Текст книги "Теософические архивы (сборник)"

Факиры и летающие столы

Перевод – О. Колесников

Может быть я и профан в законах, управляющих солнечной системой, но в любом случае твердо верю в гелиоцентрическую журналистику и сделаю несколько замечаний «The Sun» по поводу своего «иконоборства».

Бесспорно, для скромной иностранки большая честь оказаться под огнем полемических выступлений двух выдающихся личностей вашей великодушной страны – воистину добрым дьяконом Ричардом Смитом и сладостно поющим соловьем Дж. Вашингтоном Чайлдсом, мастером искусств. Я не индусский факир и мне не нравится оказываться в огне, особенно когда я этого не заслуживаю. И мне также не нравится, выражаясь образно, быть привязанной к столбу и пронзенной стрелами вашей сатиры. Я не приглашала журналистов на подобное представление. Не искала дурной славы. Я всего лишь поселилась в тихом уголке вашей страны, и, как женщина, которая много путешествовала, пытаюсь рассказать общественности Запада необычные вещи, которые наблюдала на Востоке. Меня не было бы здесь, будь у меня возможность сделать это в России. Но поскольку я здесь, то «скажу всю правду», как гласит старая английская поговорка.

Посетивший меня репортер «The World» написал статью, в которой перепутал свои воспоминания о чучелах моих обезьян, канареек, тигровых голов и пальм с эфирной музыкой и похожими на тени двойниками адептов. Эта была очень интересная статья, и конечно, автор не хотел показаться предвзятым. Если читатели усмотрят в ней отрицание мною законов природы или косвенное утверждение о возможности чудес, то виноват либо мой плохой английский, либо невнимательность самих читателей.

Нет более бескомпромиссных верующих в непреложность и универсальность законов природы, чем оккультисты. Оставим в покое, с вашего разрешения, великого Ньютона. Я не отрицаю закон гравитации или притяжения Солнца, но я против утверждения, что кроме закона, утверждающего, что центр Земли притягивает к себе тела – это самый наглядный для нас пример гравитации – нет другого, такого же справедливого, закона, способного при определенных обстоятельствах нейтрализовать первый.

Если мы хотя бы раз в сто лет наблюдаем, как факир или стол зависает над землею без видимых механических причин, то можно говорить, что явление это есть результат закона природы, о котором ученые еще ничего не знают. Христиане верят в чудеса; оккультисты верят в них даже меньше, чем набожные ученые, как например, сэр Дэвид Брустер. Попробуйте показать оккультисту неизвестный ему феномен, и он никогда не будет утверждать a priori, что это фокус или чудо. Он будет искать причину в условиях возникновения феномена.

В 1854 году, когда шла настоящая война между Академией и «танцующими столами», по Парижу ходил анекдот про астронома Бабине. Этот ученый-скептик заявил в «Revue des Deux Mondes» (январь 1854 г., стр. 414), что левитация мебели без физического контакта «так же невозможна, как и вечный двигатель». Спустя несколько дней во время сеанса в его присутствии стол поднялся в воздух без физического воздействия. В результате Бабине сразу же отправился к зубному врачу и тот удалил ему коренной зуб, потому что иконоборческий стол во время левитации двинул в челюсть астроному-скептику. Однако статья уже пошла в печать, и вернуть ее было невозможно.

Думаю, девять из десяти человек, включая редакторов, верят в то, что волновая теория света одна из самых убедительных. Однако если открыть страницу 22 в «The New Chemistry», написанной проф. Иосией П. Куком-младшим из Гарвардского университета (Нью-Йорк, 1876), мы прочтем:

Я не могу согласиться с теми, кто считает волновую теорию света окончательно установленным принципом науки… Следует учитывать комбинации свойств эфира пространства, и я с большим трудом могу поверить, что сейчас кто-то в этом действительно разбирается.

Что же это, как не иконоборство?

Надо помнить и то, что сам Ньютон соглашался с корпускулярной теорией Пифагора и его предшественников, и только en désespoir de cause [по причине отчаяния (фр.)] ученые приняли волновую теорию Декарта и Гюйгенса. Кеплер полагал, что Солнце имеет магнитную природу. Лейбниц считал, что планеты двигаются благодаря возмущениям эфира. Борелли предвосхитил открытие Ньютона, но ему не удалось преподнести его так же эффективно, как это сделал последний. Гюйгенс и Бойль, Хоррокс и Хук, Халли и Рен – все они думали о центральной силе, действующей по направлению к Солнцу, и об истинном принципе уменьшения действия этой силы пропорционально обратному квадрату расстояния. О гравитации еще не сказано последнее слово, но из-за того лишь, что природа Солнца пока что мало изучена.

