Текст книги "Гламорама"

Четыре недели назад я был на корабле посреди океана.

Четыре недели назад я смотрел на лужу крови, растекавшуюся на полу в туалетной комнате в каюте обреченной девушки.

Четыре недели назад я был в Лондоне на вечеринке в Ноттинг-Хилле.

Четыре недели назад я познакомился с Бобби Хьюзом. Джейме Филдс обнимала меня, когда я стоял посреди коридора в подвале.

Четыре недели назад меня не было в Нью-Йорке.

Четыре недели назад в квартиру Хлои вошел кто-то другой.

Четыре недели назад в воскресенье он раздел ее.

Я ничего не говорю. В моем животе плещется целое ведро кислоты, и меня всего трясет от ужаса.

– Зайка, – говорю я.

– Что?

Я начинаю одеваться.

– Мне пора идти.

– Что? – вскрикивает она, приподнимаясь в постели.

– Мне нужно забрать мои вещи, – говорю я подчеркнуто спокойным голосом. – Я выезжаю из того дома. Переезжаю к тебе.

– Виктор… – начинает она, но затем меняет тон. – Я не уверена, что это правильно…

– А мне наплевать, – говорю. – Я хочу жить вместе с тобой.

Она грустно улыбается и тянет ко мне руку:

– Это правда?

– Да, – говорю я. – Это правда. Я уверен на все сто.

– Ладно, – кивает она. – Ладно.

Я падаю на кровать и заключаю Хлою в объятия. Целую ее в губы, глажу по голове.

– Я вернусь через час, – говорю я.

– Хорошо, – говорит она. – Может быть, мне с тобой поехать?

– Нет, не надо, – говорю я. – Жди меня здесь. Я вернусь скоро.

Но уже у двери что-то во мне ломается, я поворачиваюсь и говорю:

– Если, конечно, тебе очень хочется, то… то пошли вместе.

– Как долго тебя не будет?

Я вижу, что она снова взяла сценарий и листает его.

– Час. Может быть, меньше. Минут сорок.

– По-моему, – говорит она, – тут написано, что я должна оставаться в номере.

– Почему?

– Потому что здесь должны отснять еще один эпизод.

– А про меня что в сценарии написано? – спрашиваю я.

– Про тебя… – Хлоя, наморщив лоб, вглядывается в страницу. – Про тебя написано, что ты должен уйти.

– А потом? – спрашиваю я.

– А потом? – переспрашивает Хлоя с улыбкой.

– Да, потом?

– Тут написано, что потом ты вернешься.

7

Сегодня мне не нужно вводить код, чтобы отключить сигнализацию и войти в тот самый дом то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане. Калитка, ведущая во двор, открыта.

Я быстро шагаю через двор, на ходу выхватывая ключи из кармана пиджака от Prada, но и они мне не нужны, потому что входная дверь тоже широко распахнута. На улице уже начинает смеркаться, но пока еще достаточно светло, и дует сильный ветер, вой которого лишь изредка заглушается раскатами грома.

В доме пахнет бедой.

В прихожей я снимаю телефонную трубку, подношу ее к уху и слышу один только шорох. Я направляюсь в гостиную.

– Эй! – кричу я. – Есть здесь кто-нибудь? Это я, Виктор!

Только теперь до меня доходит, как темно и тихо в доме. Я протягиваю руку к выключателю. Света нет.

В доме невыносимо пахнет дерьмом, просто разит – сырым, жидким и зловонным, и мне приходится дышать ртом. Я вхожу в гостиную, ожидая какого-нибудь сюрприза, но комната пуста.

– Бобби! – кричу я. – Ты здесь? Где вы все! – А затем тихо добавляю: – Суки гребаные!

Тут я замечаю, что повсюду разбросаны мобильные телефоны – они лежат на столах, под стульями, они свалены в груды на полу – многие из них раздавлены, на некоторых отломаны антенны. У некоторых из них светятся экраны, но сеть отсутствует, и тогда я

ты один из тех, кто плохо видит в темноте

захожу на темную кухню. Я открываю сперва дверцу холодильника, а затем морозильник, и свет, льющийся из них, выхватывает из темноты угол пустой комнаты, Я хватаю наполовину пустую трехлитровую бутылку «Столичной», лежащую в морозильнике на боку, и отхлебываю из нее, даже не почувствовав вкуса водки. Снаружи беспрестанно и глухо завывает ветер.

