Текст книги "Гламорама"

Затем девушка, сидящая в одной из кабинок, обитых темно-красным бархатом, радостно кричит, заслышав вступление к песне Игги Попа «Lust For Life»[141]141
  «Жажда жизни» (англ.).


[Закрыть], и тут же вскакивает на платформу, срывая юбку от Stussy и футболку Adidas и в одном лифчике и ботинках Dr. Martens начинает метаться по сцене, извиваясь так, словно плывет брассом, и это на миг отвлекает Телохранителя А от слежки за мной, а помощник режиссера, которого я сначала не заметил, суфлирует мне на ухо: «Давай! Вперед!», и я вприпрыжку непринужденно направляюсь к выходу, в то время как все присутствующие статисты бурно аплодируют плясунье.

3

На дорожке, ведущей к Pylos, я перепрыгиваю через веревочное ограждение и врезаюсь в толпу стоящих под дождем любителей хип-хопа, все еще не потерявших надежду попасть в клуб, и, протолкнувшись сквозь них, оборачиваюсь проверить, не выбежал ли за мной кто-нибудь из телохранителей, но, похоже, я оторвался от них, когда сделал вид, что юркнул в кабинку диджея. Сэм уже сидит в лимузине, высунув голову из окна, и кричит: «Давай быстрей!», пока я мчусь к лимузину, а когда я впрыгиваю, командует водителю: «Жми!» Скрипя тормозами, лимузин выворачивает на Черинг-Кросс-роуд; у нас за спиной звучат недовольные гудки, Сэм забирается в мини-бар, находит там бутылку шампанского и с хлопком открывает ее, пьет прямо из бутылки, одолевая ее меньше чем за минуту, в то время как я устало смотрю в окно, а затем вновь начинает орать на водителя: «Быстрее, быстрее, я сказал быстрее!» – и все время пытается схватить меня за руку. Временами успокаиваясь, он начинает показывать мне свои кристаллы метамфетамина, требовать ЛСД, всучивает мне памфлет о гармонизаторах мозговых колебаний, подпевает «Lust For Life», звучащей из динамиков в задней части лимузина, и делает большие глотки из бутылки Absolut, крича при этом: «Я нажрался колес!» – и высовываясь через люк в крыше лимузина, мчащегося под слякотным дождем.

– Скоро я увижу Бобби, скоро я увижу Бобби, – напевает стремительно нажравшийся Сэм, раскачиваясь на сиденье.

Я закуриваю сигарету, стараясь не выглядеть слишком сердитым.

– Ты не мог бы успокоиться, ради всего святого?

Лимузин останавливается перед домом с темными окнами и, как только открываются ворота, медленно въезжает во двор. Огни на крыше тут же начинают мигать, ослепляя даже через затемненные окна лимузина, а затем медленно гаснут.

Сэм Хо открывает дверь и неуверенной походкой направляется к темному дому. В окне на втором этаже появляется силуэт, который выглядывает из-за жалюзи, а затем свет гаснет.

– Эй, Сэм, – кричу я, выпрастывая ноги из лимузина. – Осторожнее, у них тут везде сигнализация!

Но он уже куда-то исчез. Над нами небо распогодилось, но оно тоже абсолютно черное, если не считать висящей в нем половинки луны.

Водитель ждет, когда же я покину лимузин, и тут до меня внезапно доходит, насколько я устал. Я выбираюсь из машины, потягиваюсь, а затем, решив просто постоять в темноте подальше от дома и всего, что в нем происходит, закуриваю сигарету.

– Хвост за нами был? – спрашиваю я водителя.

– Нет, – говорит он, энергично мотнув головой.

– Уверен?

– Об этом позаботилась вторая группа, – говорит он.

– Гмм… – Я затягиваюсь сигаретой и отбрасываю ее в сторону.

– Могу ли я быть вам еще чем-нибудь полезен? – спрашивает он.

Я задумываюсь.

– Да нет, наверное, нет.

– Тогда спокойной ночи.

Водитель захлопывает дверцу, через которую я только что вышел, и обходит вокруг машины, направляясь обратно на водительское место.

– Постой! – окликаю его я.

Он оборачивается.

– Ты знаком с парнем по имени Фред Палакон?

Водитель какое-то время смотрит на меня, затем отворачивается, словно потеряв ко мне всякий интерес.

– Понятно, – говорю я. – Ну и ладно.