Ученые только сейчас начинают осознавать (смотри лекцию «Солнце и Земля» проф. Бальфура Стюарта, прочитанную в Манчестере, а также лекцию проф. А.М. Майера «Земля как огромный магнит») тонкую связь между пятнами на Солнце и положением небесных тел. Только сейчас начинают говорить о межпланетных магнитных притяжениях. До тех пор, пока полагают, что гравитация есть лишь магнитное притяжение или отталкивание, и покуда не будет лучше понята роль магнетизма в бесконечных взаимодействиях сил в эфире пространства – этой «гипотетической среде», как называет ее словарь Вебстера – я смело говорю, что неумно и несправедливо отрицать факты левитации факиров или столов. Тела с противоположными электрическими зарядами притягивают друг друга; если же заряды одинаковы, то они отталкиваются. Представьте, например, что любому телу, имеющему вес, будь то человек или предмет, может, по внешней или внутренней причине, быть сообщена полярность, идентичная полярности опоры, на которой он находится – что же помешает подняться этому телу в воздух?

Прежде, чем уличать меня во лжи, когда я утверждаю, что наблюдала левитацию как людей, так и предметов, вы прежде всего должны опровергнуть свидетельства более известных лиц, чем я. Мистер Крукс, проф. Тьюри из Женевы, Луи Жаколио, ваши д-р Грей и д-р Вагнер и сотни других могут подтвердить, от первого слова до последнего, феномен левитации.

Я удивлена, что редакторы даже такого солидного издания, как «The World», мало знакомы с восточной метафизикой вообще и не имеют представления о штанах факиров-индусов в частности. Глупо писать, что святые эти нищие, исповедующие религию Брахмы, все вышли из буддийских монастырей Тибета, и уже совсем не годится одевать их в широкие шаровары при выполнении религиозных функций.

Это примерно как если бы журналист-индус, желая показать скромность его преподобия мистера Бичера, описывал бы его выходящим на кафедру в скудном облачении факира – только в dhoti, набедренной повязке, и больше ничего. А потому объяснение часто наблюдаемых левитаций, демонстрируемых браминами и гуру, наличием спрятанного под одеждой куска железа – настолько же логично, как и объяснение монсеньера Бабине, утверждавшего, что произвольные движения стола и непонятно откуда взявшееся постукивание происходит благодаря бессознательному чревовещанию.

Вы можете не верить, что у человека могут удалить кишечник, но могу заявить, что сама видела, как это делают. Вы правильно говорите, что это «удивительно», но все же чуда здесь нет. Ваше предложение, что д-ру Хаммонду следует самому пронаблюдать это, заслуживает внимания. Наука от этого только выиграет, а ваш скромный корреспондент получит свидетельство в ее поддержку. Однако можете ли вы дать гарантию, что он представит миру скептиков пример «правдивого изложения», если результаты его наблюдений будут противоречить теориям того, что мы условно называем наукой?

С уважением,

Е.П. Блаватская.

Нью-Йорк, 28 марта 1877 г.

Ферекид

Перевод – К. Леонов

Ферекид – древнегреческий философ с острова Сирос, учитель Пифагора. Подобно последнему, в соответствии с античными свидетельствами, он долгие годы путешествовал по Востоку, посещал Индию и Халдею, жил в Египте, причем в двух последних странах он был учеником посвященных жрецов. С другой стороны, такие авторы, как Клемент Александрийский и Филон Библский, утверждают, что «Ферекид не получал наставлений в философии ни от какого учителя, но приобрел свое знание из тайных книг финикийцев».[774]774
  Ф. В. Штутц, «Фрагменты Ферекида», Лейпциг, 1824.


[Закрыть] Однако, последнее утверждение не может никоим образом противоречить первому, причем наиболее интересен во всем этом тот факт, что у финикийцев, как и у всех других древних народов, были свои тайные книги, то есть, они имели некую экзотерическую религию для непосвященных и масс и эзотерическую систему для тех, кто стремился к посвящению в мистерии. Современные энциклопедисты лишают Ферекида титула философа на том основании, что, как полагают, «он жил в то время, когда люди начинали размышлять о космогонии и природе богов, но едва ли приступили к занятиям подлинной философией».[775]775
  См. «Греко-римский биографический и мифологический словарь» Смита, Лондон, 1849, ст. «Ферекид».


