Текст книги "Гламорама"

Самолет вспыхивает, и большое количество людей тут же погибает, глотнув горящих паров, отчего их дыхательное горло и легкие моментально обугливаются.

Но некоторым предстоит еще целую минуту падать в полном сознании.

На лесной массив, расположенный в ста двадцати километрах от Парижа.

Хлюпанье лопающихся и разрывающихся при столкновении тел.

Здоровенный кусок фюзеляжа падает на землю, но, поскольку аварийная система освещения не повреждена, лампочки продолжают мигать сквозь сыплющийся сверху раскаленный пепел.

Наступает молчание.

Тела, спрессованные в комки, валяются на земле. Некоторые пассажиры – их совсем немного – выглядят так, словно они просто заснули, хотя на самом деле у них переломаны все кости. Другие тела сморщились до половины, трети или даже четверти их обычного размера. Одного сплющило настолько, что он стал похож на мешочек, отдаленно напоминающий человека и оканчивающийся сверху подобием головы с провалившимся внутрь и белым, как воск, лицом. Другие пассажиры, разрезанные листами металла, настолько изувечены, что невозможно определить даже их пол, хотя все они без одежды, которую сорвало с них при падении, у некоторых кожа обуглена.

И повсюду стоит тошнотворный запах: он исходит от оторванных конечностей и стоящих вертикально туловищ, от груд кишок и раздавленных черепов, а на тех лицах, которые не обезображены, застыл рвущийся из горла крик. Те деревья, которые не сгорели, все равно придется срубить, для того чтобы извлечь из них обломки самолета и снять с ветвей части тел и желтые полосы жира, украшающие их, словно какой-то зловещий серпантин. Стефани Мейерс по-прежнему сидит, пристегнутая ремнем в кресле, висящем над землей в развилке одного из деревьев, но ее глазницы выгорели дотла. Поскольку в грузовом отсеке самолета в Америку направлялся груз – две тонны конфетти и золотых блесток, на кровавую сцену с неба сыплется дождь из мириад крохотных кружков фиолетовой, розовой, зеленой и оранжевой бумаги.

В лесу теперь появилось много интересных предметов: тысячи стальных заклепок, чудом уцелевшая самолетная дверь, кусок борта с иллюминаторами, огромные листы теплоизоляции, спасательные жилеты, огромные мотки проводов, подушки с сидений вместе с ремнями, залитые кровью и измазанные внутренностями, причем на некоторых из них огнем выжжен силуэт пассажира. Собаки и кошки лежат, мертвые, в своих клетках.

По какой-то причине большинство пассажиров на этом рейсе были моложе тридцати, что отразилось в характере оставшегося после них мусора: мобильные телефоны, ноутбуки, солнцезащитные очки от Ray-Ban, бейсболки, связанные вместе роликовые коньки, видеокамеры, покалеченные гитары, модные журналы (включая номер YouthQuake с Виктором Вардом на обложке), полные гардеробы от Calvin Klein, Armani и Ralph Lauren, развешенные на ветвях деревьев, иногда – плюшевый медведь, пропитанный кровью, или Библия, разнообразные электронные игры, а также рулоны туалетной бумаги, обручальные кольца, заплечные мешки, ручки и ремни, сорванные с пояса, так и не расстегнувшиеся дамские сумочки Prada, коробки с трусами Calvin Klein и невероятное количество тряпок из Gap, пропитанных кровью и другими телесными выделениями, и все это насквозь пропахло керосином.

Все неподвижно, если не считать ветра, колышущего фюзеляж, луны, висящей в небе, таком черном, что это похоже на абстрактную живопись, и продолжающегося сыпаться с неба дождя из блесток и конфетти. От горящего керосина занимаются деревья, слово «ОТМЕНЯЕТСЯ» появляется на большом черном табло прибытия в международном аэропорту имени Кеннеди, а на следующее утро, когда заря освещает бригаду спасателей, работающих на месте катастрофы, начинает звонить колокол на соседней церквушке, экстрасенсы по телефону сообщают в полицию свои версии случившегося, а по миру начинают распространяться сплетни.

