Текст книги "Гламорама"

– Привет, зайка, это я, – говорю я.

– У нас ничего не выйдет, – бормочет она, и в голосе ее явно звучит паника.

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я. – А у тебя… кондомы есть?

– Я вовсе не об этом! – кричит она в ответ.

– Ни фига себе, зайка! – выдыхаю я, отодвигая телефонную трубку подальше от уха, а затем снова прикладывая ее. – О чем же ты тогда?

– Виктор, кое-что случилось, и ты должен об этом знать.

– Слушай, прости меня за то, что слишком поторопился, – начинаю оправдываться я. – Я дочитаю сценарий, и тогда нам будет легче понимать друг друга.

– Тебе грозит опасность, идиот, – рыдает Марина.

– Зайка, только прошу, не надо этих истерик…

– Виктор, тебя никто не просил ничего отвезти в Лондон? – спрашивает она еле слышно.

– Что ты имеешь в виду, зайка?

Я проверяю в зеркале, висящем над туалетным столиком, в порядке ли моя прическа.

– Никто не просил тебя отвезти что-нибудь – пакет, конверт, любую вещь – в Лондон? – спрашивает она снова, отчаянно пытаясь взять себя в руки.

– Типа чего?

– О, я не знаю, – стонет она. – Подарок или что-нибудь в этом роде. Что-нибудь, что нужно передать кому-то.

– Ах да, действительно, – говорю я, и тут до меня начинает кое-что доходить.

– Что? Что это было? – поспешно спрашивает она.

Я выдерживаю паузу, а потом сообщаю с хихиканьем:

– Ну, разумеется, моя драгоценная персона, зайка.

– Черт тебя побери, Виктор! – кричит Марина. – Ты уверен? Подумай получше.

– В настоящий момент я не уверен, что способен на это.

– Виктор, прошу тебя, ты должен протрезветь.

– Сейчас я приду к тебе в каюту, – говорю я. – У тебя, похоже, стресс. Тебе надо сделать массаж. Позволь, я продемонстрирую тебе мой знаменитый антистрессовый…

– Мы встречаемся в Club Lido – немедленно!

– За-айка, а почему не в твоей каюте? – хнычу я разочарованно.

– Потому что там опасно, – говорит она. – Потому что мы должны встретиться там, где много людей.

– Но, зайка…

Она вешает трубку. Тут мне не остается ничего другого, как посмотреть на телефон и пожать плечами, что я и делаю.

6

Я плещу в лицо холодной водой, но это не делает меня ни чуточки трезвее, поэтому я просто пытаюсь не шататься по пути в Club Lido, который, оказывается, расположен совсем рядом с моей каютой, так что мне удается до него добраться, почти ни разу не отрубившись и не рухнув. Но народу в Club Lido почти нет, потому что вечеринка с караоке, о которой упоминали Уоллесы, переместилась из клуба в каюту мистера Кусобоси, как объяснил мне бармен, когда я сажусь за столик и, усилием воли удержавшись от того, чтобы заказать мартини, беру вместо этого легкое пиво и время от времени посматриваю в большое окно, выходящее на затянутую туманом палубу, и на маленький неглубокий бассейн, от которого поднимается пар, смешивающийся с туманом. Кто-то из членов команды раздраженно показывает на одинокую фигуру, стоящую у ограждения, вокруг которой клубами вьется туман, но по большей части за окном видна только массивная стена из серого полупрозрачного гранита, которая скрывает эту фигуру. Я небрежно подписываю счет за пиво и выхожу наружу.

На палубе стоит тишина, нарушаемая только шумом дымовых машин, что извергают клубы тумана, полученного с помощью сухого льда, причем у меня складывается впечатление, что корабль плывет чересчур медленно. Марина стоит спиной ко мне, одетая в очень крутой просторный шерстяной жакет от Prada с капюшоном, и когда я трогаю ее за плечо, она инстинктивно напрягается, по-прежнему глядя в сторону, а мне холодно и мокро, причем я замечаю, что Марина выглядит еще выше обычного, и я наклоняюсь, чтобы посмотреть, не на каблуках ли она, но, как ни странно, на ней сегодня кроссовки Nike необычно большого размера, но, впрочем, я же никогда до этого не видел ее ног, так какого черта я могу знать?

– Марина? – спрашиваю я. – Марина, это ты?

После некоторой паузы голова в капюшоне кивает.

