Текст книги "Гламорама"

– Какую шляпку?

– Вам известно какую.

И он вешает трубку.

1

– У тебя есть способности, – говорит Джейме.

В моем флэшбэке мы сидим в общей комнате в Кэмдене, одна бутылка пива Molson на двоих, темные очки на глазах, взгляд тусклый, между нами на столе очищенный, но нетронутый апельсин, и мы уже прочитали наши гороскопы, на мне футболка с надписью «ЕСЛИ ТЫ ЕЩЕ НЕ УДОЛБАН, САМОЕ ВРЕМЯ НАЧАТЬ», и я жду, пока высохнет мое мокрое белье, а она то играет с карандашом, то нюхает таиландскую орхидею, посланную ей неким тайным воздыхателем, и какой-то попсовый хеви-метал – то ли Whitesnake, то ли Glass Tiger – доносится непонятно откуда, дико нас беся, и ее дилер не приедет до следующего вторника, поэтому мы практически не реагировали ни на что происходившее вокруг, а небо начинало хмуриться прямо у нас на глазах.

Мы сидели в общей комнате и говорили о том, как измельчали все вокруг, обсуждали романы, которые у нас были со всеми этими мелкими людишками, а потом Джейме заметила то ли особо ненавистное лицо, то ли бывшего любовника (как правило, эти две категории полностью совпадали), наклонилась ко мне и поцеловала, даже прежде чем я успел вымолвить: «Что за дела?» Парень – по-моему, его звали Митчелл – прошел мимо. Ей было мало того, что мы уже трахались недели две – ей нужно было, чтобы все кругом знали об этом.

– Ну и умотался я прошлой ночью, – зеваю я и потягиваюсь.

– Ты был просто великолепен, – говорит она.

– Постригись, – бурчу я в сторону какого-то типа с конским хвостом, прошмыгнувшего мимо, а Джейме заметила за окном садовника, подстригающего куст роз, и кокетливо облизнула губы.

Ее длинные ногти всегда были покрыты белым лаком, и она обычно начинала предложение со слов «Вопреки общераспространенному мнению…». Она презирала мужчин в бейсболках, но сама носила бейсболку, когда ей казалось, что ее волосы плохо выглядят или ей не хотелось их мыть с похмелья. Остальные излюбленные ее пунктики по поводу мужчин были легкопредсказуемыми: она терпеть не могла псевдорэперский базар, пятна мочи или спермы на трусах в обтяжку (разновидность мужского нижнего белья, которую она ненавидела), плохо выбритые щеки, когда оставляют засос, когда ходят повсюду с книгами под мышкой («Это Кэмден, черт побери, а не Йель», – возмущалась она). Она не питала ни малейшего почтения к презервативам, но твердо знала, у кого из парней в колледже есть герпес, а у кого – нет (эту информацию она получала от влюбленной в нее медсестры-лесбиянки в студенческой поликлинике), так что все это была одна сплошная показуха. Шекспир ее «раздражал».

Когда я сказал ей, что не ищу серьезных отношений, она посмотрела на меня как на сумасшедшего, поскольку я, по ее мнению, был в первую очередь к таким отношениям просто не способен. Я мог сказать ей, что ее соседка по комнате – просто прелесть, а затем пуститься в долгий монолог на тему своих бывших подруг, с упоминанием каждой капитанши болельщиков, которую когда-либо трахал, кузины, которой засунул палец во влагалище во время вечеринки в Виргиния-Бич, или же хвастался тем, как богата моя семья, причем я всегда привирал, потому что очень часто никакого другого повода привлечь ее внимание у меня не имелось, хотя она прекрасно знала, кто мой отец, и видела его не раз по CNN. Она прощала мне кучу недостатков, потому что я был, по ее мнению, «просто чересчур хорош собой».