5

9

Я прогуливаюсь по парку на Вашингтон-Сквер, покачивая кожаным портфелем Kenneth Cole, в котором лежат мои учебники по юриспруденции и бутылка минеральной воды Evian. Я одет небрежно – в джинсы от Tommy Hilfiger и верблюжий свитер, а сверху шерстяное пальто от Burberrys. Я стараюсь не попадаться на пути ребятам на роликовых коньках и японским студентам с факультета кинематографии Нью-Йоркского университета, которые снимают в парке кино. Из бумбокса по соседству доносится ямайский трип-хоп, из другого бумбокса – «New Kid in Town» Eagles, и я чему-то улыбаюсь. Начинает пищать пейджер. Приходит сообщение от Криса Куомо, затем от Элисон Пул, с которой я с удовольствием повидался бы сегодня вечером. На Юниверсити-стрит я наталкиваюсь на моего нового гуру и духовного наставника, которого зовут Дипак.

На Дипаке – костюм от Донны Каран и темные очки от Diesel, он курит сигары Partagas Perfecto и мурлычет с отчетливым индийским акцентом. Мы обмениваемся мнениями по поводу модного нового ресторана (ну и открылось же их в последнее время) и намечающейся фотосессии для журнала George, о том, как у кого-то СПИД перешел в фазу ремиссии, о том, как кто-то вылечил больную печень, об обряде экзорцизма, совершенном над домом с привидениями в Грамерси-парке, и о том, как влияние злых духов легко устраняется, если призвать на помощь добрых ангелов.

– Полный блеск, чувак, – говорю я. – Абсолютно гениально.

– Видишь эту скамейку? – говорит Дипак.

– Да, – говорю я.

– Ты видишь эту скамейку, – говорит Дипак, – но ее не существует.

Я терпеливо улыбаюсь.

– Так же обстоит дело и с тобой, – говорит Дипак. – Ты – как эта скамейка.

Дипак совершает легкий поклон.

– Я знаю, что я изменился, – говорю я Дипаку. – Я стал совсем другим человеком.

Дипак снова совершает легкий поклон.

Я слышу мой собственный голос, который произносит:

– Аз есмь эта скамейка.

– Ты видишь этого голубя? – спрашивает Дипак.

– Зайка, мне пора бежать, – перебиваю я. – Поболтаем потом.

– Не бойся костлявой, Виктор, – говорит Дипак и уходит.

Я машинально киваю, бездумная улыбка застыла у меня на губах, а затем я поворачиваюсь, смотрю вслед Дипаку и бормочу себе под нос: «Аз и есмь костлявая, Дипак», и тут хорошенькая девушка улыбается мне из-под навеса, сегодня у нас среда, дело близится к вечеру, и начинает смеркаться.

8

После тренировки с глазу на глаз с Ридом, моим персональным тренером, я принимаю душ в раздевалке, интерьер которой создал Филипп Старк, а затем, когда уже стою перед зеркалом, обернув вокруг поясницы полотенце от Ralph Lauren, я замечаю, что Рид стоит у меня за спиной, накинув на плечи черную кожаную куртку от Helmut Lang. Я делаю глоток воды Evian прямо из бутылки. Я втираю улучшенный лосьон от Clinique в кожу лица. Я только что проскользнул мимо парня-модели по имени Марк Вандерлоо, который декламирует какой-то мини-монолог о своей жизни, абсолютно мне неинтересный. Динамики тренажерного зала транслируют лаунж-версию «Wichita Lineman»[156]156
  «Путевой обходчик из Уичиты» (англ.) – песня Джимми Уэбба, ставшая в 1968 г. хитом в исполнении кантри-певца Глена Кэмпбелла.


[Закрыть], и я пританцовываю под нее на свой особенный манер.

– Чего тебе? – спрашиваю я Рида.

– Ты мне друг? – спрашивает хрипло Рид.

– Ну да, – говорю я, оборачиваясь.

– Тогда обними старину Рида.

Пауза, во время которой я обдумываю ситуацию и вытираю руки о полотенце, обмотанное вокруг моей поясницы.

– С чего это вдруг… чувак?

– Потому что, чувак, ты у нас – герой, – говорит Рид прочувствованным голосом. – Ты мне не поверишь, но я всерьез торчу от твоих достижений.

– Эй, старик, без тебя я ничто, – говорю я. – Тебе полагается прибавка к жалованью. Ты вернул мне форму.

– Твое прилежание выше всяких похвал, – добавляет Рид.

– С запоями покончено, посещаемость вечеринок резко сокращена, успеваемость на юрфаке отличная, постоянство в любви, – говорю я, надевая футболку с логотипом Brooks Brothers. – Я перестал обманывать себя и перечитал Достоевского. И все благодаря тебе, чувак.

Глаза у Рида наполняются слезами.

– И ты бросил курить, – добавляет он.

– Угу.

– И сбил жировой слой до семи процентов.