В выдвижном ящике рядом с мойкой нахожу фонарик, и как только я поворачиваюсь, чтобы открыть другой ящик, я замечаю краем глаза чье-то присутствие. В панике оборачиваюсь.

Это мое отражение в зеркале с позолоченной окантовкой, висящем над плитой. Испуганное, напряженное лицо. Я нервно хихикаю, подношу руку ко лбу и массирую лоб до тех пор, пока мне наконец не удается найти «вальтер» двадцать пятого калибра, который я спрятал в ящике на прошлой неделе.

Включив фонарик, я обнаруживаю, что дверца микроволновки открыта, а ее камера набита серо-коричневой смесью камней, листьев, веток и палок. И тут я замечаю наскальные рисунки.

Они разбросаны повсюду. Бескрайние белые просторы стен густо покрыты схематическими изображениями буйволов, лошадей, драконов и даже чего-то похожего на змею.

– Только спокойно только спокойно только спокойно, – уговариваю я себя.

Внезапно в акустической системе, которая проведена во все комнаты дома, раздается щелчок и, заглушая вой ветра за окном, начинает играть компакт-диск: течет вода, что-то просвистело в воздухе, гитара Пола Уэллера, вступает Oasis, и голос Лиама Галлахера, поющего первый куплет «Champagne Supernova», наполняет погруженный в темноту дом.

– Ну и херня ну и херня ну и херня, – бормочу я на грани паники, но пока еще сдерживаясь, и когда начинаю углубляться в дом, я замечаю, как трясется и прыгает на стенах луч от фонарика в моей руке, и

где ты был, когда мы ловили свой ка-а-а-йфф?[155]155
  Далее цитируется песня группы Oasis «Champagne Supernova» («Шампанская сверхновая») с альбома «(What’s the Story) Morning Glory?» (1996).


[Закрыть]

дом так пропах дерьмом, что меня начинает выворачивать наизнанку. В одной руке у меня фонарик, так что мне приходится прикрывать рот и нос второй, в которой у меня пистолет.

на шампанской сверхновой в небеса-а-а-а-хх

Я наклоняюсь, подбираю еще один мобильник, вытягиваю антенну, открываю крышечку. Сети нет.

Направляю луч фонарика вглубь коридора, и он натыкается на винтовую лестницу, и я щурюсь, пытаясь разглядеть какие-то звезды, которые мне чудятся повсюду в темноте.

Наконец мне удается их рассмотреть: это пентаграммы, нарисованные красной краской повсюду – на стенах, на потолке, на лестнице, ведущей на второй этаж.

Какой-то шорох в темноте у меня за спиной.

Я резко оборачиваюсь.

Никого.

Взбегаю по лестнице. Через каждые пять ступенек я останавливаюсь и оборачиваюсь, буравя лучом фонарика непроглядную тьму.

на шампанской сверхновой на шампанской сверхновой в небеса-а-а-а-хх

На последней ступеньке я замираю в нерешительности, а затем принимаюсь осторожно шагать по коридору, ощупывая рукой стену в поисках выключателя.

Я нерешительно поворачиваю за угол, и – если не считать пентаграмм и разбросанных повсюду мобильников – все как всегда, привычные декорации, ничего не тронуто.

Я направляюсь к комнате, которую занимал, моя тень наползает на дверь, мои руки холодеют, но я неуверенно нащупываю дверную ручку, думая про себя: «Не надо не надо не надо».

Открыв дверь, я кладу пистолет в карман и перебрасываю фонарик в другую руку. Я пытаюсь нащупать выключатель, но не нахожу его.

Я обвожу спальню лучом фонарика.

Выдвигаю ящик – он пуст. Выдвигаю другой – он тоже пуст. Все мои вещи исчезли. Паспорт, который я прятал под матрацем, тоже исчез.

Из ванной комнаты исчезли все мои туалетные принадлежности.

Огромная красная пентаграмма нарисована на зеркале.

где ты был, когда мы ловили свой ка-а-а-йфф?

С бешено колотящимся в груди сердцем я направляюсь к стенному шкафу.

Кто-то забрал всю мою одежду.

Вместо нее все стены и дверцы шкафа оклеены поляроидными снимками, на которых я и Сэм Хо, потные, голые, исступленные, занимаемся любовью.

Посредине этого коллажа – большая фотография: я вонзаю мясницкий нож в грудь Сэму Хо, вид у меня совершенно безумный, я оскалился в ухмылке, глаза красные от вспышки, а выражение лица такое, словно я спрашиваю: «Ну, теперь вы довольны? Теперь вам нравится?»

