Текст книги "Гламорама"

После того как мобильник Бобби звонит и Бобби исчезает из комнаты, старательно пыхая сигарой, зажатой в той же руке, что и телефон, и прикрывая свободной рукой второе ухо, чтобы заглушить шум толпы, Джейме подходит ко мне.

– Похоже, он и вправду в парикмахерском раю, – говорит мне Джейме, показывая на Доминика Сиро.

У Джейме – удивительно гибкая фигурка в этой тинейджерской юбочке и туфельках за 1500 долларов, и она жует какое-то итальянское печенье.

– Ты выглядишь сегодня просто великолепно, – говорит она.

– Чем лучше выглядишь, – бормочу я, – тем больше видишь.

– Я запомню.

– Неправда. Но сегодня вечером я предпочитаю тебе верить.

– Я серьезно. – Она отгоняет рукой муху от лица. – У тебя очень элегантный вид. У тебя есть шарм.

– Что тебе от меня нужно? – спрашиваю я, внезапно испытывая к ней омерзение.

На заднем плане появляется спешно вернувшийся в комнату Бобби. Он мрачно обменивается рукопожатием с хозяйкой вечера, которая восторженно кивает в ответ на каждую ложь, которую он ей впаривает, а хозяйка уже слегка расстроена тем, что люди танцуют в коридоре, но она старается держаться невозмутимо, а потом Бобби замечает Джейме и начинает двигаться через толпу прямо к нам, хотя здесь полно других людей, с которыми ему надо поздороваться и поболтать.

– Ответ на этот вопрос не так-то прост, – говорит Джейме ледяным голосом.

– Тебе известно, сколько людей погибло вчера в Ritz? – спрашиваю я.

– Я не считала, – говорит она, а затем добавляет: – Не будь таким старомодным.

– Это был Бертран, – говорит Бобби, не обращаясь ни кому в частности. – Мне пора сваливать.

– У тебя перепуганный вид, – неторопливо отвечает Джейме. – Что стряслось?

– Расскажу позже, когда вернемся домой, – говорит он, берет у нее из рук бокал с шампанским и отпивает половину.

– Почему ты уходишь, Бобби? – спрашивает Джейме, тщательно выбирая слова. – Куда ты собрался?

– Знаешь, я живу гораздо более интенсивной светской жизнью, чем ты, – торопливо бросает Бобби.

– Ты скотина, – улыбается Джейме. – Дубина неотесанная.

– Останься на ужин, – говорит Бобби, глядя на часы. – Затем возвращайся домой. Я приду туда к одиннадцати.

Затем Бобби целует Джейме взасос и пытается сохранять непринужденный вид, но что-то пошло наперекосяк, и он с трудом сдерживает панику. Я пытаюсь не встречаться с ним взглядом. Он это замечает.

– Хватит на меня таращиться, – говорит он раздражительно. – Я вернусь домой к одиннадцати. Может быть, и раньше.

По пути к выходу Бобби задерживается рядом с Тамми, которая покачивается из стороны в сторону, восторженно слушая драгдилера по кличке Кайзер, и Бобби через всю комнату говорит Джейме одними губами: «Присматривай за ней!» Джейме кивает.

– Ну что, Бобби ушел? – спрашивает Джейме.

– Ты выглядишь сегодня просто великолепно, – цежу я, испепеляя ее взглядом. – Тебе известно, сколько людей погибло вчера в Ritz?

– Виктор, прошу тебя, – говорит она – очевидно, искренне, одновременно пытаясь улыбнуться, на тот случай, если кто-нибудь за нами следит.

Но французская съемочная группа вьется вокруг кучки явившихся на похороны, которые смеются в углу гостиной, больше похожей на склеп. В баре гудят блендеры, в камине пылает огонь, гости отвечают на звонки мобильных телефонов.

– А еще вчера вечером они убили сына французского премьера, – говорю я спокойно, чтобы произвести наибольший эффект. – Отпилили ему ногу, я сам видел. Как ты можешь после этого носить это платье? – спрашиваю я, и мое лицо перекошено от отвращения.

– Просто скажи мне – ушел Бобби или нет? – спрашивает она.

– Да, – отвечаю я презрительно. – Он ушел.

И тут она явно успокаивается.

– Мне нужно тебе кое-что сказать, Виктор, – говорит она, сперва заглянув мне за плечо, а затем посмотрев по сторонам.

