Текст книги "Гламорама"

35

На саундтреке громко звучит песня ABBA «Voulez-Vous», a перед Les Bains ждет белый «рейнджровер», а в нем на переднем пассажирском сиденье сидит режиссер из другой съемочной группы, изучающий план сегодняшнего эпизода, в то время как у него за спиной несколько ассистентов переговариваются через головные радиотелефоны со второй командой, которая уже вышла на заданную точку. Бентли, все с тем же рюкзачком от Prada на плече, запрыгивает в «рейнджровер», и тот трогает с места, сопровождаемый черным «ситроеном», по направлению к бульвару Сен-Жермен. Всю эту неделю кафе Flore досконально изучалось, дабы определить, под каким столиком лучше всего оставить рюкзачок. Бентли прорабатывает следующую сцену, набросанную на двух листках бумаги для факса, и заучивает свои реплики наизусть.

Такси высаживает Бентли в квартале от кафе Flore, и он быстрым решительным шагом направляется к тому самому столику, почти у тротуара, где Брэд – актер, играющий студента кинематографического факультета Нью-Йоркского университета, которого Бентли снял в La Luna на прошлой неделе, – сидит с двумя друзьями, вечными студентами из Сиэтла, с которыми Брэд вместе посещал Кэмден; они очень стильно жуют резинку и курят «Мальборо», развалившись на стульях, у них великолепные прически, посередине столика перед ними стоит пустая кружка из Starbucks, а возле ног Брэда стоит мешок из Gap, набитый только что купленными новыми футболками. «Ого, посмотрите, как вырядился», – говорит Брэд, увидев Бентли, пробирающегося к столику в смокинге от Versace.

Кафе Flore битком набито людьми, стоит гул голосов, все столики заняты. Бентли отмечает это с мрачным удовлетворением, но не без некоторой растерянности. Он все еще в восторге от фильма Grease и комплексует по поводу своих ног, которые кажутся ему чересчур худыми, хотя никто, кроме него, больше так не считает, тем более что это ничуть не повредило его модельной карьере, но он до сих пор не может забыть парня, с которым познакомился в 1979 году на концерте Styx где-то на стадионе на Среднем Западе, рядом с городом, откуда он уехал в восемнадцать лет, чтобы никогда больше туда не возвращаться, а звали этого парня Кэл, и он старательно изображал из себя натурала, хотя вначале явно запал на Бентли, но Кэл знал, что Бентли страдает эмоциональной сухостью, а то, что он не верит в Бога, было для него вообще непереносимо, поэтому Кэл расстался с Бентли и с неизбежной закономерностью через пару лет стал программным директором кабельного канала НВО. Бентли, на котором уже укрепили микрофон-прищепку, садится на стул с двуцветной малиново-темно-зеленой обивкой и закуривает. За соседним столиком японские туристы изучают карты и делают снимки. Вид из кафе Flore – отличный кадр для того, чтобы задать настроение эпизода.

– Привет, Бентли, – говорит Брэд. – Знакомься, это Эрик и Дин. Они тоже учились в Кэмдене и оба – подающие большие надежды модели. Мы обсуждаем, кто на какой диете сидит.

– Так вот почему вы так круто смотритесь, – говорит Бентли, которого упоминание Кэмдена заставляет вспомнить о Викторе и всем, что с ним связано.

– Сегодня вечером в Rex играет Лоран Гарнье, – с надеждой в голосе сообщает Брэд.

– Возможно, возможно, – говорит Бентли, кивает, выдыхает дым и, заметив татуировку-«браслет» на запястье у Дина, добавляет: – Какая прелесть!

– У тебя с собой? – спрашивает Брэд, имея в виду экстази, которое Бентли обещал принести в кафе Flore.

– Мне нужно по этому поводу сперва заехать домой к Бэйзилу, – небрежно роняет Бентли, продолжая улыбаться Дину.

– О боже, – стонет разочарованно Брэд. – Да тебя придется ждать обратно целую вечность!

– Терпение! Вам же еще всего по двадцать три года – куда спешить? – восклицает Бентли, похлопав Брэда по бедру, которое затем стискивает пальцами, отчего Брэд успокаивается, бросает взгляд под стол и слегка краснеет. – Это займет у меня от силы минут двадцать, – обещает Бентли и гасит сигарету в пепельнице.