– Эй, с тобой все в порядке? – щурюсь я, пытаясь без особого успеха разогнать рукой дурно пахнущий искусственный туман. – Что за дела? Тебе что, Гэвин позвонил? Что стряслось?

– Тебе нельзя ехать в Париж со мной, – шепчет она хриплым от долгого плача голосом. – Ты должен ехать в Лондон.

– Эй, зайка, с чего это вдруг такие перемены? – говорю я, хватая ее за плечо. – Эй, посмотри на меня!

Голова в капюшоне отрицательно мотается из стороны в сторону.

– Виктор, – говорит фигура, отстраняясь и по-прежнему стоя ко мне спиной, – ты пьян.

– Откуда ты можешь это знать, если даже на меня не смотришь? – возражаю я.

– От тебя пахнет, – говорит все тот же хриплый голос.

– Послушай, зайка, пододвинься ко мне поближе, – шепчу я, наклоняясь. – Я хочу поехать в Париж с тобой.

– Виктор, ты пьян, – протестует голос и отодвигается от меня.

– Это еще не повод, – говорю я. – Могла бы придумать что-нибудь и поумнее.

После этих слов я непроизвольно рыгаю так громко, что приходится извиниться. Я все время пытаюсь повернуть ее лицом ко мне, но она постоянно отодвигается, все плотнее и плотнее укутываясь в свой капюшон.

– Уходи, – говорит она, кашляет, затем бормочет что-то еще.

– Я никуда не уйду, – говорю я.

– Виктор, пожалуйста…

– Ты хотела поговорить со мной, – напоминаю. – Я здесь. Я готов. Я настроен на взаимопонимание.

– Я всего лишь хотела сказать тебе, чтобы ты не ездил в Париж…

– Послушай, зайка, прошу тебя, посмотри на меня, – говорю я. – Пойдем в бар, я угощу тебя кофе. Хочешь горячий капучино, а?

По-прежнему глядя в сторону, она хватает меня за руку и шепчет что-то насчет моей каюты.

– Что? Что ты сказала, зайка? – шепчу я, наклоняясь к ней, внезапно чувствуя тошноту от выпитого шампанского, предвкушения секса и ароматов, исходящих от шерстяного жакета.

– Пойдем в твою каюту, – выдыхает она сиплым и низким голосом.

– Зайка, – начинаю я, – ты не представляешь себе…

По-прежнему держа меня за руку, она отворачивается и идет, прокладывая путь в тумане; мне трудно поспевать за ее широкими, размашистыми шагами, и я бормочу: «Зайка, зайка – помедленнее!» – но тем не менее позволяю ей тянуть меня по направлению к моей каюте.

Достигнув двери, запыхавшись и непрестанно хихикая, достаю ключ из кармана и тут же его роняю («У меня от тебя напрочь башню сносит, зайка!»), затем наклоняюсь, шарю в поисках ключа, но она хватает его первой, а я пытаюсь вырвать его у нее из рук, но когда я встаю, глотая ртом воздух, она уже открывает дверь и входит в каюту, затаскивая меня следом и выключая свет, так и не повернувшись ко мне лицом. Я падаю на кровать и, когда моя гостья проходит мимо, хватаю ее за ногу.

– Я на минутку, – говорит она из ванной, перед тем как закрыть дверь.

Ворча, я сажусь на кровати, стягиваю с себя туфли, швыряю их на пол прямо рядом с кроватью, а затем пытаюсь дотянуться до выключателей, чтобы зажечь хоть какой-нибудь свет, но у меня это не получается, и внезапно до меня доходит, что я слишком вымотан и слишком пьян для того, чтобы заниматься чем-либо прямо сейчас.

– Послушай, зайка, – взываю я. – Может, не будем гасить свет? – Я снова падаю на кровать. – Дорогая?

Дверь ванной открывается, и фигура Марины на миг возникает в дверном проеме; капюшон теперь уже опущен на плечи, но как я ни напрягаю зрение, мне не удается рассмотреть черты ее лица, поскольку она ярко освещена сзади, и поэтому я вижу только темный силуэт, который движется ко мне, дверь медленно прикрывается у нее за спиной, а в комнате стоит такой холод, что в приглушенном свете, вырывающемся из ванной комнаты, видно, как мое дыхание превращается в пар, и тогда она становится на колени передо мной, длинные волосы скрывают ее лицо, и она стягивает с меня брюки от смокинга вместе с трусами от Calvin Klein и швыряет их в угол, а затем, взявшись руками за мои бедра, разводит их в стороны, просовывает голову между ними, и член мой неожиданно оказывается – совершенно неожиданно – твердым как сталь, и она начинает лизать языком вокруг головки, одновременно посасывая, а ее рука сдавливает основание, а затем, продолжая держать головку во рту, она начинает двигать рукой.