– Что? – спрашиваю я. – Что ты уже взрослая?

– Нет, не это, – терпеливо отвечает она. – Мы с тобой не можем больше встречаться.

– Да неужели? – восклицаю я, тоже оглядываясь по сторонам. – Интересно почему?

– Это слишком опасно.

– Да неужто? – ухмыляюсь я. – Какая банальная фраза!

– Я серьезно.

– Я не хочу больше с тобой разговаривать.

– Похоже, все вышло из-под контроля, – говорит Джейме.

Я начинаю неудержимо хихикать, пока внезапный приступ страха не наполняет мои глаза слезами и не заставляет меня скривиться.

– И… и больше ничего? – Я кашляю, вытираю глаза, шмыгаю носом. – Вот так вот… взяло и вышло из-под контроля?

Мой голос звучит визгливо, как у девчонки.

– Виктор…

– Ты играешь не по правилам, – говорю я, чувствуя комок в груди. – Ты отклоняешься от сценария.

– Никаких правил не существует, Виктор, – говорит она. – Какие еще правила? Чушь собачья.

Она выдерживает паузу и снова повторяет:

– Это слишком опасно.

– Похоже, мы так и не сдвинулись с мертвой точки, – говорю я. – Разговор двух глухих.

– По-моему, тебе уже следовало понять, кто такой Бобби, – говорит она. – Теперь ведь тебе намного легче, верно? Намного легче оценить масштаб угрозы, да?

Длительное молчание.

– Пожалуй, – говорю я, не глядя на нее.

– Но я буду стараться не упустить тебя из виду.

– Ага, – говорю я. – Звучит утешительно.

– Также держись подальше от Бертрана Риплэ.

– Почему? – спрашиваю я, почти ее не слушая.

– Он тебя ненавидит.

– То-то я удивлялся, чего это он все время на меня рычит.

– Я серьезно, – говорит она, почти что умоляя меня. – Он все еще зол на тебя, – говорит она, пытаясь одновременно улыбнуться кому-то и помахать рукой. – С самого Кэмдена.

– Но почему? – спрашиваю я, испытывая странную смесь страха и раздражения.

– Он был влюблен в Лорен Хайнд, – говорит она. – И считает, что ты поступил с ней как последнее дерьмо. – Пауза. – Это для протокола. – Еще одна пауза. – Так что будь осторожен.

– Это что, шутка, или у них, у французов, так принято?

– Просто держись от него подальше, – предупреждает она. – Не провоцируй его.

– Откуда ты это знаешь?

– Мы же… не в одиночках сидим. – И она пожимает плечами.

Пауза.

– Велика ли вероятность остаться в живых? – спрашиваю я.

– Если ты будешь держаться от него подальше?

Я киваю головой.

Крошечная слезинка начинает катиться по ее щеке, но тут же исчезает, словно передумав, а она тем временем пытается улыбнуться.

– Не особенно, – шепчет она.

Наконец я заявляю:

– Я ухожу.

– Виктор, – останавливает меня Джейме, когда я начинаю поворачиваться.

– Ну что? – стону. – Я устал. Я ухожу.

– Виктор, погоди, – говорит она.

Я стою.

– В компьютере, – говорит она почти беззвучно. – В компьютере. У нас дома. Там есть файл.

Умолкнув, она кивает проходящему мимо гостю.

– Он называется «Wings», – добавляет она.

Пауза.

Поворачиваясь в сторону, она говорит:

– Ты должен посмотреть его.

– Зачем? – спрашиваю я. – Мне уже на все наплевать.

– Виктор, – начинает она снова. – Я… я думаю… я знаю, что девушка, с которой ты встретился на «Куин-Элизабет-два»… – Джейме сглатывает, не зная, в какую сторону ей отвернуться, пытается взять себя в руки, но ей это не удается. – Девушка, которая исчезла там, на «Куин-Элизабет-два»…

Я продолжаю тупо смотреть на нее.

Заметив мою реакцию – мой ненавидящий взгляд, – она мотает головой и говорит себе под нос:

– Ладно, забудь об этом.

– Я ухожу, – говорю я и направляюсь к выходу, и тут с потолка начинает сыпаться целый дождь из конфетти.