– А если ты вообще не вернешься? – все еще сомневается Брэд, глядя на Бентли снизу вверх.

– Оставляю это в залог, – говорит Бентли, опуская рюкзачок от Prada на колени к Брэду. – Присмотри за ним.

– Только прошу тебя, побыстрее, – говорит Брэд, расплываясь в улыбке. – Мы срочно нуждаемся в дозе стимуляторов.

– Боже мой, ты вылитый Джон Бон Джови! – отвечает Бентли.

– Мне уже об этом говорили, – гордо сообщает Брэд.

– Именно поэтому ты так крут.

– Откуда это АВВА играет? – спрашивает Дин, ерзая на своем стуле.

– Я еще вернусь, – говорит Бентли голосом Арнольда Шварценеггера, смахивая с плеча Брэда кружок конфетти. – Я еще вернусь, – добавляет он, но во второй раз это выходит у него гораздо хуже, и Бентли, который в душе считает Брэда совсем неплохим парнем, становится противен сам себе. – А это что такое? – спрашивает Бентли, заметив грубый набросок чего-то похожего на лист дерева с приписанным рядом числом на салфетке, лежащей перед Брэдом.

– Эскиз татуировки, которую я хочу себе сделать.

– А почему число четыре? – присмотревшись, спрашивает Бентли.

– Потому что это мое любимое число.

– Хорошо, когда у человека есть любимое число.

– Видишь? – говорит Бентли. – Это лист.

Но Бентли уже пора уходить, с другой стороны бульвара из различных легковых машин и фургонов ему беспрестанно делают знаки и подают сигналы и уже стрекочут работающие камеры.

– Ты шикарно выглядишь, зайчик, – говорит Брэд, слегка поцеловав Бентли в губы.

– Смотри не потеряй, – говорит Бентли, показывая на рюкзачок.

– Да присмотрю я за ним, не волнуйся. Ты, главное, колеса принеси, – говорит Брэд, держась за рюкзачок от Prada и нетерпеливо подталкивая Бентли.

Бентли уходит, исчезая в уличной толпе.

– У него самая крутая квартира, в которой я только бывал, – это последние слова Брэда, которые Бентли услышит.

Пройдя квартал, Бентли резко переходит на другую сторону бульвара Сен-Жермен и прыгает в открытую дверцу поджидающего его черного «ситроена», и хотя он улыбается, видно – его что-то беспокоит.

Телеобъектив медленно наезжает на рюкзачок от Prada, лежащий на коленях у Брэда.

Первым взрывом Брэда подбрасывает в воздух. Нога его оторвана посередине бедра, а в животе – дыра диаметром двадцать сантиметров, и его изувеченное тело падает на край тротуара на бульваре Сен-Жермен, разбрызгивая вокруг кровь, корчась в предсмертных судорогах.

Дин и Эрик, с головы до ног покрытые ошметками плоти Брэда, к тому же обильно истекающие кровью из своих собственных ран, все же умудряются встать на ноги и склониться над телом Брэда, отчаянно призывая на помощь, но тут срабатывает спрятанная в рюкзачке вторая бомба.

Она куда мощнее первой и наносит гораздо больший ущерб, создав кратер диаметром в десять метров у самого входа в кафе Flore.

Взрывной волной опрокидывает два проезжающих мимо такси, которые сразу же вспыхивают.

Взрыв поднимает то, что еще остается от тела Брэда, в воздух и швыряет сквозь гигантский рекламный щит Calvin Klein на строительные леса, установленные на противоположной стороне улицы, пачкая их кровью, обрывками кишок и осколками костей.

Эрика кидает сквозь витрину Emporio Armani на противоположной стороне улицы.

Тело Дина швыряет на отделяющую тротуар от собственно бульвара металлическую решетку, оканчивающуюся прутьями с заточенными концами, на которых оно и повисает, сложившись пополам.

Шрапнель разлетается во всех направлениях, она впивается в шею, грудную клетку и лицо женщины средних лет, сидящей в глубине кафе, убивая ее практически на месте.

