Текст книги "Гламорама"

– Я знаю, знаю, – говорит Феликс участливым тоном, затягиваясь сигаретой. – Невыносимая ситуация, верно?

Наконец я спрашиваю:

– Кстати, а как насчет Палакона? Каким боком он относится ко всему этому?

– Кто такой Палакон? – спрашивает Феликс.

– Палакон, – вздыхаю я, – это тот парень, который посадил меня на эту чертову посудину.

Феликс замирает, потом гасит сигарету в пепельнице и говорит:

– Не знаю я никакого Палакона.

Делая знак бармену, чтобы тот принес еще выпить, я недовольно бурчу:

– Что?

– Палакона нет в сценарии, Виктор, – отчетливо повторяет Феликс.

Пауза.

– Ни фига себе! Погоди-ка, постой. – Я поднимаю руку. – Ау? С тобой все в порядке, зайка?

– Нет, нет, со мной все в порядке, – говорит Феликс. – И прошу тебя, Виктор, не называй меня зайкой.

– Нет, постой, Феликс, – продолжаю я. – Я говорю о парне, которого встретил в Fashion Café. Такой типичный еврокретин – он-то меня и пристроил в эту плавучую богадельню. Ну вспомни – Палакон.

Но на Феликса это не производит никакого впечатления. Я таращусь на него, совершенно ошарашенный.

– Я встретился с ним после того, как за мной устроили погоню, – начинаю объяснять я. – В Fashion Café, когда я убежал от черного джипа. Ф. Фред Палакон?

Феликс поворачивается ко мне, он скорее обеспокоен, чем удивлен, и наконец он изрекает:

– Мы не снимали никаких погонь, Виктор. – А затем, после долгого молчания: – И в Fashion Café мы тоже не снимали ни одной сцены.

Я снова перевожу взгляд на фотографию и чувствую, что у меня внутри что-то словно обрывается.

– В режиссерском сценарии нет никакого Палакона, – бормочет Феликс, тоже уставившись на фотографию. – Первый раз слышу это имя.

Я начинаю задыхаться, бармен ставит передо мной выпивку, но у меня к горлу подступает изжога, так что я передвигаю бокал поближе к Феликсу.

– Думаю, что именно на этом кадре логичнее всего закончить последний эпизод, – говорит Феликс и исчезает.

0

На палубе сыро, небо необычно темное, почти черное, тучи раздуваются и лохматятся, словно чудовища, а чтобы мы не забыли обратить на них внимание, время от времени громыхает гром, и за всей этой тьмой, за этим недобрым небосклоном нас ждет земля. На палубе я закуриваю, камера снимает меня со всех сторон, мне удалось раздобыть немного ксанакса, поэтому меня совсем не тошнит, тика у меня тоже нет, на ушах у меня наушники от плеера, в которых, смешиваясь с саундтреком, жужжит песня Dave Matthews Band «Crash Into Me». Я сажусь на скамейку, на мне темные очки, но, несмотря на это, я отчаянно моргаю, а в руках у меня новый журнал, затеянный Гейл Лав, который так и называется – «Новый журнал», и я сижу на скамейке, пока мне хватает сил. Я мысленно представляю, как Марина падает за борт в черную воду, опускается на далекое песчаное дно, исчезает бесследно, и тут же ее призрак шаловливо мелькает на задворках моей памяти, дразнит меня, а может быть, она и сама спрыгнула за борт, зная, что в противном случае ее ждет нечто гораздо худшее. Шляпка, которую Лорен Хайнд дала мне в Нью-Йорке и которую Палакон попросил меня взять с собой, бесследно исчезла, хотя я, пытаясь отыскать ее, перевернул вверх дном всю мою каюту, и пусть на первый взгляд проблема совсем небольшая, чутье мне подсказывает, что на самом деле это очень серьезно. Режиссер уже не раз объяснял мне, что то, чего я совсем не понимаю, и есть самое важное.