Поначалу сама она была такой неразговорчивой и безразличной, что мне захотелось узнать о ней больше. Я завидовал этому ее безразличию – оно было полной противоположностью беспомощности, озлобленности, алчности, страданию или стыду других. Но она никогда не была счастлива по-настоящему, и не прошло нескольких дней, как в наших отношениях уже наступила та фаза, когда ее перестали полностью интересовать как я, так и любые мои мысли и мнения. Я изо всех сил старался в постели, пытаясь через секс пробудить в ней остатки совести, отчаянно доводя ее до оргазма, я трахал ее до тех пор, пока пот не начинал ручьями течь с ее раскрасневшегося лица и она не начинала кричать от боли, и мы занимались этим на матраце, который лежал на полу рядом со стопками книг, украденных Джейме из библиотеки, и парой порнографических журналов, купленных мною для вдохновения, и все время звонил то ее бухгалтер, то ее психоаналитик, то ее двоюродный брат, заблудившийся на Ибице, и мы вели грустные разговоры о том, как она сильно ненавидит свою мать и хочет, чтобы та умерла так же, как и моя, но я слушал ее «внимательно» и старался не придавать этому особого значения, поскольку знал, что ее первый бойфренд разбился на машине, возвращаясь к ней из лыжного домика в Браттлборо, где он занимался тем, что изменял ей. «Но он был такой урод, что я об этом даже говорить не хочу», – заключала она порою через час, порою через семьдесят, а порою через восемьдесят минут бесед на эти темы.

Лимузин подкатил к двери одного из общежитий, и группа первокурсников с матрацем, собравшихся понежиться под последними лучами солнца в темнеющем небе, вышла из Бут-хауса, стоящего на самом краю кампуса. Кто-то открыл бочонок пива, люди начали собираться вокруг него, а ветер, разносивший листья по лужайке, заставил нас с Джейме поднять глаза и заметить, какими голыми стали уже деревья. Большой телевизор, висевший над камином, показывал MTV, и какой-то виджей представлял новый клип, но звук был отключен, только шумели в динамиках помехи, и люди болтались по общей комнате в ожидании обеда или начала лекции. Иногда кто-нибудь садился рядом с нами и начинал подслушивать, о чем это мы болтаем, а кто-то еще объяснял у меня за спиной кому-то принципы работы видеомагнитофона. Джейме тупо смотрела на гигантскую надпись «НЕ ФОТОГРАФИРОВАТЬ!», прикрепленную к бессмысленно стоявшей посредине комнаты одинокой колонне, около которой я заметил обнаженный манекен с вывороченными членами, кем-то сброшенный с лестницы в столовую.

– У тебя наличные есть? – спросил я ее.

– Не перегибай палку, зайка, – предупредила она, слегка опустив темные очки и обозревая комнату.

Тогда я снял очки и изучил свое отражение в стеклах.

Она щелкнула пальцами у меня под носом:

– Почему бы тебе не начать жевать с открытым ртом? Или облизывать пальцы после еды?

– Я никогда не рискну взять тебя с собой в приличное место, – парирую я.

– Ну ты задница, – бормочет она, глядя с вожделением на паренька из Бразилии, которого она еще не оттрахала, но через неделю обязательно оттрахает; паренек проходит мимо, подбрасывая коленом футбольный мяч и жуя на ходу багель, – джинсы его очень стильно порваны, на нем – майка с символикой какого-то тренажерного зала.

Я в шутку соглашаюсь с ее утверждением.

– Ты педрила, – зевает она, расправляясь с остатками Molson.

– Он надевает носки под сандалии, – возмущаюсь я. – И все еще носит кольцо, выданное в память об окончании средней школы.

– Ты тоже еще не тянешь на зрелого мужчину, дружок.

– Все же я не ношу клубные пиджаки.

– Вопреки общераспространенному мнению, этого еще мало, чтобы быть неотразимым.

– Неотразимым? – задыхаюсь я от деланого возмущения. – Плакаты, светящиеся в ультрафиолете, – вот это круто. И бонги – это тоже очень круто.

– Ты – извращенец, – заявляет она восторженно. – Но у тебя есть способности.

Шон Бэйтмен, с которым она тоже спала, присоединяется к нам, изобразив на лице рассеянную улыбку и кивая нам, хотя никто ему не сказал ничего такого, на что следовало бы ответить кивком. Он громко вопрошает, нет ли у нас травы, попутно сообщая, что Руперта арестовали в Олбани то ли вчера вечером, то ли сегодня рано утром. Я отмечаю про себя, какие у Бэйтмена красивые запястья, а кто-то играет на гитаре печальную песню Led Zeppelin, – по-моему, это была «Thank You», и последние лучи света, проникавшие в комнату через окно, у которого мы все сидели, угасли, и тогда Шон прошептал мне на ухо:

– Все парни думают, что она – шпионка…

Я кивнул и даже выдавил из себя улыбку.

