Текст книги "Гламорама"

Я осторожно выглядываю из кабинки, но в туалете пусто.

Свист гулко отражается от кафельных стен, а затем низкий, звучный и почему-то призрачный мужской голос начинает сбивчиво напевать: «на солнечной… стороне улицы».

Я распахиваю дверь кабинки, роняя при этом на кафель мобильник.

Прохожу мимо раковин умывальников, выстроившихся в ряд под зеркалом во всю стену, и обследую весь туалет.

Никого нет.

Туалет пуст.

Я мою руки, проверяю все кабинки, а затем возвращаюсь обратно в клуб.

1

Я снова в моей новой квартире в Верхнем Ист-Сайде, которую мне купил отец. Стены в гостиной выкрашены в голубой и желто-зеленый цвета, а шторы на окнах, выходящих на Семьдесят вторую улицу, сшиты из расписанной вручную шелковой тафты. Антикварные кофейные столики. Французские зеркала в холле. Торшеры работы Ногути и кресла с гнутой спинкой, расположенные в стратегических точках. Подушки с пейслийским узором на тахте. Вентилятор на потолке. Картины Дональда Бехлера. У меня есть даже библиотека.

Кухня выдержана в слегка более современном стиле: мозаичный пол из сланца и мрамора, черно-белая фотофреска с изображением пустынного пейзажа, над которым летит винтовой самолет. Металлическая мебель, напоминающая кабинет врача. Матированные стекла в окнах столовой. Изготовленные на заказ стулья вокруг стола, купленного на аукционе Christie’s.

Я захожу в спальню, чтобы проверить сообщения на автоответчике, поскольку на индикаторе видно, что с тех пор, как я покинул клуб двадцать минут назад, мне звонили еще пятеро. В спальне над старинной кроватью на полозьях из красного дерева, сделанной в Вирджинии в девятнадцатом веке – по крайней мере, мне так сказали, – висит зеркало в стиле чиппендейл – подарок папы.

Я подумываю о том, чтобы завести далматинца.

Гас Фреротт в городе. Звонила Камерон Диас. Затем Мэтт Диллон. Потом снова Камерон Диас. А потом снова Мэтт Диллон.

Я включаю телевизор в спальне. Клипы, как обычно. Переключаюсь на канал, транслирующий только прогнозы погоды.

Потягиваюсь со стоном, высоко поднимая руки над головой.

Решаю принять ванну.

Я осторожно вешаю на плечики пиджак от Prada. И думаю: «Ты надел его в последний раз».

Наклоняюсь над белой фарфоровой ванной и открываю краны, делаю воду погорячее. Добавляю немного соли для ванн от Kiehl и размешиваю ее рукой.

Я подумываю о том, чтобы завести далматинца.

Снова потягиваюсь.

И тут замечаю на полу какой-то предмет.

Я наклоняюсь.

Это крохотный бумажный кружок. Я трогаю его указательным пальцем, и он прилипает к нему.

Я подношу палец к лицу.

Вижу кружок конфетти.

Долго разглядываю его.

В глазах у меня слегка темнеет.

Подкатывает темнота.

Беззаботно насвистывая, медленным шагом возвращаюсь в спальню.

Очутившись там, я замечаю, что конфетти – розовые, белые и серые – разбросаны по всей постели.

Поглядев в зеркало в стиле чиппендейл, висящее над кроватью, собираюсь с духом, перед тем как заметить чью-то тень за ширмой-гобеленом восемнадцатого века, стоящей в углу.

Тень пошевельнулась.

Она ждет. Терпеливо ждет.

Я подхожу к кровати.

Продолжая беззаботно насвистывать, склоняюсь к тумбочке и, посмеиваясь про себя, делаю вид, что никак не могу развязать шнурки на ботинке. А тем временем засовываю руку в ящик и достаю оттуда «вальтер» двадцать пятого калибра с навинченным глушителем.

Бреду обратно в ванную.

Считаю про себя.

Пять, четыре, три…

Внезапно я меняю направление и иду прямо на ширму, подняв пистолет.

Прикинув, на какой высоте голова, стреляю. Два раза подряд.

Приглушенное оханье. Звук льющейся жидкости – это струя крови ударяется об стену.

Человек, одетый в черное, половина его лица разворочена пулей, падает вперед, опрокидывая ширму, сжимая маленький пистолет в правой руке, затянутой в перчатку.

Я уже собираюсь наклониться и вынуть пистолет из его пальцев, как шорох за спиной заставляет меня стремительно обернуться.