С трудом шевеля ногами, я двигался мимо киоска, продающего сахарную вату, якобы для детей. Рядом по палубе прошли Уоллесы, не заметив меня или не пожелав со мной беседовать, и я был не в состоянии разгадать, что скрывается под их фальшивыми улыбками, и мое сердце стучало с перебоями, но на самом деле все мне было безразлично и все вызывало апатию, причем и апатия была какой-то вымученной, так что я даже не пытался ее побороть. Для смелости я продолжал твердить себе, что я – модель, что САА защищает мои интересы, что я хорош в постели, что у меня отличные гены, что Виктор рулит, но чем дольше прогуливался, тем больше начинал во всем этом сомневаться. Мимо по палубе прошел молоденький немчик, полностью проигнорировав меня, но он с самого начала не имел особенного отношения к основному сюжету, и все сцены, в которых он участвовал, были вырезаны, причем это ничуть не нарушило связности действия. На палубе рабочие из съемочной группы демонтировали дымовые машины и укладывали их в упаковочные клети.

Европа надвигалась на меня, океан, тускло поблескивая, уплывал за корму, тучи рассеивались, и светлые проплешины в небе становились все обширнее, пока небо вновь не стало ясным. На палубе я стоял, вцепившись в ограждение, считая, сколько времени мною уже потеряно, а картинка сперва стала размытой и нечеткой, но затем объектив навели на резкость, и кто-то, проходя мимо меня, насвистывает «На солнечной стороне улицы», но когда я поворачиваюсь, там, как и следовало ожидать, никого нет. Я опускаю взгляд и начинаю от нечего делать разглядывать свои ботинки – и тут замечаю поблизости маленький кружок конфетти, а рядом – еще один.

3

14

Обычная улица в Ноттинг-Хилле. Один за другим: новый Gap, Starbucks, McDonald’s. Пара – он и она – выходит из фитнес-центра Crunch, в руках у них спортивные сумки от Prada, они слегка возбуждены после тренажеров, они идут мимо запаркованных впритык вдоль тротуара «БМВ», а за спиной у них из открытых дверей центра вырываются звуки песни Pulp «Disco 2000».

Кучка вихрастых узкобедрых тинейджеров в футболках с издевательскими надписями тусуется перед входом в Gap, сравнивая свои покупки; у одного из них в руках роман Ирвина Уэлша в мягкой обложке, они передают друг другу сигареты, и в практически полной тишине отлично слышно, как они язвят по поводу мотоцикла, который с треском появляется из-за поворота, а затем сбавляет скорость перед светофором и тормозит.

Какой-то тип – вылитый Боно – выгуливает черного лабрадора; он тянет собаку, нацелившуюся сожрать объедки, завернутые в упаковочную бумагу с надписью Arch Deluxe, за поводок, пытаясь оттащить ее в сторону.

Мимо двойника Боно проходит бизнесмен – он, морща лоб, изучает на ходу первую страницу Evening Standard, трубка решительно зажата в зубах; двойник Боно проходит тем временем мимо нянечки, одетой в стиле шестидесятых, толкающей навороченную детскую коляску, явно от модного дизайнера, а мимо нянечки проходит пара студентов художественного колледжа, которые едят из одного пакетика цветастые леденцы и рассматривают манекены в витринах магазинов.

Японский турист снимает на видео плакаты, группа девушек выкатывается на улицу из Starbucks, нянечка, одетая в стиле шестидесятых, внезапно остановившись, склоняется над навороченной детской коляской, чтобы проверить, все ли в порядке с младенцем. Мотоциклист по-прежнему ждет зеленого света на перекрестке.

Но тут Pulp сменяются какой-то зловещей композицией Oasis, и я внезапно замечаю, что все люди вокруг почему-то обуты в кроссовки Nike и двигаются они так, словно кто-то запрограммировал их, будто роботов, и теперь координирует их движения, а в руках у них открытые зонтики, потому что небо над Ноттинг-Хиллом – промозгло-серое небо от Dior – готово разразиться дождем (по крайней мере, так им сказали).

Проходит некоторый довольно существенный промежуток времени, а затем случается вот что.

Джейме Филдс выбегает из прохода между домами на обычную улицу в Ноттинг-Хилле, отчаянно размахивая руками, выкрикивая какие-то непонятные предупреждения. Страдальческое выражение на ее лице, покрытом грязными коричневыми разводами, портит всю его красоту (а может, напротив, подчеркивает ее).

