Текст книги "Теософические архивы (сборник)"

Взгляд французов на права женщин

Перевод – О. Колесников

Написав небольшую книгу «Les Femmes qui Tuent et les Femmes qui Votent» («Женщины убивающие и женщины голосующие»), Александр Дюма-сын вступил на арену социальной и политической борьбы. Новеллист, который находил своих Беатрис и Лаур в социальных трущобах, автор «La Dame aux Camélias» («Дамы с камелиями») и «La Dame aux Perles» («Иностранки»), слывет лучшим во Франции знатоком женских сердец. Сейчас он выступает в новом качестве: как защитник женских прав вообще, и, в частности, тех женщин, о которых англичане предпочитают говорить как можно меньше. Если этот одаренный сын еще более одаренного отца до сих пор не утонул в топких болотах современной французской школы реализма, которая сейчас в такой моде, школы, возглавляемой автором «L’Assommoir» («Западня») и «Nana» («Нана») и метко прозванной «L’Ecole Ordurialiste» (школа мусорщиков), то только потому, что он прирожденный поэт и следует по пути, проложенному маркизом де Садом, а не Золя. Он слишком утончен, чтобы быть соперником тех писателей, которые называют себя auteurs-naturalistes и romanciers-expérimentalistes (писатели-натуралисты и романисты-экспериментаторы) и используют перо так же, как студенты-медики скальпель в операционной, вонзая его в глубины раковых опухолей общества везде, где смогут их найти.

До сих пор он идеализировал и приукрашивал порок. В рассматриваемой нами книге, он защищает не только право порока на существование в определенных условиях, но и требует для него признания под ярком солнечным светом социальной и политической жизни.

Его брошюра, в 216 страниц, недавно изданная в форме писем к Ж. Клерети, сейчас пользуется огромным успехом. В конце сентября, спустя лишь неделю после своего появления, она была переиздана уже шесть раз. Брошюра ставит перед нами две большие социальные проблемы: развода и права женщин участвовать в выборах. Дюма начинает с защиты нескольких женщин, замешанных в убийствах своих собственных мужей и любовников.

Все эти женщины, говорит он, есть воплощение идеи, которая некоторое время назад будоражила умы всего мира. Это идея полного освобождения женщин от состояния рабства, выдуманного для нее Библией и навязанного ей деспотичным обществом. Все эти убийства и сам сей общественный порок, а также пробуждающееся сознание женщины г-н Дюма принимает за разнообразные признаки одного и того же явления – стремления усовершенствовать мужчину, вызвать к жизни все лучшее, что в нем есть, соревнуясь с ним во всем. Что мужчины не отдадут женщинам по доброй воле, женщины определенного типа возьмут хитростью. В результате такой политики, говорит Дюма-сын, мы видим как «эти молодые леди» приобретают огромное влияние над мужчинами во всех сферах социальной и политической жизни. С годами, накопив огромное состояние, они предстают в роли патронесс школ для девочек и благотворительных заведений, и даже участвуют в управлении делами в провинции. След их прошлого исчезает, им удается создать, так сказать, imperium in imperio, где они навязывают собственные законы и следят за тем, чтобы их соблюдали. Такое положение вещей Дюма объясняет ограничением прав женщин, состоянием узаконенного рабства, в котором женщина находилась веками, и особенно брачным законодательством, запрещающим развод. Отвечая на излюбленное возражение противников развода, считающих, что он приведет к большей свободе в любви, автор «дамы с камелиями» мужественно пускает в ход свое последнее оружие и срывает с себя маску.

Почему бы и не поддержать такую свободу? Что кажется опасностью для одних, бесчестьем и стыдом для других, по его мнению:

Станет независимой и признанной профессией в жизни – une carrière à part – представляющей собой свой собственный мир, с которым все остальные объединения и группы общества вынуждены будут считаться. Недалеко то время, когда все признают право этого мира на независимое и легальное существование. Очень скоро он станет целым отдельным институтом; и настанет время, когда между этим миром и всеми остальными установятся такие же дружеские отношения, какие существуют между двумя равными, могущественными и признанными империями.