Японка, которая сидела за соседним с Брэдом столом, пошатываясь как пьяная, появляется из дыма с руками, оборванными по локоть, и делает несколько шагов перед тем, как упасть на кучу обломков.

Молодой армянин лежит наполовину на тротуаре, наполовину на проезжей части дороги с оторванной головой, но по-прежнему сжимая мопед между ногами.

Оторванная рука свисает с белого навеса над входом в кафе, а вся вывеска заляпана человеческим фаршем.

Через видоискатели камер и из окон многочисленных фургонов все это выглядит весьма привычно: окровавленные люди, выбегающие из густого черного дыма, крики раненых и умирающих, человек, ползущий вдоль бульвара, блюя кровью и хрипло дыша, обугленные тела, торчащие из автомобилей, которым случилось проезжать мимо кафе Flоге в то мгновение, когда взорвалась бомба, пакеты с покупками, стоящие в лужах крови у входа в кафе. Шок, сирены, сотни раненых – все это так привычно. Режиссер приходит к выводу, что монтажеру высшего разряда удастся склеить из всего этого материала что-то приличное, и дает команду двигаться дальше. В то время как «рейнджровер» быстро проносится мимо черного «ситроена», покидая место происшествия, Бентли мельком замечает женщину, которая кричит, лежа на тротуаре, с распоротым бедром, и тогда он, закурив сигарету, говорит режиссеру: «Отвезите меня обратно в Les Bains, s’il vous plait», где он садится и слушает, как Джинн Триппльхорн в течение битого часа распространяется о сырном суфле, которое готовят в ресторане Taillevent, и Бентли в ответ заявляет ей, что не одобряет межрасовых связей.

34

Люди разъезжаются. Бобби уехал утром, Тамми отправилась к Жаку Леви на уик-энд, Брюс отправился в аэропорт Орли проверять планы терминалов, Бентли – отдохнуть «может, в Грецию, может, еще куда», и поэтому мне выпадает сопровождать Джейме в салон Carita на рю дю Фобур-Сен-Оноре, где Джейме покрасят волосы, сделают массаж, проведут сеансы ароматерапии и профилактики стресса, сбалансируют жизненную энергию с помощью магнитного поля – необязательно именно в этом порядке, а затем направят к консультантше по нью-эйджу (восемнадцать лет, шикарная фигура), которая введет ее в транс на «пляже спокойствия», где она будет наслаждаться фонограммой с записью шума, который производят резвящиеся где-то на коралловом рифе ракообразные. Я убиваю время в холле в компании телохранителей, которые поджидают своих бразильских миллионерш, пару-другую императриц, принцессу Монако и Жюдит Годреш, и мы все пьем Château de Bellet урожая 1992 года, а я еще и под ксанаксом, съемочная группа снимает, как я мрачно перелистываю фотоальбом, посвященный киножурналам шестидесятых, пока ассистент звукооператора не задевает подвесным микрофоном по голове одного из телохранителей, после чего режиссер начинает скучать, и вся бригада отправляется на ранний ужин, а затем – на новую площадку.

В Opéra Garnier мнения по поводу японского либретто расходятся, но, вообще-то, мы пришли сюда исключительно ради папарацци, которые толпятся у подножия лестницы, когда мы с Джейме начинаем спускаться. Кристиана Брандолини пришла тоже, а Сао Шлюмберже потеряла контактные линзы, и Ирэн Амик шипит: «Вы наступили мне на подол!», но тут она поворачивается и видит в свете люстры мое перепуганное лицо, смягчается и дарит мне улыбку, прошептав что-то насчет моей красоты, а затем Кэнди Спеллинг машет рукой Джейме и Амира Казар и Астрид Коль рассказывают мне о вечеринке неделю назад в Les Bains, на которую меня не пригласили.

Я замечаю того самого двойника Кристиана Бейла, с которым столкнулся в Лондоне на Бонд-стрит, он сегодня в смокинге и вежливо кивает мне, заметив, что я не свожу с него глаз. Мы с Джейме решаем уйти во время первого антракта.