Из-за того что квартира освещена для съемок, статистам приходится внимательно смотреть под ноги, чтобы не споткнуться о провод или о рельсы, проложенные прямо посреди гостиной, по которым ездит камера, и в коридоре первый ассистент режиссера дает мне листок с расписанием завтрашних съемок, а Рассел – двойник Кристиана Бейла – в круглых солнцезащитных очках, с косяком в руке, сравнивает размеры туфель с Дермотом Малруни, но тут я понимаю, что на самом деле каждый из них говорит по своему мобильному телефону, а вовсе не друг с другом, и тут Рассел делает вид, что узнает меня, и «пьяно» кричит:

– Привет, Виктор!

Я изображаю улыбку. Протягиваю ему руку.

– Слушай, кончай, чувак! – говорит он, отстраняя ее. – Мы с тобой уже черт знает сколько месяцев не виделись.

Он крепко обнимает меня и при этом незаметно что-то засовывает в карман моего пиджака.

– Ну что, как вечеринка? – спрашивает он, отступая и протягивая мне косяк.

Я мотаю головой.

– Да клево все, очень круто – говорю я, прикусив губу. – Только холодно слишком. Ну, до скорого!

И с этими словами поворачиваюсь, чтобы уйти.

– Класс! – говорит Рассел, хлопая меня по спине, и возвращается к разговору по мобильнику, а Дермот Малруни тем временем открывает бутылку шампанского, зажатую у него между коленей.

В такси, по дороге в тот самый дом то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане, я нахожу в кармане карточку с телефоном Рассела.

В ней написано время. И число – это завтра. Адрес. Угол, на котором я должен остановиться. Куда мне после этого идти. Как мне себя вести. Все это – так мелко, что я щурюсь, читая, в полутемном такси, пока меня не начинает подташнивать от напряжения. Я прислоняю голову к стеклу. Такси объезжает место какой-то мелкой аварии, проезжает мимо полицейских с автоматами, хладнокровно патрулирующих улицы. У меня болит спина. Я начинаю нетерпеливо стирать грим с лица коктейльной салфеткой.

Заплатив таксисту, я захожу в дом.

Набираю код, отключающий сигнализацию. Дверь со щелчком открывается.

Я бреду, спотыкаясь, через двор.

Гостиная пуста – повсюду только мебель, сдвинутая утром с места французской съемочной группой.

Не снимая пальто, подхожу к компьютеру. Он уже включен. Я нажимаю на клавишу. Ввожу команду.

Набираю слово WINGS.

Пауза. Экран вспыхивает. Возникает надпись WINGS ASSGN#3764.

Начинает появляться текст. Разворачивается какая-то диаграмма.

15 НОЯ

BAND ON THE RUN

А под этим: 1985

И затем: 511

Я перехожу на следующую страницу. На экране появляется карта: автострада, направление проезда. Дорога ведет к аэропорту имени Шарля де Голля. Ниже появляется логотип Trans World Airlines.

TWA

И больше ничего.

Я отправляю файл на печать. Всего две страницы.

Ничего не происходит. Я задыхаюсь от избытка адреналина. Затем слышу один за другим четыре коротких звуковых сигнала.

Кто-то входит во двор.

Тут я соображаю, что принтер не включен. Когда я включаю его, он тихо щелкает, а затем начинает гудеть.

Нажимаю еще на одну кнопку; экран мигает.

Голоса снаружи. Бобби, Бентли.

Первая страница файла WINGS медленно вылезает из принтера.

У входной двери звенят ключами.

Вторая страница файла WINGS следует за первой, слегка наползая на нее.

В холле открывается дверь: шаги, голоса.

Я вынимаю две страницы из принтера, запихиваю их в карман пиджака, выключаю компьютер и принтер. Бросаюсь в кресло.

Но тут до меня доходит, что, когда я вошел, компьютер был включен.

Я кидаюсь к компьютеру, включаю его обратно и снова бросаюсь в кресло.

Бобби и Бентли заходят в гостиную, сопровождаемые членами французской съемочной группы, включая режиссера и оператора.

Положив голову на колени, я тяжело дышу.

Голос – я не уверен чей – спрашивает:

– Что ты здесь делаешь?

Я ничего не отвечаю. В гостиной холодно, как зимой.

– Мне плохо, – говорю я, поднимаю голову и морщусь от света. – Я нехорошо себя чувствую. – Молчу. – Ксанакс кончился.

Бентли смотрит на Бобби, а затем, подойдя ко мне, бормочет без всякого интереса:

– Херово.

Бобби смотрит на режиссера, который изучает меня с таким видом, словно вот-вот примет какое-то решение. Наконец режиссер кивает Бобби – это знак начать съемки сцены.