Отпрянув от шкафа, я захлопываю дверцу. На ней отчетливо видна еще одна гигантская пентаграмма, только на этот раз черная и влажная.

Я провожу лучом по противоположной стене, сплошь испещренной пентаграммами, а затем замечаю какую-то надпись, начертанную высоко на большом чистом белом участке стены над моей кроватью, и щурюсь, пытаясь разобрать ее, и медленно провожу лучом фонарика вдоль строчек, читая вслух

ИсЧЕзнИ

ЗдесЬ

Прочитав эти слова, я прислоняюсь к стене и сжимаю пистолет так сильно, что у меня немеют пальцы, а песня Oasis тем временем достигает кульминации, и начинается бесконечное соло, и когда я, пошатываясь, выхожу в коридор, моя тень падает на еще одну исполинскую красную пентаграмму.

Компакт-диск выключается.

Тишина.

И только звуки моих шагов по коридору, и эхо в тишине, и внезапная вспышка молнии за окном отбрасывает мой силуэт на стену, а ветер продолжает завывать. Такой холод, что зуб на зуб не попадает. Я прохожу мимо еще одной пентаграммы.

В безмолвии, наполняющем дом, я внезапно слышу какой-то слабый, но отчетливый звук.

Это стон.

Он доносится из коридора.

Держа пистолет в вытянутой руке, я начинаю идти по коридору на этот стон.

Комната Бентли.

Еще одна пентаграмма у меня над головой. Снаружи доносятся беспрестанный вой ветра и раскаты грома. Страх неизвестного происхождения растет во мне, так и не приобретая отчетливых очертаний, – он неотвратимо надвигается на меня. На грани паники я хватаюсь рукой за лицо, чтобы справиться с нервным тиком, а затем переступаю порог.

Я опускаю луч фонарика и обвожу им пол.

– Боже мой, – шепчу я.

Как только луч фонарика падает на темную массу посреди комнаты, мне становится ясно, что это Бентли.

Он лежит на полу, его рот заткнут вместо кляпа черным носовым платком, руки разведены в стороны и привязаны за запястья к ножкам кровати при помощи пучка цепей и тросов. Ноги тоже разведены в стороны и так же привязаны, но уже к ножкам стоящего напротив шифоньера из белого дуба.

Бентли вращает глазами, пытаясь привлечь к себе мое внимание.

К его бедрам и бицепсам привязаны какие-то устройства с мигающими таймерами, на которых сменяют друг друга ярко светящиеся в темноте цифры.

Я направляюсь к нему, то и дело поскальзываясь на заледеневших лужах, и когда я присаживаюсь рядом на корточках, кладу пистолет на пол и навожу фонарик на Бентли, то замечаю, что к его груди тоже прикреплено такое же устройство. Наклонившись над Бентли, я вынимаю кляп у него изо рта. Он тут же начинает глотать ртом воздух.

– Помоги мне, Виктор, помоги мне, Виктор! – визжит он срывающимся голосом, а затем начинает рыдать от радости, но тут же замолкает, услышав страх в моем голосе.

– Успокойся, успокойся, все в порядке, – говорю я.

У меня сводит судорогой ноги, когда я пытаюсь отсоединить устройство, закрепленное над правым коленом, а Бентли тем временем лопочет:

– Что ты сказал ему что ты сказал ему что ты сказал ему Виктор о боже что ты сказал Бобби?

– Ничего я ему не сказал, – бормочу я, освещая фонариком устройство и пытаясь понять, как оно отсоединяется.

Но я боюсь к нему даже притронуться.

– Кто это сделал? – спрашиваю я.

– Брюс Райнбек! – орет он.

– Но Брюс умер, – ору я в ответ. – Подорвался на бомбе…

– Быстрее, Виктор, быстрее, – умоляет Бентли не своим голосом. – Я не хочу умирать не хочу умирать не хочу умирать, – стонет он сквозь стиснутые губы, а затем начинает страшно и коротко взвизгивать.

– Тсс, – шепчу я.

Ветер хлещет по окнам дождевыми струями. Я сижу, тупо уставившись на устройство на ноге Бентли, и у меня нет ни малейшего представления о том, как отсоединить его, мой рот широко открыт, я дышу как загнанная лошадь.

– Ладно, – говорю я, хватаюсь за устройство и тяну за него, но оно слишком крепко примотано к ноге Бентли.

Внезапно раздается какой-то звук.

Это щелчок.

Его издает устройство, примотанное к правой руке Бентли.