Я открываю ворота, которые автоматически закрываются за мной, и иду через темный сад под звуки REMовской «How The West Was Won», а в доме в некоторых окнах загораются огни, но это никак не объясняет происходящего. Задняя дверь, ведущая на кухню, слегка приоткрыта, и когда я прохожу в нее и закрываю за собой, следует серия электронных попискиваний. Неуверенно перемещаюсь в пространстве – на первом этаже никого нет, никаких следов съемочной группы, все безупречно чисто. Я достаю из холодильника бутылку Evian. Концовка «Крепкого орешка-2» беззвучно крутится на гигантском телевизионном экране, пробегают титры, затем лента начинает автоматически перематываться. Я смахиваю кружки конфетти с огромной светло-зеленой софы и ложусь на нее, ожидая, когда появится кто-нибудь, время от времени посматривая на лестницу, ведущую к спальням, внимательно прислушиваясь, но слышу только шуршание перематываемой ленты и затихающие звуки песни REM. Пытаюсь представить себе Бобби и Джейме вместе в постели, возможно, в компании Сэма Хо, и меня пронзает острая боль, но потом и это мне становится безразлично.

Сценарий лежит на кофейном столике, я рассеянно беру распечатку, открываю на случайной странице, натыкаюсь на забавную сцену, в которой Бобби утешает кого-то, дает мне таблетку ксанакса, я рыдаю, люди одеваются, чтобы идти на какую-то вечеринку, забавная реплика в диалоге («А что, если ты превратишься в полную противоположность самому себе?»), и тут мои глаза смыкаются. И мне чудится, что я слышу тихий голос режиссера, который командует: «Засни!»

2

От краткого беспамятства, лишенного снов, меня также пробуждает чей-то тихий голос, который говорит: «Камера!» (хотя, оглядев гостиную, я никого не обнаруживаю), и я встаю с софы, замечая, что сценарий, который я читал перед сном, куда-то исчез. Подбираю бутылку Evian, делаю из нее большой глоток и отправляюсь с ней в бесцельное путешествие по дому, проходя через помещения, в которых за то время, что я спал, кто-то выключил свет. В кухне я останавливаюсь, не зная, что мне делать дальше, и тупо смотрю на холодильник так долго, что мне кажется, прошел целый день, пока у меня за спиной не раздается странный шум – резкий удар, как будто что-то упало, сопровождающийся чем-то похожим на сдавленный стон, и тут же плафоны в кухне тускнеют на мгновение, загораются и вновь тускнеют.

Поскольку декорация освещена теперь по-новому, я замечаю в коридорчике, примыкающем к кухне, дверь, которую прежде не видел, – теперь из-под нее льется яркий свет. Верхняя ее часть занавешена вставленным в рамку рекламным плакатом Calvin Klein: Бобби Хьюз на пляже, без рубашки, в белых плавках Speedo, невероятно загорелый и мускулистый, не замечает стоящую рядом практически нагишом Синди Кроуфорд, потому что он смотрит прямо в камеру, прямо на тебя. Привлеченный плакатом, я провожу пальцами по стеклу, закрывающему его, дверь медленно поворачивается на петлях, и моим глазам предстает лестница, усыпанная конфетти, и тут же изо рта у меня начинает идти пар, поскольку кругом стоит такой холод, что зуб на зуб не попадает, и тогда я принимаюсь спускаться по лестнице, вцепившись в ледяные перила. Еще один удар, снова отдаленные стоны и мигание ламп.

Спустившись под землю, я оказываюсь в коридоре с голыми стенами, и когда я вытягиваю руку, пальцы мои задевают холодный кирпич, из которого они сложены, и я шагаю, напевая – тише, тише, не шуми, голоса кругом слышны[142]142
  «Hush hush, keep it down now, voices carry» – строчка из песни «Voices Carry» группы ‘Til Tuesday с альбома «Voices Carry» (1985).


[Закрыть], – и так дохожу до другой двери, завешенной еще одним плакатом Кельвина Кляйна, на котором – еще одна пляжная сцена с Бобби, гордо демонстрирующим свой брюшной пресс рядом с проигнорированной красоткой, и вот я стою перед ним, пытаясь понять, что означают странные звуки на саундтреке, который внезапно стал невероятно тихим. Я вижу ручку, которую, очевидно, мне следует повернуть, а повсюду по бетонному полу разбросаны кружочки конфетти.