Бобби пожимает плечами, падает на диван, развязывает галстук, затем снимает пиджак. На плече его белой рубашки от Comme des Garçons несколько пятен крови. Бобби вздыхает.

Появляется Бентли и протягивает Бобби стакан с выпивкой.

– Что случилось? – спрашиваю я, почти не слыша собственного голоса. – Почему вы ушли с вечеринки?

– Несчастный случай, – говорит Бобби. – Совершенно непредвиденный.

Он отпивает из стакана.

– Что такое? – спрашиваю я.

– Брюс Райнбек погиб, – говорит Бобби, стараясь не глядеть на меня, а затем недрогнувшей рукой еще раз подносит стакан ко рту.

Бобби не ждет, пока я спрошу у него, как это случилось, – впрочем, я и не собирался спрашивать.

– Он пытался извлечь взрыватель из бомбы в квартире на Бетюнской набережной, – вздыхает Бобби, не вдаваясь в детали. – Уж не знаю зачем.

Я сижу на своем месте настолько долго, насколько это возможно без того, чтобы сойти с ума, но когда режиссер делает мне знак подняться, шатко встаю на ноги.

– Я… пойду, пожалуй, посплю, – говорю я, а затем, ткнув пальцем вверх, добавляю: – На втором этаже.

Бобби ничего не говорит, просто безразлично смотрит на меня.

– Я… я ужасно вымотан, – говорю я, трогаясь с места. – Вот-вот с ног свалюсь.

– Виктор, – внезапно зовет меня Бобби.

– Да? – Я останавливаюсь, чувствуя, что все мое тело покрыто холодным потом, а желудок до краев заполнен кислотой. – Да? – снова спрашиваю я.

– Что у тебя торчит из кармана?

Он показывает на мой пиджак.

Я невинно гляжу в указанном направлении.

– О чем ты?

Бобби встает с дивана и подходит ко мне так быстро, что чуть не сбивает меня с ног. Одним движением он выхватывает заинтересовавшую его бумажку из моего кармана.

Он рассматривает ее, переворачивает, а затем вновь глядит на меня.

Протягивает мне бумажку, скривив рот, и пот блестит у него на висках, на переносице и во впадинах под глазами. Жуткая улыбка во весь рот.

Я беру лист бумаги у него из рук, у меня мокрые ладони и руки трясутся.

– Что это? – спрашиваю я.

– Иди спать, – говорит он, отворачиваясь.

Я смотрю на листок.

Это расписание съемок на завтра, которое первый ассистент режиссера сунул мне, когда я выходил с вечеринки на улице Поля Валери.

– Жаль Брюса, – говорю я неуверенно, потому что мне его совсем не жаль.

Я на втором этаже, замерзаю в постели, закрывшись на замок. Я сожрал ксанакс, однако сон так и не идет. Раз десять я начинаю мастурбировать, но тут же останавливаюсь, осознав всю бессмысленность этого занятия. Я пытаюсь не прислушиваться к крикам, которые раздаются снизу, и надеваю наушники, но кто-то из французской съемочной группы засунул в мой плеер кассету, на которой в течение девяноста минут Дэвид Боуи поет «Heroes» снова и снова, бесконечным кольцом – еще одно, не лишенное логики преступление. Я начинаю считать те смерти, в которых не виноват: почтовые марки с токсином в клеевом слое, книга со страницами, пропитанными ядом, что убивает буквально за пару часов, костюмы от Armani, настолько насыщенные отравой, что жертва впитывает к концу вечера через кожу достаточно, чтобы умереть.

В 23:00 Тамми наконец впархивает в гостиную с букетом белых лилий в руках, а руки у нее все в болячках, большинство которых размещается на локтевом сгибе. Следом появляется Джейме. Я читал эту сцену, так что более-менее представляю ее. Когда Джейме сообщают о смерти Брюса, она просто говорит: «Ясно» (но Джейме-то знала, что произойдет с Брюсом Райнбеком, она знала это еще в Лондоне, она знала это, когда мы приехали в Париж, она знала это в первый же день, когда играла в теннис с Брюсом, она знала это всегда).