Джейме пристально посмотрела на меня.

– Что с тобой? – спросил я, смутившись.

– Тебя очень легко расколоть, – сказала она мне, не смущаясь присутствия Шона.

– Что за дела, зайка? – спросил я, испугавшись так, что даже побледнел.

– У тебя есть способности, – сказала она, улыбнувшись во весь рот. – У тебя определенно есть способности.

0

Камера показывает панораму моей квартиры под песню Smashing Pumpkins «Stumbleine»: старинный промышленный вентилятор, пустой аквариум, мертвые цветы, канделябр, велосипед, кухня, сделанная на заказ из декоративных камней различных пород, холодильник со стеклянной дверью, кухонный комбайн, давно не мытый и заляпанный смесью пульпы и зерен от биококтейля, набор стаканов для мартини. В ванной плакат «Мстителей» с Дайаной Ригг и свечи Agnès b., а в спальне – думка, положенная на японский футон ручной работы, а над ними висит премьерный плакат «Сладкой жизни», подаренный мне Хлоей на день рождения, а в шкафу все в той же ванной – черный костюм от Paul Smith, черная водолазка, джинсы и белая рубашка, куртки, пуловер ручной вязки, пара спортивных туфель Hush Puppies яркой расцветки, черные ботинки для трекинга. На столе – талоны на бесплатную выпивку, целая сигара Cohiba, еще не вынутая из пенала, нераспечатанный компакт-диск Clash «Sandinista!», чек, выписанный фонду «Спасите тропический лес» и вернувшийся из-за отсутствия средств на банковском счете, «Светский календарь» за прошлый год, пластиковый мешочек с псилоцибиновыми грибами, полупустая бутылочка Snapple, упаковка Mentos, выдранное из журнала фото Тайсона, рекламирующего новую гигиеническую помаду, и на его бицепсе вытатуированы дракон и китайские иероглифы, которые означают «не доверяй никому», а также старый факс-аппарат, из которого в этот самый момент выпадает обрывок бумаги, и я подбираю его и читаю:

ни Марэ, Кристофер Ламберт, Томми Ли, Лорен Хаттон, Клэр Дэйнс, Патти Херст, Ричард Греко, Пино Люонго, Штеффи Граф, Майкл Джей Фокс, Билли Крадап, Марк Джейкобс, Марк Одибе, Butthole Surfers, Джордж Клинтон, Генри Роллинз, Nike, Ким Дил, Бивис и Баттхед, Анита Хилл, Джефф Кунс, Николь Кидман, Говард Стерн, Джим Шоу, Марк Романек, Стасси, Уит Стиллман, Изабелла Росселлини, Кристиан Фрэнсис Рот, Ванесса Уильямс, Ларри Кларк, Роб Морроу, Робин Райт, Дженнифер Коннелли, Ру Пол, Челси Клинтон, Пенелопа Сфирис, Гленн Клоуз, Мэнди Эриксон, Марк Костаби, Рене Руссо, Ясмен, Роберт Родригес, Доктор Дре, Крейг Каллман, Рози Перес, Кэмпион Плат, Джейн Пратт, Наташа Ричардсон, Скотт Вульф, Ёдзи Ямамото, L7, Донна Тартт, Спайк Джонз, Сара Гилберт, Сэм Байер, Маргарет Чо, Стив Альбини, Кевин Смит, Джим Роум, Рик Рубин, Гэри Пэнтер, Марк Моррис, Бетси Джонсон, Анджела Янклоу, Шеннен Доэрти, Молли Рингуолд, О. Дж. Симпсон, Майкл Де Лука, Лора Дерн, Рене Чун, «семейка Брейди», Тони Брэкстон, Шабба Рэнкс, сестры Миллер, Джим Керри, Робин Гивенс, Бруно Бевилаква ди Сантанджело, Гекльберри Финн, Билл Мюрр

Я уже собираюсь перечитать это в четвертый раз, утирая слезы, как вдруг слышу, что кто-то вставляет ключ в дверной замок, поворачивает его, дверь открывается, и актер, исполняющий роль управляющего домом, – «молодой красавец» – заглядывает внутрь, замечает меня, сидящего в полной прострации на кресле-набивнушке под огромным, в рамке, рекламным постером альбома Replacements «Pleased to Meet Me», изумляется, забывает свою реплику, а затем принимается оправдываться.