Странно, но почему-то мне вспоминается вдруг моя мама и концерт Джорджа Майкла, на котором я был через несколько дней после ее смерти, азалии в квартале, где мы жили в Джорджтауне, вечеринка, на которой никто не плакал, и шляпка с крохотной алой розой, выданная мне Лорен Хайнд в Нью-Йорке. Сделав последний глоток Evian, я пожимаю плечами и поворачиваю ручку, и в это мгновение свет вновь мигает.

– Самое важное – это то, о чем ты даже не догадываешься, – говорит мне режиссер.

Шорох у меня за спиной. Я оборачиваюсь, продолжая открывать дверь.

Джейме быстрым шагом направляется ко мне, она одета в фуфайку, волосы уложены назад, на руках – длинные, до локтей, резиновые перчатки.

Я улыбаюсь ей.

– Виктор! – восклицает она. – Не смей!

Дверь открывается.

Сконфуженный, я поворачиваюсь и заглядываю внутрь комнаты.

Джейме кричит что-то неразборчивое у меня за спиной.

Тренажеры и прочее спортивное оборудование сдвинуты в угол облицованного звукоизолирующими панелями большого зала, посредине которого установлен стальной операционный стол, где в какой-то нечеловеческой позе скрючилась на спине с ног до головы покрытая то ли маслом, то ли вазелином нагая восковая фигура: ноги ее разведены в стороны и закреплены скобами, мошонка и анус выставлены напоказ, руки закинуты за голову и привязаны к веревке, наброшенной на крюк, вбитый в потолок.

Некто с черной лыжной маской на лице сидит в кресле-качалке рядом со столом и кричит на манекен на каком-то языке, похожем на японский.

Тут же неподалеку сидит Брюс, сосредоточенно взирая на металлическую коробку, руки его занесены над рычажками, выступающими у нее по бокам.

Бентли Харрольдс снимает всю эту сцену на видео – камера установлена так, чтобы в кадр попадал только манекен.

Я смущенно улыбаюсь, удивленный тем, с каким серьезным видом снимает все это Бентли и как ненатурально и грубо сработана восковая фигура.

Человек в черной лыжной маске снова выкрикивает что-то по-японски, а затем делает знак Брюсу.

Брюс мрачно кивает, кладет руку на рычажок и нажимает на него, отчего лампочки в зале мигают, и мой взгляд моментально прослеживает, куда идут провода, выходящие из коробки, и обнаруживает, что они соединены с манекеном при помощи разрезов, сделанных в его сосках, пальцах, яичках и ушах.

В зале стоит такой холод, что зуб на зуб не попадает: гротескно дернувшись, манекен внезапно оживает, визжит, выгибает несколько раз дугой тело, подскакивая на столе, его шейные жилы напрягаются, и пурпурная пена начинает извергаться из его ануса, в который тоже воткнут провод, только толще, чем остальные. Возле колесиков, которыми оканчиваются ножки стола, валяются пропитанные кровью белые полотенца – на некоторых кровь уже запеклась и почернела. Что-то – это, наверное, кишки – медленно лезет наружу из еще одного широкого разреза в животе манекена.

Съемочной группы в зале нет.

С перепугу я роняю бутылку из-под Evian, и она падает со стуком, услышав который Бентли поворачивается.

У меня за спиной Джейме визжит:

– Уберите его отсюда!

Сэм Хо издает звуки, которые я никогда не слышал из человеческих уст, и в перерывах между этими руладами боли он кричит: «Простите! простите! простите!», и тут фигура в черной лыжной маске выходит из кадра и снимает ее.

Потный и запыхавшийся Бобби Хьюз бормочет – я не уверен, к кому он обращается: «Убейте его!», а затем – это уже явно к Бентли: «Продолжай снимать!»

Брюс встает и маленьким острым ножичком ловко отсекает Сэму Хо член. Сэм умирает с именем матери на устах, и кровь хлещет как из лопнувшей трубы, пока не вытекает вся.

Кто-то выключает свет.

Я пытаюсь выйти из комнаты, но Бобби преграждает мне путь, и я закрываю глаза и скулю: «Чувак не надо не надо не надо», задыхаюсь от страха, сотрясаясь в рыданиях. Кто-то – наверное, это Джейме – пытается обнять меня и утешить.

1

– Виктор, – говорит Бобби, – Виктор, перестань, чувак, хватит… все клево. Вставай, хватит.