Такси, медленно проезжающее по обычной улице в Ноттинг-Хилле, чуть не сбивает Джейме Филдс с ног, а она с криками бросается на машину, колотится в дверцы, и тогда перепуганный водитель поднимает стекла и уносится прочь, обогнув на ходу мотоциклиста, а черный лабрадор лает как бешеный, и студенты отворачиваются от витрины, а нянечка, одетая в стиле шестидесятых, начинает катить коляску в противоположном направлении, налетев при этом на бизнесмена и выбив трубку у него из зубов; раздраженный бизнесмен оборачивается, восклицая: «Какого черта!» – и в этот самый момент дома начинают взрываться.

Первым взлетает на воздух фитнес-центр, за ним через какую-то секунду следует Gap, потом Starbucks рассыпается в мелкую пыль и, наконец, McDonald’s. Каждый из четырех отдельных взрывов порождает гигантскую тучу разъяренного пламени и дыма, которая взмывает к серому небу, и, поскольку взрывные волны от грамотно расположенных бомб направлены в сторону улицы, тела прохожих или мгновенно охватывает пламя, или их подбрасывает в воздух, словно марионеток на веревочках, пока их полет не прерывается столкновением с одной из припаркованных «БМВ», а зонтики, вырванные из рук и поднятые в воздух ударной волной, или сгорают на лету, или же парят, покачиваясь, на фоне серого неба, пока медленно не опустятся на обломки зданий.

Со всех сторон завывают сирены и противоугонные устройства, небо окрашено в оранжевый цвет от последовавших еще двух небольших взрывов, земля подрагивает, спрятанные в укрытиях люди выкрикивают откуда-то распоряжение. И тут наконец наступает тишина, но не более чем на секунд пятнадцать, потому что затем все начинают кричать.

Кучка тинейджеров – сгорели дотла. Бизнесмен – разорвало пополам при взрыве Starbucks.

Японского туриста нигде не видно, но его видеокамера лежит себе целехонька на тротуаре.

Мотоциклист, остановившийся на перекрестке: превратился в обугленный скелет, кости которого сплелись и сплавились с обломками мотоцикла так, что их уж теперь никто не сможет отделить друг от друга.

Нянечка, одетая в стиле шестидесятых, мертва, а навороченная детская коляска выглядит так, словно ее приплющило ударом гигантского кулака.

Черный лабрадор уцелел, но хозяина нигде не видно – только его рука, оторванная в запястье, все еще сжимает поводок, а собака, обезумевшая, вся покрытая кровью и пеплом, мчится к камере, рядом с которой стоит ее дрессировщик.

И посреди улицы в Ноттинг-Хилле ошеломленная Джейме Филдс медленно падает на колени, глядя в серое дождливое небо, а затем виновато опускает голову и сжимается от боли и ужаса, в то время как некий странный ветер уносит в сторону дым, и становятся видны огромные кучи обломков, оторванные человеческие конечности, лосьоны и шампуни из Gap, сотни закопченных пластмассовых чашек из Starbucks, расплавленные членские карточки фитнес-центра Crunch, а также его дымящееся оборудование – шведские лестницы, имитаторы гребли, велотренажер.

На первый взгляд картина разрушений за спиной у Джейме Филдс кажется ужасающей, но проходит совсем немного времени, и улица уже не выглядит особенно сильно пострадавшей – разве что слегка попорченной. Всего лишь два «БМВ» перевернуто – трупы наполовину вывалились наружу из выбитых окон, а кровь рядом с изувеченными телами выглядит неестественно, словно кто-то просто опорожнил на тротуар несколько бочек томатной пасты, не забыв полить ею также оторванные конечности студентов художественного колледжа и манекены, по-прежнему стоящие в изувеченных витринах, – она попросту слишком красная, чтобы быть настоящей. Правда, позже я узна́ю, что этот цвет гораздо ближе к правде, чем мне казалось, когда я стоял на обычной улице в Ноттинг-Хилле.

Если вы посмотрите на Джейме Филдс прямо сейчас, то заметите, что она с облегчением смеется, хотя со всех сторон ее окружают расчлененные тела и оторванные головы, потому что это – раскрашенные муляжи из вспененного каучука, и вскоре реквизиторы соберут их и положат обратно в ящик. Режиссер уже крикнул «Снято!», и кто-то уже укутывает Джейме в одеяло и шепчет ей на ухо что-то утешительное, но Джейме в полном порядке, она кланяется в ответ на аплодисменты, и видно, что в этой сцене, которая разыгралась утром в среду на обычной улице Ноттинг-Хилла, она – самый главный персонаж.