Бентли цепенеет.

Тишина.

Затем другой звук – тц тц тц тц.

Бентли смотрит на меня с таким видом, словно я его чем-то обидел, но затем его глаза внезапно начинают бешено вращаться в глазницах и он нервно сгибает и разгибает пальцы.

Тишина.

Бентли начинает плакать.

Еще один щелчок, после которого слышится какое-то жужжание.

– Спаси меня, – плачет Бентли. – Пожалуйста я не хочу умирать не хочу умирать не хочу о боже я не…

До Бентли внезапно доходит, что сейчас произойдет, и его голос переходит в рычание.

Когда устройство срабатывает, раздается что-то вроде громкого чавканья, слегка приглушенного плотью Бентли.

Смачный чавкающий звук. Кровавая взвесь в воздухе.

Тело Бентли подпрыгивает.

Оторванная рука отлетает в сторону, скользя по полу, пальцы на ней продолжают сгибаться и разгибаться.

И тут Бентли издает жуткий вопль.

Кровь хлещет из культи толчками, словно вода из пожарного шланга, заливает пол и затекает под кровать.

Вопль обрывается, но рот Бентли остается широко открытым, оттуда с хрипением вырывается воздух.

С перекошенным лицом я кричу:

– Нет нет нет нет!

Это спецэффект, убеждаю я себя. Это всего лишь бутафория. Бентли – просто реквизиторская кукла, которая корчится в судорогах рядом и мотает головой из стороны в сторону, со зрачками, расширенными от боли, и горлом, издающим невнятное бульканье.

Острый запах пороховой гари висит в воздухе.

Пытаясь не грохнуться в обморок, я поднимаю с пола пистолет, наклоняюсь и прикладываю дуло к веревке, которой прикреплено устройство на второй руке.

– Стреляй! – хрипит он. – Стреляй!

Я засовываю ствол в узел из цепочек и веревок и нажимаю на спусковой крючок.

Ничего не происходит.

Бентли, подвывая, дергается, пытаясь ослабить свои путы.

Я вновь нажимаю на спусковой крючок.

И снова ничего.

Пистолет не заряжен.

В свете фонарика видно, что лицо Бентли по мере того, как кровь вытекает из раны, заливает смертельная бледность, а из открытого рта по-прежнему вырывается свистящее дыхание.

С трудом сдерживая дрожь в руках, я начинаю бессмысленно дергать тросы и цепочки, пытаясь развязать узлы, а вой ветра за окнами становится все громче и громче.

Пролетает еще один жуткий миг.

И снова щелчок. На этот раз – на левой ноге.

Тишина

тц тц тц тц

Затем жужжание.

Бентли, поняв, что сейчас произойдет, начинает вопить еще до того, как адская машина срабатывает, а я чувствую, как у меня вокруг ширинки расползается мокрое пятно, и отскакиваю в сторону, вопя вместе с Бентли, и тут раздается этот чавкающий звук.

За ним – жуткий хруст.

Ногу Бентли отрывает в колене, и она, пролетев по полу, с глухим звуком ударяется в стену, забрызгивая ее кровью, и тогда я кричу в приступе отвращения.

Бентли теряет сознание от шока, но потом боль вновь заставляет его очнуться.

Я зажмуриваю глаза.

Срабатывает устройство на второй ноге.

– Пристрели меня! – визжит Бентли, глаза его выпучены от боли, кровь хлещет изо всех ран.

В отчаянии я пытаюсь отвязать хотя бы то устройство, что прикреплено к груди. Кровь молотком стучит мне в виски.

– Пристрели меня! – все визжит и визжит Бентли.

Таймер издает характерную последовательность звуков.

Я подношу «вальтер» к голове Бентли и бессмысленно щелкаю курком, нажимая раз за разом на спусковой крючок.

Вот отрывается вторая рука, и пентаграмму, нарисованную над кроватью, заляпывает брызгами крови. Язык Бентли вываливается изо рта, в предсмертных судорогах он откусывает его кончик.

Устройство на груди начинает жужжать.

Взрыв.

На месте груди у Бентли – огромная дыра.

Из разорванного живота вываливаются кишки. Огромный кровавый шматок прилипает к потолку, и вокруг начинает пахнуть сырым мясом – отвратительная жуткая сладковатая вонь, – и, поскольку в комнате невероятно холодно, над ранами Бентли и над лужами крови клубится пар, а по всему полу разбросаны ошметки мяса, и у меня затекли ноги оттого, что я так долго сижу на корточках, так что я пошатываюсь, когда встаю, а ветер за окнами продолжает завывать.