Мы – на втором этаже, в одной из пепельно-серых спален. Я сижу на полу, обнимаю Бобби за ноги и сотрясаюсь от рыданий, не в силах остановиться. Бобби скармливает мне ксанакс таблетку за таблеткой, и на некоторое время истерика отступает. Но затем я уже в ванной – Бобби терпеливо ожидает снаружи, и меня выворачивает рвота до тех пор, пока изо рта у меня уже не течет ничего, кроме слюны. Закончив, я сворачиваюсь на полу в позе эмбриона, уткнув лицо в колени, и неровно дышу, надеясь, что Бобби оставит меня в покое. Но он становится на колени рядом со мной, шепчет мое имя, пытается поднять меня с пола, и я снова, всхлипывая, вцепляюсь в него. Он засовывает еще одну таблетку мне в рот и ведет меня обратно в спальню, где заставляет сесть на кровать, а сам становится рядом. В какой-то момент моя рубашка куда-то исчезает, и я впиваюсь пальцами себе в грудь так сильно, что кожа местами краснеет и чуть не выступают синяки.

– Тсс, – говорит он. – Все в порядке, Виктор, все в порядке.

– Ничего не в порядке, – выдавливаю я сквозь слезы. – Ничего не в порядке, Бобби.

– Ты ошибаешься, Виктор, – говорит Бобби. – Все клево. И сейчас тебе тоже станет клево, понял?

– Ладно, – всхлипываю. – Я верю тебе, чувак.

– Ну вот и отлично, – говорит Бобби. – Дыши ровнее и расслабься.

– Ладно, чувак, я постараюсь.

– А теперь слушай меня, – говорит Бобби. – Тебе пора кое-что узнать.

Он дает мне салфетку, которую мои пальцы тут же раздирают в клочья.

– Я хочу домой, – хныкаю я, зажмурив глаза. – Я просто хочу домой, чувак.

– Домой ты не попадешь, – говорит Бобби утешительным тоном. – Не попадешь ты домой, Виктор. – И после некоторой паузы: – Чего не будет, того не будет.

– Почему? – спрашиваю я, словно ребенок. – Чувак, прошу тебя…

– Потому.

– Богом клянусь, я никому ничего не скажу, Бобби, – говорю я, наконец собравшись с духом, гляжу на него и постоянно вытираю глаза клочьями салфетки Kleenex, вновь неудержимо сотрясаясь. – Богом клянусь, я никому ничего не скажу.

– Нет, не скажешь, – терпеливо соглашается Бобби уже с несколько иной интонацией. – Я знаю это, я это знаю наверняка, Виктор.

– Хорошо, тогда я пошел, – говорю я, высморкавшись и снова начиная рыдать.

– Виктор, – мягко начинает Бобби. – Ты был… ну-ка, смотри мне в глаза!

Я тут же подчиняюсь.

– Вот так-то лучше. А теперь слушай меня, – тихо начинает Бобби. – Ты был последним человеком, в компании которого видели Сэма Хо.

Пауза.

– Ты понял то, что я сказал? – спрашивает он.

Я пытаюсь кивнуть.

– Итак, ты был последним человеком, в компании которого видели Сэма Хо… ясно?

– Да, да.

– Когда его тело найдут, на нем обнаружат следы твоей спермы… ясно? – говорит Бобби, подчеркивая каждое слово кивком, а в глазах его при этом такое терпение, словно он разговаривает с маленьким ребенком.

– Что? Что? – Я чувствую, как мое лицо снова сводит судорога, и внезапно слезы снова льются из моих глаз, а я отталкиваю Бобби. – Этого не было, этого не было, ты не можешь…

– Вспомни, что случилось вчера ночью, Виктор, – говорит Бобби, положив голову мне на плечо.

– А что случилось вчера ночью, чувак? – переспрашиваю я, неожиданно для себя самого обнимая Бобби и утыкаясь носом в его шею.

– Ты был в постели с Джейме, помнишь? – говорит он мягко. – В первый и в последний раз.

Пауза. Бобби обнимает меня еще сильнее.

– Ты слышишь меня, Виктор?

Озарение. Я вспоминаю мой шумный оргазм, его интенсивность, как я кончил прямо себе на руки, на живот, на Джейме, как она обтерла меня ладонями, как она осторожно вышла из комнаты, держа руки перед собой, как я прикрыл глаза от яркого света из коридора и провалился в сон.

– Ну что, ты все понял, Виктор? – спрашивает Бобби, мягко отстраняясь от меня. – Ты все теперь понял? Ты понял, что между тобой и Джейме никогда больше ничего не будет?

– Я уйду, чувак, я все понял. Я никому ничего не скажу…

– Нет, Виктор, помолчи и лучше послушай меня, – говорит Бобби. – Ты не можешь уйти.