Черный «ситроен» доставляет нас в Buddha Bar, и мы садимся за стол и от волнения не говорим ничего, только смотрим в глаза друг другу, и Джейме запускает руку в свою сумочку от Prada и звонит в Hôtel Costes, и, поскольку она знакома с Жаном-Луи и Жильбером, к моменту нашего прибытия по адресу: рю Сен-Оноре, 239, номер уже ждет. Первый ассистент режиссера смотрит в график съемок и просит нас вернуться к девяти утра на главную площадку. Уже полночь, и Джейме проносится по коридору, набросив на плечи шубку из жеребка от Helmut Lang, и теперь моя очередь догонять ее.

Дверь в наш номер захлопывается у меня за спиной, мы с Джейме падаем на кровать, я целую ее в губы, а она обнимает меня за плечи, а потом я в постели уже голый, но меня так колотит, что ей приходится слегка меня успокаивать. Затем кто-то стучится в дверь.

Джейме встает, по-прежнему голая, набрасывает халат от Helmut Lang и лениво направляется к двери.

Съемочная группа, которую я никогда прежде не видел, входит в комнату. Они вкатывают огромную камеру Panavision, устанавливают осветительные приборы. Первый ассистент режиссера показывает мне, где я должен лежать, в то время как Джейме совещается с режиссером и ассистентом по сценарию. Реквизитор открывает бутылку шампанского, наливает два бокала. Нам подносят косяк – настоящий, не бутафорский, а затем Джейме ложится рядом со мной, и я его закуриваю. Кто-то ерошит одеяла на кровати, режиссер кричит «Звук!», и Джейн Биркин начинает петь «Je t’aime» с компакт-диска, а съемочная группа превращается в толпу смутных теней, скрытую завесой софитов, а в комнате стоит такой холод, что наше дыхание тут же превращается в пар.

Джейме ложится на спину и с наслаждением затягивается косяком, который я ей вручил, задерживая дым в легких до тех пор, пока тот сам не начинает вытекать изо рта, и это служит ей сигналом для того, чтобы начать говорить – с закрытыми глазами, запинающимся, медленным голосом, хриплым и сонным.

– Бобби… забрел… в Superstudio Industria… съемки все никак не могли начаться… что снимали-то, рекламу для Anne Klein?.. не помню… Люди зарабатывали по сто тысяч долларов в день, так зачем допытываться… времени было часов десять, может, половина одиннадцатого, и… в декабре девяностого… четыре года назад?.. пять?… а потом куда-то пропало электричество… свет погас… повсюду зажгли свечи, но ничего все равно не было видно, и стоял жуткий холод… сразу, буквально за пару минут, стало очень холодно… в ту ночь в Industria у меня все тело было покрыто гусиной кожей… и тут в темноте появилась чья-то тень… чья-то фигура… высокая… она надвигалась на меня, а я была совсем одна… а затем она начала… ходить кругами вокруг меня… эта масса… этот силуэт… насвистывая мелодию… знакомую мелодию. «On the Sunny Side of the Street», затем запел… и тут я заметила съемочную группу… шли за ним следом на приличном расстоянии… но у них не было света… и тогда они принялись снимать это… эту форму, эту тень… а затем он закурил сигарету… и в этот миг я увидела его лицо и сразу вспомнила, кто это… Он отвез меня в VIP-зал в клубе Xerox… и рядом все время околачивалась съемочная группа… и музыка The Who постоянно играла где-то на заднем плане… Не смогу объяснить точно, почему я так поступила… вряд ли я смогу подробно вспомнить… Это был очень печальный период в моей жизни… Я ненавидела мое тело… мою внешность… Глотала таблетки, ходила по психиатрам, занималась на тренажерах только потому, что знала – иначе я никому не буду нравиться… Подумывала даже о пластической операции… Мне было двадцать три… Отец и мать только что развелись со скандалом, и у матери… было что-то вроде легкого помешательства… а ночью мне почему-то снилась одна темнота целыми часами… а еще изредка мне снились кости и песня, которую Бобби насвистывал тем вечером в Industria… Я только что рассталась с одним знаменитым фотографом, и еще у меня был мимолетный роман с парнем, который снимался в клипе Aerosmith… Я хотела очень многого… Хотела, чтобы мои фотографии появились на обложках как можно большего количества журналов… Хотела быть прекрасной… Хотела быть богатой, быть знаменитой… Хотела, чтобы меня фотографировали Линдберг, Эльгорт и Демаршелье и… показы, я выходила на подиум столько раз… но так и не поднялась выше среднего уровня… Мое огорчение было бесконечным… Я хотела чего-то совсем другого… а у Бобби были совсем другие желания… и после нашей встречи… я эволюционировала… Бобби пришел и показал мне, как убог мой мирок… и он показал мне путь… Мне все время казалось, что я уродина, но он научил меня… как быть привлекательной… он был ко мне снисходительным… а я, в свою очередь, снова научилась радоваться… Он убедил меня, что в физическом отношении я – само совершенство… и я решила, что буду следовать за ним… повсюду… я провела весну вместе с ним в Лос-Анджелесе, и он познакомил меня со своим другом… он называл его «мой гений», а вообще-то, его фамилия была Лейзер… через него я познакомилась со Стивеном Майзелом, и тут моя карьера сразу стронулась с мертвой точки… но эта часть, Виктор, тебе уже, наверное, известна… Я была совсем не в курсе, чем занимается Бобби… Он не посвящал меня в свои планы… Я знала только, что он не «жаворонок»… и я тоже не «жаворонок»… и вот на открытии Музея современного искусства… кажется, выставка называлась «История ткани в горошек»… когда…