Я пячусь к выходу, слыша странное хлюпанье – это клочки мяса сползают по стенам и падают на пол, – перекошенное лицо Бентли все забрызгано ярко-алыми каплями, рот открыт, тело лежит в поблескивающей луже крови и мясного фарша, растекающейся шире и шире, и я выхожу в коридор, сжимая в одной руке фонарик, а второй, залитой кровью, пачкая стены, за которые я вынужден хвататься, чтобы устоять на ногах.

6

Задыхаясь, я бегу в ванную, пригибая голову и стараясь не отрывать взгляда от пола, даже когда мне приходится огибать углы. В зеркале над умывальником лицо мое выглядит так, словно кто-то разрисовал его кровью, а рубашка спереди густо заляпана кровавым фаршем, поэтому я, истошно вопя, стягиваю с себя одежду, а затем бросаюсь под душ, скребя ногтями грудь и выдирая волосы, после чего, зажмурив глаза, бессильно расползаюсь по кафельной стенке.

Я нахожу чистую одежду в комнате Бобби и в полубеспамятстве напяливаю ее на себя, стараясь при этом все время следить за дверью. В странном оцепенении, обливаясь слезами и почему-то напевая себе под нос что-то тихое и неразборчивое, поспешно завязываю шнурки на парусиновых туфлях от Sperry.

Ковыляю по коридору, ускоряя шаг на верхней лестничной площадке, чтобы побыстрее миновать комнату Бентли, поскольку я не могу заставить себя даже посмотреть в ее сторону, и я беспрестанно рыдаю, но тут вдруг замираю как вкопанный, потому что теперь весь дом наполняется новым запахом, перебившим даже вездесущий запах дерьма.

Только подойдя к входной двери, я понимаю, что это такое.

Так пахнет жарящийся попкорн.

5

На улице уже совсем стемнело, ветер громко завывает где-то высоко в небе над двором, через который я иду, дождевые капли текут по моим щекам, а ветер гоняет по земле золотистые, зеленые и фиолетовые кружочки конфетти, громоздя из них сугробы вдоль стен, а велосипеды, которых я никогда прежде не замечал, валяются на земле, и их колеса вращаются в осеннем воздухе. В углу я вижу какую-то смутную тень и замираю как вкопанный, и тут же во дворе наступает абсолютная тишина – это знак, по которому мне следует медленно приблизиться к тому месту, где я кого-то заметил.

Над головой Джейме нарисована еще одна неряшливая пентаграмма, под которой кривыми красными буквами выведено:

ИсЧЕзнИ

ЗдесЬ

Пустая бутылка Absolut валяется на земле рядом, а сама Джейме сидит прислонившись к стене, в глубоком ступоре, почти невменяемая, а когда я трогаю ее отечное лицо, оно пышет жаром. Я присаживаюсь на корточки рядом с Джейме. Глаза ее закрыты, и, приподнимая веки, она узнает меня, но не проявляет никакого интереса, так что мы просто безразлично разглядываем друг друга. На Джейме – белый брючный костюм от Gucci, ворот пиджака слегка запачкан кровью, но я не вижу ран, потому что кто-то завернул ее от шеи до ног в непрозрачный пластик.

– Джейме… с тобой все в порядке? – спрашиваю я загробным голосом. – Тебе помочь?

Слабый вздох. Она что-то говорит, но я не могу расслышать слов.

– Что ты сказала? – переспрашиваю. – Я тебя не слышу.

– Ты же… должен быть сейчас… в отеле, – выдыхает она.

– Давай я вызову помощь…

– Не надо никого звать, – шепчет она, а затем пытается показать на что-то у меня за спиной.

Я поворачиваюсь и всматриваюсь. Посреди двора лежит матрац, на котором убили Тамми Девол, наполовину сгоревший, превратившийся в обугленный комок, усеянный белыми и золотистыми конфетти.

– Я вызову «скорую помощь», – говорю я.

– Нет… не надо, Виктор, – говорит она приглушенным голосом.

– Я хочу помочь тебе, – говорю я, изо всех сил стараясь звучать оптимистично.

Она хватает меня за запястье, ее веки опущены, лицо напряженное и уставшее.

– Нет. Не надо никого вызывать.

– Что здесь случилось? – спрашиваю я.

– Полный… пиздец… – шепчет она, слабо улыбнувшись.

Ее начинает бить озноб, и она перестает обращать на меня внимание.

