Текст книги "Гламорама"

– Виктор? С тобой все в порядке? – спрашивает она мягко. – Тебе нужны деньги? Дело в этом?

Я мотаю головой, по-прежнему не в силах говорить.

– Ты попал в беду? – спрашивает она. – Виктор?

– Нет, детка, нет, – говорю я, вытирая слезы.

– Виктор, ты меня пугаешь.

– Да нет, нет, все дело просто в этом ужасном костюме, – говорю я, пытаясь рассмеяться. – Костюмеры мне его подсунули. Распоряжение режиссера. Но он плохо на мне сидит.

– У тебя прекрасный вид, – говорит она, слегка расслабляясь. – Слегка усталый, но прекрасный. – Она делает паузу, а затем добавляет нежным голосом: – Я без тебя очень скучала.

– Ах, зайка…

– Знаю, что я дура, но я ничего не могла с собой поделать.

– Ну перестань…

– Я оставила целую дюжину сообщений на твоем автоответчике в Нью-Йорке за последнюю неделю, – говорит она. – Похоже, ты их так и не слышал.

– Нет, – говорю я, прочищая горло и продолжая хлюпать носом. – Похоже, что не слышал.

– Виктор…

– У тебя кто-то есть? – говорю я, чувствуя, что у меня срывается голос. – Ты приехала сюда не одна?

– Прошу тебя. Не задавай дурацких вопросов. Договорились?

– Ну давай, Хлоя, скажи мне.

– Виктор, боже! – восклицает она, отстраняясь от меня. – Мы же с тобой уже об этом говорили. Никого у меня нет.

– Что случилось с Бакстером? – спрашиваю я, закашлявшись.

– С Бакстером Пристли? – переспрашивает она. – Виктор…

– Да, с Бакстером.

Я вытираю лицо рукой, а затем вытираю руки о брюки, продолжая шмыгать носом.

– Да ничего с ним не случилось. А в чем дело? – Хлоя настороженно жует свою резинку. – Виктор, похоже, я начинаю серьезно, очень серьезно беспокоиться за тебя.

– Я думал, он снимается в той же самой картине, – брякаю я. – Даже думал, что ему увеличили роль.

– Его роль вычеркнули, – говорит она. – Впрочем, тебя это в любом случае не должно волновать.

– Зайка, послушай, я просто ужасно счастлив, что вижу тебя.

– Тебя знобит, – говорит она. – Тебя просто колотит.

– Здесь… здесь очень холодно, – говорю я. – Что ты тут делаешь?

– Ну, как обычно, показы, – говорит она, бросая на меня странный взгляд.

– Конечно, конечно. – Я снова беру ее за руку. – А кроме этого?

– А также читаю закадровый текст для документального фильма по истории неглиже.

– Очень круто, зайка!

– Некоторые думают, что да, – уступает она. – А ты? Что ты делаешь в Париже?

– Ну я… я приступаю к работе над следующим проектом, ага? – говорю я.

– Звучит… эээ… конструктивно.

– Еще бы, – заявляю я. – Я даже пока не знаю, о чем он.

У входа в секцию VIP, на самом верху стальной лестницы, Бобби о чем-то совещается с Бертраном, который тыкает пальцем в ту сторону, где мы с Хлоей сидим рядышком, а затем говорит Бобби что-то «сердитое», и Бобби «понимающе» кивает, а затем делает успокаивающий жест, но Бертран раздраженно отпихивает его руку в сторону. Бобби шумно вздыхает и направляется к нам, а по пути к нему присоединяется Бентли.

С большим трудом я закуриваю. Выпустив дым, я морщусь и передаю сигарету Хлое.

– Нет, я больше не курю, – говорит она, улыбаясь, берет сигарету у меня из рук и бросает ее в пустую пивную бутылку. – Зря я даже эту гадость-то жую, – говорит она и тоже морщится.

Бобби и Бентли с решительным видом приближаются к нам.

– Мы с тобой не можем здесь разговаривать, – говорю я. – По крайней мере, я не могу.

– Да, здесь очень шумно, – кивает она.

– Послушай, – говорю я полушепотом, – ты где остановилась?

– В Costes, – отвечает она. – А ты?

– Я тут прибился к одной компании.

– Что за компания?

– Бобби Хьюз, – говорю я, потому что у меня нет охоты лгать.

– Да ну! – восклицает она. – Я и не знала, что вы знакомы!