– Я хочу поцеловать тебя, – удается простонать мне, и я хватаю ее под руки и пытаюсь затянуть на себя сверху, но ее руки скрыты под объемистой курткой, которую наконец мне удается слегка стянуть, обнажив при этом бледные мускулистые плечи и на правой лопатке что-то напоминающее татуировку, частично скрытую бретелькой майки. Вытягивая руку, я пытаюсь потрогать татуировку. – Быстрее, – стону я, – раздевайся! – но Марина вновь отталкивает мои руки, а мой член входит в ее рот и выходит из него, длинные волосы скользят по моим бедрам, ее язык умело вылизывает мой стержень, и когда я изгибаюсь так, что мне удается погрузить ей в горло всю длину моего отростка, она, держась обеими руками за мои бедра, начинает заглатывать его все глубже и глубже, а я тихо постанываю и задираю рубашку, изо всех сил пытаясь не кончить, а затем начинаю возбуждать себя свободной рукой, в то время как она вылизывает мои яйца, одновременно нажимая пальцем на мое анальное отверстие, и хотя я пытаюсь уклониться, она погружает палец в дырку и тут я кончаю, а затем лежу на полу, глотая ртом воздух, а все вокруг вертится волчком, и словно сквозь мутное стекло я вижу, как она ходит по комнате и роется по ящикам, и мне удается прошептать только: «Почему ты в парике?» – перед тем как я окончательно теряю сознание, а мне этого совсем не хочется, потому что я еще не сделал с ней и сотой доли того, что мне хотелось бы.

5

К жизни меня возвращает полуденный гудок. Ночью, после того как я отрубился, кто-то замотал меня в простыню, не сняв при этом ни смокинга, ни галстука-бабочки. Я больше не могу неподвижно лежать в позе эмбриона – в первую очередь оттого, что у меня болит все тело, – поэтому я тянусь к телефону, но на полпути осознаю, что все равно пропустил бранч и поэтому нет никаких шансов поесть в ближайшее время, так что я бросаю мысль заказать еду в номер. Мне жутко хочется пить, поэтому я встаю, делаю несколько шагов негнущимися ногами, стеная при этом: «Я вас умоляю! Нет, я вас умоляю!», затем жадно пью воду из крана, которая оказывается отвратительной на вкус, и в ужасе разглядываю свое отражение в зеркале: мое лицо выглядит так, словно его высушили на солнце, а затем чем-то забрызгали, волосы на голове торчат в разные стороны по самой что ни на есть отстойной моде восьмидесятых, а растительность на животе сбилась в колтун, склеенный засохшей спермой. После душа жизнь начинает казаться более или менее сносной, а день не таким ужасным. Я одеваюсь, принимаю три таблетки адвила, закапываю в глаза визин и валюсь бесформенной кучей на кровать.

Я набираю каюту Марины, но никто не снимает трубку.

4

Нахожу каюту Марины и стучусь в дверь, но, как и следовало ожидать, никто не отвечает, и дверь заперта. Я стучусь опять, прикладываю ухо к двери: тишина. Переминаюсь с ноги на ногу в коридоре, по-прежнему ничего не соображая и обдумывая, что я скажу после того, как извинюсь за то, что вчера был пьян, и тут замечаю горничных, которые закончили убирать каюту через пять дверей от Марининой и теперь медленно направляются в мою сторону. Я решаю прогуляться по штирборту, но мне удается пройти совсем немного, бормоча что-то себе под нос, когда холодный атлантический ветер заставляет меня повернуть назад и вернуться к двери каюты. На этот раз она оказывается открытой, и горничная получает от режиссера сигнал войти, оставив в открытом проеме огромный полотняный мешок, доверху наполненный грязным бельем.

Я стучусь, заглядываю внутрь, прочищаю горло, вынуждая горничную, меняющую постель, посмотреть в мою сторону. Без тени улыбки она произносит с высокомерным шотландским акцентом:

– Чем я могу вам помочь?