С каждым годом женщины все больше и больше освобождаются от пустого формализма, и г-н Дюма надеется, что времена реакции уже больше никогда не повторятся. Если женщина не может совсем отказаться от идеи любви, позвольте ей предпочесть союзы, которые ее ни к чему не обязывают, и руководствоваться в своем выборе только собственной свободной волей и честью. Конечно, мы заостряем внимание на книге г-на Дюма только для того, чтобы рассмотреть гамму важнейших настроений в обществе, а не для того, чтобы обсуждать au fond деликатные вопросы, поднятые г-ном Дюма. Мы представляем читателю самому разобраться с предложенной реформой, а также с большинством поднятых им вопросов.

Некая Юбертин Оклэр, француженка, недавно отказалась платить налоги под тем предлогом, что она как женщина не имеет тех политических прав, которыми пользуются мужчины; и Дюма, приводя в пример этот случай, посвящает последнюю часть своей брошюры защите женских прав; эта часть такая же выразительная, впечатляющая и оригинальная, как и все остальные, хотя гораздо больше склоняет к дебатам. Дюма пишет:

В 1847 г. политические реформаторы полагали необходимым ограничить избирательное право, предоставляя право голоса в зависимости от умственных способностей.

То есть, ограничить избирательное право только участием в голосовании умных мужчин. Правительство же не пошло на это, что и привело к Революции 1848 г. Перепугавшись, власти предоставили народу всеобщее избирательное право, распространив его на всех, способных и не способных, но при условии, что участвуют в голосовании только мужчины. Сейчас это право закреплено прочно и ничто не может отменить его. Но теперь женщины, в свою очередь, приходят и задают вопрос: «А как же мы? Мы требуем таких же прав».

Что, – спрашивает Дюма, – может быть более естественным, разумным и справедливым? Нет ничего, что препятствовало бы женщине иметь равные права с мужчинами. Какую разницу вы находите между этими двумя индивидуумами, которая оправдывает ваш отказ предоставить женщине такое же право? Никакой. Пол? Ее пол не имеет к этому никакого отношения, так же, как, собственно, и мужской. Что касается всех остальных несхожестей между ними, то они делают больше чести скорее женщине, чем мужчине. Если кто-то захочет возразить, что женщина по природе своей более слабое создание и долг мужчины заботиться о ней и защищать ее, то мы можем признать, что до сих пор, похоже, мы настолько плохо ее защищали, что она бывала вынуждена поднять револьвер и брать эту защиту в свои собственные руки; и если так, то чтобы быть до конца последовательными, мы должны выносить вердикт «Не виновна» всякий раз, когда ее застают в свершении подобного акта самообороны.

Возражая против довода, что женщина уступает в уме мужчине и показана таковой во всех священных писаниях, автор в своем труде «Bible dans l'Inde» противопоставляет библейскому Адаму и Еве индусскую легенду в переводе Жаколио и утверждает, что первым, кто согрешил и кого изгнали из рая, был именно мужчина, а не женщина. Если мужчина наделен большей силой, то женщина превосходит его в выносливости. Сейчас доказано, что самый большой мозг, который когда-либо находили, по объему и по весу, принадлежит именно женщине. Он весит 2200 грамм, что на 400 г больше, чем мозг Кювье. Но мозг не имеет никакого отношения к избирательному праву. Чтобы получить право опустить избирательный бюллетень в урну, ни от кого не требуется изобретать порох или поднимать 500 кг.

У Дюма есть готовы ответы на все возражения. А не являются ли знаменитые женщины просто исключениями? Он приводит блестящую вереницу известных женских имен и утверждает, что пол, в котором можно встретить подобные исключения, несомненно заслуживает права участвовать в назначении деревенских maires (старост) и муниципальных властей. Пол, имевший в своих рядах Бланку Кастильскую, Елизавету Английскую, Елизавету Венгерскую, Екатерину II и Марию Терезу, имеет на все это право.