[Закрыть] Это такое же заблуждение, как и многое другое. Подлинная философия начинается с Пифагора лишь в Греции, но ею занимались за много тысяч лет до того в других странах; и не увидел бы Пифагор, «любитель истины»… того, что он называл философией, в безумно материалистических, хотя и научных рассуждениях и теориях нашей современной, так называемой, философии. Как бы то ни было, теософы вполне могут смотреть на Ферекида как на одного из своих древнейших западных учителей и авторитетов, поскольку его сочинение «Эптамукос» (Επταμυκος), – которое некоторые называют «Теокразией», а иные – «Теологией», – является первым в классической литературе, в котором говорится о реинкарнации, или метемпсихозе, ныне понимаемом столь превратно, но которое у древних было синонимом перерождения или бессмертия души. Именно этим последним термином Суид называет доктрину, которой учил Ферекид, и говорит, что она содержалась в двух книгах, в которых, помимо того, был ясно изложен семеричный принцип, конечно, более или менее аллегорическим и символическим языком. Так, он утверждает, что в Космосе существуют три высших принципа, которые он обозначает как Хтона (Хаос), Эфир (Зевс) и Хронос (Время), и четыре низших принципа, элементы-стихии огня, воды, воздуха и земли. Из них образовано все видимое и невидимое во вселенной. Он был большим знатоком орфических сочинений, а его собственные труды еще сохранились во времена александрийских нео-платоников. Аристотель упоминает о нем как о мифологическом персонаже, а Плутарх говорит о нем как о писателе-богослове; он упоминается у многих классиков. Диоген Лаэртский[776]776
  Диоген Лаэртский, «Жизнеописания выдающихся философов», кн. I, ч. 11, 116–118.


[Закрыть] называет его наследником Фалеса, а некоторые считают, что он был первым писателем-прозаиком в Греции, поскольку он использовал прозу для объяснения философских вопросов. Существовал и другой Ферекид из Афин, которого часто путают с Ферекидом Сиросским. Но если последний был современником Сервия Туллия (ср. Цицерона и Диогена Лаэртского), шестого цезаря Рима, и должен был жить, таким образом, в соответствии с Олимпиадами, в шестом веке до н. э., Ферекид Афинский жил на сто лет позже и был современником Геродота. Он был логографом и не сделал ничего такого, ради чего о нем стоило бы упомянуть в этой работе. Любопытно, что Демокрит намекает на то, что вся философия Ферекида «тайком переписана» с восточных систем, а Цицерон отрицает это. Это обвинение довольно странно, поскольку ни Ферекид, ни Пифагор не делали тайны из восточного происхождения своих учений.

Философы и философчики

Перевод – О. Колесников

Тщетно нам истолковывать их слова при помощи наших философских понятий и учений наших школ.

Локк

Знание самого низшего порядка есть разъединенное знание; наука – есть частично объединенное знание; философия – полностью объединенное знание.

Герберт Спенсер. Основные начала.

Наши придирчивые критиканы выдвинули несколько обвинений против нашего Общества, и в основном – против теософии. По ходу нашей работы мы вкратце подведем им итог и отметим «самые свежие» обвинения.

Нас обвиняют, что в «Конституции и Правилах» Теософического общества мы нелогичны; а вследствие этого в применении их на деле возникают противоречия. Обвинение выстроено таким образом:

В опубликованных «Конституции и Правилах» очень сильно акцентируется полностью несектантский характер Общества. Постоянно и настойчиво утверждается, что это ни кредо, ни философия, ни религия, ни догмы и даже не особенные точки зрения о перечисленном, чтобы их отстаивать, чтобы они хоть в какой-то мере воздействовали на членов Общества. И все же…

«О, благослови нас Господь! Неужели настолько неоспорим тот факт, что некоторые вполне определенные философские воззрения и, более того, их религиозный характер поддерживаются Основателями и самыми выдающимися членами Общества?»

«Воистину это так, – отвечаем мы. – Но где же в этом таится сомнительное противоречие? И Основатели, и «самые выдающиеся члены», и даже, вследствие этого, большинство его членов составляют это общество, а не только некоторую его часть, которая, помимо всего прочего, не имеет кредо как организация, но все-таки позволяет его членам верить в него, что доставляет им удовольствие». Отвечая на это, нам говорят:

«Совершенно верно; и все-таки эти доктрины всеми назывались „теософией“. Каково же объяснение всему этому?»