– Привет, – говорю я, безуспешно пытаясь изобразить радушие. – Я ищу девушку, которая жила в этой комнате.

– И что? – говорит горничная, держа в руках простыни.

– Я, эээ, кое-что здесь оставил, – говорю я, заходя в каюту и отмечая про себя нераспечатанную и перевернутую корзинку с фруктами на туалетном столике и телефон, по которому Марина звонила мне и который вместо того, чтобы стоять на тумбочке, валяется рядом с кроватью в углу, как будто тот, кто последним им пользовался, прятался за кроватью, скрючившись в три погибели.

– Сэр, – нетерпеливо начинает горничная.

– Все в порядке, не волнуйтесь, – говорю я. – Она – моя приятельница.

– Сэр, не могли бы вы зайти попозже?

– Нет, нет, я сейчас, – говорю я, осознавая, что комната выглядит так, словно в ней никто никогда не жил.

– Сэр, вам следует дождаться, пока…

Я машу рукой и говорю невнятно:

– Я же сказал, все в порядке.

Стенной шкаф абсолютно пуст: ни одежды, ни чемоданов, ни даже вешалок. Я закрываю его, прохожу мимо горничной к туалетному столику и начинаю выдвигать ящики. Они тоже все пустые.

– Сэр, прошу вас покинуть каюту, – говорит горничная, весьма недоброжелательно глядя на меня. – Если вы не уйдете, я буду вынуждена вызвать охранников.

Игнорируя ее, продолжаю обследовать каюту и замечаю, что стенной сейф открыт и оттуда высовывается сумка – нейлоновая, с фирменным металлическим треугольником Prada. Я направляюсь к сейфу и слышу, что у меня за спиной горничная выходит из каюты.

Осторожно открываю сумку и заглядываю внутрь: там нет ничего, если не считать конверта.

Меня внезапно начинает подташнивать, дыхание перехватывает и похмелье наваливается с новой силой, когда я извлекаю из конверта пачку поляроидов.

Фотографий всего восемь, и на каждой из них – я. Две сняты за кулисами на концерте Wallflowers – на заднем плане виден плакат группы, передо мной, перекинув полотенце через плечо, с красным пластиковым стаканчиком в руке стоит потный Джейкоб Дилан. Две другие сняты во время фотосессии для какого-то журнала: в кадре чьи-то руки с кисточкой наносят грим на мое лицо, мои веки блаженно сомкнуты, Брижитт Ланком[128]128
  Имеется в виду Бриджитт Лакомб (р. 1958) – американский гламурный фотограф родом из Франции.


[Закрыть] устанавливает рядом свой фотоаппарат. На остальных четырех: я стою возле бассейна в трусах и куртке, наброшенной на голое тело, кругом по земле разбросаны матрацы, еще на двух – огромное оранжевое солнце пробивается сквозь смог, а за длинной стеклянной загородкой, рядом с которой стоит молоденькая японская официантка в саронге, – панорама Лос-Анджелеса. И на последних двух дело происходит в сумерках, рука Рэнда Гербера лежит у меня на плече, в то время как кто-то разжигает полинезийские факелы, установленные на стоящей рядом подставке. Это место мне знакомо по многочисленным фотографиям в журналах – это Sky Bar в недавно открывшемся отеле Mondrian. Но нос у меня другой, шире, несколько более плоский, и глаза расположены слишком близко, подбородок более выдающийся и на нем – ямочка, и волосы я никогда не зачесывал на сторону.

Я никогда не был на концерте Wallflowers.

Меня никогда не фотографировала Брижитт Ланком.

В Лос-Анджелесе я никогда не посещал Sky Bar.

Я швыряю фотографии обратно в сумку от Prada, потому что не хочу больше к ним прикасаться.

В ванной разит дезинфектантом и моющим средством, а пол – мокрый и сверкающий, хотя горничная еще даже не приступала здесь к уборке; коврик возле ванной сдвинут с места, а полотенца, покрытые странными пятнами, валяются, мокрые, в углу. Не видно ни одной из туалетных принадлежностей – ни бутылочек с шампунем, ни брусочков мыла на краю ванны. Затем чья-то невидимая рука направляет меня к ванне, так что я наклоняюсь над ней, и рука моя упирается в сливное отверстие, а когда я провожу вокруг него пальцем, он неожиданно оказывается слегка испачкан чем-то розовым, а затем, когда я засовываю палец глубже в отверстие, он натыкается на что-то мягкое, и когда я отдергиваю руку – непроизвольно, испугавшись того, что я что-то нащупал, – пятно уже не розовое, а темно-красное.