– Эй, Джейме, приди в себя – так что здесь случилось?

– Я… видела… сцену… где ты в посольстве, – шепчет она. – Они… солгали тебе, Виктор.

Джейме все дрожит и дрожит, а я смахиваю конфетти с ее волос.

– Насчет чего? – спрашиваю я. – Насчет чего они мне солгали?

Я охрип оттого, что сегодня много плакал, а у Джейме голос тихий и глухой, как у привидения или человека, который говорит во сне, и откуда-то издалека доносится такой звук, словно что-то разбилось от порыва ветра.

– Палакон работает против японцев, – говорит она поспешно, и лицо ее искажает боль. – Но и на них он… тоже работает.

Она начинает визгливо хихикать, как девчонка.

– При чем тут японцы? – спрашиваю я.

– Во всем… замешаны… японцы, – говорит она. – Все принадлежит… японцам… деньги из японских банков… они оплачивают все, Виктор. – Она начинает перечислять, как во сне, голосом, лишенным всякого выражения: – Пластит… детонаторы… цифровые таймеры…

– Но зачем это японцам? – спрашиваю я, поглаживая ее по голове как ребенка.

– Потому что они… хотят, чтобы… твоего отца избрали.

Пауза.

– Куда избрали?

– Палакон также… работает против… твоего отца, – шепчет она. – Ты меня слышишь, Виктор? – Она пытается рассмеяться. – Твой отец… нанял его… но он работает против него… при этом.

Порыв ветра внезапно врывается с воем во двор.

– Потому что он… одновременно работает на людей… которые не хотят, – что-то внутри заставляет ее дернуться, – чтобы твоего отца… избрали.

– Джейме, Палакон сказал мне, что его нанял мой отец, – говорю я.

– Но Палакон… противоречит сам себе… – продолжает она дрожащим голосом. – Я видела… видеозапись этой сцены… в посольстве… и он солгал тебе. Он знал о том, что я связана… с Бобби… когда посылал тебя. Он солгал тебе.

– Но зачем Палакон послал меня, Джейме?

– Твой отец хотел, чтобы ты… уехал из страны, – говорит она. – Палакон это выполнил, но… но люди, которые не хотели, чтобы твоего отца избрали… тоже связались с ним… и у них на уме… был совсем другой план. – Она вздыхает. – Разработка…

– Какая разработка? – спрашиваю я громко, стараясь перекричать ветер.

– Сценарий…

У Джейме начинают закатываться глаза, но ей тем не менее удается пожать плечами.

– Какой сценарий, Джейме?

Она пытается что-то вспомнить.

– Представь, Виктор, что ты связан… с определенной организацией… и информация об этом… просочится в печать? Сколько Палакону заплатят… за такую услугу?.. В любом случае Палакон в проигрыше не останется. Он все подстроил.

Я смахиваю слезу, которая катится по ее щеке, а очередной порыв ветра вихрем закручивает в воздухе конфетти, летающие вокруг нас.

– Как? – спрашиваю я.

– Он предложил… Палакон предложил тебя… Бобби… они заключили сделку.

– Какую сделку? Почему?

– Палакон, – она с трудом сглатывает слюну, – пообещал Бобби… нового человека. Бобби хотел мужчину… и Палакон прислал ему тебя. Все складывалось великолепно. Твой отец хотел, чтобы ты уехал… а Бобби требовался новый человек. Палакон совместил одно с другим. – Она кашляет, вновь сглатывает слюну. – Сначала Бобби был в бешенстве… когда выяснилось, что нам послали тебя… он знал, кто ты такой… знал, кто твой отец. Все это ему не нравилось.

– Но мне казалось, что Бобби нравилось использовать известных людей, – говорю я. – Ведь он же говорил, что знаменитостей никто ни в чем никогда не заподозрит.

– Твой отец… – Джейме вяло покачивает головой. – Это все же чересчур… Бобби что-то заподозрил. Ему все это не нравилось, и тут Бобби… осознал, что Палакон работает… на кого-то еще.

Молчание.

– И что произошло тогда, Джейме? – спрашиваю я задумчиво.

– Бобби понял, что он может… использовать тебя в своих интересах.

– В своих интересах? Каким образом? – Я на грани паники.

– Бобби связался с твоим…

– Нет, нет, это невозможно! – говорю я, хватая ее за плечи.

– Бобби и твой отец…

– Нет, Джейме, только не это! – Я зажмуриваюсь.

– Твой отец и Бобби беседовали, Виктор.