– Но почему, чувак, просто отпусти меня…

– Виктор, ты никуда не можешь уйти…

– Я хочу уйти, чувак…

– Виктор, если ты попытаешься уйти, мы опубликуем фотографии и видеоленты, на которых ты занимаешься сексом с сыном посла…

– Чувак, но я…

– Если ты попытаешься уйти, они будут посланы прямо…

– Умоляю тебя, помоги мне, чувак…

– Виктор, именно это я и пытаюсь сделать.

– При чем тут… сын посла? – спрашиваю я, давясь слезами. – Что за херню ты несешь, Бобби?

– Сэм Хо, – без напора сообщает Бобби, – сын корейского посла.

– Но… но как… я же не… я ничего с ним не делал!

– Тебе еще предстоит смириться со многим, Виктор, – говорит Бобби. – Ты меня понимаешь?

Я тупо киваю.

– Все это не должно тебя шокировать, Виктор, – говорит Бобби. – Всего этого следовало ожидать. Все идет по сценарию. Так что не следует ничему удивляться.

– Но… – я открываю рот, но голова моя бессильно падает на колени, и я начинаю беззвучно рыдать, – но я, я… чувак.

– Ты нужен нам, Виктор, – говорит Бобби, поглаживая меня по плечу. – Так много людей боятся идти вперед, дерзать и пытаться. – Он замолкает, продолжая поглаживать меня по плечу. – Все боятся перемен, Виктор. – Пауза. – Все, но не ты.

– Но я лишь… – Я непроизвольно сглатываю, пытаясь не допустить того, чтобы охватившая меня черная паника снова перешла в рвоту. – Но на меня… действительно можно положиться, Бобби.

Бобби скармливает мне еще одну белую таблетку. Я с благодарностью ее глотаю.

– Ты нам нравишься, Виктор, – говорит Бобби ласково. – Ты нам нравишься, потому что у тебя нет никаких планов на ближайшее время. – Пауза. – Ты нам нравишься, потому что у тебя ни на что нет ответов.

Я рефлекторно давлюсь, и меня вновь передергивает.

Снаружи уже снова сумерки, город полон звуков приближающегося вечера, и сегодня нам нужно еще успеть побывать на нескольких вечеринках, и в комнатах на втором этаже обитатели дома принимают душ, одеваются, разучивают свои реплики. Сегодня все посетили массаж, а Тамми и Джейме – парикмахерский салон, который настолько моден, что у него нет даже названия или телефонного номера. Сегодня они наведались за покупками в «Дикий овес» в Ноттинг-Хилле, привезя оттуда ящик воды Evian и марокканский обед, который все еще стоит на столе в окрашенной в лососевые тона кухне. Сегодня по всему дому звучит Velvet Underground, и на компьютере в гостиной был стерт ряд файлов, а на диске – уничтожено огромное количество информации. Сегодня тренажерный зал вымыли, стерилизовали, а полотенца и простыни порвали и сожгли. Сегодня Бентли Харрольдс отправился в Four Seasons вместе с Джейме Филдс, выписал меня из номера, забрал мои личные вещи, а также подкупил коридорных, чтобы никто не мог получить ни от них, ни от регистратуры никаких сведений о том, куда я направился. Сегодня был окончательно выработан план путешествия, и сейчас мы пакуем вещи, потому что завтра мы отправляемся в Париж. Одновременно с этим успели избавиться от тела и разослать видеопленку по нужным адресам. Съемочная группа оставила свой адрес в Холланд-Парке для того, чтобы мы встретились с ними сегодня не позднее девяти часов вечера.

Одежда – простой черный костюм от Armani, белая рубашка от Comme des Garçons, красный короткий жилет Prada – лежит на пепельно-сером диване в углу комнаты. Бобби Хьюз в тапочках наливает мятный чай из черного керамического чайника, который он аккуратно ставит обратно на хромированный стол. Затем выбирает на вешалке в шкафу-купе галстук от Versace, который я должен сегодня надеть.

Мы обнимаемся снова, и он настойчиво шепчет мне на ухо, прижимая меня к себе сильнее:

– Что, если в один прекрасный день, Виктор… что, если в один прекрасный день ты превратишься в полную противоположность самому себе?