Еще одна тень в черном зависла над кроватью в беззвучном прыжке. В ее руке нож, занесенный для удара.

Я приседаю, одновременно целясь из пистолета.

Первая пуля пролетает мимо и разбивает зеркало в стиле чиппендейл.

Но когда человек в черном уже падает на меня, вторая пуля ударяет ему в голову и отбрасывает его назад.

Человек в черном валится на ковер и дрыгает ногами. Я, пошатываясь, подхожу к нему и вгоняю ему две пули в сердце. Он тут же затихает.

– Блин, блин, блин, – бормочу я, нащупывая в темноте мой мобильник, затем нахожу его и, на ходу вспоминая полузабытый номер, пытаюсь набрать.

С третьей попытки в трубке раздается сигнал приема.

Тяжело дыша, я набираю код.

– Быстрее, быстрее!

Еще один сигнал. Еще один код.

А затем я набираю еще один номер.

– Это ДЭН, – говорю в трубку.

Жду.

– Да. – Я слушаю. – Да.

Я называю адрес. Говорю:

– Код пятьдесят.

Вешаю трубку. Выключаю воду в ванной и быстро собираю сумку с вещами на эту ночь.

Я проведу ее в отеле Carlyle.

0

На следующий вечер я ужинаю с Евой в сверхмодном новом японском ресторане рядом с СоХо в новой зоне развлечений на Хьюстон-стрит; Ева, терпеливо дожидаясь, пьет зеленый чай в кабинке, расположенной в битком набитом главном зале, а рядышком с ней лежит на столе аккуратно сложенный вечерний выпуск завтрашнего New York Observer (с крайне благожелательной статьей про моего отца, которая на самом-то деле про нового Виктора Джонсона и про все, чему он научился). Метрдотель с преувеличенным энтузиазмом, держа меня за руку, рассыпаясь в соболезнованиях и рассказывая мне о том, насколько я ультракрут, проводит меня в кабинку. Я воспринимаю все это как должное и, поблагодарив его, усаживаюсь рядом с Евой. Мы улыбаемся друг другу. Я не забываю поцеловать ее. Я совершаю все положенные действия, поскольку весь зал смотрит на нас, и, собственно говоря, ради этого мы и сели в кабинку, ради этого мы и пришли сюда.

Я заказываю марочное холодное сакэ и сообщаю Еве, что мне дали роль в «Коматозниках-2». Ева говорит, что она очень рада за меня.

– И где же твой приятель сегодня вечером? – спрашиваю я, улыбаясь.

– Его нет в городе, – уклончиво отвечает Ева.

– А где он?

– Уехал на фестиваль «Фудзи-рок», – отвечает она, закатывая глаза и отпивая из чашки зеленый чай.

– У меня туда тоже кое-кто из знакомых поехал.

– Может быть, они поехали вместе?

– Кто знает?

– Да, – говорит она, открывая меню. – Кто знает?

– Если кто и знает, уж точно не мы.

– Это уж точно.

– Ты выглядишь великолепно.

Она ничего не отвечает.

– Ты меня слышишь? – спрашиваю я.

– Великолепный костюм, – отвечает она, не поднимая глаз.

– Беседуем на профессиональные темы?

– О тебе много пишут в последние дни, – говорит Ева, ткнув пальцем в Observer. – За тобой повсюду следуют папарацци.

– Жизнь не сводится к темным очкам и автографам.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Разве не смешны все эти люди? – спрашиваю я, делая жест в сторону зала.

– Ну, не знаю, – говорит она. – Примитивность всегда утешает. Чувствуешь себя снова студенткой.

– Почему это?

– Потому что, общаясь с тупицами, сам себе кажешься очень умным, – объясняет она. – По-моему, в этом заключается весь смысл высшего образования.

– Где ты был, когда мы ловили свой кайф? – бормочу я себе под нос, стараясь не встречаться взглядом ни с кем из присутствующих в зале.

– Что ты сказал?

– Ты подарила мне новый взгляд на вещи, – говорю я, откашлявшись.

– Без нас этот мир – лишь куча мусора, – соглашается она.

Я накладываю себе эдамамэ[158]158
  Варенные на пару в стручках незрелые соевые бобы.


[Закрыть].

– Да, кстати, – начинает Ева, – как там Элисон Пул?

– Похоже, я разбиваю ее сердце.

– Это твоя основная специальность, как я погляжу.

– Она постоянно спрашивает меня про Хлою Бирнс, – бормочу я.