– Там еще Джейме Филдс. Я с ней вместе в Кэмдене учился. Но они вместе теперь. Я имею в виду Джейме и Бобби.

– К чему эти подробности, Виктор?

– Нет, ты пойми главное – они действительно вместе. А я просто у них живу.

Напряженная пауза.

– Разве у вас с ней не было романа в колледже? – спрашивает Хлоя.

– Да, разумеется, был, но теперь она живет с Бобби Хьюзом.

– Ну и как он? – спрашивает Хлоя, а затем добавляет: – Виктор, успокойся, пожалуйста, а то мне на тебя страшно смотреть.

– Между мной и Джейме Филдс ничего нет, – говорю я. – Мне теперь на Джейме Филдс совершенно наплевать.

– Виктор, я уже просила тебя не вдаваться в подробности, – говорит Хлоя. – Все в порядке, я не сержусь.

– Я знаю, я знаю.

У меня глаза мокрые и блестящие.

– Ну так какой у тебя адрес? – спрашивает она. – Где ты живешь?

Я боюсь давать ей адрес, поэтому ограничиваюсь тем, что произношу название какой-то улицы в восьмом аррондисмане.

– Шикарно, – говорит она, а затем добавляет смущенно: – А что, там вообще живут?

– Так что я тебе позвоню, ладно?

Внезапно Хлоя обращает внимание на кого-то у меня за спиной и, улыбаясь во весь рот, спрыгивает со скамейки, восклицая:

– Боже мой, Бентли!

– Хлоя, зайка, – восклицает Бентли, едва не поскользнувшись перед тем, как заключить ее в крепкие объятия.

Она счастливо визжит и брыкается, Бобби безмолвно поджидает рядом, когда все это кончится, внимательно прислушиваясь к их банальным репликам. Я заставляю себя посмотреть в сторону Бобби, который продолжает пялиться на Хлою, и глаза у него – черные и парафиновые, но тут Хлоя улыбается и ему, и вокруг нас начинают сверкать вспышки, и мы все четверо становимся рядом, как будто встали так случайно, а вовсе не позируем для папарацци, и Бобби берет Хлою за руку и поднимает ее пальцы к губам.

– Какая галантность, – шепчет Хлоя полушутя, а Бобби целует ей ручку, и тут у меня возникает такое мощное непроизвольное желание пнуть его в лицо, что я бессильно падаю обратно на скамью.

Бобби говорит, делая неопределенный жест в мою сторону:

– Какая жалость, что мы вынуждены похитить его у вас.

– Ты бы со мной сначала хоть поздоровался, – выдаю в ответ.

– Ничего страшного, – говорит Хлоя. – У меня показ завтра утром.

– Пошли, Виктор, – говорит Бентли. – Пошли, дорогой.

– Пошли куда? – спрашиваю я, отказываясь подниматься со скамьи. – Еще только полночь.

– Нет, еще не полночь, – говорит Бобби, сверяясь со своими часами.

– И все же куда мы пойдем? – снова спрашиваю я.

– Мы опаздываем на званый ужин, – объясняет Бобби Хлое. – К тому же тут сейчас начнет играть очень дерьмовая группа. Хороший повод, чтобы свалить отсюда.

– Зайка, – говорит Бентли, вновь целуя Хлою. – Если ты здесь, значит вечеринка действительно удалась. Ты так много обещаешь.

– Рада была встретиться с тобой, Бентли, – говорит Хлоя, а затем, обращаясь к Бобби, добавляет: – И было ужасно приятно познакомиться наконец с вами.

Бобби в ответ заливается румянцем.

– Мне тоже, – говорит он, и в этой фразе мне слышится столько намеков, что меня начинает колотить сильный озноб.

– Пошли, – говорит мне Бентли. – Вставай.

– Может, вы оставите меня здесь? – предлагаю я. – Кто же ужинает в такое время?

– У меня с пищеварением полный порядок, – сообщает Бобби. – Никаких проблем.

– Хлоя, – говорю я, – не хочешь чего-нибудь выпить со мной?

– Виктор, – говорит Бобби, явно начиная злиться.

Хлоя замечает реакцию Бобби.

– Послушай, мне еще нужно распаковать чемоданы, – говорит она. – К тому же я устала после перелета. У меня завтра утром пресс-конференция. В двенадцать – фотосессия с Жилем Бенсимоном, так что… давай лучше в другой раз – извини, ладно?

– Давай отменим ужин, – говорю я Бобби.