За унитазом крови еще больше – не так чтобы очень много, но достаточно, чтобы произвести впечатление, и когда я провожу по ней пальцами, они снова оказываются скорее розовыми, чем красными, словно кровь изрядно разбавлена водой, словно кто-то торопливо пытался скрыть все следы, но не успел.

Сбоку от унитаза в стену вколочены две какие-то маленькие белые штучки. Я вытаскиваю одну из стены, причем для этого мне приходится приложить немалое усилие, да еще найти правильный угол, и, рассмотрев, что это такое, я поворачиваюсь к съемочной группе, демонстрируя им свою находку. Стоит гробовое молчание, люди неподвижно застыли в холодном искусственном свете ванной комнаты.

– Может, я сошел с ума, – говорю я, стараясь сохранять спокойствие и дышать ровно. – Но мать вашу так, если это не зуб! – а затем начинаю говорить громко, словно в чем-то их обвиняю, протягивая им этот зуб, размахивая им у них под носом. – Мать вашу так, это же зуб! – повторяю я, и меня трясет. – Это же зуб, мать вашу так!

И тут режиссер приказывает мне немедленно покинуть эту каюту.

3

Съемочная группа сопровождает меня в Службу безопасности, но поскольку собственно такой службы на корабле не существует, всю сцену приходится снимать возле библиотеки, у стола, который должен изображать кабинет ее начальника. Для «атмосферы» там поставлен не включенный в розетку компьютер и валяются четыре чистых блокнота с отрывными страницами, пустая банка из-под диетической колы и номер журнала People месячной давности. Молодой британский актер, сыгравший пару небольших ролей в «На игле» и «Эмме» по Джейн Остин и, судя по всему, полностью переставший понимать происходящее еще до того, как я открыл рот, сидит в суррогатном кабинете, изображая клерка, бледного, нервного и несколько жеманного, как, собственно говоря, британские актеры обыкновенно и играют клерков.

– Привет, я – Виктор Вард, первый класс, каюта сто один, – начинаю я.

– Да? – Клерк склоняет голову набок и пытается улыбнуться, что у него почти выходит.

– Я разыскиваю девушку по имени Марина Гибсон…

– Разыскиваете? – перебивает он.

– Да, я разыскиваю Марину Гибсон, которая плывет в каюте четыреста два.

– А вы смотрели в каюте четыреста два? – снова перебивает он.

– Да, но ее там нет, и, как мне кажется, – я делаю глубокий вдох, а затем выпаливаю, – там вообще никого нет, а она мне очень нужна, так что я, в общем-то, в том смысле, что не могли бы вы мне ее, эээ, вызвать?

Следует пауза, не предусмотренная сценарием.

– А зачем вам нужно ее вызвать, сэр? – спрашивает клерк.

– Ну, – говорю я, запинаясь, – мне кажется, что она… пропала.

Внезапно меня начинает трясти, и приходится ухватиться за край стола, чтобы взять себя в руки.

– Мне кажется, что она пропала, – повторяю я.

– Вам кажется, что у нас… пропал пассажир?

– Я хочу сказать… – Перевожу дыхание. – Я хочу сказать, что, может быть, она переселилась в другую каюту?

– Весьма маловероятно, сэр, – говорит клерк, покачивая головой.

– Ну, то есть она обещала, что поужинает вместе со мной, но так и не пришла.

Я закрываю глаза и отчаянно пытаюсь не впадать в панику.

– И поэтому я хочу, чтобы вы ее разыскали…

– Извините, сэр, но мы не объявляем людей в розыск только потому, что они пропустили ужин, сэр, – говорит актер.

– Тогда не могли бы вы подтвердить мне, что она плывет именно в этой каюте? Ладно? Это-то вы можете сделать? – спрашиваю я, стиснув зубы.

– Я могу подтвердить это, но я не могу дать вам номер каюты пассажира.

– Я и не прошу вас дать мне номер каюты, – объясняю я нетерпеливо. – Я у вас его и не спрашиваю. Я знаю этот проклятущий номер. Просто подтвердите мне, что она плывет в каюте четыреста два.

– Марина?..

– Марина Гибсон, – повторяю я. – Как Мел. Как Мел Гибсон. Только ее зовут Марина.