Когда это говорят Тамми, она вяло смотрит на Бобби, не в силах поверить. Джейме, следуя сценарию, берет лилии из ее рук, и тогда Тамми расслабляется и говорит Бобби шепотом: «Лжец!», а затем она шепчет: «Лжец!» – еще раз, и на лице Бобби появляется слабая улыбка, а французский оператор стоит у него за спиной, чтобы зафиксировать реакцию Тамми, и тут у нее все внутри опускается, и она начинает кричать и выть, не останавливаясь ни на секунду, и ей уже глубоко наплевать, зачем в ее жизни появился Бобби, зачем он велит ей идти спать, зачем он требует от нее, чтобы она немедленно забыла Брюса Райнбека, зачем он рассказывает ей, что Брюс убил сына французского премьера, зачем ей объясняют, что ей следует радоваться, что с ней ничего не случилось, в то время как Бентли (клянусь богом!) принимается нарезать салат.

19

Озабоченность последствиями смерти Брюса еще некоторое время нарушает спокойное течение жизни в том самом доме то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане, и, поскольку у меня нет никаких поручений и все слишком заняты, чтобы обращать на меня внимание, я незаметно сваливаю. Идут бесконечные разговоры об изменении названия, сокращении бюджета, аренде восьмидесятифутового крана, переносе сроков премьеры, о вспыльчивом продюсере из Лос-Анджелеса, негодующем насчет переписывания сценария. Перед уходом я снимаюсь в сцене, где показана реакция Тамми на наш рассказ о смерти Брюса (мотоциклетная авария, грузовик с полным кузовом арбузов, Афины, не вписался в поворот), но поскольку она не в состоянии даже складывать слова в предложения, а тем более играть на жестах, мои реплики снимаются в холле, а за Тамми реплики подает ассистент режиссера, который делает это гораздо убедительнее, чем сама Тамми (Тамми мы вставим в эту сцену позднее, при монтаже). Для финального кадра мы надеваем на голову ассистента парик, после чего гигантским «панафлексом» снимаем наезд на мое «печальное, но полное оптимизма» лицо во время прощального объятия с Тамми.

Джейме, сидя за компьютером в гостиной, то ли делает вид, что не замечает меня, то ли действительно не обращает внимания на мое присутствие – машинально просматривает диаграммы, рассортировывает электронную почту, – в то время как я пытаюсь незаметно прошмыгнуть мимо нее.

На улице пасмурно, небо в серых тучах.

Жилой дом на Бетюнской набережной.

Я сворачиваю возле Пон-де-Сюлли.

Черный «ситроен» припаркован у края тротуара на рю Сен-Луиан-Лиль, и, завидев машину, я убыстряю шаг.

Рассел отвозит нас в жилой дом на авеню Вердье в районе Монтруж.

У меня при себе автоматический пистолет «вальтер» двадцать пятого калибра.

У меня в кармане черного кожаного пиджака от Prada – распечатки файла WINGS.

Я глотаю таблетку ксанакса, она застревает у меня в горле, и зажевываю ее Mentos, чтобы избавиться от противного вкуса во рту.

Я пробегаю вслед за Расселом три лестничных пролета.

На четвертом этаже – квартира, совершенно пустая, если не считать шести раскладных белых стульев. Стены покрашены в малиновый и черный цвета, а на полу громоздятся составленные в пирамиды картонные упаковочные коробки. Маленький телевизор, подключенный к видеомагнитофону, стоит на деревянном дощатом ящике. Темноту местами разгоняют отдельные горящие лампочки. Стоит такой холод, что пол покрыт тонким скользким слоем льда.

Ф. Фред Палакон сидит на одном из белых раскладных стульев рядом с двумя своими коллегами, которых мне представляют как Дэвида Кратера и Лоуренса Дельту, – оба одеты в черные костюмы, и оба несколько старше меня. Прикуриваются сигареты, открываются папки. Появляется кофе от Starbucks, делаются первые глотки.

Я сажусь напротив на раскладной белый стул и только тут замечаю: в дальнем темном углу, рядом с окном, занавешенным шторой из бархата в рубчик, еще на одном раскладном белом стуле сидит японец. Он явно старше всех остальных присутствующих – не такой подтянутый, более апатичный, – но трудно понять насколько старше. Он сидит в тени, не сводя глаз с меня.

Рассел остается на ногах: он прохаживается по комнате, негромко беседуя с кем-то по мобильнику. Наконец он выключает телефон и наклоняется к Палакону, чтобы прошептать тому на ухо какую-то неприятную новость.

– Ты уверен? – спрашивает Палакон.