– Не льсти мне, чувак.

– Такие ученики, как ты, Виктор, наполняют мое сердце гордостью. – Рид с трудом удерживается от того, чтобы не всплакнуть. – Я тебе серьезно говорю.

– Знаю, старик, – говорю я и кладу ему руку на плечо.

Рид выводит меня через дверь на Пятую авеню и спрашивает:

– Помогает ли тебе яблочная диета?

– Еще как, – говорю я, голосуя такси. – Подружка клянется, что моя семенная жидкость стала гораздо слаще.

– Круто, чувак, – говорит Рид.

Запрыгиваю в такси.

Прежде чем я успеваю прикрыть дверцу, Рид наклоняется ко мне и после небольшой паузы говорит:

– Прими мои соболезнования по поводу Хлои, чувак.

7

После того как мы в порыве страсти срываем друг с друга одежду, я начинаю слегка посасывать груди Элисон, глядя при этом ей прямо в глаза; я ласкаю кончиком языка соски, сжимаю груди, но не слишком сильно, а она все время вздыхает от удовольствия. После секса Элисон сообщает мне, что со мной она ни разу не симулировала оргазм. Мы лежим на ее кровати, две собаки – Мистер и Миссис Чау – глубоко зарылись в плед неоново-розовой расцветки, лежащий у нас в ногах, а я приглаживаю их шерстку. Элисон рассказывает что-то про Aerosmith, в то время как на заднем плане тихо играет компакт Джони Митчелл.

– Стивен Тайлер недавно признался, что его первый эротический сон был о Джейн Фонде. – Элисон вздыхает и затягивается косяком. (Я не заметил, когда она успела его раскурить.) – Сколько же ему лет?

Я продолжаю поглаживать Мистера Чау, затем чешу у него за ушами, и пес закрывает глаза от удовольствия.

– Я тоже хочу завести собаку, – говорю я. – Или кого-нибудь еще.

– Ты же терпеть не мог собак, – говорит Элисон. – И что ты имеешь в виду, когда говоришь «кого-нибудь еще»? Единственное домашнее животное, с которым ты умеешь обращаться, – это орел на эмблеме Armani.

– Это было раньше, теперь я стал другим.

– Ты стал лучше, – искренне говорит Элисон.

Повисает продолжительная пауза. Собаки устраиваются ко мне поближе.

– Я слышала, что завтра ты встречаешься с Дэмиеном? – говорит Элисон.

Я слегка напрягаюсь:

– Ты все еще думаешь о нем?

– По какому поводу вы с ним встречаетесь?

– Придется сказать ему… – вздыхаю, слегка успокаиваясь, – придется сказать ему, что не смогу помочь с презентацией нового клуба. Учеба на юрфаке отнимает слишком много времени. – Беру косяк из рук Элисон, затягиваюсь, выпускаю дым. – Ты все еще думаешь о нем? – спрашиваю. – В смысле, о Дэмиене?

– Нет, – отвечает она. – Я его полностью простила. И да, я терпеть не могу Лорен Хайнд, но на фоне всех этих жутких сучек, что вешаются на парней в нашем городе, она еще не самый худший вариант.

– Это сказано для протокола? – ухмыляюсь я.

– Ты знаешь, что она – активный член ЯТЕНЕПОДА? – спрашивает Элисон. – Это такая новая феминистская организация.

– А что означает ЯТЕНЕПОД?

– Это сокращение от «Я Тебе Не Подстилка», – вздыхает Элисон. – Кроме того, выяснилось, что мы ходим к одному и тому же акупунктурщику. – Пауза. – С некоторыми вещами ничего нельзя поделать.

– Видно, что так, – вздыхаю я вместе с ней.

– А еще она член БОГУОБЖИВа, – говорит Элисон, – так что я не могу ненавидеть ее по-настоящему. Даже зная, что она спала – что она спит – с моим бывшим женихом.

– А что такое БОГУОБЖИВ? – интересуюсь я.

– «Борцы за Гуманное Обращение с Животными», – объясняет Элисон, отвешивая мне шутливую пощечину. – Тебе бы следовало знать это, Виктор.

– С чего это? – удивляюсь я. – За гуманное обращение… С животными?

– Нет ничего проще, Виктор, – объясняет Элисон. – Мы хотим, чтобы в этом мире с животными обращались так же, как с людьми.

Я удивленно гляжу на нее:

– А разве… с ними и так… не обращаются… как с людьми?

– Нет. Их ведь, бедняжек, безжалостно убивают.