Клерк берет в руки один из своих блокнотов, которые, предположительно, содержат компьютерную распечатку фамилий всех пассажиров этого круиза. Затем он наклоняется к монитору, нажимает несколько клавиш, пытаясь изобразить человека, занятого ответственным делом, сверяется с одной таблицей, а затем с другой, затем несколько раз шумно вздыхает.

– Какой номер каюты, сэр?

– Четыреста два, – повторяю, собрав волю в кулак.

Клерк, скорчив гримасу, еще раз проверяет что-то в своем блокноте, а затем, безразлично посмотрев на меня, заявляет:

– Эта каюта никем не занята.

Повисает долгая пауза, прежде чем я нахожу в себе силы, чтобы произнести:

– Что вы хотите сказать? Что это означает: «никем не занята»? Я звонил в эту каюту прошлым вечером. Мне отвечали. Я разговаривал с этой каютой. Что вы хотите сказать, «никем не занята»?

– Я хочу сказать, сэр, что названная вами каюта никем не занята, – отвечает клерк. – Иначе говоря, что в этом круизе в ней нет пассажира.

– Но… – я начинаю мотать головой, – нет, нет, это невозможно.

– Мистер Вард, – продолжает клерк, – я уверен, что ваша знакомая найдется.

– Откуда вам знать? – спрашиваю я, бледнея. – Куда, к черту, она могла подеваться?

– Может быть, она пошла в женское отделение гидротермального комплекса? – предполагает он, пожимая плечами.

– Да-да, верно, – бормочу я. – В женское отделение. Постойте – а где оно?

– Я уверен, что найдется какое-то разумное объяснение всему происшедшему, мистер Вард…

– Послушайте, только вот этого не говорите! – восклицаю я, умоляюще вскинув руки. – Когда мне так говорят, я твердо знаю, что дело гиблое.

– Но, мистер Вард, прошу вас…

– Я боюсь, как бы она не попала в какую-нибудь историю, – говорю я, наклоняясь к клерку. – Вы меня слышите? По-моему, она попала в какую-то историю.

– Но, мистер Вард, у меня в списке пассажиров вообще нет никакой Марины Гибсон, – говорит мне клерк. – В нашем круизе нет никого с таким именем и фамилией.

Клерк внимательно разглядывает меня с таким видом, словно никак не может уловить выражение на моем лице.

Я сижу в холле на стульчике и разглядываю всех женщин, входящих в женское отделение гидротермального комплекса и выходящих из него, пока тот не закрывается.

2

Ф. Фред Палакон звонит в 19:00. После того как женское отделение закрылось в пять, я сидел у себя в каюте, обдумывая, не перерыть ли мне все судно сверху донизу, пока не найду ту, что называла себя Мариной Гибсон, но в конце концов отказываюсь от этого плана, так как под дверь мне просунули коричневый конверт с вензелем «Куин-Элизабет-2», в котором лежала фотография со вчерашнего ужина. Фотография вышла не особенно хорошо – в частности, на ней отсутствовала чета Уоллесов.

Пара, сидевшая рядом со мной за столом в Queen’s Gril, была мне совершенно незнакома и даже отдаленно не напоминала Стивена и Лорри. Мужчина, злобно уставившийся на меня, был намного старше Стивена, а смущенная женщина, уткнувшаяся взглядом в тарелку, была не такая интересная, как Лорри, и намного хуже одета.

Марина же отвернулась в сторону, так что ее лица вообще было не разобрать.

Непринужденно улыбаюсь на фотографии я один, и это удивительно, поскольку единственное, что мне кажется знакомым на снимке, – это маленькие горки икры на моей тарелке, заказанные Стивеном графины с вином да японки, сидящие в тени за соседним столиком.

Оригинал и заказанные мной три копии разбросаны на столе, за которым я сижу и курю сигареты одну за другой, а в каюте так холодно, что у меня зуб на зуб не попадает, хотя на мне – два свитера J Crew под просторным пальто от Versace, и последствия утреннего похмелья все еще дают о себе знать. Я смутно помню, что «Куин-Элизабет» прибывает в Саутгемптон вроде бы завтра.

– Итак, вы не едете в Париж? – спрашивает меня Палакон. – В конце концов, вы все же решились ехать в Лондон?

Долгая пауза с моей стороны вынуждает Палакона крикнуть в трубку:

– Алло? Вы меня слышите?