0

Сначала мы пили «Столичную» в Quo Vadis? в Сохо по поводу какого-то благотворительного концерта, организованного MTV Europe, а затем на двух «ягуарах ХК8», красных и сверкающих, отправились на вечеринку в Холланд-Парк и бросили их перед домом, лихо припарковав чуть ли не поперек улицы. Люди явно нас заметили и начали перешептываться, когда мы вшестером вошли в дом, и тут же начала звучать «Je t’aime» Сержа Генсбура и уже не смолкала в течение всего вечера. На этой вечеринке полностью отсутствовала всякая организация, хозяева предпочитали оставаться невидимыми, вынуждая гостей путано объяснять друг другу, как они здесь оказались, но, поскольку многие уже благополучно забыли, кто их сюда пригласил, ничего хорошего из этого не выходило. Модели из Emporio Armani, демонстрирующие нижнее белье, скользили сквозь толпу, включавшую в себя Тима Рота, Сила, участников группы Supergrass, Пиппу Брукс, Файрузу Балк, Пола Уэллера, Тайсона. Кто-то раздавал телячьи ножки с большого подноса, а в саду, наполненном розами, под высокими живыми изгородями дети, одетые в рубашки-сафари от Tommy Hilfiger, пили из стаканчиков пунш леденцового цвета на основе гренадина и играли пустыми бутылками из-под «Столичной», пиная их по шикарной просторной зеленой лужайке, а кругом уже наступила ночь. Запахи, витавшие в доме, включали эстрагон, цветы табака, бергамот, дубовый мох.

– Вполне вероятно, – роняю я в ответ на чей-то вопрос.

Я развалился в черном кожаном кресле, в то время как Бобби, одетый в костюм от портного с Сэвил-роу, продолжает кормить меня ксанаксом, шепча мне на ухо каждый раз: «Тебе лучше к этому привыкнуть», перед тем как отойти в сторону. Я глажу по головке керамическую кошечку, которую подобрал рядом с креслом перед тем, как окоченеть в нем, уставившись на лежащую на полу чудовищных размеров книгу, озаглавленную «Дизайн: черепица и отделочная плитка». Еще там был аквариум с громоздкими черными рыбами внутри, казавшийся абсолютно необходимым. И все только что вернулись из Лос-Анджелеса, и люди направлялись в Рейкьявик на уик-энд, и некоторых ужасно волновала судьба озонового слоя, а других – совсем нет. В ванной я взирал как завороженный на лежащий в черной мыльнице брусок мыла с монограммой, пока стоял на мохнатом шерстяном коврике и тщетно пытался вызвать мочеиспускание. А затем догрызал то, что осталось от моих ногтей, пока Софи Даль знакомила меня с Брюсом и Тамми, тут же удалившимися танцевать под сень живых изгородей, и повсюду были расставлены гигантские банановые листья, и я постоянно подмигивал Софи, а она ничего не замечала.

Джейме Филдс, каким-то образом постоянно оставаясь в моем поле зрения, тем не менее умудрилась полностью проигнорировать меня в тот вечер. Она или смеялась каким-то шуточкам, которые отпускала Эмбер Валетта, или качала головой, когда ей предлагали – на эту вечеринку специально доставили самолетом almojabanas[143]143
  Пуэрто-риканское национальное кушанье – сладкие рисовые пончики с начинкой из тропических фруктов.


[Закрыть] из ресторана в Сан-Хосе – какие-нибудь закуски, и она отвечала «Да» практически на любой вопрос, который ей задавали. Бентли пялился на неуклюжего, но хорошо воспитанного подростка, который пил пино-нуар из средних размеров графина и вскоре начал ко мне интенсивно приставать, но я только слабо улыбался ему, когда он смахивал конфетти с надетого на меня пиджака от Armani и говорил слово «круто» так, словно в нем двенадцать «у». Лишь когда стало уже совсем поздно, я заметил, что съемочная группа тоже присутствует, включая оператора Феликса, причем все ее члены сохраняют абсолютную невозмутимость, а затем облачко тумана начинает развеиваться в моей голове, и я вдруг понимаю, что никто из них не знает ничего ни о Сэме Хо, ни об ужасной смерти, которой он умер, ни о том, как тело его тряслось так быстро, что буквы в татуировке «РАБ» на его костяшках невозможно было прочитать. Возвращается Бобби, свеженький, как от ретушера, вручает мне салфетку и просит перестать пускать слюни.

– Тусуйся, – шепчет мне он. – Тусуйся.

Кто-то вкладывает мне в руку бокал шампанского, кто-то дает прикурить сигарету, которая свисает с моей губы на протяжении по меньшей мере получаса, и все реже и реже мне в голову приходит мысль: «А может быть, прав все же я, а не они», потому что я уступаю неизбежному.