Мы отвечаем: «Называть их таким образом – есть „всеобщее“ заблуждение, одно их тех свободных применений термина к вещам, которым должно давать определение с великой осторожностью; и когда члены Общества пренебрегают этим, тогда и пожинаются плоды этого пренебрежения. Фактически это оплошность настолько же вредная, как и то, что следует из-за смешения двух понятий „буддизм“ и „бодхизм“, что приводит к ошибочному пониманию философии Мудрости как религии Будды».

Однако нетрудно убедиться, что при изучении этих доктрин становится очевидным, что вся работа, проделанная Обществом, как организацией, на Востоке и Западе, зависит от них. Это – совершенная правда в случае учения, лежащего в основе объединения всех религий и бытия, о чем утверждают и взывают теософы, а также общего источника, называемого религией Мудрости тайного учения, по отношению к которому, согласно тем же утверждениям, все существующие виды религии прямо или косвенно вторичны. Допуская это утверждение, от нас требуют объяснить, почему Теософическое общество, несмотря на это, не имеет специальной точки зрения или доктрины, ни убеждений, ни догм, чтобы внушать их, когда они-то и есть основа Общества, самое его сердце и душа?»

На это мы можем ответить, что это опять же еще одно заблуждение: эти учения – самая безупречная «основа Теософических обществ» на Западе, но не на Востоке, где таких отделений Общества в пять раз больше, чем на Западе. Будь эти специальные доктрины «сердцем и душой» всей организации, то теософия и ее Теософическое общество исчезли бы после 1885 года – хотя это, конечно, не довод. Ибо с того года они не только фактически покинули Адьяр, поскольку не оказалось никого, кто бы смог обучать их, поскольку в то время некоторые брахманские теософы очень сильно возражали, чтобы это учение стало публичным, другие же, самые ортодоксальные – недвусмысленно боролись с ними, как с учениями, вредными для их экзотерических систем.

Это – самоочевидные факты. А все же, отвечая на это, мы скажем, что все было не так; что Т. о., как организация, обучает не какой-то специальной религии, а тому, чтобы терпимо и на деле принимать все религии, никоим образом не вмешиваясь в них, или даже не выспрашивая своих членов об их религиозных убеждениях, равно как наших крючкотворов и даже дружественно настроенных противников, чтобы они не чувствовали себя обиженными. Напротив, десять к одному, что они не приведут вас в замешательство следующим безапелляционным возражением:

«Как такое может быть, тогда как вера в „эзотерический буддизм“ – это sine qua non[777]777
  Непременное условие (лат.).


[Закрыть] для принятия собрата вашего Общества?

Дальше напрасно возражать; равно как и убеждать наших противников, что вера нашего Общества в буддизм, эзотерический либо экзотерический, не более ожидаема и необходима, чем почитание обезьяньего бога Ханумана и его единственного хвоста или вера в Магомета и его обожествленную кобылу. Бесполезно стараться объяснять, несмотря на то, что в Т. о. так же много браминов, мусульман, парсов, иудеев и христиан, как и буддистов, и прочих подобных им, кто вряд ли станет последователем Будды и даже буддизма, каким бы тот ни был эзотерическим. Их невозможно заставить постичь оккультные доктрины – небольшое количество фундаментальных учений, о которых поверхностно изложено в «Эзотерическом буддизме» мистера Синнетта – хотя там рассказано не обо всей теософии, и даже не обо всех тайных доктринах Востока, а описана лишь малая их часть: оккультизм как таковой в качестве одной из теософских наук или религия-Мудрость, но никоим образом не теософия в целом.

Эти понятия настолько прочно укоренились в сознании среднестатистического британца, что все это выглядит как если подойти к нему и сказать, что русские – не нигилисты и панслависты и что не все французы ежедневно едят лягушек: любой британец откажется вам верить. Похоже, предубеждение против теософии становится частью национального сознания. Ибо почти три года автор настоящей статьи – которому помогали в ее написании уйма теософов – тщетно пыталась вымести из мозгов публики кое-что из этой фантастической неразберихи и чуши, которыми приправлены все эти воззрения; и вот теперь она на грани того, чтобы в полном отчаянии отказаться от этой попытки! В то время как половина англичан будет продолжать путать теософию с «эзотерическим будд-измом», остальные будут продолжать произносить благородное на весь мир название Будды так, как привыкли его произносить – масло.[778]778
  Игра слов: Buddha – Будда, butter – масло.