Ева никак на это не реагирует. Вскоре она уже пьет «Столичную лимонную», а я ковыряюсь в хидзики.

– Что ты сегодня делала? – спрашиваю я и тут же осознаю, что ответ на этот вопрос мне не особенно интересен, хоть я и тискаю под столом Евино бедро.

– У меня была фотосессия. Затем я обедала вместе с Salt-n-Pepa. Старалась избежать встречи с некоторыми личностями. Встречалась с теми, кого не старалась избежать. – Ева переводит дыхание. – Моя жизнь сейчас гораздо проще, чем я ожидала. – Она вздыхает, но вздох этот печальным не назовешь. – Ко многому я так и не могу привыкнуть, но в целом все очень мило.

– Ясненько, – говорю я и добавляю голосом робота: – Очень знакомо, зайка.

Ева хихикает и позволяет мне еще откровеннее тискать ее ляжку.

Но затем я начинаю думать свои мысли, и настроение у меня сразу же портится. Я выпиваю еще одну чашечку сакэ.

– Что-то не так? – спрашивает Ева.

– Да так, вчерашние неприятности, – бурчу я.

– Какие?

Рассказываю ей шепотом.

– Нам нужно быть осторожнее, – говорит Ева.

Внезапно над нами нависают две тени и кто-то восклицает:

– Виктор? Привет, старик, как дела?

Вдохнув поглубже, отвечаю отработанной улыбкой.

– А, привет! – говорю я, протягивая руку.

Перед нашим столиком стоит парочка наших сверстников в очень модном прикиде. Парень – его я не узнаю – хватает протянутую руку и трясет ее с такой интенсивностью, словно хочет сказать: «Вспомни меня, ну пожалуйста, ты ведь такой крутой!», а его спутница, пытаясь удержаться на месте в окружающей ее толчее, умудряется приветственно помахать Еве, и Ева машет ей в ответ.

– Коррин, – говорит парень, – это Виктор Вард… ох, извините, – поправляется он, – я хотел сказать, Виктор Джонсон. Виктор – это Коррин.

– Очень приятно познакомиться, – говорю я, пожимая руку Коррин.

– А это Лорен Хайнд, – говорит парень, делая жест в сторону Евы, которая продолжает улыбаться, но остается на месте.

– Привет, Лорен, похоже, мы уже встречались, – говорит Коррин. – На бенефисе Кевина Окоина? В Челси-Пирс? Нас познакомил Александр Маккуин. MTV брало у тебя интервью. По-моему, это был просмотр какого-то фильма?

– Да, да, конечно, – говорит Ева. – Да, Коррин, разумеется.

– Привет, Лорен, – говорит парень – может быть, чуточку более смущенно, чем следует.

– Привет, Максвелл, – томно отзывается Ева.

– А вы откуда друг друга знаете? – удивляюсь я, посмотрев сперва на Максвелла, а затем на Еву.

– Мы с Лорен встречались на пикнике для прессы, – объясняет Максвелл. – В лос-анджелесском Four Seasons.

Ева и Максвелл явно намекают друг другу на что-то очень личное. Я беззвучно рыгаю.

– Популярное местечко? – спрашивает меня Максвелл.

Я выдерживаю паузу, перед тем как ответить вопросом на вопрос:

– Что, играем в «Да и нет не говорите»?

– Чувак, да ты везде поспел, – отзывается он после секундного молчания.

– Это мои пятнадцать минут славы.

– Да уж скорее час, – смеется Максвелл.

– Мы скорбим насчет Хлои, – перебивает его Коррин.

– А вы придете на вечеринку в Life? – спрашивает Коррин.

– Ну да, разумеется, наверное, – отвечаю я расплывчато.

Мы с Евой безразлично рассматриваем Коррин и Максвелла, пока до них не доходит, что мы вовсе не собираемся приглашать их посидеть вместе с нами, и тогда они прощаются, и Максвелл снова жмет мне руку, и они исчезают в толпе у барной стойки, и люди теперь смотрят на Коррин и Максвелла совсем по-другому, потому что они разговаривали с нами, потому что они создали иллюзию того, будто с нами знакомы.

– Боже, я никого не узнаю, – говорю я.

– А как же фотоальбом, который тебе дали? – говорит Ева. – Нужно запомнить все лица вместе с именами.

– Верно.

– Я проэкзаменую тебя, – говорит Ева. – Займемся этим вместе.

– Хорошая идея, – говорю я.

– Ну и как чувствует себя Виктор Вард? – спрашивает Ева с улыбкой.