Если были такие женщины, способные царствовать и управлять народами, им, несомненно, следовало бы предоставить право голоса. На замечание, что женщины не могут ни воевать, ни защищать свою страну, читателю приводят в пример имена Жанны д'Арк и других трех Жанн: Жанны из Фландрии, Жанны из Блуа и Жанны Леснэ. Чтобы увековечить в истории мужественную защиту и освобождение последней из этих Жанн своего родного города, Бовэ, осажденного Карлом Смелым, Луи XI постановил, в присутствии всех женщин этого города, что отныне и впредь самое почетное место во всех торжественных церемониях всегда будет принадлежать женщинам. Если бы женщины Франции были лишена других прав, то уже тот факт, что они принесла в жертву Hаполеону Великому 1 800 000 своих сыновей, должен предоставить им все права. Примеру Юбертин Оклэр скоро последуют все французские женщины. Закон всегда был несправедлив к женщине; и вместо того, чтобы защищать ее, стремится еще больше сковать ее цепями. Если она совершит преступление, то разве придет судьям в голову привести в качестве смягчающего обстоятельства ее слабость? Напротив, они всегда стараются этой слабостью воспользоваться. Незаконнорожденному ребенку закон предоставляет право узнать, кто его мать, но не отец. Муж может отправляться куда угодно и делать все что ему захочется, он может бросить семью, сменить гражданство и даже эмигрировать, не заботясь о том, чтобы получить на то согласие жены и не ставя ее об этом в известность.

Женщина же ничего этого делать не имеет права. Если муж подозревает ее в измене, он может лишить ее принадлежащего ей же приданого, а в случае вины может даже убить. Это его право. Лишенная права на развод, она все терпит, не находя утешения. Ее штрафуют, судят, приговаривают, сажают в тюрьму, казнят; она подвергается таким же наказаниям, как и мужчина, и в таких же точно условиях, но еще никогда ни один судья не сказал: «Бедное, слабое создание!.. Давайте простим ее, потому что она безответственная и гораздо ниже мужчин!»

Весь этот выразительный, временами восторженный призыв в пользу избирательного права для женщин заканчивается следующими предположениями:

Сначала ситуация покажется абсурдной, но постепенно люди привыкнут к этой идее, и вскоре все возражения исчезнут. Несомненно, что идея о новой rôle (роли) женщин будет предметом жесточайшей критики и сатиры. Дам будут обвинять в том, что они заказывают шляпки à l’urne, корсеты au suffrage universel, а юбки au scrutin secret. А что потом? Какое-то время новая система будет казаться диковинкой, потом войдет в моду, станет привычкой, и, наконец, будет рассматриваться как непременный атрибут. Во всяком случае, она уже начинает заявлять о своих правах. Несколько grand dames в городах, некоторые богатые помещицы и арендаторши в деревнях покажут пример, которому вскоре последуют и остальные женщины.

Книга эта заканчивается следующим вопросом и ответом:

Возможно, что некая добропорядочная и благочестивая дама, искренне верящая, что от вечных мук человечество могут спасти только законы, Евангелия, римское право и римская церковь, спросит меня: «Умоляю, скажите мне, сэр, куда нас приведут все эти идеи?» «Э, мадам!.. Мы идем туда, куда мы шли с самого начала, к тому, что должно быть, т. е. к неизбежному. Мы движемся вперед медленно, потому что можем не торопить время, имея в запасе миллионы лет, и потому, что должны оставить хоть немного работы для тех, кто придет после нас. В настоящий момент мы заняты предоставлением избирательного права женщинам. Когда с этим будет покончено, мы попытаемся предоставить избирательное право самому Богу. И как только восстановится гармония между этими тремя вечными принципами – Богом, мужчиной и женщиной – наш путь уже не покажется нам таким тернистым, и мы будем продвигаться вперед гораздо быстрее».