После взрывов стало ветрено, статисты позволяют ассистентам гримеров стирать фальшивую кровь с лиц, вертолет шумно пролетает над площадкой, и актер, очень похожий на Роберта Карлайла, жмет режиссеру руку, и монтировщики разбирают кукол на части, а каскадеры поздравляют друг друга с успехом, вынимая затычки из ушей, а я следую за Джейме Филдс к ее трейлеру, у входа в который ассистент вручает ей мобильный телефон, а Джейме садится на лесенку, ведущую внутрь трейлера, и закуривает сигарету.

Мои непосредственные впечатления: Джейме стала бледнее, чем я ее помню, скулы еще сильнее выделились, глаза такие голубые, что со стороны кажется, будто она носит цветные контактные линзы, волосы по-прежнему светлые, но теперь они подстрижены короче и уложены назад, тело более женственное, шикарные бежевые слаксы обтягивают мускулистые ноги, грудь под простым велюровым топом явно накачана силиконом.

Девушка-гример стирает большим влажным ватным шариком пятна грязи, нарисованные на щеках, подбородке и лбу Джейме, а сама Джейме тем временем пытается болтать по мобильному, поэтому она машет рукой и кричит девушке: «Потом!», но видно, что ей, в сущности, все это совсем не мешает. Гримерша, пытаясь улыбаться, отходит прочь с совершенно убитым видом.

Я становлюсь в позу пассивного наблюдателя, эротично прислонившись к трейлеру напротив трейлера Джейме, так что стоит ей поднять взгляд, и он неизбежно упадет на меня: я улыбаюсь во весь рот, руки скрещены на груди, одет я подчеркнуто небрежно в простой костюм от Prada, вид у меня уверенный, но не наглый. Но когда Джейме наконец и на самом деле поднимает взгляд, раздраженно отгоняя жестом еще одну гримершу, спешащую на помощь первой, она не замечает меня, хоть я стою в каком-то полуметре.

– Ну да, плавали – знаем, – устало шепчет Джейме в трубку, а затем добавляет: – Ага, пока собственными глазами не увидишь, ни за что не поверишь, – а затем: – Не стоит об этом по мобильному, – и в завершение бормочет: – Барбадос, – и тут к ней подхожу я.

Джейме поднимает глаза, резко захлопывает мобильник, даже не попрощавшись со своим собеседником, и встает так поспешно, что чуть не падает с лесенки, ведущей в компактный белый трейлер, на двери которого написано ее имя, причем выражение на ее лице следует понимать как «О господи, сейчас будет сцена, только этого мне и не хватало!».

– Привет, зайка, – начинаю я ласково, протягивая к ней руки, слегка склонив голову набок и улыбаясь мальчишеской улыбкой. – Ну и что за дела?

– Какого черта ты сюда приперся? – рычит Джейме в ответ.

– Но, зайка, послушай…

– Господи боже, как тебя сюда занесло? – Она осматривается по сторонам в явной панике. – Ты что, мать твою так, шутки шутить вздумал?

– Эй, зайка, остынь, – говорю я, подходя к ней поближе, отчего она начинает пятиться вверх по лестнице, хватаясь за перила, чтобы не оступиться.

– Все клево, клево, – повторяю я.

– Нет, все совсем не клево! – выкрикивает она. – Черт побери, ты должен немедленно убраться отсюда!

– Погоди минутку, зайка…

– Ты должен сейчас быть в Нью-Йорке, – шипит она, обрывая меня на полуслове. – Как ты здесь оказался?

Я протягиваю к ней руки, чтобы успокоить ее:

– Зайка, послушай, если ты…

Она бьет меня по рукам и поднимается еще на одну ступеньку выше.

– Не трогай меня. Какого черта ты делал у Аннабель вчера вечером?

– Зайка, стой, подожди…

– Прекрати, – говорит она, испуганно озираясь, не идет ли кто, отчего я тоже гляжу за плечо, а затем снова смотрю на нее. – Я серьезно. Уходи. Нас не должны видеть вместе.

