. ЦАМО РФ. Ф. 63 гиап. Оп. 245849. Д. 23. Л. 8 об.—9.


[Закрыть].

Этот бой научил нас в том отношении, что если мы идём на патрулирование, то обязательно выделяем группу прикрытия, которая не вступает в бой, а только отбивает атаки противника на наших истребителей.

После этого мы воевали под Ст[арой] Руссой. Там ходили «фоккера», но активных действий они не вели.

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. I. Оп. 79. Д. 7. Л. 183–186