Конечно, сторонники женских прав в Англии еще не подходили к этому предмету с такой стороны. Окажется ли новый способ действий более эффективным, чем известные декламации британской политической платформы или серьезные разглагольствования нашего поборника женских прав – Джона Стюарта Милля? Посмотрим. Но несомненно, что многие английские леди, борющиеся за свои права, будут немало озадачены, как же им вести себя с союзником, который разделяет те же неблаговидные принципы, что и наш автор.

Возражения доктору Бэрду

Перевод – О. Колесников

Поскольку д-р Бэрд (проявив истинное величие духа, свойственное ученому мужу) отнесся с презрением к вызову, посланному ему вашим покорным слугой в «The Daily Graphic» от 13 октября,[153]153
  Похоже, это опечатка, если только вызов не был сделан 13-го, а затем повторен в письме от 27-го октября. – Редактор.


[Закрыть] предпочитая поучать общественность вообще, чем «доверчивую дурочку» в частности, независимо от того, будь она из Черкессии или из Африки, я, пользуясь случаем, укажу на некоторые весьма пикантные подробности этого необычайно научного разоблачения, и пусть общественность сама разбирается, кому лучше подходит указанный выше эпитет.

Где-то около недели спиритуалисты Нью-Йорка трепетали, испытывая необычайное возбуждение, даже кощунственный страх, если так можно выразиться. По городу ползли зловещие слухи, что Г. Бэрд, доктор медицинских наук, Tиндаль Америки, придет и окончательно разоблачит духов Эдди – и спиритуалисты испугались за своих богов!

И вот день, которого все так боялись, настал; мы открыли «The Daily Graphic» за 9 ноября с подобающим благоговением, потому что настоящая наука всегда была для нас (слабоумных простаков) авторитетом – вот почему мы отнеслись к разоблачительной статье д-ра Бэрда с таким же чувством, какое испытывает фанатик-христианин, открывая том Бюхнера. Мы внимательно прочитали статью несколько раз, напрасно пытаясь найти хоть частицу научного доказательства, которое позволило бы сомнению пустить свои ядовитые корни в сердцах спиритуалистов. Увы, ничего подобного мы не обнаружили – оказывается, мы все были в плену иллюзии, судя по утверждению доктора. Из женской скромности, мы было подумали, что автор имеет право сомневаться в медиумах и подкрепит свои сомнения научными доводами; мы не поверили своим чувствам, и потому потратили целый день, пытаясь разобраться в критических замечаниях тех судей, которые, как мы полагаем, лучше нас разбираются в этом деле. В итоге мы пришли к следующим выводам:

«The Daily Graphic» щедро предоставила д-ру Бэрду девять колонок на своих драгоценных страницах, чтобы доказать – что? Ну как же, вот что:

Первое, то, что он, д-р Бэрд, ввиду своей скромности (смотри вторую и третью колонки), способен скорее играть роли простачков (в «Тартюфе» Мольера он, наверное, смотрелся бы вполне натурально), чем играть роль проф. Фарадея, выступающего в Читтенден Хоум.

Во-вторых, хотя ученый доктор «и без того перегружен текущей работой», (всего лишь дешевый рекламный ход) и научными исследованиями, он, чтобы направить их в новое русло, все же отправился к Эдди. Там с Горацио Эдди он играл роль простачка, во славу науки и на благо людей, и был награжден в своих научных изысканиях, поняв, что профессор ухабистых дорого – всего-навсего «несчастный безвредный недоумок». Даже великий Галилей наверняка меньше восторгался, обнаружив вращение Земли вокруг Солнца, чем д-р Бэрд, нашедший этого «безвредного недоумка» номер один. По этому поводу мы можем скромно заметить, что ради такого ученому доктору вовсе не надо было идти в Читтенден.

Далее, доктор, видимо, совсем забыв мудрый девиз non bis in idem [подобное дважды не используют], утверждает на протяжении всей своей статьи, что все минувшие, настоящие и будущие поколения паломников у Эдди являются толпами простаков, а отдельно каждый из них – «недоумок, доверчивый глупец»! Пожалуйста, докажите это, если сможете, д-р Бэрд. Но доказательство вот какое: так сказал д-р Бэрд. И эхо вторит ему в ответ: Глупец!