Рассел прикрывает глаза и, вздохнув, кивает.

– Ладно, – говорит Палакон. – Тогда у нас осталось совсем мало времени.

Рассел проходит мимо и становится у меня за спиной возле двери, а я оборачиваюсь, дабы убедиться в том, что он по-прежнему здесь.

– Спасибо, что пришли, мистер Вард, – говорит Палакон. – Вы в точности следовали нашим указаниям.

– Не стоит… благодарности.

– Придется быть краткими, – говорит Палакон. – У нас сегодня в распоряжении совсем мало времени. Во-первых, хотел представить вам моих коллег, – Палакон кивает на Дельту и Кратера, – и провести предварительную встречу. Нам нужно, чтобы вы просто подтвердили ряд фактов. Посмотрели вместе с нами кое-какие фотографии, не более того.

– Подождите. Так что, проблема, так сказать, решена? – спрашиваю я, чувствуя, как пискляво звучит мой голос.

– Ну, не совсем… – спотыкается Палакон. – Два дня назад вашу информацию довели до сведения Дэвида и Лоуренса, и с этого момента мы начали обдумывать, как извлечь вас из этого… – Палакон умолкает в поисках нужного слова; я терпеливо жду. – Из этой ситуации, – находится он.

– Круто, круто, – говорю я нервно, решив сперва закинуть ногу на ногу, но тут же передумав. – Просто подтвердить ряд фактов? Круто. Посмотреть фотографии. Отлично! Это круто. Это я могу.

Повисает пауза.

– Эээ, мистер Вард, – осторожно начинает Палакон.

– Да, что?

– Не могли бы вы, – Палакон прочищает горло, – не могли бы вы снять темные очки?

Следует долгая пауза, после которой до меня наконец доходит, о чем меня просят.

– Ах да, конечно!

– Мистер Вард, – начинает Палакон, – как долго вы живете в том самом доме?

– Я… я не знаю, – говорю я, пытаясь вспомнить. – С момента приезда в Париж?

– А когда это было? – спрашивает Палакон. – Пожалуйста, поточнее.

– Ну, скорее всего, две недели назад… – Пауза. – Или… может быть, четыре?

Кратер и Дельта переглядываются.

– Я просто предполагаю… На самом деле я не знаю точно… Я просто не уверен… у меня вообще плохая память на даты.

Я пытаюсь улыбнуться, но от этого моих собеседников прямо-таки передергивает, – впрочем, качество моей игры их, судя по всему, не устраивает с самого начала.

– Извините, – бормочу я. – Извините…

Где-то неподалеку громко жужжит муха. Я пытаюсь держаться непринужденно, но у меня это не получается.

– Перечислите, пожалуйста, кто проживает вместе с вами в том самом доме, – говорит Палакон.

– Ну, наша тусовка, – говорю я. – Тусовка… наша.

Палакон, Дельта, Кратер – все они смотрят на меня в ожидании.

– Ну да, понятно. Ладно, – говорю я, дрожа от холода и постоянно закидывая ноги одну на другую. – Да. В том самом доме. Ясно.

Палакон начинает зачитывать список из своей папки:

– Джейме Филдс, Бобби Хьюз, Тамми Девол, Бентли Харрольдс, Брюс Райнбек…

Тут я перебиваю его:

– Брюс Райнбек мертв.

Профессиональное молчание. Кратер смотрит на Дельту, но Дельта не отвечает ему взглядом – вместо этого он кивает, глядя куда-то в пустоту.

Палакон наконец спрашивает:

– Вы можете подтвердить это?

– Да, да, – бормочу я. – Он умер.

Палакон перелистывает страницу, делает пометку ручкой, а затем спрашивает:

– Бертран Риплэ тоже проживает вместе с вами?

– Бертран? – переспрашиваю я. – Нет, он не живет вместе с нами. Нет.

– Вы уверены? – спрашивает Палакон.

– Да-да, – отвечаю я, – уверен. Я учился с ним вместе в Кэмдене, так что я знаю, кто он такой. Если бы он жил вместе с нами, я бы знал.

И в тот же самый миг до меня доходит, что это не совсем так и что Бертран Риплэ легко может проживать в том самом доме то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане, а я могу об этом даже и не подозревать, поскольку дом очень велик, в нем постоянно происходят какие-то перестановки, а порой даже кажется, будто каждый день к нему пристраивают все новые и новые комнаты.