– Нет… нет…

Все вокруг меня кружится и уплывает куда-то вдаль.

– Японцы… очень рассердились на Бобби… когда он заключил сделку… с твоим отцом. – Джейме переводит дыхание. – Они хотели всего лишь, чтобы ты… покинул страну… а теперь им приходилось еще и охранять тебя.

– Зачем?

– Потому что, если бы Бобби… передал в СМИ… информацию о тебе… и о том, что ты делал вместе с нами… шансы твоего отца стали бы равны нулю. – Джейме запрокидывает голову, и что-то заставляет ее скривить губы. – Японцы хотят… чтобы твой отец… победил.

Вой ветра заглушает все вокруг. Я наклоняюсь к Джейме, но она отворачивается в сторону. Пытаюсь придвинуться ухом к ее рту.

– Палакон не знал… что было в шляпке, Виктор, – говорит она. – Здесь он тебе тоже солгал.

– Зачем тогда он попросил передать ее?

– Бобби знал, что спрятано в шляпке… Бобби попросил его… чтобы он поручил тебе взять ее с собой, – отвечает она. – Бобби был нужен кто-то, чтобы доставить сюда ремформ.

Ее голос внезапно становится нормальным, даже оживленным.

– Палакон не знал, что находится в шляпке… он узнал только потом… а когда узнал, то… то… – Голос ее замирает. – Ремформ предназначался… для меня.

– Джейме, посмотри на меня, слышишь? – громко шепчу я. – Как ты попала в эту историю? Почему Палакон послал меня за тобой?

– Он знал, что у меня… роман с Бобби. Палакон знал это с самого начала, Виктор… понимаешь? Палакон думал, это в его интересах… то, что мы с тобой знакомы… по Кэмдену.

Она начинает впадать в беспамятство.

– Джейме, Джейме, эй. – Я осторожно приподнимаю ее голову. – Кто такая Марина Кэннон?

Джейме слегка морщится:

– Ее послали на корабль… чтобы предупредить тебя, Виктор… Надеялись, что ты последуешь за ней.

– И что случилось, Джейме?

– Бобби послал людей… из Нью-Йорка проследить за тобой… убедиться, что ты не поедешь в Париж.

Она начинает тихо плакать.

– Ты имеешь в виду Уоллесов? Ту английскую пару?

– Я не знаю… не знаю, как их зовут. Они вернулись к нам и…

– Корабль остановился, Джейме.

– …Палакон тоже хотел, чтобы ты отправился в Лондон.

– Он остановился, лайнер остановился! Нам сказали, что пришел сигнал бедствия.

– Я знаю… знаю…

– Гребаный лайнер остановился, Джейме! – кричу я. – Прямо посреди океана.

– Бобби не хотел, чтобы ты отправился в Париж. Он и в Лондоне-то не очень хотел тебя видеть, а уж в Париже и подавно.

Она едва заметно улыбается чему-то своему.

– Так это был Бобби? Это был Бобби на корабле в ту ночь?

– Виктор…

– Я видел татуировку! – кричу я. – Что случилось с Мариной?

– Не знаю, – бормочет она. – Я узнала об этом только от тебя… тогда в гостинице… и набросилась на Бобби. Но он ничего не рассказал… ему просто был нужен ремформ.

– Что еще ему было нужно? – спрашиваю я.

– Твой… труп.

Я зажмуриваю глаза и долго не могу открыть их.

– Не знаю… – продолжает она. – Бобби думал… что твое появление повредит нам… но затем он понял… что тебя можно… шантажировать.

– Убийство Сэма Хо?

Она кивает.

– И как только… это удалось… возникли и другие идеи.

– Какие другие идеи?

– Ах, Виктор, – вздыхает она. – Виктор… все было подстроено с самого начала. Даже в Нью-Йорке… та девушка, которую убили… диджей…

– Майка? – подсказываю я.

– Не важно… ты же пошел в Fashion Café… встречаться с новым диджеем. Помнишь?

Я киваю, хотя это бессмысленно, потому что ее глаза все равно закрыты.

– Ее убили предыдущей ночью… я видела протокол.

– О господи! Господи!

– Это было подстроено.

– А ты на чьей стороне, Джейме? – спрашиваю я.

Она улыбается, и при этом на ее верхней губе открывается рана, но кровь не течет.

– На кого ты работаешь?

– Какое… это имеет значение… теперь?

– На кого ты работала? – кричу я, тряся ее за плечи.