– Это невозможно, – сухо отвечает Бобби. – Я умираю от голода.

– Виктор, все в полном порядке, – говорит Хлоя. – Все равно мне тоже нужно идти. Я очень устала от перелета. Я приехала сюда прямо из аэропорта.

– Можно встретиться с тобой завтра? – спрашиваю я.

Пауза. Зачем-то она косится на Бобби.

– Разумеется, – отвечает Хлоя наконец. – Позвони мне.

– Хорошо, – говорю я, нервно оглядываясь на Бобби. – Позвоню.

Хлоя протягивает руку и стирает следы помады с моей щеки. Затем целует меня и исчезает.

Мы трое смотрим ей вслед, пока она не исчезает в толпе.

– Пошли, Виктор, – говорит Бобби.

– Нет, – упираюсь я, не вставая со скамьи.

– Что-то мы сегодня вечером раскапризничались, – говорит Бентли и тянет игриво меня за рукав. – Идем, пора кутить.

Я медленно поднимаюсь, но на самом деле это Бентли отрывает меня от скамьи. Я спускаюсь по лестнице, боясь, что поскользнусь и упаду, так как весь магазин покрыт толстым слоем льда, сверху на нас сыплется дождь из золотых конфетти и повсюду тучами вьются мухи.

16

Снаружи перед Virgin Megastore нас поджидает лимузин, а вокруг стоит шум, как на карнавале, и вышибалы отодвигают от входа людей, которые по наивности рассчитывали попасть внутрь. От всех переживаний меня два раза выворачивает наизнанку прямо рядом с лимузином, пока Бобби раскуривает сигару.

– Пора ехать, Виктор, – суровым голосом сообщает Бентли. – Пошевеливай задницей.

– Зачем? – хриплю я. – Чтобы доставить тебе удовольствие?

– Кормишь меня одними обещаниями, – изображает усталый вздох Бентли. – Ну-ка давай не выделывайся. Ну вот, так-то лучше.

– Тошно тебя слушать, – говорю я, выпрямляясь.

Бертран, стоящий на тротуаре, смотрит в мою сторону, и я отвечаю ему ненавидящим взглядом, а затем вырываюсь из рук Бентли и Бобби и кидаюсь к нему, занеся кулак высоко над головой, но Бобби удается поймать меня. Бертран самодовольно ухмыляется мне прямо в лицо и непонятно ругается по-французски.

15

В лимузине, везущем нас домой, я сижу между Бентли и Бобби.

– Хлоя Бирнс, – говорит Бобби. – Как это… волнительно.

Я сижу, положив голову на колени, давясь собственной рвотой и задыхаясь в истерике.

– Мне нравится Хлоя Бирнс, – говорит Бобби. – Она не стесняется своей чувственности, – бормочет он. – Восхитительное тело. – Пауза. – Можно… развлечься. – И он зловеще хохочет.

– Если ты только попробуешь к ней прикоснуться, Бобби, богом клянусь, я тебя убью нахер, богом клянусь, – говорю я, подчеркивая каждое слово.

– О, какие страсти, – хихикает Бентли.

– Заткнись, пидор, – бурчу я.

– На себя-то посмотри, – говорит Бентли. – Если слухи не врут.

Бобби тоже начинает хихикать:

– Мальчики, не надо!

– Ты меня слышал, Бобби? – спрашиваю я.

Бобби продолжает зло хихикать, тиская меня за ляжку и приговаривая:

– Прежде чем угрожать, подумай хорошенько, хватит ли тебе отваги и опыта, чтобы исполнить твою угрозу.

14

В спальне в том самом доме то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане мою бессонницу время от времени нарушают невыносимые кошмары: какие-то хищники гонятся за мной по гостиничным коридорам, слова «ПО ТУ СТОРОНУ» возникают в темноте, что-то мокрое беспрестанно шлепает по стеклу в верхнем углу окна. Я все время причесываюсь перед зеркалом, стараясь расчесать как можно лучше волосы на пробор, отменяю встречи, назначенные во сне, стараюсь ни на чем особенно не зарубаться, спотыкаюсь и падаю с лестниц, слишком узких, чтобы разойтись с тем, кто идет тебе навстречу, а под ногами у меня все время вода, и все, на кого я натыкаюсь, имеют мое лицо. Проснувшись, я понимаю: я просто тот, кто ждет в темноте, когда за дверью раздастся шорох, и тень уже стоит в моей прихожей.