– Слушай, давай обсудим это в твоем трейлере, – ласково предлагаю я. – Хочешь Mentos?

Она снова отталкивает мою руку:

– Немедленно проваливай с площадки, или я позову Бобби, понял?

– Бобби? – переспрашиваю я. – Послушай, зайка…

– Ты должен сейчас быть, мать твою так, в Нью-Йорке, а теперь проваливай отсюда ко всем чертям!

Я поднимаю руки вверх, демонстрируя свои мирные намерения, и отступаю на шаг.

– Эй, все клево, – бормочу я. – Все очень клево, очень клево.

Джейме резко поворачивается ко мне спиной и, перед тем как исчезнуть в трейлере, награждает напоследок ледяным взглядом. Затем хлопает дверью трейлера. Слышен звук поворачивающегося в замке ключа. И наступает тишина.

Запах паленой резины висит повсюду, вызывая у меня приступ кашля, с которым я справляюсь с помощью двух таблеток Mentos, потом стреляю «Силк кат» у еще одной хорошенькой гримерши, которая похожа на Джину Гершон, затем какое-то время трусь по соседству с каким-то народом, не обращающим на меня ни малейшего внимания, после чего направляюсь в сторону Уэстбурн-Гроув, затем сворачиваю на Чепстоу-роуд и останавливаюсь перед очень крутым магазином, называющимся Oguri, после чего засекаю Элвиса Костелло на углу Колвил-роуд, выходящего из общественного туалета в стиле нео-деко, отделанного керамической плиткой бирюзового цвета.

13

Обиженный до глубины души, я пытаюсь продумать новый план игры для того, чтобы покончить с бесцельным брожением по городу. Я перехожу от одного газетного киоска к другому в отчаянных попытках раздобыть New York Post или New York News, чтобы выяснить, в каком направлении развиваются касающиеся меня события на Манхэттене, но не могу найти здесь нигде зарубежных газет, все завалено типичными желтыми британскими листками с кричащими заголовками: «ЛАЙАМ: ЧЕЛОВЕК ЗА МИФОМ», или «ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ БИЖУ ФИЛИПС» (статья, в которой мое имя может упоминаться, а может и нет – день на день не приходится), или «ОБЪЕМ ПРОДАЖ ШАМПАНСКОГО СТРЕМИТЕЛЬНО РАСТЕТ: „ВЕСЕЛЫЙ ЛОНДОН“ УЧИТСЯ ВЕСЕЛИТЬСЯ». Выпив большую чашку вполне сносного холодного латте без кофеина в одном из десятков Starbucks, выстроившихся вдоль лондонских улиц, я захожу в Tower Records и покупаю кассеты для моего плеера (Фиона Эппл, Томас Рибьеро, Tiger, Sparklehorse, саундтрек к фильму «Мандела»), а затем выхожу наружу и оказываюсь в потоке ребят на роликовых коньках, которые мчатся по улице, направляясь к паркам.

Регбисты и в целом прикид регбиста в топе, также в топе цветастые шейные платки, лоскутная одежда в неохиппистском духе и выбритые налысо головы; из-за Лайама и Ноэля Галлахеров бороды, как я замечаю, пользуются гораздо большим успехом, чем в прошлый раз, когда я был здесь, из-за чего я все время рассеянно ощупываю свое лицо, которое кажется мне слишком голым и незащищенным, и я настолько забываюсь, что на Бонд-стрит чуть не наступаю на двух щенков пекинеса, которых выгуливает налысо обритый бородатый регбист в неохиппистском прикиде. Я думаю, не позвонить ли мне Тамаре, светской тусовщице, с которой у меня было небольшое приключение, когда она приезжала в Штаты, но вместо этого продолжаю обсуждать сам с собой, как бы мне изложить в наиболее выгодном для меня свете ситуацию с Джейме Филдс в том случае, если позвонит Ф. Фред Палакон. Надвигающаяся гроза ерошит мне прическу, и я заскакиваю в магазин Paul Smith на Бонд-стрит, где покупаю офигенный плащ стального цвета. Песня Everything But The Girl «Missing» доносится отовсюду, время от времени перемежаемая порциями зажигательного хауса с небольшой щепоткой бековского «Where It’s At».