– Ясно.

– У нас собрание в пятницу в Asia de Cuba, – продолжает Элисон. – Придут Оливер Стоун, Билл Мар, Алек Болдуин и Ким Бэсинджер, Грейс Слик, Ноа Уайли, Мэри Тайлер Мур. Алисия Сильверстоун прочитает речь, которую написала Эллен Дедженерес. – Пауза. – Диджеем будет Моби.

– И все наверняка припрутся в камуфляжных штанах, верно? – спрашиваю я. – И в пластмассовых ботинках? И будут разговаривать о том, как прекрасно на вкус соевое мясо?

– К чему такая ирония? – перебивает меня Элисон, закатывая глаза. Голос ее явно становится не таким ласковым.

– Да так, ни к чему.

– Если бы ты знал все про капканы, про то, как издеваются над детенышами норки и специально калечат кроликов определенных пород – не говоря уже о медицинских экспериментах, которые ставят над ни в чем не повинными енотами и рысями, – о боже, Виктор, ты бы пробудился ото сна.

– Угу, – бурчу я. – Ах, зайка!

– Над животными издеваются, а ты лежишь тут и не хочешь спасать их.

– Золотце, а куриц они тоже запретят есть?

– Животные не могут защитить себя сами, Виктор.

– Зайка, но это всего лишь курицы!

– Ты бы попытался хоть однажды увидеть мир глазами загнанного зверя, Виктор, – говорит она.

– Зайка, я пытался. Я ведь столько лет проработал моделью, – говорю я. – Так что мне это знакомо.

– Ну не будь ты таким легкомысленным, – стонет она.

– Элисон, – приподнимаюсь я в кровати, – может, они и овощи с фруктами примутся защищать?

– А что в этом плохого? – спрашивает она. – Это свидетельствует о высоком уровне экологического сознания.

– Зайка, но у персиков нет родителей!

– Зато у них тоже есть кожица и косточки!

– Боюсь, вы неадекватно оцениваете суровую действительность.

– А кто адекватно? – поводит она рукой. – Мы должны уделять животным столько же любви и заботы, сколько людям.

Я обдумываю это заявление. Я вспоминаю все, что делал в этой жизни, и все, что делали другие у меня на глазах.

– Лучше не надо, зайка, – говорю я. – По-моему, им и так хорошо.

У меня снова встает, и я забираюсь на Элисон.

Позже Элисон задает мне вопрос:

– Это Европа тебя так изменила, Виктор?

– С чего ты взяла? – сонно отзываюсь я.

– Потому что ты стал совсем другим, – говорит она негромко. – Разве нет?

– Пожалуй, – говорю я после продолжительной паузы.

– Как бы ты сам это определил?

– Я стал менее… – Я замолкаю. – Менее… не знаю.

– Что с тобой там случилось, Виктор?

– В каком смысле? – осторожно интересуюсь я.

Она повторяет, но уже шепотом:

– Что с тобой там случилось?

Я молчу, обдумывая ответ и играя с собачками. Одна из них принимается лизать мне руку.

– И что случилось с Хлоей, Виктор? – шепчет Элисон.

6

Придя в Industria на фотосессию для журнала George, я никак не могу уразуметь, почему пресса подняла такую шумиху вокруг этого события. До: я держу в руке банку пива Bass, на мне костюм от Prada, к подбородку приклеена фальшивая козлиная бородка, на лице типичное выражение гранджера, глаза заплывшие. После: я держу под мышкой стопку юридических учебников, на мне летний креповый костюм от Brooks Brothers, в левой руке бутылка диетической колы, на переносице – очки в тонкой металлической оправе от Oliver Peoples. «ТРАНСФОРМАЦИИ ВИКТОРА ВАРДА (НУ ДА, КОНЕЧНО ЖЕ, ДЖОНСОНА)» – таким будет заголовок на обложке январского номера. Сперва съемки собирались проводить перед колледжем Сент-Олбанс в Вашингтоне, округ Колумбия, – это учебное заведение я посещал непродолжительное время, пока меня не исключили, – но папа наложил на эту идею вето. У него для этого власти хватает. В Industria заскакивает далай-лама, я обмениваюсь рукопожатиями с Крисом Роком, и один из сыновей Харрисона Форда – он стажер в George – болтается рядом в компании отставников из администрации Клинтона, a MTV что-то снимает для передачи «Рок-неделя», и виджей задает мне вопросы насчет недавнего многомиллионного контракта Impersonators с DreamWorks, меня спрашивают, не сожалею ли я, что ушел из группы, но я мочу корку: «Учиться на юриста гораздо легче, чем быть членом этой группы», и все очень похоже на «Глаза Лоры Марс», а все вокруг старательно изображают подавленное настроение в знак сочувствия по поводу Хлои.