Палакон протягивает мне фотографию.

– Это Бертран Риплэ? – спрашивает он.

Фотография похожа на снимок Херба Ритца для рекламной компании Armani: пустынный пейзаж, красивая, обольстительно-угрюмая физиономия Бертрана, зубы сжаты и губы слегка надуты, очки с маленькими стеклами акцентируют форму черепа. Бертран выходит из фургона, одетый в футболку от Tommy Hilfiger, в руках у него – автомат «скорпион», и он не замечает, что его фотографируют издали из укрытия.

– Да, это он, – говорю я безучастно, возвращая Палакону фотографию. – Но живет он не с нами.

– А кто-нибудь из живущих в том самом доме общается с Бертраном Риплэ? – спрашивает Кратер.

– Да, – отвечаю я. – Все, пожалуй.

– А вы, мистер Вард? – переспрашивает Палакон.

– Что я?

– Вы с ним общаетесь? Я имею в виду Бертрана Риплэ?

– Ах, я? Нет, я с ним не общаюсь.

Скрип перьев, долгое молчание, затем снова скрип перьев.

Я смотрю на японца, который продолжает не шелохнувшись следить за мной.

Палакон протягивает мне еще одну фотографию, которая оказывается для меня полной неожиданностью.

Это карточка Сэма Хо, под которой что-то написано на каком-то азиатском языке.

– Вы знаете этого человека? – спрашивает Палакон.

– Да, это Сэм Хо, – говорю я и начинаю плакать.

Я опускаю голову и гляжу на свои ботинки, стараясь сдержать рыдания.

Слышно шуршание бумаг, смущенное хмыканье.

Я делаю глубокий вздох и пытаюсь взять себя в руки, но после того, как я сообщаю им, что Брюс Райнбек и Бобби Хьюз пытали его в Лондоне, а затем убили месяц назад, я вновь начинаю плакать. Проходит не меньше минуты, прежде чем мне удается справиться со слезами. Я сглатываю слюну, прочищаю горло. Рассел наклоняется ко мне и предлагает Kleenex. Я прочищаю нос и бормочу:

– Извините.

– Поверьте мне, мистер Вард, мы вовсе не собирались вас огорчать, – говорит Палакон. – С вами все в порядке? Мы можем продолжать?

– Да, со мной все в порядке, – говорю я, откашливаясь и вытирая лицо.

Палакон протягивает мне следующую фотографию.

Сэм Хо стоит посреди безбрежного песчаного пространства, весьма похожего на Саут-Бич, а рядом с ним – Мэрайя Кэри и Дейв Грол, и все трое внимательно прислушиваются к чему-то, что рассказывает им к. д. лэнг. На заднем плане люди устанавливают свет, держат в руках тарелки с едой, позируют, украдкой говорят по мобильникам.

– Ага, это тоже он, – говорю я, вновь высмаркиваясь.

Кратер, Дельта и Палакон обмениваются задумчивыми взглядами, а затем вновь обращают внимание на меня.

Я пытаюсь рассмотреть японца, когда Палакон говорит:

– Этот снимок Сэма Хо сделан в Майами.

Пауза.

– Да?

– На прошлой неделе.

Пытаясь не выглядеть слишком удивленным, я проглатываю слова «на прошлой неделе» и холодно замечаю:

– Значит, тогда это не он. Не Сэм Хо.

Кратер наклоняется к Палакону и тыкает ручкой в какую-то запись в папке, которую тот держит на коленях.

Палакон раздраженно кивает.

Я начинаю нервничать и ерзать на стуле.

– Они умеют подделывать фотографии, – сообщаю я. – Буквально вчера видел, как Бентли Харрольдс это делает. Они постоянно фабрикуют…

– Мистер Вард, эти фотографии тщательно исследовались в специальной лаборатории, и они являются на сто процентов подлинными.

– Откуда вы знаете? – выкрикиваю я.

– У нас есть негативы, – парирует Палакон.

Пауза.

– А негативы что, нельзя подделать? – спрашиваю я.

– Негативы не были подделаны, мистер Вард.

– Но тогда… тогда кто этот парень? – спрашиваю я, ерзая в кресле, растираю руки, а затем с трудом шевелю пальцами. – Стойте, погодите-ка минутку! – говорю я, всплескивая руками. – Ребята, ребята, погодите-ка минутку!

– Да, мистер Вард, – говорит Палакон.

– А это… это все настоящее?