За мною по пятам все время идет парень в темных очках с большими загибающимися стеклами, которому следовало бы играть в какой-нибудь мыльной опере: мужественный, с чеканным профилем и густой копной черных волос; он напоминает Кристиана Бэйла, только больше в духе шестидесятых, подозрительно фатоватый и одетый в фирменное длинное черное пальто, которое ему совершенно не идет и кажется слепленным из пластилина.

Сожаление: и зачем только я отказался сниматься в той рекламе шотландского виски!

Взять на заметку: карандаш для глаз в этом сезоне смотрится на мужчинах очень круто.

Я захожу в Masako и забиваюсь в обитую бархатом кабинку на задах, где ковыряюсь в суши, отдающем на вкус ветчиной, а парень, похожий на Кристиана Бейла, сидит за столиком на четверых у самого входа в пустынный ресторан, с тенью улыбки на лице, и на пустом стуле рядом с ним лежит видеокамера, а из динамиков под потолком звучит какая-то мрачноватая музыка, не способная никому поднять настроение.

Когда я приближаюсь к нему с бутылкой San Pelegrino в руке, он как раз расплачивается по счету и делает последний глоток холодного саке, надменно улыбаясь мне.

– Хотите взять у меня автограф? Я угадал? – спрашиваю я, а затем внезапно начинаю говорить детским плаксивым голосом: – Перестаньте ходить повсюду за мной. Оставьте меня в покое, мать вашу так! Договорились? – Повисает молчание; он встает, и я сторонюсь, пропуская его. – Если вы не перестанете, я вылью эту бутылку San Pelegrino на вашу голову – ясно?

Он ничего не говорит, но весь его вид, кажется, заявляет «Ну и что?».

Я смотрю, как он уверенной походкой выходит наружу, где его поджидает приземистый джип синего цвета с тонированными стеклами, так что мне не удается разглядеть лицо водителя. На улице я обращаю внимание на то, как много развелось за последнее время ресторанов техасско-мексиканской кухни, на царящее повсюду постапокалиптическое настроение, на мою собственную псевдореальность, а затем направляюсь в Four Seasons, где все, что мне хочется сделать, – это как можно быстрее снять с себя рубашку.

12

У входа в Four Seasons неизбывные папарацци стреляют друг у друга сигареты, праздно рассматривают меня, в то время как я роюсь по карманам в поисках ключей от моего номера, а они ждут, когда к дверям подкатит таун-кар или лимузин, чтобы высадить потенциальную жертву, в число которых я сегодня не вхожу. Рэйф Файнс пожимает руку двадцатилетнему кинопродюсеру, которого, я просто уверен, трахал кое-кто из моих знакомых, а Габриэль Бирн разговаривает по мобильнику, одновременно давая интервью журналу People и отхлебывая чай из большой кружки. Другими словами: всё как всегда, все идет как обычно. Единственный пробел в картине: никаких вестей от Ф. Фреда Палакона, что почему-то вовсе не приносит мне того облегчения, которого я ожидал. Я открываю дверь в мой люкс, врубаю MTV, и по щелчку телепульта Everything But The Girl заполняют комнату, в которой стоит арктический холод. У меня зуб на зуб не попадает, когда я сдвигаю в сторону кучу модных японских журналов, рассыпанных по кровати, а затем падаю сверху и натягиваю на себя покрывало, не забыв заказать в гостиничной кухне протеиновый коктейль и спросить, в котором часу закрывается тренажерный зал.

Внезапно я замечаю, что в комнате, кроме меня, еще кто-то есть, и резко оборачиваюсь.

Это Джейме Филдс: она сидит, свесив ноги с вращающегося кресла, обтянутого тканью в цветочек, на ней – ультрамодный топ-лиф от Prada, черные блестящие брючки в стиле диско, черные туфли на шпильках, темные очки Armani, а лицо больше похоже на маску, но после первоначального шока я подмечаю на нем нечто вроде виноватого выражения, которое становится еще более заметным после того, как она снимает очки, а на ногтях у нее кричаще-красный лак.

Джейме замечает, что мои глаза прикованы к ее ногтям, и говорит со вздохом, закуривая сигарету:

– Я знаю, это выглядит ужасно, но так нужно для роли.

– Для которой? – спрашиваю я.

Она пожимает плечами, выдыхая дым:

– Для обеих?