Джон Ф. Кеннеди-младший (который, если честно, не более чем еще один смазливый болван) трясет мою руку и несет всякую чушь типа «Я восхищаюсь вашим отцом», а я говорю на это «Да?», и хотя я в основном пытаюсь выглядеть спокойным и довольным жизнью, возникает все же один неловкий момент, когда кто-то из кэмденцев подходит ко мне, а я не могу вспомнить, как его зовут. Но я веду с ним беседу настолько общего содержания, что у него не возникает никаких подозрений и он просто отваливает, отчаявшись меня расшевелить.

– Эй! – ассистент с мобильником подскакивает ко мне. – Кто-то звонит.

– Кто? – спрашиваю я.

– Челси Клинтон. На пару слов.

Я беру телефон у ассистента. Сквозь помехи до меня доносится голос Челси, которая спрашивает:

– Это на самом деле ты?

– Ага, – говорю я, «застенчиво» улыбнувшись и покраснев «до самых ушей».

Я шутя преодолел Рубикон.

Но когда фотосессия наконец начинается, мне далеко не сразу удается почувствовать себя в своей тарелке.

Фотограф говорит мне:

– Ну, успокойся, все знают, как трудно быть самим собой.

Я загадочно улыбаюсь, думая о чем-то своем.

– Отлично! – кричит фотограф.

Я стою неподвижно, а кругом сверкают вспышки.

Уже на выходе какая-то нервная поклонница вручает мне приглашение на спонсируемое Gap завтрашнее собрание БОГУОБЖИВа в новом ресторане отеля Morgan.

– Уж не знаю, успею ли туда, – говорю я стоящей рядом супермодели.

– Какой у вас легкий характер! – восклицает супермодель.

Я недавно где-то читал, что она разошлась со своим бойфрендом – мужчиной-моделью, который теперь открыл новый модный клуб под названием «Эххх!». Она игриво улыбается мне на прощание.

– Да? – переспрашиваю я, решив тоже пофлиртовать. – А откуда вы знаете?

– Сама вижу, – говорит она, пожимая плечиками, а затем приглашает меня принять участие в партии стрип-покера на квартире некоего «мистера Досуга».

5

Телефонный разговор с отцом.

– Когда ты к нам заедешь? – спрашивает он.

– Через пару дней, – говорю. – Я позвоню.

– Отлично.

– Деньги перевели? – спрашиваю я.

– Да. Перевели.

Пауза.

– С тобой все в порядке? – спрашиваю я.

Пауза.

– Да, да. Я просто немного… рассеян.

– Тебе нельзя. Ты должен сосредоточиться, – говорю я.

– Да, да. Конечно.

– Когда я буду там, тебе скажут.

Продолжительная пауза.

– Алло? – говорю я.

– Я… я, право, не знаю, – говорит он, переводя дыхание.

– Ты ведешь себя рискованно, – предупреждаю я. – Перестань.

– Нам действительно не стоит встречаться, пока ты здесь, – говорит он. – То есть я хочу сказать, разве нам обязательно встречаться?

– Нет, совсем необязательно, – говорю я. – Только если ты захочешь. – Пауза. – Назови вечеринки, на которых, по твоему мнению, мне стоит появиться.

– Слушай… – обрывает меня он.

– Осторожнее, – предупреждаю я.

У него уходит сорок три секунды на то, чтобы взять себя в руки.

– Я рад, что ты к нам приезжаешь, – наконец произносит он.

Пауза. Я позволяю эху его слов отзвучать.

– На самом деле рад?

– Да.

– И я тоже рад.

– Правда? – спрашивает он неуверенно, слегка дрожащим голосом.

– Готов на все ради правого дела, – говорю я.

– Издеваешься?

– Нет. – Я выдерживаю паузу и вздыхаю. – Тебе показалось. Да и вообще, какая тебе разница?

Пауза.

– Если тебе чего-нибудь нужно… – Он замолкает на полуслове.

– Ты мне не доверяешь? – спрашиваю я.

Ему требуется немало времени, прежде чем он отвечает:

– Да нет, доверяю.

Я ухмыляюсь и говорю:

– До связи.

– Пока.

– Пока.