– Помогает создать лицо нового десятилетия, зайка, – язвительно сообщаю я.

– Только будущее окончательно расставит все по местам, – осаживает меня Ева.

– По-моему, будущее уже наступило, зайка.

Мы оба ржем как сумасшедшие. Но затем я смолкаю, накатывает уныние, говорить не хочется. Ресторан набит под самую завязку, и все далеко не так ясно, как хотелось бы. Люди, приветственно нам махавшие, видели, как Коррин и Максвелл остановились у нашего стола, и скоро на нас обрушится целая толпа визитеров. Я выпиваю еще одну чашечку сакэ.

– Да что у тебя такой постный вид? – восклицает Ева. – Ты же звезда!

– Тебе не кажется, что здесь холодно? – спрашиваю я.

– Да что с тобой? У тебя просто ужасный вид!

– Тебе не кажется, что здесь холодно? – повторяю я, отмахиваясь от мухи.

– Когда ты едешь в Вашингтон? – спрашивает она наконец.

– Скоро.

6

0

– Ты рожден под единственным знаком гороскопа, который не является живым существом, – сказала Джейме.

– Что ты имеешь в виду? – ворчу я.

– Ты – Весы, – сказала она. – А весы – неживые.

Я лежал и думал: «Интересно, на что она намекает?» Я лежал и думал: «Я хочу трахнуть ее еще разок».

– Но я всегда считал себя Козерогом, – вздохнул я.

Мы лежали на лужайке, по краям которой росли деревья в красках осени, и я прикрывал глаза рукой от яркого и все еще жаркого солнца, пробивавшегося сквозь листву; наступил сентябрь, лето кончилось, мы лежали на лужайке кампуса и слышали, как кто-то блюет в комнате с открытым окном на втором этаже Бут-хауса, а из другого окна звучит Pink Floyd – «Us and Them»[159]159
  «Они и мы» (англ.) – песня Pink Floyd с альбома «The Dark Side of the Moon» (1973).


[Закрыть]; я снял рубашку, а Джейме кое-как растерла крем для загара по моей спине и груди, и я думал обо всех девушках, с которыми переспал за это лето, группируя их попарно, распределяя по категориям, удивляясь случайно обнаруженным аналогиям. У меня онемели ноги, и тут проходившая мимо девушка сказала, что ей понравился рассказ, который я зачитал на литературном семинаре. Я кивнул, не удостоив девушку особенным вниманием, и она пошла дальше. Я нащупал презерватив, лежавший в моем кармане. Я принял решение.

– Я уйду с этого курса, – сказал я Джейме.

– Нет будущего, нет будущего, нет будущего – у тебя![160]160
  «No future for you» – строчка из песни Sex Pistols «God Save The Queen» с альбома «Never Mind the Bollocks, Here’s the Sex Pistols» (1977).


[Закрыть] – напела в ответ Джейме.

И теперь в номере миланской гостиницы я вспоминаю, как расплакался в тот день на лужайке, потому что Джейме сказала мне кое-что, нашептала на ухо так непринужденно, словно могла поделиться этим с кем угодно: шептала она о том, как ей хочется взорвать кампус «ко всем чертям собачьим», и о том, что это она виновата в смерти своего бывшего бойфренда, и о том, как кое-кому неймется полоснуть по горлу ножом Лорен Хайнд, и обо всем об этом она рассказывала, как будто это были сущие пустяки. Исповедь Джейме прервало появление Шона Бэйтмена, принесшего упаковку пива Rolling Rock. Шон лег рядом с нами и принялся щелкать костяшками пальцев, и мы закинулись колесами, и я лежал между Шоном и Джейме, которые время от времени обменивались одним им понятными взглядами.

В какой-то момент Шон прошептал мне на ухо:

– Все парни считают, что она шпионка.

– Ты многого добьешься, – прошептала мне Джейме в другое ухо.

Воронье, крылатые тени, кружились над нами, а в небе летел маленький самолетик, оставляя за собой след, похожий на эмблему Nike, и когда я наконец приподнялся, сел и посмотрел, что происходит, то на другой стороне лужайки, рядом с «Концом света», увидел съемочную группу. Казалось, они не вполне уверены, куда им направиться, но Джейме помахала им, и они живо нацелили камеры на нас.