– Мне показалось, я слышал голоса, чувак, – говорит он. – Мне показалось, я слышал голоса.

2

16

Наш корабль окружен бескрайней серо-синей равниной, смотреть практически не на что, только пару раз в день далеко на горизонте появляется тонкая белая полоска, но до нее так страшно далеко, что сразу и не поймешь, земля это или продолжение неба. С трудом верится, что под этим плоским свинцово-серым куполом или в глубинах обширного и безразличного ко всему океана может существовать жизнь, что в этом аду кромешном может теплиться чье-то дыхание – ведь любое движение в пучине вод столь ничтожно, столь пренебрежимо мало, столь случайно в сравнении с величием океана; в небе же – ни малейших признаков солнца, и воздух кажется полупрозрачным и одноразовым, словно бумажный носовой платок, хотя он все же в определенном смысле наполнен светом, и ветер, дующий навстречу нам, летящим в невесомости, все не стихает и не стихает, и за кораблем остается след, голубой, как вода в джакузи, но не проходит и нескольких минут, как след этот вновь растворяется в унылых серых водных просторах. Однажды на небе появляется вполне обычно выглядящая радуга, но ты даже не замечаешь ее, поглощенный размышлениями об огромной сумме денег, которую заработали Kiss этим летом в своем реюнион-турне, или вдруг кит проплывает с правого борта, взмахнув при этом хвастливо хвостом. Когда все вокруг на тебя смотрят, а ты занят мыслями о чем-нибудь постороннем, легче верить в то, что тебе ничего не грозит. Но со всех сторон тебя окружает унылая безбрежность, и не попасть под ее влияние за долгих пять дней почти невозможно.

15

Когда я взошел на борт «Куин-Элизабет-2», на мне по-прежнему был смокинг Comme des Garçons; кроме того, к моменту, когда водитель, присланный за мной Палаконом, доставил меня к пассажирскому терминалу на Западной Пятидесятой улице, я чувствовал себя настолько удолбанным, что сама процедура посадки на корабль слилась в моей памяти в какой-то нелепо смонтированный калейдоскоп образов: красные, белые и голубые воздушные шары, парящие в воздухе; толпы фотографов, ошибочно принятых мною поначалу за папарацци; носильщик, заверяющий меня, что мой багаж – выцветшие сумки Gucci, небрежно и наспех собранные, – будет ждать меня в моей каюте, когда («и если», прибавил он) я туда доберусь; оркестр, игравший ламбет-уок[117]117
  Модный в 1930-е гг. танец.


[Закрыть]. В моем нынешнем сумеречном состоянии я даже не заметил, что о моих «вещах» уже позаботились, поскольку прошел все формальности, связанные с посадкой, – служба безопасности, паспорт, получение золотой судовой VIP-карточки, – без сучка и задоринки. Но я по-прежнему был настолько удолбан, что с трудом поднялся на борт по трапу – да и то при помощи двух ассистентов режиссера, переодетых статистами, которые вели меня под руки с обеих сторон, и насильственно влитой в меня чашечки тройного эспрессо из Starbucks, и как только я оказался на палубе, оркестр принялся разухабисто играть «Все дозволено»[118]118
  «Anything Goes» – песня Кола Портера из одноименного мюзикла 1934 г., джазовый стандарт.


[Закрыть].

Очутившись в каюте, открываю бесплатную бутылку Perrier-Jouét – подарок от компании – и запиваю шампанским пару раскрошившихся таблеток ксанакса, после чего плюхаюсь в мягкое кресло. Мои глазные яблоки опухли и болят, и оглядеть обстановку мне удается, только поворачивая их с трудом то в одну, то в другую сторону: телефон, мини-холодильник, первоклассная кровать, наглухо задраенный иллюминатор, помутневший от соленого воздуха, корзина со свежими фруктами и букет цветов, на который я бросаю угрюмый взгляд. Все так же безразлично я отмечаю присутствие телевизора и включаю его с помощью найденного после пятнадцати минут поисков пульта дистанционного управления, лежавшего, как выяснилось («Кто бы мог представить!» – думаю я), на нем сверху. Я пытаюсь сфокусировать взгляд и прочесть буклет, озаглавленный «Добро пожаловать на борт», но тут же начинаю дышать как загнанная лошадь, увидев приглашение выпить коктейль в компании «руководителя круиза». Моя горничная – изящная английская штучка, слегка смахивающая, пожалуй, на миниатюрную Кортни Кокс, – здоровается со мной и, завидев новое ярко-оранжевое пальто-балахон от Versace, которое я только что распаковал и бросил на кровать, гордо улыбается и говорит: «Вижу, вы уже успели ознакомиться с вашим спасательным жилетом», а я мямлю в ответ то, что полагается мямлить в подобных случаях; скорее всего, я сказал ей в тот раз: «Уважай себя, крошка!», а затем смотрю на нее в упор, пока она не удаляется, и тогда вновь впадаю в ступор.