О Мать-Природа, воистину чудесны твои деяния! Ты окрасила корову в черный цвет, а молоко в белый. Но видите, дело в том, что эти дурно воспитанные, невежественные братья Эдди позволили своим доверчивым гостям съесть всю пойманную д-ром Бэрдом «форель», оплаченную им, в качестве наказания, по семьдесят пять центов за фунт; и, наверное, это испортило ему настроение или сделало предвзятым? Нет, это ввело его в заблуждение – вот точное определение.

Ибо он заблуждается, если не сказать больше. Когда он авторитетно заявляет, что комната, где проводятся спиритические сеансы, такая темная, что невозможно узнать свою мать на расстоянии трех шагов, он говорит неправду. Когда он далее утверждает, что все, что он видел сквозь отверстие в одной из шалей и через промежуток между ними, было результатом движений руки Горацио, он рискует услышать опровержения от тысяч – тех, кто, хотя и безвольные, как он считает, но во всяком случае не слепые и не в сговоре с Эдди, чья простодушная честность заслуживает большего доверия, чем д-р Бэрду с его как бы научным и таким нечестным свидетельством. Д-р Бэрд неправ еще и в другом: он утверждает, что никому не разрешается приближаться к духам ближе двенадцати футов, не говоря уже о физическом контакте, за исключением «двух невежественных простаков», сидящих по обе стороны платформы. Насколько мне известно, там, бывало, сидели и многие другие, кроме тех двух.

И д-р Бэрд прекрасно это знает, поскольку сам там сидел. Теперь отчет доктора читают у братьев Эдди. В нем целая страница посвящена ужасной опасности, которая на мгновение нависла над одним из величайших научных светил Америки. Излагая то, что касается его самого, д-р Бэрд искажает все остальное – что характерно для всей статьи. Д-р сознается, что, от боли и ошеломленный внезапным ударом гитары, инстинктивно вскочил – и разорвал круг. Из этого становится ясным, что ученый джентльмен забыл добавить начатки «логики» к своему огромному запасу знаний. Он хвастается, что сумел скрыть от Горацио и других действительную цель своего визита. За что же тогда Горацио огрел его по голове? Никогда доселе духи себя так грубо не вели. Но д-р Б. не верит в их существование и идет с этой мыслью к Горацио. Д-р забывает упомянуть, как на его голову посыпался целый град ударов и что бедный ученый, «бледный как смерть», превзошел на мгновение «быстроногого Ахиллеса», когда бросился бежать. Не странно ли, что Горацио, не замечая всего этого, оставил его стоять в двух футах от шали? Насколько это логично?

Теперь ясно, что эта забытая д-ром Бэрдом логика находилась в то время в компании со старой матушкой Истиной, но наш доктор не желал призвать к себе ни одну, ни другую. Я сама сидела на верхней ступеньке платформы в течение 14 дней рядом с миссис Клевеленд. Каждый раз, когда «Хонто» была от меня на расстоянии в один дюйм, я вставала, чтобы видеть ее лучше. Я неоднократно дотрагивалась до ее рук, как и другие касались духов, и даже обнимала ее почти каждый вечер.

И потому, прочитав нелепое утверждение д-ра Бэрда, что «много ума не требуется, чтобы научиться произносить несколько слов на разных языках и бормотать их доверчивым спиритуалистам», я подумала, что для подобной статьи вообще никакого ума не надо; достаточно слепо верить в свою собственную правоту и быть при этом уверенным, что все читатели – «безвольные глупцы». Каждое слово в его утверждениях является если не явной ложью, то грязными измышлениями, основанными на сомнительном свидетельстве одного человека, противопоставленном свидетельствам тысяч других.