1

На следующий день помощники продюсера из французской съемочной группы накачали меня героином и отправили в Милан на частном самолете, предоставленном кем-то, кого все называли «мистер Досуг», а пилотировали самолет два японца. Мы приземлились в аэропорту Линате, и помощники продюсера поселили меня в гостинице Principe di Savoia. Хотя была пятница, в городе наблюдалось безлюдье – сезон уже давно кончился. Меня заперли в люксе под охраной двадцатитрехлетнего итальянца по имени Давид, вооруженного «узи». Съемочная группа, судя по всему, остановилась в районе, который называется Брера, но никто не потрудился оставить мне номер телефона или адрес, и только режиссер раз в два-три дня связывается со мной. Как-то раз на одну ночь Давид перевозит меня в гостиницу Diane, но затем мы возвращаемся назад в Principe di Savoia. Мне говорят, что съемочная группа в настоящий момент снимает натуру возле La Posta Vecchia. Мне говорят, что они уедут из Милана через неделю. Мне говорят, что я должен отдыхать и ни о чем не думать.

2

Я звоню моей сестре в Вашингтон, округ Колумбия.

В первый раз срабатывает автоответчик.

Я не решаюсь оставить сообщение.

Во второй раз отвечает сама сестра, но у них там глубокая ночь.

– Салли? – шепчу я.

– Алло?

– Салли? – шепчу я. – Это я. Это Виктор.

– Виктор? – стонет она. – Ты знаешь, сколько времени?

Я не знаю, что сказать, и вешаю трубку.

Позже, когда я звоню снова, в Джорджтауне уже утро.

– Алло? – отвечает Салли.

– Салли, это снова я, – говорю я.

– Почему ты шепчешь? – раздраженно спрашивает она. – Где ты?

Услышав ее голос, я начинаю плакать.

– Виктор? – говорит она.

– Я в Милане, – шепчу я в промежутках между всхлипами.

– Где-где? – спрашивает она.

– В Италии.

Молчание.

– Виктор? – начинает она.

– Да? – говорю я, утирая лицо.

– Это розыгрыш?

– Нет. Я действительно в Милане… Помоги мне.

После короткого молчания ее интонация резко меняется и она говорит:

– Кто бы это ни был, у меня больше нет времени.

– Нет, нет, нет – подожди, Салли!

– Виктор, встречаемся за ланчем в час, хорошо? – говорит Салли. – Чего ты такое несешь?

– Салли, – шепчу я.

– Кто бы это ни был, я прошу вас больше не звонить мне.

– Погоди, Салли…

Но она уже повесила трубку.

3

Давид родом из Леньяно, промышленного пригорода к северо-западу от Милана, у него черные, отливающие на солнце темным золотом волосы, и он беспрестанно сосет мятные леденцы из зеленого бумажного кулька, когда сидит на позолоченном стуле в моем люксе в гостинице Principe di Savoia. Он рассказывает мне, что в детстве работал мальчиком-курьером, доставляющим шампанское, что у него большие связи в мафии и что его подружка – итальянский двойник Вайноны Райдер. Он часто сморкается и при этом пристально смотрит на меня. Он курит «Ньюпорт-лайт», иногда носит шарф, а иногда нет. Пару раз он проговорился, что на самом деле его зовут Марко. Сегодня на нем кашемировая водолазка цвета авокадо. Он катает в пальцах шарик для пинг-понга. У него такие полные губы, что кажется, будто он как родился, так и начал кокетничать. Он играет в электронные игры. Время от времени смотрит клипы, которые показывает итальянское MTV. Я беспокойно поглядываю на него, лежа на постели, а он сидит не шелохнувшись, и на губах у него пузырек слюны. Капли дождя стучат в стекло, и Давид зевает. Над нами потолок в виде голубого купола.

4

Проходит еще один день. За окнами дождь льет почти без остановки, погода отвратительная. Я ем омлет, заказанный в номер Давидом, но не чувствую вкуса. Давид рассказывает мне, что его любимая дикторша на телевидении – Симона Вентура и что однажды он повстречался с ней в L’Isola. В соседнем люксе какой-то саудовский принц резвится с замужней дамой. Нам звонит режиссер из французской съемочной группы. Последний раз мы говорили с ним неделю назад.

– Где Палакон? – машинально спрашиваю я.

– Ах, Виктор! – вздыхает директор. – Когда же ты наконец забудешь это имя?

– Где он? – спрашиваю я сдавленным голосом.

– Объясняю в сотый раз, – говорит режиссер. – Никакого Палакона не существует. Я в первый раз слышу это имя.

– Пока я еще не в состоянии воспринять эту новость.

– Тогда не стоит и напрягаться по этому поводу, – говорит режиссер.