[Закрыть]

Именно подобные люди породили утверждение, которое ныне принято легкомысленной прессой за достоверное, что «Теософия – это не философия, а религия» и «новая секта».

Бесспорно, теософия это не философия, просто потому, что она включает в себя все философии, равно как и каждую науку и религию. Но прежде чем еще раз доказать это, было бы уместно спросить, какое же количество наших критиков сообщало о таком хотя бы отчасти верном определении этого слова, впервые введенного Пифагором, что им пришлось так легкомысленно отрицать систему, о которой, похоже, им известно намного меньше, чем о философии? Неужели они ознакомились с лучшими и самыми последними определениями, или даже с точкой зрения насчет нее сэра У. Гамильтона, которая уже считается весьма старомодной? Похоже, что ответ будет отрицательным, иначе бы они поняли, что каждое такое определение доказывает, что теософия – есть мощный синтез философии в ее самом широком абстрактном смысле, как и в ее особых условиях. Давайте попытаемся еще раз прояснить и кратко выразить определение теософии и показать, что она является прочнейшим корнем и сущностью всех наук и систем.

Теософия – «божественная мудрость» или «мудрость бога». Следовательно, она должна быть источником жизненной силы этой системы (философии), которая определяется как «наука о божественных и человеческих вещах и причинах, по которым они происходят» (сэр У. Гамильтон), теософия одна владеет ключами к этим «причинам». Взяв же ее самую элементарную классификацию, мы обнаруживаем, что философия – это любовь к мудрости и ее поиски, а также «знание феноменов, объясняемых с ее помощью, и их разрешение, как объяснение причин и смысла, сил и законов» (Энциклопедия). Когда подразумевались Бог или боги, в любой стране это становилось теологией; когда подразумевалась материальная природа, это называлось физикой и естественной историей; то, что относилось к человеку, называлось антропологией и психологией; и когда это поднималось до более высоких областей, то становилось известным под названием метафизики. Такова философия – «наука о действиях и последствиях, которые они вызывают» – это очень высокая духовная доктрина кармы, самое важное учение, имеющее в каждой религиозной философии свое особое наименование, и теософский принцип, который не принадлежит ни одной религии, но объясняет их все до единой. Философию также называли «наукой о вероятных вещах, о том, насколько они вероятны». Это непосредственно применяется к теософским доктринам, а также к тому, что они отвергают чудо; но едва ли это можно применить к теологии или какой-либо другой догматической религии, каждая из которых принудительно навязывает веру в невозможные вещи; ни к современным философским системам материалистов, которые отвергают даже «вероятное», всякий раз, когда последнее противоречит их суждениям.

Теософия претендует объяснить и примирить религию с наукой. Мы нашли у Дж. Х. Льюиса («История философии», том 1. Пролегомены, с. xviii) утверждение, что «философия, отделив свои самые широкие концепции от обеих (теологии и науки), представляет доктрину, которая содержит объяснения участи мира и человека». «Здание философии – есть систематизация концепций, выработанных наукой… Наука создает знание, а философия – доктрину…» (цит. соч.) Последняя может стать полной только при условии обладания этим «знанием», и эта «доктрина» пропустила через решето Божественную Мудрость, или теософию.

Юбервег («История философии») определяет философию как «Науку основ», что, как известно всем членам Общества, и утверждает теософия в своих дочерних науках, таких как алхимия, астрология и главным образом – в оккультных науках.

Гегель относится к теософии как «созерцанию саморазвития Абсолюта» или, иными словами, как «представлению Идеи» («Darstellung der Idee»).

Вся тайная доктрина опирается на то, что название – это атом – и есть подобное созерцание и запись этих наблюдений, насколько хватает языка и насколько ограничена мысль, при помощи которой можно запечатлеть бесконечно сложные процессы.