4

Мы договариваемся с Дэмиеном встретиться выпить в Independent, неподалеку от того места в Трайбеке, где планируем через месяц открыть свой новый клуб. Дэмиен курит сигару и вертит в руках порцию кофейной «Столичной» – редкостная гадость, на мой вкус. На Дэмиене галстук от Gucci. Я решаю разделаться с этой встречей по-быстрому. На заднем плане играет какой-то сентиментальный фолк-рок.

– Ты это видел? – спрашивает Дэмиен, когда я поворачиваюсь к нему на табурете.

– Что «это»? – спрашиваю я.

Он подталкивает ко мне лежащий на стойке сегодняшний номер New York Post, развернутый на шестой странице. Сплетни о женщинах, с которыми состоял в связи Виктор Джонсон после того, как Хлоя Бирнс трагически погибла в Париже в гостиничном номере. Пета Уилсон. Одна из Spice Girls. Алисса Милано. Гарсель Бове. Кармен Электра. Другая из Spice Girls.

– Только для взрослых, ага? – говорит Дэмиен, пихая меня локтем в бок и поднимая брови.

Мы обнимаемся без особой теплоты.

Устроившись поудобнее, я заказываю кока-колу, на что Дэмиен покачивает головой и бормочет «Ну ты даешь, мужик!» каким-то чересчур, на мой взгляд, раздраженным тоном.

– Надеюсь, ты догадался, зачем я сюда пришел? – спрашиваю я.

– Виктор, Виктор, Виктор, – вздыхает Дэмиен, покачивая головой.

Я молчу в растерянности некоторое время.

– Так… ты знаешь?

– Я тебе все прощу, – говорит он очень естественным тоном. – Брось дурить, сам же понимаешь.

– Я выхожу из дела, чувак, – говорю. – Я повзрослел. Мне учиться надо.

– Да, кстати, как там твой юридический? – спрашивает Дэмиен. – То есть это же не треп, верно? Ты действительно учишься?

– Ага, – смеюсь я, отхлебывая кока-колу. – Учусь. Приходится вламывать как проклятому, но…

Он внимательно рассматривает меня.

– Но?

– Но я приспособился, – нахожусь я наконец.

– Это здорово, – говорит Дэмиен.

– Ты так серьезно считаешь? – говорю. – Я тебя спрашиваю.

– Виктор… – начинает Дэмиен, положив руку мне на плечо.

– Да, старик, – говорю я, слегка напрягаясь, хотя на самом деле я его совсем не боюсь.

– Я постоянно размышляю о том, что такое человеческое счастье, – признается он.

– Ни фига себе!

– Да, – соглашается он, сделав крошечный глоток водки. – Именно что ни фига себе.

– Ты справишься сам? – спрашиваю я. – Я тебя не подставляю?

Дэмиен пожимает плечами:

– Все будет круто. Инвесторы – японцы. Должно срастись.

Я сочувственно улыбаюсь. Но быстро меняю тему, чтобы показать свое безразличие к судьбе проекта.

– Как Лорен? – спрашиваю я.

– Ну-ну, – морщится Дэмиен.

– Нет, чувак, ничего подобного, – говорю я. – Просто интересуюсь.

Дэмиен несильно хлопает меня по плечу:

– Знаю, старый. Я просто дурачусь. Делаю вид.

– Вот и хорошо, – говорю я. – Это я понимаю.

– Она классная, – говорит он. – Просто клевая.

Улыбка исчезает с лица Дэмиена, он делает знак бармену повторить.

– Как Элисон? – спрашивает он.

– В порядке, – отвечаю я ему в тон. – Она увлечена этим самым БОГУОБЖИВом. Ну этими «Борцами за Гуманное Обращение с…» черт, не помню, с кем они там гуманно обращаются. Да какая разница!

– Никогда не знаешь, куда ее занесет, – говорит Дэмиен. – Взбалмошная девушка. Впрочем, людям свойственно меняться, правда?

Выдержав осторожную паузу, я отваживаюсь спросить:

– Что ты имеешь в виду?

– Ну вот ты, к примеру, возьми и превратись в привлекательного, атлетически сложенного, энергичного молодого человека.

– Да брось, – говорю я. – Это все так поверхностно.

– Да. А если глубже копнуть? Да я так, шутки шучу, – тут же добавляет он непонятно зачем.

– Мы же не на конкурсе купальных костюмов, додик, – предостерегаю я.

– Жаль, а я только что сделал эпиляцию, – язвит он, заглядывая себе в подмышку.