Я открываю дверь. За ней – режиссер из французской съемочной группы. Он, похоже, нервничает. В руке он нетерпеливо вертит видеокассету. На плечах у него – дорогая парка.

Без приглашения он заходит внутрь и закрывает дверь. Затем поворачивает ключ в замке.

– Что вам нужно? – спрашиваю я, направляясь обратно к постели.

– Нам не удалось толком побеседовать во время съемок, Виктор… – начинает он извиняющимся тоном.

К моему удивлению, он говорит без малейшего акцента.

– Мне с вами не о чем разговаривать, – бормочу я.

– Я вас прекрасно понимаю, – говорит он. – Пожалуй, сейчас – даже больше, чем вначале.

– Очень приятно, но мне на это глубоко наплевать. Мне хватает своих собственных проблем, – говорю я, зеваю и спрашиваю: – Сколько времени?

– Снаружи уже светло, – сообщает он.

Я протягиваю руку к тумбочке и заглатываю две таблетки ксанакса, затем подношу к губам бутылку Evian и пронзаю режиссера ненавидящим взглядом.

– Что это такое? – спрашиваю я, кивая на кассету в его руках. – Хроника съемок?

– Не совсем, – отвечает он.

Тут до меня кое-что доходит:

– Бобби знает, что вы здесь?

Он испуганно оглядывается по сторонам.

– Думаю, вам лучше уйти, – говорю я. – Если Бобби не знает, что вы здесь, то вам лучше уйти.

– Виктор, – говорит режиссер, – я долго размышлял, стоит ли это вам показывать.

Он ненадолго умолкает. Затем, решившись, подходит к телевизору с большим экраном, который врезан в стенной шкаф из белого дуба, стоящий напротив постели, в которой лежу я, стуча зубами.

– Но в свете того, что вскоре произойдет, просто необходимо, чтобы вы это увидели.

– Эй, эй, подождите, – говорю я. – Пожалуйста, не надо…

– Но вы действительно должны это увидеть, Виктор.

– Но почему? – спрашиваю я испуганно. – Почему?

– Не ради вашего блага, разумеется, – говорит он. – Ради блага совсем других людей. – Он сдувает кружки конфетти с кассеты перед тем, как засунуть ее в прорезь видеомагнитофона. – По нашему мнению, Бобби Хьюз становится неуправляемым.

Я заворачиваюсь в плед, меня колотит, из моего рта вырываются клубы пара – такой холод стоит в комнате.

– Похоже, пора упростить картину, – говорит режиссер. – Чтобы ситуация стала для вас более ясной. – Он замолкает, настраивая что-то на видеомагнитофоне. – Иначе мы будем снимать это кино битый год.

– Я не уверен, что у меня хватит сил посмотреть эту кассету.

– Она короткая, – говорит режиссер. – У вас еще сохранилась кое-какая способность к сосредоточению. Я проверял.

– Но у меня может произойти нервный срыв, – умоляю я. – Я могу потерять форму…

– Какую форму? – изумляется режиссер. – Нельзя потерять то, чего никогда не было.

Режиссер нажимает кнопку «воспр.». Я делаю ему знак, чтобы он сел рядом со мной на кровать, потому что мне так страшно, что мне нужно держаться за что-то – пусть даже это будет рука в кожаной перчатке, и он садится и позволяет мне взять его за руку.

Черный экран вспыхивает, и на нем появляется Бобби.

Бобби на бульваре Монпарнас. Бобби, сидящий в La Coupole. Бобби, прохаживающийся по Елисейским Полям. Бобби, что-то черкающий в блокноте, сидя в подвале Лувра в ожидании начала показа Вивьен Вествуд. Бобби, переходящий рю де Риволи. Бобби, переходящий набережную Селестинок. Вот он сворачивает на рю де л’Отель де Виль. Он заходит в метро на Пон-Мари. Он стоит, ухватившись за поручень, в вагоне метро, а поезд медленно вползает на станцию «Сюлли-Морлан». Фотография Бобби на борту рейса Air Inter из Парижа в Марсель с номером Le Figaro в руках. Вот Бобби в провансальском аэропорту садится в арендованную машину.

– Что это такое? Лучшие кадры? – спрашиваю я, слегка отмякая.

– Тсс. Смотрите, – говорит режиссер.

– Бобби ведь не знает, что вы мне это показываете? – спрашиваю я. – Верно?

Бобби сходит с борта самолета, приземлившегося в Ле Бурже.