Таким образом, становится очевидным, что теософия не может быть «религией» и менее всего является «сектой», но это истинная квинтэссенция самой высшей философии во всех ее аспектах. Показав, что лежит под нею и полностью отвечает на все описания философии, мы можем добавить к вышесказанному еще несколько определений сэра У. Гамильтона и доказать наше утверждение, продемонстрировав те же самые стремления в теософской литературе. Действительно, это довольно простая задача. Ибо разве «теософия» не включает «науку о вещах, явно происшедших из основных начал», равно как «науку об истинах, воспринимаемых и абстрактных»? Разве наука не проповедует «применение разума в своей законной области» и не создает какую-нибудь из своих «законных областей» – чтобы выяснять «науку первоначальной формы эго или ментального себя», также как и обучить секрету «абсолютного различия идеального и реального»? Из всего этого несомненно, что согласно каждому определению философии – старому или новому – тот, кто изучает теософию, изучает самую высшую трансцендентальную философию.

Нам не надо далеко удаляться от этого рассуждения, чтобы детально отметить глупость подобных утверждений касательно теософии и теософов, которые мы обнаруживаем чуть ли не ежедневно в общественной прессе. Такие определения и эпитеты, как «новая модная религия» и «изм», «система, изобретенная высшей жрицей теософии» и другие неразумные замечания, возможно обретут свою собственную участь. Они встречались и в других ситуациях, оставленных нами без внимания.

Наш век считается исключительно критическим: век, который подробно все анализирует, и публика отказывается допускать что-либо, предложенное на рассмотрение, прежде чем эта тема не будет изучена самым тщательным образом. Это – предмет гордости нашего столетия; но это отнюдь не мнение беспристрастного наблюдателя. Во всяком случае, это мнение чрезвычайно преувеличено с тех пор, как подобная хвастливая дотошность в анализе применяется к тому, что никоим образом не затрагивает национальные, общественные или личные предрассудки. С другой стороны, все это зловредное и разрушительное для репутации, порочно и оскорбительно-клеветническое, но принимается с открытыми объятьями и весельем, и тем самым превращается в постоянные публичные сплетни, без всякой проверки или хотя бы малейшего колебания, и с поистине слепой верой самого гиблого сорта. И мы бросаем вызов противоречию такого рода. Ни сами популярные личности, ни их работа не рассматривается в наши дни по их действительной ценности, а просто по личности автора и предубежденному мнению масс. Теософы даже не смеют надеяться, что их работы будут заново перепечатаны во многих нелитературных журналах благодаря их заслугам, а не исключительно из-за сплетен об их авторах. Такие издания, пренебрегающие правилами, сначала припасают для читателя Аристотеля, который сказал, что критика – это «вполне обычное суждение», и при этом решительно отказываются принять любую теософскую книгу, не говоря уже об ее авторе. И в результате первая судится по разрозненным мыслям последнего, клевета на которого беспрерывно печатается в ежедневных газетах. Личность автора висит подобно темной тени между мнением современного журналиста и неприкрашенной истиной; и в конечном счете на его труд обращают внимание ничтожное количество людей во всей Европе и Америке, которые хоть как-то разбираются в учениях нашего Общества.

Как же правильно относиться к теософии или даже к Т. о.? Я не скажу ничего нового, утверждая, что настоящий критик по крайней мере обязан разбираться в вопросе, который он принялся анализировать. И не будет слишком рискованным добавить, что ни один из Терситов нашей прессы не знает даже самым отдаленным образом, о чем он говорит – и таким образом из большой рыбины получается крошечное жаркое;[779]779
  От Юпитера Тонанса из «Saturday Review» до лживого издателя «Mirror». Первого можно назвать одним из величайших авторитетов, зарабатывающих себе на жизнь укрывательством краденого, второго же – столь же видным и «развивающим мускулатуру» при помощи прочитанных мыслей, и все-таки оба одинаково невежественны в теософии и так же слепы к ее настоящим намерениям и целям, как две совы, случайно оказавшиеся на дневном свете.


[Закрыть] всякий раз, когда слово «теософия» напечатано и ухвачено читательским оком, за ним обычно следуют оскорбительные эпитеты и инвективы, направленные против некоторых теософов. Современный издатель, угождающий вкусу миссис Гранди,[780]780
  Соответствует русскому выражению: «что будет говорить княгиня Марья Алексеевна».


[Закрыть] напоминает героя Байрона: «Он не знал, что сказать, и поэтому стал клясть». Примерно так он всякий раз ведет себя, когда встречается с чем-либо, недоступным его пониманию. Все подобные проклятия неизменно основаны на старых сплетнях и банальном объявлении «помешанными» тех, кто «придумал» теософию. Имей островитяне Южного моря свою ежедневную прессу, они бы, бесспорно, обвинили миссионеров в изобретении христианства для того, чтобы накликать беду на их местный фетишизм.