– Как ты сюда вошла? – спрашиваю я.

– Я прекрасно знакома кое с кем из гостиничного руководства, – отвечает она небрежно. – Они меня знают. И позволяют мне делать все, что я хочу. У меня здесь своего рода льготы. Этого достаточно?

Я выдерживаю паузу перед тем, как поинтересоваться:

– Ты не будешь больше психовать?

– Нет. Извини меня, пожалуйста, за все.

Мы снова замолкаем.

– А в чем тогда было дело?

– О, – тихо говорит она, – я просто приняла тебя за другого. Забудем об этом, ладно?

– Ты приняла меня за другого? – изумляюсь я. – Зайка, мне больно это слышать.

– Понимаю. – Джейме шарит в дамской кожаной сумочке от Gucci и достает маленькую коробку в подарочной упаковке. – Я подумала, это облегчит твои страдания.

Я протягиваю руку и нерешительно беру коробочку:

– Что это такое?

– Сигары. Monte Christo, – говорит она, вставая и потягиваясь. – Ну, то есть я решила, что ты по-прежнему такой же модник, как и прежде, и тебе это должно понравиться.

Она затягивается сигаретой, кривится и гасит окурок в пепельнице.

– Не думаю, чтобы время тебя так уж сильно изменило.

Затем она принимается расхаживать по номеру, не особенно впечатленная, но и не разочарованная, скорее любопытствующе-безразличная, трогая шторы, изучая принадлежащие мне изящные безделушки, валяющиеся на столе.

Внезапно звонит телефон. Когда я снимаю трубку, никто мне не отвечает. Я медленно кладу трубку.

– Уже не первый раз, – бормочу я.

Джейме продолжает расхаживать по комнате, проводит рукой под крышкой стола, изучает одну лампу, затем другую, открывает шифоньер, заглядывает в угол за телевизором – на экране Бек едет верхом на осле, а кто-то из Spice Girls раскручивает в воздухе лассо, – затем она берет в руки пульт дистанционного управления и чуть было не начинает разбирать его, когда я прерываю затянувшееся молчание:

– Зайка, может, ты все-таки присядешь?

– Я весь день провела на привязи. – Она потягивается и принимает слегка небрежную позу. – Не могу без движения.

– Эээ, зайка, – начинаю я, смущаясь, – как тебе удалось меня найти?

– Ну и ну! – говорит она, обернувшись. – Это как тебе удалось меня найти?

Пауза.

– Нет, ты расскажи первой.

– Я попросила моего ассистента обзвонить все места, где ты бы мог остановиться. – Она вздыхает и продолжает: – Connaught, Stafford, Claridge, Dorchester, Berkeley, Halcyon, ну и затем – Four Seasons.

Длительная пауза, во время которой я изумленно взираю на Джейме.

– Что с тобой? – спрашивает она. – Почему ты так на меня смотришь?

– Мать твою, a Hampel? Почему ты не проверила гребаный Hampel? Боже мой, зайка, я от тебя такого не ждал!

Улыбка мелькает у нее на губах, но сразу же исчезает, когда до нее что-то доходит, и она со стоном плюхается обратно в вертящееся кресло.

– Не заставляй меня опять надевать темные очки, Виктор! – предупреждает она.

Телефон звонит снова. Я вздыхаю, протягиваю руку к тумбочке, снимаю трубку, слушаю. Молчание, затем серия каких-то нерегулярных попискиваний, два щелчка, треск статического электричества, еще одно попискивание, затем тишина. Я перевожу взгляд на Джейме во вращающемся кресле, которая задумчиво вертит в руках темные очки, перекинув ноги через подлокотник, и медленно кладу трубку.

– Я спрашивала номер комнаты Виктора Джонсона, но затем вспомнила или прочла где-то, что ты сменил фамилию. И теперь ты Виктор Вард. – Помедлив, она игриво улыбается и спрашивает: – Зачем?

– Ряд экспертных комитетов одновременно пришел к заключению, что с точки зрения пиара подобный шаг резко подтолкнет мою карьеру. – Я пожимаю плечами. – И действительно, я стал почти знаменит.

– Ты стал почти знаменит по недоразумению, – поправляет она.

– Но благодаря этому недоразумению я далеко продвинулся.