– Я хочу вернуться назад, – скулю я. – Хочу вернуться домой.

– Такая возможность, Виктор, всегда существует, – говорит режиссер. – Не стоит сбрасывать ее со счетов.

– Почему вы меня совсем забросили? – спрашиваю я. – Целую неделю не звонили.

– Еще не готов план, – лаконично отвечает мне режиссер.

– Вы мне не звонили целую неделю! – ору я. – Какого черта я тут торчу?

– Ну… как бы это выразиться… – подбирает слова директор.

– Вы, наверное, решили, что из этого проекта ничего не получится? – взвизгиваю я в панике. – Верно? Именно так вы и думаете. Но вы ошибаетесь.

– Ну… как бы это выразиться… – вновь повторяет директор.

– Потактичнее? – шепотом спрашиваю я.

– Потактичнее?

– Да.

– Твоя роль сыграна, Виктор, – говорит он и тут же добавляет: – Только не надо истерик.

– Это… предупреждение?

– Нет… – Режиссер задумывается на мгновение. – Просто тебе потребуется время, чтобы к этому привыкнуть.

– Вы хотите сказать, что я здесь застрял надолго? Насколько? До августа? До следующего года?

– Рано или поздно эта ситуация так или иначе разрешится, – говорит режиссер. – Просто я не могу назвать точной даты. – Пауза. – Давид присмотрит за тобой, а мы вскоре позвоним.

– Ну а вы что, сами ничего не можете? – вою я. – Почему бы вам не заняться этим вопросом? Позвоните Палакону.

– Виктор, – терпеливо повторяет режиссер, – я не знаю, что и сказать. Мне нужно срочно заниматься другим проектом.

– Нет, не нужно! – ору я. – Вы не можете меня бросить здесь просто так!

– Поскольку я больше не занимаюсь этим проектом, подбором, гмм, будущей роли для тебя займется кто-нибудь другой.

– Это все не взаправду, – шепчу я себе под нос и вновь начинаю плакать.

Давид отрывается на миг от очередной электронной игрушки, обращает на меня внимание и неожиданно улыбается.

– Тем временем… – Голос режиссера в трубке замирает.

Перед тем как повесить трубку, режиссер говорит, что попытается ускорить события и свяжет меня с каким-то военным преступником, который знает, «что делают в подобных ситуациях», а потом все же вешает трубку, и это последний раз, когда я слышу его голос.

5

Время от времени мне разрешают прогулку. Перед этим Давид всегда делает ряд звонков. Спускаемся мы всегда на служебном лифте. Давид вооружен, но это со стороны незаметно. Когда мы гуляем, он внимательно всматривается в каждого встречного. Поскольку сезон давно кончился и город пуст, мне позволяют рыться в мужском бутике Prada на улице Монтенаполеоне. Мы заходим выпить в Café L’Atlantique на бульваре Умбрия. Затем съедаем по суши в Terazza на улице Палестро. В моей голове одна за другой рождаются теории. Я пытаюсь сложить вместе осколки, но все время чего-то не хватает, все время в схеме обнаруживаются пробелы – и только иногда все становится кристально ясным, но лишь после того, как я сделаю несколько глотков самбуки из холодной, липкой бутылки. У Давида есть всего лишь одна теория, но она объясняет все. «Ты клево умеешь все объяснять, Давид, – говорю я, опустив глаза в пол. – Извини». Он говорит что-то про Леонардо и «Тайную вечерю» и про то, что у нас очень симпатичная официантка.

Наступает вечер, над Миланом висит затянутое смогом небо, смеркается довольно рано, мы с Давидом бродим в тумане, и когда мы проходим по улице Сотткорно, я замечаю лимузин, ждущий со включенным двигателем у тротуара, и кучку моделей с оранжевыми волосами и губами, накрашенными помадой такой синей, что кажется, будто они покрыты инеем. Модели направляются к зданию с ярко освещенными окнами на первом этаже, и я, позабыв про Давида, бегом кидаюсь следом за ними и вбегаю туда, и это оказывается ресторан Da Giacomo, и я замечаю внутри Стефано Габбану и Тома Форда, которые тоже замечают меня и небрежно кивают, но тут Давид хватает меня за руку и вытаскивает на улицу. Моя выходка означает, что нам пора возвращаться в гостиницу.