Доколе, о, ослепительные боги истины, доколе будет продолжаться эта ужасающая умственная слепота «философов» девятнадцатого столетия? Сколько же еще они будут утверждать, что теософия – не национальная принадлежность, не религия, а только лишь универсальный научный кодекс и самая трансцендентальная этика, которая была известна всегда; она лежит в основе каждой нравственной философии и религии; и ни теософия per se и даже ни ее скромный недостойный движитель, Теософическое общество, не имеет никакого отношения к какой-либо личности или личностям! Отождествить ее с ними – это показать себя печально отстающим в логике и даже здравом смысле. Чтобы отвергать это учение и его философию под предлогом, что его лидеры или, точнее, один из его Основателей, подвергнуты различным обвинениям (так и не доказанным) – это глупо, нелогично и абсурдно. По правде говоря, это настолько же нелепо, как во времена александрийской школы неоплатоников, которая была в своей сущности теософией, отрицать ее учение, потому что оно пришло к Платону от Сократа и потому что афинские мудрецы, кроме того что имели приплюснутые толстые носы и лысые головы, обвинялись в «богохульстве и развращении молодежи».

Мало того, любезные и великодушные критики, называющие себя христианами и похваляющиеся цивилизацией и прогрессом нашего века, стоит только вас как следует поскрести, и глубоко под кожей обнаружится то же самое жестокое и суеверное «варварство», как и в древности. Если бы вам предложили возможность публично и законно высказать свое суждение о теософе, то кто из вас, живущих в девятнадцатом веке, поднялся бы выше, чем какой-нибудь афинский δικαστήριον со своими пятьюстами присяжными, который приговорил Сократа к смерти? Которого из вас должно презирать, чтобы стать Мелетом или Анитом и приговорить к такой позорной смерти теософию и ее приверженцев, основываясь на словах лжесвидетелей? Ненависть, явно обнаруживающаяся в ваших ежедневных нападках на теософов, – это ваша основа основ. Не вас ли имел в виду Хэйвуд, когда писал о критике Общества:

 
О! Этот слишком критический мир научился бы
Полезному правилу, и вместе со всеми другими терпел бы его;
Но человек, словно враг себе же подобным,
Получает удовольствие, рассказывая об ошибках соседа,
И судит неумолимо все малые обиды,
И гордится собою, когда участвует в скандале…
 

Многие оптимистично настроенные авторы могли бы признать наш меркантильный век веком философии и назвали бы его ее возрождением. Нам не удалось обнаружить за пределами нашего Общества ни одной попытки философского возрождения, пока слово «философия» насильно лишено своего первоначального значения. Ибо, куда бы ни обращались, мы натыкались лишь на презрительно-холодную насмешку, когда речь заходила об истинной философии. Скептик никогда не стремится к этому названию. Тот, кто способен вообразить Вселенную вместе с ее служанкой Природой счастливой и сумеет высидеть, подобно черной курице из сказки, самосотворяемое яйцо, подвешенное в пространстве, не обладает ни силою мысли, ни духовной способностью постижения абстрактных истин; ибо эти сила и способность – суть первичные необходимые условия философского ума. Мы видим целое королевство современной науки, подточенной такими материалистами, которые все еще претендуют на звание философов. Либо они вообще ни во что не верят, как это делают миряне, либо испытывают сомнения на манер агностиков. Поминая два мудрых афоризма Бэкона, современный материалист тем самым осуждает индуктивный метод Основателя его же собственными словами, как контрастирующий с дедуктивной философией Платона, принятой теософией. Ибо разве не Бэкон сказал нам, что «философия, изучаемая поверхностно, вызывает сомнение; когда же она изучается тщательно, то рассеивается», и еще, «немного философии склоняет человеческий разум к атеизму; однако глубокая философия приводит человека к религии»?

Вышеуказанное логическое заключение неоспоримо, а значит, никто из наших нынешних дарвинистов, материалистов и их поклонников, наших критиков, не изучал философию иначе, как весьма «поверхностно». Отсюда, теософы имеют законное право называться философами – истинными «любителями мудрости» – а их критики и клеветники в лучшем случае могут называться ФИЛОСОФЧИКАМИ – последователями современного ФИЛОСОФСТВОВАНИЯ.