Бобби идет по Плас де Вуайяж и заходит в ресторан Benoit.

Бобби в туннеле под Плас де л’Альма, возле восточного выхода, стоит, прислонившись к бетонному разделителю между полосами.

Внезапно появляется сцена, которую, насколько я помню, мы не снимали. Кафе Flore. Кроме меня, в кадре никого нет, я очень загорелый, в белом костюме, волосы зачесаны назад, жду официантки.

– Отвратительный капучино, чувак, – бурчу я. – Пена-то где?

У меня над головой заметен свисающий с «журавля» микрофон.

Слышен голос – это Бобби, который говорит:

– Мы сюда не капучино пить пришли, Виктор.

– Это твое мнение, зайка, а мне нужно, чтобы в капучино была пена.

Кадр, в котором вереница поющих школьниц идет по рю Сен-Оноре.

Затем какие-то полосы.

Затем крупный план: билеты на самолет до Тель-Авива.

Бобби перед входом в Dschungel – модный клуб в Берлине – называет шлюхой какую-то девушку. Рядом с ним стоит в непринужденной позе знаменитый американский футболист.

Бобби перед входом в стамбульскую синагогу. Бобби в кипе. Бобби читает молитву на иврите.

Бобби в саудовском посольстве в Бангкоке.

Бобби выходит из бунгало в окрестностях Триполи, шагает мимо сломанной антенны, на шее у него болтается дорогая камера Nicon. За ним следует группа людей в чалмах, несущих дипломаты от Samsonite.

На саундтреке кто-то в это время громко поет лирическую арабскую песню.

Бобби прыгает в побитый «мерседес» модели 450SEL. Следом за «мерсом» едет микроавтобус «тойота» с пуленепробиваемыми стеклами. Колонна скрывается в темных просторах пустыни.

Камера показывает наплывом огромный котлован, на дне которого ползает бульдозер.

Снова какие-то полосы на экране.

Внезапно возникает черный «ситроен», который ползет по Национальной автомагистрали через южную Нормандию в направлении деревушки под названием Маль.

Камера, которую оператор держит в руках, трясется, показывая нечто похожее на рекламу для Ральфа Лорена – ярко-зеленый пейзаж, серое пасмурное небо, а Бобби вырядился на изумление стильно; на нем черный шерстяной блейзер, черная кашемировая водолазка, сапожки от Gucci, прическа безупречна, в руке он держит большую бутылку Evian. Он идет по тропинке.

Два золотых ретривера появляются в кадре, встречая Бобби на пути к зданию, похожему на амбар, превращенный в жилой дом. Он проходит под просцениумом мимо фургона-столовой. Амбар сложен из известняка и тщательно ошкуренных бревен. Подходя к двери, Бобби поворачивается к камере и улыбается, произнося при этом какую-то неразборчивую фразу и показывая на старинную кормушку для птиц, висящую рядом с входной дверью.

Бобби стучится в дверь. Он наклоняется, чтобы потрепать по загривкам собак. Собаки очень фотогеничны. Внезапно они поворачивают головы и кидаются куда-то в сторону от камеры.

Дверь открывается. В темном дверном проеме появляется неясная фигура. Вышедший человек замечает камеру, делает в ее сторону раздраженный жест и затаскивает Бобби внутрь.

А затем Ф. Фред Палакон, лицо которого на этот раз отчетливо видно, еще раз выглядывает из двери перед тем, как закрыть ее.

Режиссер наклоняется к видеомагнитофону, высвобождает руку из моих пальцев и перематывает пленку к тому моменту, когда лицо Ф. Фреда Палакона впервые возникает из темноты перестроенного амбара.

Еще раз Ф. Фред Палакон жмет Бобби руку.

Еще раз Ф. Фред Палакон делает жест в сторону камеры.

Режиссер нажимает на паузу, останавливая кассету на том месте, где Палакон замечает камеру, и глаза Палакона внимательно вглядываются в спальню, которую я занимаю в том самом доме то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане.

– Я понимаю, что это не очень утешительная информация, – говорит режиссер.

Я словно в бреду переползаю на другую сторону кровати и забиваюсь в щель между матрацем и стеной.

– Задумайтесь над тем, что это значит, – говорит режиссер. – Пошевелите мозгами.

Я начинаю плакать:

– Я умру, я умру, они меня убьют…

– Виктор…

– Нет, нет, нет, – рыдаю я, катаясь по постели.