– Так что без обид? – спрашиваю я непринужденно.

– Какие там обиды, чувак.

Я восхищенно смотрю на Дэмиена.

– Еду вот на фестиваль «Фудзи-рок», – говорит Дэмиен, когда я вновь обретаю способность слушать. – Вернусь на следующей неделе.

– Позвонишь?

– А ты как думаешь?

Я решаю промолчать.

– Да, кстати, кто такой этот мистер Досуг, о котором весь город говорит? – спрашивает Дэмиен.

3

Билл, агент из САА, звонит мне сообщить, что я получил роль Оумена в «Коматозниках-2». Я сижу в новой квартире, я одет в консервативный костюм от Prada, собираясь посетить вечеринку, которую у меня нет ни малейшего желания посещать, и поэтому веду беседу пресыщенным тоном, к которому Биллу, впрочем, не привыкать.

– Ясно, а теперь расскажи, что еще есть новенького, Билл, – говорю я. – Пока я тут причесываюсь.

– Я пытаюсь вызвать интерес у продюсеров занятным сценарием о еврейском мальчике, который бросает отважный вызов нацистскому режиму, решив отпраздновать бармицву.

– Что ты сам думаешь об этом сценарии? – вздыхаю я.

– Что я думаю? Нет третьего акта. Что еще я думаю? Слишком много сортирных шуток.

Наступает молчание, во время которого я продолжаю заниматься моей прической.

– А ты, Виктор, – начинает коварный Билл, – что ты думаешь?

– О чем?

– О «Коматозниках-два»! – взвизгивает он, а затем, взяв себя в руки, очень тихо добавляет: – Извини.

– С ума сойти, – говорю я. – Зайка, вот это круто, – говорю я.

– Это все результат твоего нового имиджа, Виктор.

– Люди говорят мне, что у меня очень продвинутый подход, – признаю я.

– Должно быть, внимательно пересмотрел все старые клипы Мадонны.

– Возможно.

– По-моему, ты чувствуешь дух времени, – говорит Билл. – Ты рулишь ситуацией.

– Люди говорят мне, что ситуация – это я, Билл.

– Люди не могут тебя игнорировать, вот в чем соль, – говорит Билл. – Люди любят раскаявшихся грешников.

Небольшая пауза, во время которой я изучаю свое отражение в зеркале.

– Так вот кем ты меня считаешь, Билл? – спрашиваю я. – Раскаявшимся грешником?

– Ты словно Боуи, – говорит Билл. – Такой подход многим нравится. Это называется «внутренний поиск». Я нашел это выражение в словаре.

– В чем ты пытаешься убедить меня, Билл?

– Я собираю предложения для Виктора Джонсона, – говорит Билл. – И я счастлив, что мне предоставлена такая возможность.

Пауза.

– Билл… я не думаю… – Я замолкаю, обдумывая, как бы лучше подать эту новость. – Я не… Это не я.

– Что ты имеешь в виду? С кем я тогда разговариваю? – торопливо спрашивает Билл, а затем добавляет низким, сиплым голосом: – Это ведь не Дагби? – Я слышу, как у него стучат зубы на другом конце провода.

– Дагби? – переспрашиваю я. – Да нет, это не Дагби. Билл, послушай, у меня тут сейчас завал с учебой…

– Но ведь это рекламный ход, верно? – зевает Билл. – А?

Пауза.

– Нет, Билл, это не рекламный ход.

– Остановись, во имя любви, пока мое сердце не лопнуло![157]157
  «Stop! In the Name of Love» – песня вокального трио The Supremes (1965).


[Закрыть] – взывает Билл. – Предупреждай хотя бы высокочастотным звуковым сигналом перед тем, как зачитывать в моем присутствии подобные реплики.

– Это не реплика, Билл, – говорю. – Я учусь на юридическом факультете и не собираюсь сниматься ни в каком кино.

– Тебе предложили в «Космических кадетах» роль астронавта, который помогает спасти мир, а режиссировать будет не кто иной, как сам мистер Уилл Смит, благодарю покорно! Фирма Hasbro намеревается к следующему Рождеству выбросить на рынок четыре вида кукол «Виктор Джонсон», и я уж прослежу, будь спокоен, чтобы никакой цензуры, реалистичные гениталии и все такое. – Билл заходится в бесконечном приступе кашля, а затем хрипло добавляет: – Если ты понимаешь, что я имею в виду.

– Это что-то слишком уж коммерческое, нет?