– Да, – говорю я убитым голосом. – Как ты это… вычислил?

– Я почувствовал перемену в вашем настроении, – говорит Палакон.

– Как же тебе это удалось?

– Ну, скажем, я уже выяснил, что эти ваши порывы обычно недолго длятся, – говорит он мне. – Скажем так, я неустанно думаю о вас и о том, что вам предстоит сделать. – И после некоторой паузы: – К тому же я вижу все происходящее под несколько другим углом.

– Я – любовник, а не воин[129]129
  «I’m a Lover, Not a Fighter» – песня Дж. Д. Миллера, известная в нескольких исполнениях: Lazy Lester (1958), The Kinks (1964), Дейв Эдмундс (1972), Batmobile (1987), The Flamin’ Groovies (1993), Thee Headcoats Sect (1999) и др.


[Закрыть], Палакон, – вздыхаю я в ответ.

– Мы обнаружили Джейме Филдс, – говорит Палакон.

Я тут же оживляюсь:

– Так моя работа закончилась, верно?

– Нет, – отвечает Палакон. – Только облегчилась.

– Интересно, чем ты занимаешься в настоящий момент, Палакон? – спрашиваю я. – Сидишь, и какой-нибудь лакей делает тебе педикюр, пока ты лопаешь мятные конфетки из огромной коробки? По крайней мере, мне представляется именно что-нибудь в этом роде.

– Джейме Филдс в Лондоне, – говорит Палакон. – Вы можете найти ее послезавтра на съемочной площадке фильма, в котором она играет. Всю необходимую информацию вы получите в отеле. Водитель встретит вас…

– Водитель с лимузином? – перебиваю его я.

Пауза, а затем Палакон вежливо уточняет:

– Да, мистер Вард, водитель с лимузином…

– Спасибо.

– …встретит вас в Саутгемптоне и отвезет в Лондон, где я с вами свяжусь.

Пока Палакон бубнит, я перекладываю на столе все четыре фотографии то так, то этак, а затем, так и не загасив предыдущую сигарету, закуриваю новую.

– Вы все поняли, мистер Вард?

– Да, я все понял, мистер Палакон, – отвечаю в тон ему.

Пауза.

– Вы очень раздражительны, мистер Вард.

– Нет, просто я пытаюсь кое-что выяснить.

– Это на самом деле так или вы просто позерствуете?

– Послушай, Палакон, мне пора идти…

– Куда, мистер Вард?

– Я записался на курсы по изготовлению садовых гномов, и через десять минут начинается первое занятие.

– Я поговорю с вами по прибытии в Лондон, мистер Вард.

– Я уже сделал пометку в еженедельнике.

– Рад это слышать, мистер Вард.

1

Я нахожу оператора Феликса в баре с роялем – склонился над целой батареей бокалов, наполовину заполненных бренди; он занят тем, что уныло рассматривает собственное отражение в зеркале, висящем над полкой с бутылками, и курит сигареты «Голуаз» одну за другой. Пианист – это, как я замечаю к своему ужасу, все тот же инструктор по аэробике с кошмарными зубами – играет очень грустную версию «Все дозволено». Я сажусь на табурет рядом с Феликсом и швыряю фотографии на стойку прямо перед ним. Феликс даже не вздрагивает. На лице у него – многодневная щетина.

– Феликс, – говорю я, пытаясь держать себя в руках, – посмотри на эти фотографии.

– Не хочу я смотреть на фотографии, – говорит уныло Феликс со своим акцентом неизвестного происхождения.

– Феликс, прошу тебя, это важно, – говорю я. – По-моему.

– Вовсе я не собираюсь смотреть ни на какие фотографии, Виктор.

– Мать твою так, да посмотри же ты на эту гребаную фотографию, Феликс! – рявкаю я в панике.

– Да не ворчи ты, – говорит Феликс, поворачивается ко мне и устало смотрит на снимок. – Ну и что тут такого? Какие-то люди едят икру с недовольными мордами. – Он пожимает плечами. – Бывает.

– Феликс, но я не ел икру с этими людьми, – говорю я. – И тем не менее эта фотография су-су-существует.

Я уже начал заикаться.

– Ну и что ты этим хочешь сказать? – вздыхает Феликс. – Боже мой, как я от всего устал.