– Так или иначе, – говорит режиссер, извлекая кассету из видеомагнитофона, – теперь вы знаете, что это не плод чьего-то воображения.

Я лежу на кровати, перестав наконец биться, и закрываю лицо руками.

– Тогда что это? – задаю я глупый вопрос. – Наказание?

– Нет, – говорит режиссер перед тем, как выскользнуть из спальни. – Руководство к действию.

13

Спустя час я внезапно замечаю, что стою в душевой и чищу зубы. Я небрежно вытираюсь, потому что полотенце постоянно выпадает у меня из рук. Одеваюсь. Коченея от холода в темной спальне, я громко хихикаю, потому что мне в голову пришел план.

12

Я медленно спускаюсь по винтовой лестнице в гостиную; меня бьет озноб, на лице у меня написан крайний ужас. Оператор мрачно пьет из чашки жидкий кофе, облокотившись на камеру «Панафлекс», занимающую почти всю прихожую, а режиссер улыбается мне со своего складного стульчика и глядит в монитор, готовясь снимать сцену, в которой я не играю. Остальные члены съемочной группы вьются вокруг него. Кто-то говорит кому-то другому: «Это почти ничего не меняет». Кто-то пожимает плечами, кто-то крадется на цыпочках.

Я обещаю себе, что вижу всех этих людей в последний раз.

Бентли провел все утро за подготовкой к съемкам в передаче MTV для дубайской версии «Дома стиля», и в настоящий момент он изучает свою внешность в зеркале, в то время как стилист сушит феном его волосы, а Бентли, перекрикивая фен, объясняет интервьюеру: «Это создает впечатление бистро оттого, что в основе своей является современной кухней». Интервьюер также хочет расспросить Бентли о том, какие глаза сейчас в моде, в какой стране самые сексуальные солдаты, а потом вдруг внезапно восклицает: «Извините, не может мне кто-нибудь принести претцель?», а я давлю пальцем на глаз, чтобы не выбежала слеза. У меня ужасно болит сердце, и мне кажется, что оно вот-вот лопнет. Мне с трудом удается даже помахать рукой Бентли, чтобы он меня заметил. Интервьюер шепчет что-то Бентли, затем таращится на меня, затем Бентли говорит: «Я уже об этом позаботился», и они вместе ржут как сумасшедшие, ударяя друг друга по рукам.

Джейме лежит на диванчике с розовой косметической маской на лице, оправляясь после аборта, который она сделала вчера во второй половине дня, и от похмелья после презентации «Планеты Голливуд», которую ей пришлось посетить вчера вечером, и угрюмо беседует с кем-то по телефону. Книга – астрологический прогноз для Водолеев – лежит у нее на груди, и вообще у Джейме такой вид, словно кто-то поднял ее, шмякнул об землю, а затем положил на диванчик. Она держит в руке цветок, который прижимает к самому лицу, а пальцы ее испачканы типографской краской. Она делает мне знак рукой и шепчет одними губами: «Тсс – это мой менеджер», и кто-то с портативной камерой становится на колени и снимает ее бледное лицо на «супер-8».

Бобби сидит за компьютером в джинсах от Helmut Lang и молескиновом пиджаке из той же коллекции, под который поддет свитер цвета старой меди от Comme des Garçons. На экране компьютера горят слова «НЕПОСРЕДСТВЕННАЯ УГРОЗА УНИЧТОЖЕНИЯ», и я непроизвольно думаю: «Уничтожения кого или чего?» – и о том, что если это название группы, то я ее не слышал, а Бобби в одном из своих «крайне нетерпимых» состояний спрашивает меня:

– Куда это ты собрался?

– С Хлоей повидаться, – говорю я, неловко огибая его на пути в кухню.

Заставляю себя заглянуть в холодильник, пытаясь держаться непринужденно, хотя это мне с трудом дается. За окном сверкает молния и следом за ней, словно это было сигналом, гремит гром.

Бобби обдумывает мои слова.

– Что, спасти ее пытаешься? – интересуется он. – Или, может, себя? – Пауза. – Это же не выход, – говорит он, а затем добавляет более жестким тоном: – Верно я говорю?

– Я просто хочу убедиться, что с ней все в порядке.

– Похоже, что ты не совсем понимаешь, в каком кино снимаешься, – говорит Бобби. – Похоже, ты что-то перепутал.

– А у тебя что, какие-то возражения? – спрашиваю я, возвращаясь в гостиную.