– Я тоже там был.

– …мы стояли рядом в уголке… и он начал тихим голосом рассказывать мне кое о чем… на середине его рассказа… я стала просить, чтобы он перестал…

Тут Джейме беззвучно заплакала. Я вновь раскурил косяк и передал ей. Продолжая лежать, она взяла его, затянулась и немного закашлялась.

– Как он вербовал людей?.. Это были только модели… и модели известные… Больше его никто не интересовал… Он воспользовался тем, что модели ничего другого не делают, кроме как весь день находятся там, где им сказали, и делают то, что их попросят… Он воспользовался этим… а мы слушали его… эта аналогия вовсе не беспочвенна… в конце-то концов… он просил нас… кое-что сделать… и вербовать людей было совсем несложно… всем хотелось попасть в нашу компанию… все же хотят стать кинозвездами… но на самом деле на этом пути ты начинаешь ненавидеть людей… и у всех девушек были накладные волосы… и музыка The Who постоянно играла где-то на заднем плане… Я плохо помню, как это начиналось… после того, как меня во все посвятили… столько серых пробелов… сидела на диете… ходила в тренажерный зал – Бобби буквально одержим тренажерами… расставания… огромные пустые помещения… всякие вещи, о которых я предпочла бы забыть… Абсолютно бесцельное бытие… Все, что мы делали, было рассчитано с точностью до минуты… рестораны, в которых мы ели… гостиницы, в которых останавливались… люди, с которыми встречались… Мы шутили, что в Нью-Йорке ни за что не остановимся по адресу, где почтовый индекс не десять ноль двадцать один… мы летали на свадьбы на зафрахтованных боингах… официанты никогда не спешили от нас избавиться… нам разрешалось курить в любом месте… мы нравились людям против их собственной воли, потому что были молоды, богаты и красивы… и никто – я подчеркиваю, никто, Виктор, – не радовался моему успеху… но такова, если верить Бобби, «человеческая натура»… и все же никто не радовался, но при этом никто – а это очень важно, Виктор, и не относился к нам скептически… Мы много путешествовали… Палм-Бич… Аспен… Нигерия… рождественские праздники на Сен-Барте… неделя на вилле Армани на Пантеллерии… и Бобби позаботился о том, чтобы работы мне всегда хватало, и тогда все сошлось: Синди Кроуфорд, и Полина Поризкова, и… и Клаудиа Шиффер… и Ясмин Гаури… Карен Мюлдер, и Хлоя Бирнс, и Тамми Девол, и Наоми, и Линда, и Элен, и… и Джейме Филдс… и ты должен знать, с кем и как говорить, чтобы преуспеть в этом мире… все это похоже на тайный язык знаков… и люди учились, как им вести себя в моем присутствии… и девушки относились ко мне теперь совсем по-другому, после того как я стала подругой Бобби Хьюза… а затем стала накатывать какая-то тоска… и я сказала Бобби: «Никто не хочет быть самим собой, все ведут себя как полные идиоты», а Бобби прошептал мне: «Тсс!», а затем добавил: «Они и есть полные идиоты»… Бобби пытался просветить меня… научить меня понимать… то, что он делает… зачем ему все это надо… и он сказал мне: «Зайка, Джордж Вашингтон тоже был террористом»… а я посмотрела ему в глаза и… увидела эти губы… эти ресницы… и тут же для меня все прояснилось и стало абсолютно понятным… Он говорил мне: «Для того чтобы научить мир чему-то, ты должен преподать ему урок…» Он давал мне почитать романы Э. М. Форстера, а я так в них ничего не поняла, но по какой-то причине… Бобби это даже успокоило… Он говорил мне: «Зайка, мы всего лишь отражение нашего времени» или что-нибудь столь же туманное… Я могла спросить: «Что означает выражение fin de siècle?», а он в ответ начинал часами распинаться на тему прирожденного зла… в хип-хопе… и музыка The Who постоянно играла где-то на заднем плане… Я знала, что Бобби изменяет мне… что он спит со всеми известными моделями… а еще с хорошо сохранившимися светскими львицами… время от времени с каким-нибудь парнем… или с несовершеннолетними девчонками – из тех, что посещают Spence, Chapin или Sacred Heart, а если попадет в историю, то и с их мамашами тоже… Девочек он обычно сначала взвешивал… Ему нужно было, чтобы они весили не меньше определенного веса… и еще были выше определенного роста… но это необязательно… чтобы получить право трахаться с Бобби Хьюзом… если ты соответствовала его параметрам… то он тебя трахал…