– Здесь все неправильно! – ору я, уже ничего не соображая. – Это не та пара, с которой я ужинал вчера. Эти люди – не Уоллесы. Ты понимаешь, Феликс? Я-не-зна-ю-э-тих-лю-дей.

– Но это же фотография, Виктор, – говорит Феликс. – И на ней есть ты.

– Да, это я, – говорю я. – Но кто эти люди, Феликс? – Чтобы он меня лучше понял, я тыкаю пальцем в фотографию. – Что же это такое происходит? Что за чертовщина?

– Молодость, молодость! – вздыхает он.

– При чем здесь молодость, Феликс? При чем? – спрашиваю я, оглядываясь по сторонам. – На этой чертовой посудине нет ни одного человека моложе шестидесяти.

Феликс делает бармену знак налить еще один бокал.

– Феликс, – говорю я тихо. – Мне страшно.

– Я вижу, но почему?

– Причин хватает, – шепчу я.

– Жизнь нельзя прожить без проблем.

– Знаю, знаю, нет радости без горя и все такое – черт побери, Феликс, заткнись на хрен и посмотри наконец на это гребаное фото!

Поднеся фотографию к носу, Феликс слегка оживляется, а в баре дымно и темно, и пианист продолжает исполнять заунывную версию «Все дозволено», в то время как толпа статистов, изображающих наклюкавшихся бабулек, крупье и персонал заведения, восторженно слушает, а я сосредотачиваюсь на тишине, окутывающей эту музыку, и пытаюсь обратить на себя внимание бармена.

– Это фальсификация, – говорит Феликс, прочищая горло.

– Откуда ты знаешь?

– Ты должен был бы видеть лицо вот этой девушки.

Он показывает на Марину.

– Да, но я думал, что она повернулась, когда сработала вспышка.

– Нет, – говорит Феликс. – Она не повернулась.

– Откуда ты знаешь?

– Это видно по развороту ее шеи. Смотри. – Феликс проводит кончиком пальца по горлу Марины. – Судя по развороту ее шеи, она смотрела в камеру. Чье-то другое лицо было – как это говорится? – напечатано двойной экспозицией поверх лица этой девушки. – Феликс замолкает, потом переводит взгляд на Уоллесов. – Полагаю, нечто подобное было проделано и с этой парой, – говорит он, наморщив лоб. – Причем работа довольно грубая. – Вздохнув, он кладет фотографию обратно на стойку. – Впрочем, кто знает? Может, ты был просто очень пьян, хотел со всеми дружить и сел не за тот столик?

Я мотаю головой.

– Я никогда не сидел вместе с этими людьми, – говорю я. – Посмотри, какая прическа у этой женщины.

Я заказываю бармену водку Absolut с клюквенным соком («И обязательно добавить лайма!» – подчеркиваю я) и, когда он мне ее приносит, опрокидываю бокал залпом, но желанное расслабление так и не приходит.

– Может, мне просто потрахаться нужно, – вздыхаю я.

Феликс принимается хихикать.

– Потрахаться-то тебе придется, – хихикает он. – Еще как придется.

– Умоляю тебя, перестань хихикать, Феликс.

– Ты что, не читал новый сценарий, – спрашивает он.

– По-моему, в сценарий постоянно вносят изменения, Феликс, – говорю я. – А я на это вовсе не подписывался.

– Похоже, что ты совершенно не привык к разочарованиям, Виктор. Я угадал?

– Похоже, что-то случилось с этой девушкой, – говорю я уныло. – Ну, с Мариной.

– Ты думаешь, что вышла ошибка? – спрашивает Феликс, отпивая большой глоток бренди и ставя бокал в ряд с пустыми бокалами. – Случается, что люди просто слишком много знают.

– Мне показалось… мне показалось, что там – боже мой! – произошел какой-то несчастный случай, и…

У меня перехватывает голос.

Я смотрю на пианиста, на статистов, сидящих за столами и на скамейках и задумчиво кивающих в такт музыке.

– И потом никто не снимал трубку – о боже мой!

– Тебе следует сменить образ жизни на более гармоничный и плодотворный.

– Я на обложке журнала YouthQuake! – восклицаю я. – Ради всего святого, о чем ты таком болтаешь?

– Может быть, одно с другим все же никак не связано?

– Хорошо, тогда скажи мне, что я упрямый осел, – настаиваю я. – Скажи мне, что это не «показатель успеха». Феликс, не бойся, я все пойму и прощу!