– Нет, – пожимает плечами Бобби. – Просто я не верю, что больше ты ничего не запланировал. Приходится теряться в догадках.

– Неужели мне обязательно нужно спрашивать у тебя разрешения для того, чтобы навестить бывшую подругу? – спрашиваю я его. – Это же, мать твою, элементарно…

– Эй, – хмурится Бобби. – Не смей разговаривать со мной в таком тоне.

– …я хочу повидать Хлою, вот я и иду к ней. Бывай!

Выражение на лице Бобби неуловимо меняется, оно становится скучающим, почти доверительным.

– Да не обижайся ты так, – говорит он наконец, бросая на меня предупреждающий взгляд. – Не стоит.

Мне начинает казаться, что из дома я выбраться уже не сумею. Повторяю едва слышно: «Это просто еще одна сцена, еще один эпизод», словно строчку из какой-то песни.

– Ты что, думаешь, я лгу? – спрашиваю.

– Нет-нет, – говорит Бобби. – Просто мне кажется, ты мне чего-то недоговариваешь.

– И что бы ты хотел услышать в ответ? – спрашиваю я, глядя ему прямо в глаза.

Он обдумывает мои слова, затем просто поворачивается обратно к экрану монитора.

– Я лучше послушаю что-нибудь другое.

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я.

– Тебе что, перевести? – бормочет он. – Приди в себя. Расширяй свой кругозор.

– Я просто пытался вести с тобой так называемую нормальную беседу.

– Похоже, у тебя это не особенно получилось, – говорит Бобби.

– Тебе не удастся разозлить меня твоей враждебностью, – говорю я, стиснув зубы. – До скорого, чувак!

Режиссер смотрит на меня и коротко кивает.

– Ладно, нам нужно здесь какое-нибудь спонтанное звуковое сопровождение, – говорит интервьюер из «Дома стиля».

Я прохожу мимо Бентли, который тем временем демонстрирует стопку киножурналов шестидесятых годов, фотоальбом с фотографиями расчлененных кукол, а также новую татуировку в виде демона у себя на бицепсе.

– Нам будет тебя не хватать, – бросает Бентли, провожая меня взглядом.

На улице идет легкий дождь. Бородатый мужчина спешит домой с собакой, мимо проходит девушка с букетом подсолнухов. Я вновь начинаю плакать, слезы струятся у меня по щекам. Останавливаю такси. Уже в салоне прикладываю максимум усилий, чтобы не закричать от радости. На какой-то миг у меня мелькает сомнение, но затем решаю, что это дурное влияние дождя, и говорю водителю:

– Американское посольство!

11

Я успокаиваюсь настолько, что почти перестаю плакать и сопеть. Но я настолько накачан ксанаксом, что все последующее представляется мне в виде сплошного темного пятна, в котором удается что-то разобрать только потому, что паника средней интенсивности, пронизывающая меня насквозь и освещающая все происходящее тусклым светом, не дает мне впасть в ступор.

Как мне кажется, мы выезжаем на авеню Габриэль и останавливаемся перед зданием, в котором, по-моему, располагается американское посольство. Я даю водителю все деньги, которые нахожу в бумажнике, – то ли двести пятьдесят, то ли триста франков. «Наплевать!» – говорю я, неловко выбираясь из такси.

Я с трудом осознаю, как прохожу в здание мимо будки для охраны. Боковым зрением вижу полицейских с автоматами наперевес, видеокамеру наблюдения, морского пехотинца, который лишь слегка приподнимает брови, завидев меня, и сразу же расплывается в улыбке.

В вестибюле я без проблем прохожу через металлоискатель и направляюсь к плексигласовому окошечку.

Я говорю женщине, сидящей за окошечком, что мне нужно поговорить с работником посольства.

– Un officiate?..[154]154
  Работник, служащий (фр.).


[Закрыть] – переспрашивает она, а затем уже по-английски интересуется, назначена ли у меня с кем-нибудь встреча.

– Нет, – отвечаю я.

Она спрашивает, как меня зовут.

– Виктор Джонсон, – отвечаю.

Она спрашивает, по какому вопросу я пришел.

– По вопросу бомбы, – говорю я ей. – Я пришел по вопросу бомбы, – повторяю я.

Она снимает телефонную трубку и говорит в нее что-то, чего я не слышу. Она продолжает говорить, но я слишком устал, чтобы угадать содержание беседы по движению губ.

Внезапно в моем поле зрения появляются два полицейских с автоматами, они становятся у меня по бокам и застывают в ожидании по стойке «смирно».