Я осматриваю комнату в поисках камеры, осветительных приборов и других несомненных признаков присутствия съемочной группы, которая, возможно, в настоящий момент прячется за дверью в соседней комнате и снимает происходящее через отверстия в малиново-черных стенах, прорезанные в стратегических точках.

– Что вы имеете в виду, мистер Вард? – спрашивает Палакон. – В каком смысле «настоящее»?

– Ну, я хотел сказать, может быть, это все кино? – разъясняю я, вертясь на стуле. – Может быть, нас сейчас снимают?

– Нет, мистер Вард, – вежливо отвечает Палакон. – Это не кино, и вас никто не снимает.

Кратер и Дельта бросают на меня удивленные взгляды.

Японец слегка наклоняется вперед, но не настолько, чтобы я смог разглядеть его лицо.

– Но… я… – я гляжу на фотографию Сэма Хо, – я… не…

Я начинаю тяжело дышать, и спертый, холодный воздух в комнате обжигает мне легкие.

– Они… послушайте, они… я думаю, они делают двойников. То есть я не знаю, как они их делают, но… но они их делают. Это не Сэм Хо… это кто-то другой… то есть я хочу сказать, Палакон, что они где-то находят двойников.

– Палакон! – внезапно говорит Кратер. В тоне его голоса слышится предупреждение.

Палакон озадаченно смотрит на меня.

Я роюсь в кармане в поисках таблетки ксанакса и пытаюсь устроиться поудобнее, чтобы у меня не затекали руки и ноги. Я позволяю Расселу поднести огонь к сигарете, которую кто-то мне сунул в рот, но дым отвратителен на вкус, и сигарета выпадает у меня изо рта и падает на пол, зашипев в лужице талой воды, образовавшейся там, где растаял лед.

Дельта тянется за чашкой кофе.

Мне вручают еще одну фотографию.

Марина Гибсон. Простая цветная фотокарточка 8×10, не очень качественно отпечатанная.

– Это та самая девушка, с которой я познакомился на «Куин-Элизабет-два», – отвечаю я. – Где она? Что с ней случилось? Когда была сделана эта фотография? – И затем, уже спокойнее: – С ней все в порядке?

Палакон делает небольшую паузу, а затем сообщает:

– Мы полагаем, что она погибла.

Срывающимся голосом я спрашиваю:

– Почему? Откуда вам это известно?

– Мистер Джонсон, – говорит Кратер, наклоняясь ко мне, – мы подозреваем, что эта женщина была послана, чтобы предупредить вас.

– Подождите, – говорю я, чувствуя, что фотография вот-вот выпадет у меня из пальцев. – Послана, чтобы предупредить меня? Предупредить о чем? Подождите минуточку, господи боже, подождите…

– Вот это-то мы и пытаемся понять, мистер Джонсон, – говорит Дельта.

Палакон наклоняется к видеомагнитофону и нажимает кнопку «воспр.». Съемки с ручной видеокамеры, но на удивление профессиональные. Мы на борту «Куин-Элизабет-2». Актриса, играющая роль Лорри Уоллес, прислоняется к ограждению, изображает смущение, запрокидывает голову и рассматривает океан с улыбкой на лице, адресованной оператору, но оператор тут же переводит объектив на Марину, растянувшуюся в шезлонге в коротких штанишках под леопарда, белой полупрозрачной коротенькой блузке и в огромных, в пол-лица, темных очках в роговой оправе.

– Это она, – говорю я. – Девушка, с которой я познакомился на корабле. Откуда у вас эта кассета? Это та самая девушка, с которой я собирался поехать в Париж.

Палакон опять медлит, делая вид, что сверяется со своей папкой, и затем вновь произносит ту же самую полную безнадежности фразу:

– Мы полагаем, что она погибла.

– Как я уже говорил, мистер Джонсон, – говорит Кратер, наклоняясь ко мне с некоторой угрозой, – мы подозреваем, что Марину Кэннон послали, чтобы предупредить…

– Подождите, ребята, подождите, – говорю я. – Ее звали Гибсон. Марина Гибсон.

– Нет, ее звали Кэннон, – говорит Дельта. – Марина Кэннон.

– Подождите, ребята, подождите, – говорю я. – Послана, чтобы предупредить меня? Предупредить о чем?

– Вот это-то мы и пытаемся понять, мистер Джонсон, – подчеркнуто терпеливо повторяет Палакон.