Я поменял позу, потому что уже отлежал себе руку, и закурил новый косяк, который протянул мне кто-то из киношников.

– Многие из девушек исчезали бесследно… или передозировались… или «попадали в аварию»… так что к тому времени, когда со мной случилась истерика на «конкорде», когда я своими глазами увидела, что Земля – круглая, а облака летят под нами на расстоянии, как мне показалось, нескольких сотен миль… и тогда я психанула… несмотря на мощную дозу ксанакса и на то, что меня знала каждая собака… считали даже, что я повинна в повышении уровня самоубийств среди молодых женщин и девочек-подростков, поскольку, мол, они поняли, что никогда не смогут выглядеть так же, как я… Я читала об этом в редакционных статьях… в злобных письмах от матерей, страдающих избыточным весом… в женских эссе в NOW… мне говорили, что я ломаю судьбы… но все это меня совсем не трогало, потому что все люди, которых мы знали, были абсолютно нереальны… они выглядели… как ненастоящие, и… Бобби нравилось, что я воспринимаю мир так… «Так проще», – говорил он… да и вообще я стала слишком знаменитой, чтобы он мог от меня легко отделаться…

Ее голос дрожит, затем вновь становится звучным, затем опять куда-то пропадает, а она продолжает что-то бормотать о том, как стала сниматься в кино, о своем первом фильме – «Ночь в бездонном колодце», о фальшивых паспортах, о наемниках из Таиланда, Боснии, Юты, новых номерах социального страхования, о том, что если по голове ударить достаточно сильно, то она лопается, как яйцо, сваренное всмятку, о методе пытки, при котором жертву заставляют глотать бечеву. «А в Бомбее… – И тут ее начинает колотить, она пытается проглотить комок в горле, жмурится, слезы льются ручьем по щекам. – А в Бомбее…» Тут она решает не продолжать и кричит что-то о серийном убийце, с которым Бобби подружился в Берлине, и тогда я выскакиваю из постели и говорю режиссеру: «Все, сцена отснята», – и пока они собирают аппаратуру, Джейме корчится в истерике на постели, выкрикивая что-то похожее на арабские ругательства.