Молодой человек, непримечательной и очень знакомой внешности, отчасти европейской, отчасти нет, одетый в серый костюм от Prada со стильным зеленым галстуком, быстро шагает по коридору, направляясь ко мне.

– Чем могу вам помочь, мистер Джонсон? – спрашивает он.

– Нельзя ли поговорить где-нибудь в другом месте? – спрашиваю я.

– На какую тему? – осторожно спрашивает он.

– Я знаю людей, которые подложили бомбу в отель Ritz, – говорю я. – Знаю, где они живут. Знаю, как их зовут. Знаю, кто они.

Сотрудник посольства смотрит на меня, не зная, что на это сказать.

– Вы уверены?

– Да, – отвечаю я как можно серьезнее.

– И?.. – спрашивает он, выжидая.

– Они организовали взрыв в Институте политических наук, – говорю я. – И в кафе Flоге тоже. – Из последних сил сдерживая слезы, говорю: – Они ответственны за взрыв в метро на прошлой неделе.

Нервы мои не выдерживают, и я начинаю рыдать.

Сотрудник посольства, судя по всему, приходит к выводу, что настал критический момент. Он принимает решение.

– Подождите, пожалуйста, здесь, – просит он.

Наклонившись, сотрудник говорит что-то по-французски двум охранникам, которые в ответ кивают, слегка расслабляются, но, несмотря на это, подходят ко мне еще ближе.

– Нет, – говорю я, – я не хочу ждать здесь.

– Пожалуйста, мне нужно позвать кого-нибудь из службы безопасности, чтобы они поговорили с вами, – вежливо отвечает сотрудник.

– Прошу, возьмите меня с собой, – говорю я. – Вдруг они за мной следили…

– Успокойтесь, мистер Вард, я скоро вернусь, – говорит он и уходит.

К двум охранникам присоединяется третий, и я оказываюсь в середине треугольника, а затем чувствую черную вспышку где-то в области желудка.

– Эй, – говорю я, – а откуда вы знаете, что моя фамилия Вард? – и срываюсь на крик: – Откуда вам известно, как меня зовут? Я сообщил вам другую фамилию! Откуда вы знаете, что моя фамилия – Вард?

Но он уже отошел далеко по коридору, я вижу только его силуэт, только отбрасываемую им тень, да и та вскоре исчезает.

Охранники подступают ко мне вплотную, и я вздыхаю, чувствуя острую потребность рассказать им о том, как я одинок; страх вырывается из-под контроля, запах дерьма душит меня, и я делаю жесты, которые им совершенно непонятны – по крайней мере, на их бесстрастных лицах не отражается ровным счетом ничего. Движение, люди, звуки начинают наваливаться на меня, и вскоре по коридору к нам скользят новые силуэты. Еще два охранника, молодой сотрудник и с ними кто-то еще. Чем ближе эти тени, тем громче я дышу, утерев глаза, я смотрю в плексигласовое окошечко, но женщины за ним уже нет, а затем я слышу чей-то голос.

– Мистер Вард? – спрашивает он.

Медленно, не говоря ни слова, я оборачиваюсь.

Передо мной стоит Ф. Фред Палакон, драматически освещенный светом, льющимся из окна в конце коридора.

Я пытаюсь пуститься наутек.

10

Комната для интервью. Очень холодно. На потолке висит вентилятор, и повсюду разбросаны кружочки конфетти: они прилипают к стенам, ими засыпаны пол и стулья, на которых мы сидим, груды их валяются на столе, за которым устроились Палакон, Лоуренс Дельта, Дэвид Кратер, Рассел и японец из квартиры на авеню Вердье. Также там присутствуют инспектор Первого отдела Парижской префектуры полиции, который постоянно что-то строчит, и некий представитель Интерпола, явившийся из Лиона. Его внешность настолько мне знакома, что я постоянно смотрю на него. Дабы атмосфера выглядела более убедительной, реквизиторы включили дымовые машины.

– Ты вовсе не хотел, чтобы я нашел Джейме Филдс, Палакон, – говорю я, с трудом сдерживая возмущение. – Дело было совсем не в ней.

Палакон вздыхает:

– Мистер Вард, но факты остаются фактами…

– Палакон, – закипаю я, чувствуя, как убыстряется мой пульс. – Богом клянусь, если ты мне не скажешь, что это все значит, я ни хера тебе больше не скажу!