6

Вернувшись в комнату, похожую по форме на пчелиный улей, Давид бросает мне Playboy, а сам отправляется в душ. В номере – Девушка Декабря и ее любимые игрушки: армейские знаки различия, чертежи военной техники, посещение командного центра в Пентагоне. Но я смотрю вместо этого MTV, передачу о группе Impersonators – рассказ о многомиллионном контракте с DreamWorks, интервью с группой, новый сингл «Ничего не произошло» с их альбома «Никого рядом нет», который скоро поступит в продажу. Я медленно направляюсь к зеркалу и смотрю на свое отражение, которое кажется мне призрачным и нереальным, потому что выражение моих глаз мне незнакомо и я стал совсем седым. Слышу, как Давид принимает душ, как струи воды хлещут по кафельной плитке. Давид насвистывает хит четырехлетней давности. Когда он выходит из душа, я уже лежу, съежившись, в постели, обессиленный, сонный, посасывая таблетку.

– Ты все еще жив, – говорит Давид, но я уверен на все сто, что ударение в этой реплике он делает на слове «ты».

Совершенно голый, Давид беззаботно вытирается полотенцем прямо у меня на глазах. Огромные бицепсы, густая курчавая шерсть в подмышечных впадинах, ягодицы твердые, как дыни, пресс такой тугой, что пупок торчит наружу. Он замечает мой взгляд и многозначительно улыбается. Я напоминаю себе, что его приставили ко мне, чтобы охранять.

Одевшись, Давид мрачнеет, – видно, его раздражают исходящие от меня волны отчаяния, поскольку я без конца рыдаю, бросая на него жалобные взгляды. Он отвечает на них озадаченным непониманием. Включает телевизор и начинает смотреть японское мягкое порно – две девушки занимаются любовью на матраце из пористой резины.

Звонит мобильник Давида.

Он со скучающим видом подносит трубку к уху.

Быстро что-то говорит по-итальянски. Затем слушает. Затем снова быстро что-то отвечает и выключает телефон.

– К нам едут гости, – говорит Давид.

Я лежу и напеваю себе под нос «слушаю как дует ветер и смотрю как солнце всходит»[161]161
  «Listen to the wind blow, watch the sun rise» – строчка из песни группы Fleetwood Mac «The Chain» с альбома «Rumours» (1977).


[Закрыть].

7

Стук в дверь.

Давид открывает.

В номер входит красивая девушка. Давид обнимает ее, они радостно стрекочут по-итальянски, а я смотрю на них из постели, и в глазах у меня туман. У девушки в руках конверт, в котором лежит видеокассета. Даже не представившись, она протягивает кассету мне.

Я смотрю тупо на кассету, пока Давид нетерпеливо не выхватывает ее у меня из рук и не вставляет в стоящий под телевизором видеомагнитофон.

Давид с девушкой удаляются в соседнюю комнату, оставив меня перед экраном.

8

Это эпизод из передачи «60 минут», записанный без звука.

Дэн Разер представляет сюжет. У него за спиной проецируется отрывок из журнальной статьи. Лицо моего отца. А за ним, в полутени, мое лицо.

Азалии. В гостях у Памелы Дигби Черчилль-Хейуорд-Гарриман. Ужин в честь Сэмюеля Джонсона. Сбор пожертвований на президентскую кампанию. Гости: Рут Хотте, Эд Хьюлинг, Дебора Гор Дин, Барбара Раскин, Дебора Таннен, Донна Шалала, Хиллари Клинтон и Маффи Джипсон Стаут. А еще там Бен Брэдли, Билл Сейдман и Малькольм Эндикотт Пибоди. А еще там Клейтон Фритчиз, Брайс Клэгетт, Эд Берлинг и Сэм Нанн. А еще Мариса Томей, Кара Кеннеди, Уоррен Кристофер, Катарина Грэм и Эстер Куперсмит.

Отец стоит рядом с женщиной лет сорока пяти, которая одета в коктейльное платье от Bill Blass. Я бросаю на нее невнимательный взгляд.

Затем показывают, как Дэн Разер беседует с моим отцом в его рабочем кабинете в Вашингтоне.

Папа, судя по всему, сделал подтяжку лица, укоротил верхнюю губу, удалил морщины на веках и отбелил зубы. Он непринужденно смеется.

По экрану одна за другой мелькают фотографии. Папа с Мортом Цукерманом. Папа с Шелби Брайаном. Папа со Стромом Термондом. Папа с Андреа Митчелл.

Затем нарезка из различных статей и репортажей. Интервью с моей матерью середины восьмидесятых. Мои родители в Белом доме в компании Рональда и Нэнси Рейган.