– Что я слышу! «Космические кадеты» для тебя недостаточно круто? – Билл стучит пальцем по наушнику. – Алло? Кто на линии? – Пауза. – Может, это все-таки Дагби?

– А что тут еще скажешь? – вздыхаю я, проверяя мое лицо на предмет дефектов, но сегодня вечером мое лицо безупречно.

– Нет, конечно, если хочешь, ты можешь сыграть типа по кличке Предатель, которого забивают до полусмерти на автостоянке в независимой картине под названием «Ренегаты», а ставит ее какой-то итальяшка, прямиком из нарколечебницы, известный всем исключительно как Вивви, твои суточные составят двадцать талонов на обед в Burger King, и никакого банкета в конце съемок. – Билл умолкает, чтобы я как следует обдумал эту информацию. – Решение – за Виктором Джонсоном.

– Я сообщу тебе его решение, – говорю я. – А сейчас мне надо бежать. Я опаздываю на вечеринку.

– Слушай, перестань изображать из себя крутого.

– А я и не изображаю.

– Не будь ослом, ты должен понимать, что фишку со смертью любимой – клевая фишка, кстати, – все просекут уже через неделю. – Билл выдерживает паузу. – Надо ловить момент.

Я добродушно смеюсь в ответ:

– Билл, я тебе перезвоню.

Он тоже смеется:

– Нет-нет, не вешай трубку.

– Билл, мне пора, – говорю я, продолжая хихикать. – На мою личность сейчас большой спрос.

2

Мои новые рекламные агенты из агентства Rogers & Cowan решили, что мне будет полезно посетить спонсируемую ромом Bacardi благотворительную вечеринку. Среди приглашенных звезд: Боно, Кэл Руттенштейн, Кевин Бейкон, Деми Мур, Фиона Эплл, Кортни Лав, Клэр Дэйнс, Эд Бернс, Дженнифер Энистон и Тейт Донован, Шакил О’Нил и Тайгер Вудс в неожиданно приличном прикиде. Кто-то из них узнает меня, кто-то нет. Я пью кока-колу в компании некоего Бена Аффлека, в то время как из колонок играет Jamiroquay в большом гулком клубе, где нас так мало, и Гейб Доппельт только что представила меня Бьорк, и я снимаюсь вместе с Джорджо Армани, который кладет мне руку на плечо с таким видом, словно мы знакомы уже целую вечность, и на нем футболка цвета морской волны с вырезом лодочкой, такого же цвета кашемировый свитер и вельветовые джинсы, а также огромный наручный хронометр от Jaeger-Le Coultre марки Reverso. И все сочувствуют мне из-за Хлои, словно она чуть ли не виновата в том, что умерла у меня на руках (причина смерти, как мне сообщили, – «обильное внутреннее кровотечение, вызванное приемом смертельной дозы мифепристона, известного также как RU 486»). Присутствуют Марк Уолберг, пожиратели огня, все ведут бессмысленные и бесконечные разговоры о «синдроме поколения» и в воздухе висит навязчивый запах черной икры.

Со всех сторон звучит элегантная тарабарщина. Типичные темы беседы: серийные убийцы, особенности режима в различных нарколечебницах, доля «очень сухих» влагалищ в общем количестве просто «сухих», самоубийственный образ жизни, практикуемый какой-нибудь дурой-моделью. Мне здесь очень неуютно, и я отделываюсь тем, что время от времени мочу корки типа «Я, вообще-то, законопослушный гражданин». Фраза «снова за парту» звучит каждый раз, когда какой-нибудь очередной репортер сует мне микрофон в лицо, я начинаю дергаться, услышав ее, и, чтобы отвертеться от всего этого, спрашиваю у кого-то, как пройти в туалет.

В мужском туалете два педрилы в соседней кабинке обмениваются своими соображениями по поводу того, как дальше существовать в этой бессмысленной вселенной, а я просто прослушиваю мой автоответчик с мобильного телефона и наслаждаюсь покоем. Наконец педрилы сваливают и наступает полная тишина, даже абсолютная, и я могу прослушать автоответчик, уже не прижимая трубку к уху изо всех сил.

Я вслух бормочу имена звонивших: снова Дэмиен, Элисон, мой рекламный агент, кто-то из телешоу, которое я ни разу не видел, – но тут я вынужден прерваться, заметив, что мужской туалет совсем не так пуст, как мне показалось вначале.

Кто-то здесь есть кроме меня, и он насвистывает себе под нос мелодию.

Выключив мобильник, я прислушиваюсь, потому что мелодия мне кажется знакомой.