33

На улице перед тем самым домом то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане, скрытая клочками плывущего в воздухе тумана, съемочная группа под руководством режиссера и оператора Феликса готовится отснять задающий настроение кадр, в котором наша шестерка «весело» направляется к черному «ситроену», ждущему у края тротуара, чтобы отвезти нас на вечеринку в Natacha. Но этой съемочной группе неизвестно то, что в первой половине дня Бобби впустил в дом другую съемочную группу – ту, с которой я познакомился в Hôtel Costes, и киношники оттуда провели последние три часа за протягиванием проводов, установкой света, съемкой эпизодов, в которых я не принимаю участия, включая длинную и безрезультатную перепалку между Тамми и Брюсом, постельную сцену между Бобби и Джейме, еще одну сцену, в которой Брюс в одиночестве играет на гитаре старую песню группы Bread, которая называется «It Don’t Matter To Me»[147]147
  «Мне на это наплевать» (англ.).


[Закрыть], и вот теперь они, стараясь не шуметь, расхаживают по гостиной – электрики, красивая костюмерша и чернобородый режиссер, – болтая при этом с оператором, который похож на Брэда Питта в «Джонни-Замше», а наверху в комнате Бентли первый ассистент режиссера раздвигает глухие шторы от Магу Bright и, выглядывая на улицу, где находится вторая съемочная группа, диктует последние поправки, в то время как издалека доносятся звуки новой перепалки между Тамми и Брюсом (на этот раз ее не снимают), причиной которой служит актер, исполняющий роль сына французского премьера, и, как легко догадаться, кто-то хлопает дверью, разговаривает на повышенных тонах, снова хлопает дверью.

На мне костюм от Prada, причем я совершенно не понимаю, кто помог мне его надеть, и я сижу на одном из стульев от Dialogica в гостиной, болтая ложечкой в кружке лимонно-зеленого чая, которую, как кто-то решил, я должен держать в руках. На экране телевизора с выключенным звуком крутится, бесконечно повторяясь, одна и та же кассета с утренними программами, которую кто-то вставил в видеомагнитофон. Реквизитор вручает мне блокнот с заметками, которые Бобби, как мне объясняют, сделал специально для меня. В блокноте – карты континентов, схемы этажей отеля Ritz, компьютерная распечатка плана терминала авиакомпании TWA в аэропорту имени Шарля де Голля, диаграммы интерьера бара Harry’s в Венеции, интервью с экспертами-графологами, занимающимися идентификацией подписей, выдержки из путевого дневника некоего типа по имени Кит с описанием поездки в Оклахома-Сити, страницы с информацией о пластических взрывчатых веществах, советы о том, как лучше спаять схему, выбрать таймер, подобрать корпус и детонатор.

Я читаю: «Семтекс производится в Чехословакии». Я читаю: «Семтекс – пластическая взрывчатка без цвета и запаха». Я читаю: «В распоряжении Ливии имеются тонны семтекса». Я читаю: «Для того чтобы взорвать пассажирский самолет, требуется шесть унций». Я читаю заметку о новой пластической взрывчатке под названием «ремформ», которая производится и распространяется в США только «подпольно» и на настоящий момент недоступна в Европе. Я читаю список, в котором приводятся все плюсы и минусы ремформа. Я читаю вопрос, который Бобби накорябал на полях страницы: «Лучше, чем семтекс?», а затем три слова, на которые я пялюсь до тех пор, пока они не заставляют меня пройти на кухню с целью налить себе чего-нибудь выпить: «…необходимо провести испытания…»

Когда накачан под завязку ксанаксом, нет ничего проще, чем сконцентрироваться исключительно на приготовлении коктейля «Космополитен». Наливая клюквенный сок, Quantro и лимонный сок в шейкер, наполненный льдом, который ты наколол сам при помощи ледоруба, не думаешь больше ни о чем, а затем разрезаешь лайм пополам и выдавливаешь из него сок в шейкер, а затем наливаешь коктейль через ситечко в огромный бокал для мартини, а затем возвращаешься с ним в гостиную, и моя прическа закреплена лаком Makeup, но я не могу прекратить все время думать о том, чем там занимаются Джейме и Бобби наверху в спальне, и я смотрю на потолок, прихлебывая «Космополитен», и тут только замечаю стикер от альбома Пола Маккартни и Wings, который Бобби наклеил на обложку блокнота.

– Мы не натыкались друг на друга в Серифосе? – спрашивает меня парикмахер.

– Нет, мы не натыкались друг на друга в Серифосе, – говорю я, а затем добавляю: – Ах да!