Мы уже спускаемся по Гудзону, а я обматываю голову махровым полотенцем и начинаю крайне неправдоподобно рыдать, а затем пытаюсь использовать найденный в туалете лосьон из подарочного набора, чтобы подрочить, но я так удолбан, что мне не удается ни добиться хоть сколько-нибудь убедительной эрекции, ни вызвать в воображении какую-нибудь эротическую фантазию с участием Лорен Хайнд, Хлои Бирнс или, на худой конец, Гвен Стефани. По телевизору показывают линию горизонта, как ее видит камера, установленная на носу корабля, и мы проплываем мимо небоскребов и оказываемся под мостом Веррацано, а затем небо темнеет и параллельный мир поглощает меня, как это часто случается в подобном состоянии, а затем мне снятся какие-то сны, вспомнить которые потом толком я так и не смог: помню лишь, что я подражал звукам, которые издает Барт Симпсон, что Хизер Локлир работала стюардессой, что я целовал Криса О’Доннелла и забавлялся с ним, и все это происходило под саундтрек из ремиксованных песен Toad the Wet Sprocket, а спецэффекты были просто зашибись, и создатели фильма наняли лучшего монтажера на свете, так что весь эпизод сработал как единое целое, а в последних кадрах камера наезжала на черную шляпку, которую дала мне Лорен Хайнд, пока весь кадр не заняла украшавшая тулью крохотная алая розочка.

14

Первую пару дней, как поплыл, я находился в каком-то ступоре, все еще отходя от недавних событий. Я даже не знал, какой сегодня день – суббота или вторник. Какая, впрочем, разница? Утешался я тем, что спал сутки напролет, пока однажды поздним утром не завыла корабельная сирена, и я проснулся в панике, окончательно осознав, что материал обо мне в Details так никогда и не появится, и тут же смутно вспомнил об учебной тревоге, намечавшейся на судне, – памятку, на которую я не обратил особого внимания, мне просунули в щель под дверь каюты за вечер до того, как я вернулся с дрянного ужина из корабельного Queen’s Grill. Едва держась на ногах, я отыскал спасательный жилет в ванной комнате внутри какого-то ящика, с виду похожего на гроб, схватил на ходу мои черные очки и промчался с похмельной головой по доброму десятку пустых коридоров и паре крутых трапов, пытаясь следовать указаниям, содержавшимся в слепой ксерокопии, пока не очутился на палубе, битком набитой старцами, которые, сгрудившись в кучу, гневно взирали на меня, раздосадованные моей медлительностью, и мне оставалось только пробормотать: «Да отстаньте вы от меня!» «Ты надел его задом наперед, сынок», – сказал мне один из судовых офицеров и, бормоча что-то себе под нос, попытался снять с меня торопливо напяленный спасательный жилет. А еще он сказал, похлопав меня по плечу так, что при каждом хлопке я едва не валился с ног: «Не беспокойся, вряд ли он тебе понадобится», и тогда я предложил ему Mentos и сказал, что он – вылитый Курт Лодер, что было откровенной ложью.