Дэн Разер продолжает брать интервью у моего отца.

Монтаж: братья Брукс, Энн Тейлор, Томми Хильфигер.

А затем я прогуливаюсь по Дюпон-Серкл, а Дэн Разер берет у меня интервью.

Интервью внезапно перебивается отрывком из того осеннего выпуска Entertainment Tonight, где я занимаюсь с Ридом на тренажерах.

Различные снимки из моего портфолио: Versace, CK One, не использованная съемка для книги Мадонны «Секс». Кадр, снятый папарацци: я выхожу из ночного клуба. Кадр, на котором я выхожу из Jockey Club.

Дэн Разер берет у меня интервью на первом этаже ресторана Red Sage.

Я смеюсь, веду себя непринужденно, на мне очки в тонкой проволочной оправе. Одет я как пай-мальчик, в костюм от Brooks Brothers. И киваю в ответ на все вопросы, которые мне задают.

Дэн Разер показывает мне номер Vogue с фотографиями, на которых я, в одних только трусах от Кельвина Кляйна, крашу лаком ногти на ногах Кристи Терлингтон. Дэн Разер жестикулирует, явно отпуская какой-то комментарий на тему моей физической привлекательности.

Я киваю, но с таким видом, словно мне стыдно.

Затем: фото Хлои Бирнс, сопровождаемое россыпью журналов с Хлоей Бирнс на обложке.

Фотография из номера Hôtel Costes.

Съемки с похорон Хлои в Нью-Йорке.

Я сижу, заплаканный, в первом ряду, Элисон Пул и Бакстер Пристли утешают меня.

Интервью с Фредом Томпсоном, Гровером Норквистом и Питером Мандельсоном.

Я гуляю по Вашингтон-Сквер.

Снова папа. Он выходит из гостиницы Palma в Майами в компании все той же женщины лет сорока пяти с темными волосами, приятной внешности, но не настолько приятной, чтобы привлекать к себе всеобщее внимание. Отец и эта женщина держатся за руки.

Вот они стоят перед клубом Bombay, и она чмокает моего отца в щеку.

И тут я узнаю ее.

Это Лорри Уоллес.

Англичанка, с которой я познакомился на «Куин-Элизабет-2».

Жена Стивена Уоллеса.

Та самая женщина, которая настаивала, чтобы я ехал в Англию.

Женщина, которая узнала Марину.

Я наклоняюсь к телевизору, чтобы сделать погромче и услышать ее ответы на вопросы интервьюера, но на кассете нет звука, и я слышу только фоновый шум.

Наконец, папа и Лорри Уоллес у Кэрол Лаксальт на рождественском балу. Папа стоит возле куста цветущей пуансеттии и жмет руку Джону Уорнеру.

А на заднем плане, попивая пунш из крошечной стеклянной чашечки, на фоне огромной рождественской елки, усыпанной огнями, стоит Ф. Фред Палакон.

Я зажимаю себе рот, чтобы не закричать.

9

Вновь набираю сестру.

Телефон звонит три, четыре, пять раз.

Она снимает трубку.

– Салли? – Я задыхаюсь и говорю сдавленным голосом.

– Кто это? – спрашивает она подозрительно.

– Это я, – с трудом выдавливаю. – Виктор.

– Ага, – говорит она с сомнением. – Я бы попросила вас – кто бы вы ни были – больше не звонить сюда.

– Салли, но это действительно я, послушай…

– Это тебя, – говорит она вдруг.

Затем, судя по звукам, трубку кому-то передают.

– Алло? – раздается в трубке мужской голос.

Я ничего не говорю, просто внимательно слушаю.

– Алло? – вновь повторяет тот же голос. – Виктор Джонсон слушает. Кто говорит?

Я молчу.

– Чувак, было бы очень круто с твоей стороны, если бы ты перестал доставать мою сестру, – говорит голос. – Договорились?

Я молчу.

– До свидания, – говорит голос.

Щелчок.

На другом конце провода повесили трубку.

10

Давид попросил, чтобы я его не тревожил. Он вручает мне свитер и предлагает, чтобы я сходил прогуляться. Девушка, раздетая догола, сидит на коричневом плюшевом диванчике и курит сигарету. Она бросает на меня нетерпеливые взгляды. Я повинуюсь как зомби.

За дверью, уже в коридоре, я спрашиваю Давида:

– Почему ты думаешь, что я вернусь?

– Я тебе верю, – говорит он, улыбаясь и подталкивая меня к двери.

– Почему? – спрашиваю я.