Пытаюсь читать интервью, которое Джейме дала в среду Le Figaro, но не понимаю в нем ни слова, пока на середине статьи до меня не доходит, что я не умею ни читать, ни говорить по-французски. Я почти не обращаю внимания на ручную гранату, лежащую рядом с автоматом на столе, где стоит мой бокал. Значительно проще думать о том, зачем на моем блокноте наклеен стикер от альбома Пола Маккартни и Wings. Съемочная группа дискутирует о том, удался ли U2 их последний альбом, пока режиссер не призывает их к молчанию.

Бобби вплывает в гостиную. Я отрываюсь от своих занятий, как их ни назови, холодно гляжу на него, а он говорит мне:

– Хорошо выглядишь.

Я смягчаюсь и улыбаюсь ему в ответ.

– Что пьешь? – спрашивает он.

Мне приходится посмотреть, какого напиток цвета, прежде чем ответить:

– «Космополитен».

– Можно попробовать?

– Конечно. – Я протягиваю ему бокал для мартини.

Бобби отпивает глоток и, просияв, улыбается:

– Великолепный «Космо», чувак!

Следует очень долгая пауза, я ожидаю, что он вернет мне бокал.

– Спасибо… за комплимент.

– Послушай, Виктор… – начинает Бобби, становясь на колени передо мной.

Я слегка напрягаюсь и закидываю ногу на ногу, отчего номер Le Figaro соскальзывает с моих коленей и падает на пол.

– Большое спасибо тебе за то, что присматривал за Джейме, и…

– Послушай, чувак, я…

– …я просто хотел, чтобы ты был в курсе…

– Послушай, чувак, я…

– Тсс, остынь!

Он делает вдох и внимательно смотрит мне в глаза.

– Слушай, если я иногда тебя наказываю, если иногда кажется, что я… – он выдерживает драматическую паузу, – чересчур жестко предостерегаю тебя, чтобы ты не забывал своего места, делается это лишь для того, чтобы ты выглядел достойно. – Он снова умолкает, продолжая при этом смотреть мне прямо в глаза. – Я доверяю тебе, Виктор, серьезно. – Опять пауза. – Серьезно.

На этот раз молчу я.

– Что должно произойти, Бобби? – спрашиваю наконец.

– Ты пройдешь подготовку, – говорит Бобби. – Тебе объяснят все, что тебе полагается знать. Тебе дадут ровно то количество информации, которое тебе необ…

Кто-то наверху хлопает дверью, Тамми что-то кричит, а затем вновь наступает тишина. Кто-то с руганью протопал по коридору. В комнате Тамми начинает громко играть Prodigy. Бобби морщится, затем вздыхает.

– Похоже, однако, что ситуация выходит из-под контроля.

– Что за дела? – неторопливо спрашиваю я.

– У Тамми роман, который имеет исключительно большое значение для нас, и Брюс должен соответственно к нему относиться. – Бобби вздыхает, по-прежнему стоя на коленях передо мной. – А он не относится. И это начинает становиться проблемой. Брюс должен взять себя в руки. Немедленно.

– А в чем, – говорю я, глубоко вздыхая, – проблема-то?

– Проблема… – Бобби строго смотрит на меня, но потом улыбается. – Проблема эта тебя не касается. Мы с ней успешно справимся в ближайшее время.

– Угу, – говорю я, отпивая из бокала.

– С тобой все в порядке, Виктор? – спрашивает Бобби.

– Насколько это… – я делаю глоток, – возможно.

– А я надеялся, что лучше, чем возможно.

– В смысле? – спрашиваю я, внезапно оживляясь.

– Я считал, что ты прекрасно приспособился к новым обстоятельствам.

Долгая пауза, и я наконец отзываюсь шепотом:

– Спасибо.

Брюс спускается по винтовой лестнице: на нем черный костюм от Prada и оранжевая водолазка, в руках он держит гитару и бутылку минеральной воды Volvic. Игнорируя нас обоих, он плюхается на пол в углу комнаты и начинает перебирать струны, а затем снова принимается наигрывать песню группы Bread под названием «It Don’t Matter to Me», и вся съемочная группа замирает в ожидании.