Я посмотрел на то, что осталось от моих запасов ксанакса, и не только записался на массаж, но и пришел на сеанс. Затем я немного порепетировал, закрепив пару сцен, но потом вспомнил, что их все равно уже отсняли и в газетах появились даже благожелательные отзывы, так что все это было не более чем пустой тратой времени. Повсюду меня окружали сплошные старики и японцы; они толклись вокруг, пока я в гордом одиночестве поедал отвратительный ужин в Queen’s Grill, разглядывая при этом номер журнала Interview за прошлый месяц, потому что там были сделанные Юргеном Теллером новые снимки Даниелы Пестовой, созерцающей блюдо с китайскими блинчиками, а также фотографическое эссе Корины Дэй о бокалах для мартини, и вообще номер был полон ушибов, и шрамов, и волосатых подмышек, и безупречных, леноватых красавцев, томящихся в невероятных позах перед витринами безлюдных круглосуточных мини-маркетов где-то в провинциальных сумерках, и я думал, с трудом сдерживая слезы и морщась от боли, что на месте этих парней должен был красоваться я.

В оборудованном «долби» судовом кинотеатре показывают один-единственный фильм, «Парк юрского периода», поэтому я часто заканчиваю свой день в казино, где бессмысленно просаживаю деньги, которые дал мне Палакон; я ставлю на двадцать одно на тысячу долларов фишек и проигрываю их в считаные минуты. В «Королевском салоне» повсюду на длинных диванчиках сидят стареющие пары, увлеченные сборкой невероятных размеров пазлов, которые у них никак не хотят собираться, а я все время теряю ориентацию и оказываюсь неведомо где, пока наконец не забредаю в один из многочисленных баров, не сажусь за стойку и не опрокидываю один «май-тай», а то и четыре и не выкуриваю пачку сигарет, чтобы набраться сил, необходимых для того, чтобы добрести обратно до своей каюты. В одном из этих баров на меня нападает такая тоска, что я даже начинаю флиртовать с каким-то молодым немчиком, а он тут же полушепотом начинает уговаривать меня посетить с ним завтра вместе тренажерный зал, но мне приходится вежливо отклонить приглашение, сославшись на недавно пережитый сердечный приступ. Он участливо переспрашивает: «Ja?»

В следующий раз этого немчика я увидел, когда в гидротермальном центре барахтался возле края ванны с искусственным течением, из которой я затем лениво переполз в бассейн с морской водой, и там немчик снова попался мне на глаза, идущий вразвалочку мимо и как-то уж чересчур самоуверенно демонстрирующий всем свои серебристые стринги, и тогда я забился в одноместную кабинку для ингаляций, где сидел и мечтал о том, что сделаю с теми 300 000 долларов, которые Ф. Фред Палакон даст мне, если я найду Джейме Филдс. Оказалось, мне столько всего нужно, что я чуть не упал в обморок от ужаса, и меня пришлось возвращать к жизни с помощью косметической маски и сеанса ароматерапии, который проводило некое существо, сильно смахивавшее на персонаж комикса, в то время как из динамиков гидротермального центра приглушенно доносилась «Hooked on a Feeling»[119]119
  Прибл. «Неотвязное чувство» (англ.) – песня Марка Джеймса, написанная в 1968 г. и годом позже в исполнении Б. Дж. Томаса поднявшаяся на пятое место в чарте «Биллборда»; в 1974 г. кавер-версия шведской группы Blue Swede заняла первое место в американском хит-параде.


[Закрыть] в дурацкой аранжировке для легкого слушания.

Внезапно вся съемочная группа собирается вокруг, а камера следует за мной на благоразумном расстоянии; в кадре в основном Виктор – он стоит у правого борта на верхней палубе, пытаясь раскурить косяк, замаскированный под сигарету, глаза скрыты темными очками, на плечи накинута просторная кожаная куртка Armani. Мне велено изображать тоску по Лорен Хайнд и сожаление о том, как я обошелся с Хлоей, – в общем, делать вид, что весь мир, в котором я жил, рухнул. Меня подстрекали отправиться и найти Лорен в Майами, где она отдыхает с Дэмиеном, и даже сообщили мне название знаменитого отеля, в котором они остановились, но я поспешно симулировал морскую болезнь, и эти сцены пришлось выбросить из сценария – к тому же они все равно выпадали из общего настроя картины.

Всю склейку сопровождает «Crash into Me»[120]120
  «Врежься в меня» (англ.) – песня Dave Matthews Band с альбома «Crash» (1996).


[Закрыть] в исполнении группы Дэйва Мэтьюса – не из-за слов, которые никак не соотносятся с картинкой, а из-за того, что эта композиция «западает в память», «передает атмосферу», «позволяет сделать обобщение», сообщает всему отснятому материалу тот «эмоциональный резонанс», который, как я понимаю, нам никак не удается схватить на пленке. Поначалу мне было на это как-то наплевать, но затем я предложил другую музыку: «Hurt»[121]121
  «Больно» (англ.) – песня Nine Inch Nails с альбома «Downward Spiral» (1994).