– Хороший костюм немало этому способствовал.

– Не только – не стоит забывать и о невероятной крутизне того, кто его носил.

– И все-таки мне почему-то кажется, что сменить фамилию тебя заставил отец. – И она снова игриво мне улыбается. – А? Правда, инициатива исходила от папочки?

– Я не хотел бы говорить о моем отце…

– Господи, да какое мне дело! – Она встает, затем вновь падает в кресло, постоянно при этом вздыхая. – Послушай, я пришла сюда всего лишь для того, чтобы попросить у тебя прощения за то, что тогда психанула, и типа пожелать тебе приятно провести время в Лондоне и все такое, и надеюсь, что мы снова увидимся лет так через восемь.

– Похоже, ты снова собираешься психануть? – спрашиваю я, старательно изображая крутого парня и незаметно подвигаясь к ней поближе.

– Я обещаю, эээ, исправиться.

– Это не может не радовать.

Пауза.

– Все зависит от того, что тебя радует, – говорит она.

– Что за дела, зайка? – спрашиваю я, изображая крайнее утомление. – Что ты делаешь? Куда тебя несет?

– Сегодня был последний съемочный день, – говорит она. – Интерьеры мы отсняли в Пайнвуде на прошлой неделе. Так что я свободна как птица в полете.

– Ну что ж, тогда мне страшно повезло, что я тебя поймал.

– Ты меня поймал? – переспрашивает она раздраженно и слегка напряженно. – И даже если и поймал, то с чего ты взял, что тебе повезло, Виктор?

Внезапно звонит ее мобильник. Она достает откуда-то еще одну сумочку – Lulu Guinness, которую я почему-то не заметил прежде, – и отвечает на звонок. Глядя мне прямо в глаза, она говорит:

– Да?.. Отлично… Нет, я в Four Seasons… Это что, новое какое-то модное словечко?.. Давай посмотрим, что скажут остальные… Да… Звучит заманчиво… Хорошо… До скорого.

Она выключает телефон и без всякого выражения смотрит на меня.

– Кто это был? – спрашиваю я.

Я дрожу от холода, изо рта у меня клубами вырывается пар.

– Ты его не знаешь, – отвечает она, а затем еле слышно прибавляет: – Пока.

Я лежу на боку, изящно разбросав руки по покрывалу в цветочек, стараясь время от времени шевелить ими так, чтобы привлечь к себе внимание, к тому же у меня словно случайно выбилась рубашка, и я то и дело чередую «робкие» взгляды с соблазнительными улыбками. Джейме смотрит на меня как-то не по-доброму. Когда же я перестаю заигрывать с ней, она снова расслабляется, потягивается и зевает.

– Мне просто необходимо чем-нибудь подкрепиться.

– Зайка, так ты проголодалась?

– Не то слово!

– Знакомая картина, – восклицаю я, расплываясь в псевдошаловливой улыбке, и спрашиваю глубоким, проникновенным голосом: – Как насчет того, чтобы заказать ужин в номер?

Она стоит посреди комнаты, что-то выискивая, снова смотрит на телевизор, затем тщательно осматривает потолок. Наконец она бормочет:

– Давай-ка пойдем куда-нибудь отсюда.

– Куда?

– Куда-нибудь, где можно поужинать.

– Прямо сейчас? Но еще только пять, – восклицаю я. – Разве в это время что-нибудь открыто?

– Я знаю одно местечко, – говорит она тихо.

Что-то на потолке в самом углу привлекает ее внимание, и она подходит поближе, протягивает руку, а затем – словно осознав что-то – останавливается. Потом оборачивается, пытается выдавить из себя улыбку, но, судя по всему, ей это не удается: что-то в этой комнате ее постоянно беспокоит.

– Зайка, это всего лишь декорации, – говорю я. – Забудь о них.

11

Хотя ресторан закрыт до шести, Джейме по дороге к Арлингтон-Сквер делает из такси загадочный телефонный звонок, и нас впускают в Le Caprice в пять тридцать.

– Я собиралась поужинать с Амандой Харлек, но, похоже, у меня возник гораздо более, эээ, интересный вариант, – говорит она, запихивая мобильник обратно в сумочку.

– И это я, – подхватываю я. – Привет из прошлого.