– Я работала… против Бобби, – бормочет она. – Но когда работаешь против кого-то, Виктор, всегда приходится работать и на него.

Я отшатываюсь, тяжело дыша.

– Я работала на организацию, на которую… работала Марина… и на ту, на которую работал Бобби… и работала на Палакона… как и ты…

– Я не работаю на Палакона.

– Нет… работаешь. – Она снова сглатывает слюну – на этот раз с огромным трудом. – С тех пор как ты его встретил… работаешь…

Ее начинает бить озноб.

– Джейме, а какое отношение ко всему этому имеет Лорен Хайнд? – спрашиваю я. – Посмотри на меня и скажи: какое отношение ко всему этому имеет Лорен Хайнд? Она дала мне шляпку. Я видел ее на фотографиях вместе с Бобби.

Джейме начинает хихикать как безумная.

– Ты же помнишь Лорен Хайнд по Кэмдену, верно? – говорю я. – Она знает Бобби. Она дала мне шляпку. – Я склоняюсь к самому лицу Джейме. – Наша встреча с ней тоже была подстроена, верно?

– Это была… не Лорен Хайнд, Виктор, – вздыхает Джейме.

– Это была она, Джейме, – говорю я. – Это была Лорен Хайнд.

– Ты был… невнимателен. – Джейме снова вздыхает. – Эта девушка была не Лорен…

– Джейме, я знаю эту девушку, – говорю я. – Она лучшая подруга Хлои. Что ты такое несешь?

– Это был кто-то другой, – снова вздыхает Джейме.

– Нет-нет, не может быть! – упрямо трясу головой я.

– Лорен Хайнд погибла в… декабре восемьдесят пятого… разбилась на машине… около Кэмдена, Нью-Гэмпшир.

Она склоняется ко мне, понижает голос, как будто боится, что кто-то нас подслушивает, а я думаю: «Она всего лишь пустая оболочка», и нечто огромное и бесформенное витает в темноте над двориком, и чей-то голос произносит: «Не только она – все вы».

– Мне нужно поговорить с Бобби, – говорю я, хватая ртом воздух. – Где он?

– Нет, Виктор, не надо!

– Где он, Джейме? Скажи мне!

– Он пошел… – Она хрипит, ее голова запрокидывается. – Он собирался пойти в…

Она теряет сознание.

– Где он? – ору я, тряся ее изо всех сил.

– Он… отправился в Hôtel Costes… – хрипит она. – Повидаться с Хлоей.

Застонав, я вскакиваю, колючий ветер жалит меня в лицо, а Джейме шепчет: «Подожди, не надо!» – и пытается схватить меня за руку, но я отталкиваю ее.

– Виктор…

– Я ухожу, – говорю я, чувствуя, как паника охватывает все мое существо. – Что ты от меня хочешь, Джейме?

Она говорит что-то, но я не могу разобрать слов.

Тогда я торопливо наклоняюсь к ней и шепчу:

– Я не слышу тебя, Джейме.

Перед тем как окончательно впасть в беспамятство, она произносит:

– Я… не… Джейме Филдс.

И по этой реплике, как по знаку, во двор влетает огромный жужжащий рой навозных мух.

4

Я бегом возвращаюсь в гостиницу.

Врываюсь в вестибюль, но усилием воли заставляю себя спокойно дойти до лифтов на другом его конце.

Однако, очутившись на этаже Хлои, снова срываюсь на бег.

Я молочу кулаками в ее дверь.

– Хлоя? Хлоя, с тобой все в порядке? – кричу я высоким писклявым голосом. – Открой, Хлоя, это я.

Дверь открывается, и передо мной стоит улыбающаяся Хлоя в белом халатике.

– Ты переоделся, – говорит она, глядя на одежду Бобби. – Где твоя одежда?

Я отстраняю ее и вбегаю в панике в гостиную, не имея при этом ни малейшего представления, что я буду делать, если Бобби окажется здесь.

– Кто тут был? – спрашиваю я, распахивая дверь ванной.

– Виктор, успокойся, – говорит Хлоя.

– Где он? – кричу я, открывая дверцу шкафа и с грохотом ее захлопывая. – Кто тут был?

– Бобби Хьюз заходил, – говорит она, слегка дрожа, и садится обратно на стул с высокой спинкой, стоящий возле стола, на котором лежит блокнот со спиральной пружиной, куда она что-то записывала перед моим приходом. Она закидывает ногу на ногу и смеривает меня суровым взглядом.

– Чего он хотел? – спрашиваю я, слегка успокоившись.