[Закрыть] Nine Inch Nails, но мне сказали, что авторские права безумно дороги и к тому же песня звучит чересчур «зловеще» для этого эпизода, a «Popular»[122]122
  «Популярный» (англ.) – песня Nada Surf с альбома «High/Low» (1996).


[Закрыть] от Nada Surf показалась им «слишком минорной», не соответствующей «духу произведения» и опять-таки «чересчур зловещей». Когда же я сказал им, что эта гребаная история вряд ли может стать еще более зловещей, чем она уже есть, они мне ответили: «Она станет гораздо более зловещей, Виктор», а затем покинули меня.

– Но я… привык жить среди толпы, – пробормотал я в пустоту.

Мимо меня по бесконечным коридорам ковыляют бесчисленные старцы, медленно карабкаются по десяткам широких трапов, бродят по палубам, заблудившись, но при этом притворяясь, что все в порядке, а корабль все плывет и плывет.

13

На второй вечер я снова уныло поужинал в Queen’s Grill. Сомелье, с которым я подружился, заказав ему бутылку красного вина средней паршивости за 200 долларов, спросил, не хочу ли я поужинать за капитанским столом с семейством Масиоки вместо того, чтобы сидеть в одиночестве, но я сказал Бернару, что это исключено, поскольку недавно, мол, я гнусно приставал к их старшей дочери – толстой, мрачной девочке-подростку, которая постоянно терлась в своей футболке с надписью «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ЖИЗНЬ» возле клеток для животных, навещая своего «котика». Сомелье с серьезным видом кивнул мне, принес еще одну маленькую баночку белужьей икры, порекомендовал паштет из гусиной печенки и вновь вернулся к своим делам, в то время как я продолжал безразлично жевать. Затем я спустил еще одну тысячу из денег Палакона в рулетку, где вновь ставил на двадцать одно, и отправился в «Капитанский бар», а там нашел оператора по имени Феликс, сгорбившегося над огромной порцией бренди и курящего сигареты «Голуаз» одну за другой. Я пристроился рядом с ним, и мы побеседовали в принятом здесь «зловещем» стиле.

– Что за дела? – спрашиваю я, предварительно заказав бокал шампанского – наверное, уже десятый за этот вечер. – Ты ведь тот парень, который все это снимает?

– Можно и так сказать, – заявляет Феликс.

Он говорит с сильным акцентом непонятного происхождения.

– Вот я и говорю, – подчеркиваю я. – Что у нас выходит? Я просто хочу услышать мнение профессионала.

– Должно получиться лучше, чем в прошлый раз.

– А что ты снимал в прошлый раз?

– Картина называлась «Тсс! Осьминог!». – Феликс выдерживает паузу. – Это была третья часть тетралогии, снимаемой на деньги Теда Тернера, работа над которой близится к завершению. Первая часть называлась «Берегись! Осьминог!», вторая «Осторожно! Осьминог!». Четвертая часть имеет предварительное название «Держись подальше от этого осьминога!». – Феликс снова вздыхает, рассеянно смотрит в свой бокал и продолжает: – В третьем фильме актерский состав был очень сильный. Очень круто сыграла Кристин Скотт Томас, не менее круто – Алан Алда, а Эл Шарптон подписался сыграть самую крутую роль – отца Уитни Хьюстон, крутого гарпунщика. – Феликс вновь замолкает. – Дэвид Хассельхофф – первая жертва осьминога. – Пауза. – Какая ирония судьбы, верно?

Повисает напряженная пауза, во время которой я мучительно перевариваю информацию. Затем, окончательно сбившись с толку, я нерешительно спрашиваю:

– Так что, осьминога так и звали – Тсс?

Феликс смотрит на меня в упор, затем вздыхает, делает знак бармену, чтобы тот налил еще одну порцию бренди, хотя еще не закончил ту, что стоит перед ним.

– Ну и как моя игра? – спрашиваю я нетерпеливо.

– О, у тебя все получается, – вздыхает он, а затем выдерживает паузу, перед тем как, тщательно выговаривая каждое слово, произнести: – Ты ведь у нас… что-то вроде… знаменитого незнакомца. Боже мой!

Тут он зевает и роняет голову на стойку бара.

Я осматриваюсь по сторонам, не обращая внимания на всю эту симуляцию мировой скорби со стороны оператора.

– Да, телки тут встречаются реже, чем моржи в Африке, верно?

– Пора тебе завязать с твоими дурацкими бреднями, Виктор, – говорит Феликс, внезапно посуровев. – У тебя несколько ограниченный взгляд на мир.

– Чего это на тебя накатило, брат?

– Ты что, не читал сценарий до конца? – спрашивает он. – Не знаешь, что с тобой должно случиться?

– Послушай, солнце мое, это кино уже совсем за край. – Я чувствую какое-то смутное полубеспокойство, мне не сидится на месте. – Я импровизирую, врубись. Я доигрываю по инерции, зайка.

– И все же будь начеку, – говорит Феликс. – Ты должен быть начеку. – Он залпом допивает остатки своего бренди и внимательно наблюдает, как бармен ставит перед ним новый коньячный бокал. – Тебе стоит быть внимательнее.

– Что-то у нас беседа не задается, – зеваю я. – Пойду-ка пить шампанское куда-нибудь в другое место.

– Виктор, – говорит Феликс. – Ситуация становится несколько… эээ, рискованной.

– О чем ты это, Феликс? – вздыхаю я, соскальзывая с табурета. – Просто позаботься о том, чтобы свет падал правильно, и не вздумай устраивать мне фокусы.

– У меня возникают опасения, что проект… плохо продуман, – говорит он, сглатывая слюну. – Такое ощущение, что сценаристы постоянно что-то меняют по ходу. Впрочем, к этому привыкаешь. Но тут что-то другое…

– Пойду-ка пить шампанское в другое место, – вздыхаю я и кидаю ему стодолларовую фишку из казино.

– У меня такое ощущение, будто сюжет вырвался из-под контроля, – говорит он мне вслед еле слышным голосом.

В постели мне наконец приходит в голову прекрасная идея выкурить большой косяк, одновременно слушая в плеере бутлег Nirvana, который одолжил мне Джерри Харингтон, и каюта освещается только трансляцией с носовой камеры плывущего по курсу корабля, и голос мертвеца убаюкивает меня, и в мое сознание все настойчивее и настойчивее стучится сон, сопровождаемый чьим-то голосом, который настойчиво кричит «алло! алло! алло!», пока все не тонет в безмолвии.

12

Еще один солнечный и даже ласковый денек, но постоянно дует встречный ветер, и я стою на палубе с бассейном, держа полотенце и демонстрируя всем привлекательно-дикое лицо, заросшее щетиной, как у рок-звезды; на мне тугая майка Gap, темные очки приспущены ради девицы, лежащей в одном из двух десятков стоящих в ряд шезлонгов, девица же – вылитая Жюльет Бинош (разумеется, если бы Жюльет Бинош была блондинкой и родилась в Дарьене, штат Коннектикут): высокая, похожая на статую, с великолепным брюшным прессом, ну, может быть, слегка перекачанная, но это компенсируется большой и мягкой на вид грудью, выпирающей из прозрачно-белой короткой блузочки, в то время как очертания само собой разумеющихся в подобном случае длинных ног отчетливо прорисовываются под короткими брючками леопардовой расцветки. На столике рядом с ней – номера Vogue, Details, тот выпуск W, в котором есть я и Хлоя, Vanity Fair и Harper’s Bazaar, придавленные, чтобы ветер не унес их за борт, маленьким кувшинчиком с холодным чаем, и я подчиняюсь инстинкту и вхожу в кадр, почуяв добычу. Девушка начинает рыться в огромной торбе с надписью Chanel – и тут тушь для ресниц внезапно выскальзывает у нее из руки, а я элегантно нагибаюсь за ней – тщательно отрепетированный жест, который, как говорят, особенно мне удается.

– Спасибо, – говорит она с наигранной скромностью, и голос ее кажется мне смутно знакомым.

Она извлекает из торбы с надписью Chanel пачку сигарет «Силк катс» и непринужденно закуривает. По этому знаку я направляюсь к пустому соседнему шезлонгу.

– Устраивайтесь, не стесняйтесь, – говорит она чересчур громко, потому что слушает плеер.