Д-р Бэрд утверждает: «Я доказал, что вся жизнь братьев Эдди сплошной обман, и детали этого не нуждаются в дальнейшем обсуждении». Автор этих строк не принимает во внимание, что, увидев это опрометчивое утверждение, некоторые могут подумать что «подобное притягивает подобное». Он отправился в Читтенден с обманом в сердце и лживыми словами, и вот, судя о других по себе, принимает каждого если не за глупца, то за фокусника. Делая такое безапелляционное заявление, доктор забывает одну маленькую деталь, а именно – что ведь он ничего не доказал.

Где его хваленые доказательства? Когда мы возражаем ему, утверждая, что комната для спиритического сеанса вовсе не такая темная, как он говорит, и что сами духи несколько раз обращались к присутствующим голосом миссис Итон с просьбой улучшить освещение – мы утверждаем то, что можем доказать любым присяжным. Когда д-р Бэрд говорит, что В. Эдди выступает в роли всех духов, он только выдвигает еще большую загадку, чем их материализация. Здесь он попадает во владения Калиостро: так как, если д-р Бэрд видел всего пять или шесть духов за всю жизнь, то другие, и я в том числе, видели более сотни за две недели, и почти все они были одеты по-разному. Кроме того, обвинение д-ра Бэрда подразумевает, что художник «The Daily Graphic», который нарисовал так много этих духов, хотя сам и не является «доверчивым спиритуалистом», но все же и он мошенник, поскольку показывал другим то, чего сам не видел, и, тем самым потворствовал распространению бессовестной лжи.

Когда ученый доктор объяснит нам, каким образом человек, на котором только рубашка и узкие брюки (до этого мы убедились, что в кабинете ничего не было) может скрыть на себе целый ворох одежды, включая женские халаты, чепчики, шляпы, строгие вечерние костюмы, галстуки и т. д., тогда ему будут доверять больше, чем сейчас. Только тогда его аргументы будут иметь вес, а сам он заслужит уважение общественности. Доктор Бэрд не первый из тех Эдипов, которые хотели поймать Сфинкса за хвост и раскрыть тайну. Нам известны многие «слабохарактерные глупцы», включая нас самих, которые сами так же заблуждались не одну ночь, но в конце концов все вынуждены были повторить слова великого Галилея Eppur, se muove [А все-таки она вертится!] и принять истину.

Но д-р Бэрд не сдается. Предпочитая презрительное молчание разумным объяснениям, он отказывается дать ключ к этой тайне. Видите ли, «он посвятил жизнь научным исследованиям», «его знания психологии и нейрофизиологии огромны» и, по его словам, трюки спиритуалистов не представляют для него загадок, ибо он очень опытен в единоборстве обмана с еще большим обманом (смотри восьмую колонку). За какие-то пять минут этот ученый сделал больше для науки, чем все остальные вместе взятые за годы напряженного труда, и «если бы у него это не получилось, он чувствовал бы себя пристыженным» (смотри ту же колонку). Будучи чрезвычайно скромным, он не требует признания своих заслуг, хотя и признает, что испытал у Эдди удивительное и непривычное для него «чувство холода и оцепенения». Уоллас, Крукс и Варли, один естествоиспытатель-антрополог, двое других – химик и физик, наверное, будут желчно ему завидовать в своей старой Англии. Только Америка может родить такие великие умы. Veni, vidi, vici [пришел, увидел, победил] было девизом великого императора. Почему бы д-ру Бэрду не написать эти слова на своем гербе? К тому же, он, как Цезари и Александры древности (будучи простоватыми в своих манерах), с изящной легкостью оскорбляет людей, называя их «глупцами», в тех случаях, когда сам не имеет веских доказательств.

Один мудрец, не чета д-ру Бэрду (разве что он и это будет оспаривать), сотни лет назад изрек, что дерево нужно судить по плодам его. Спиритуализм, несмотря на отчаянные попытки более великих умов, чем д-р Бэрд, твердо стоит на своих позициях уже более четверти века. Где же плоды древа науки д-ра Бэрда? Судя по статье, его древо нуждается в большом уходе, а что касается плодов, то они, как это явствует из той же статьи, еще не появились. Наверное, доктор боялся ошеломить читателей своим интеллектом (ибо настоящий ученый никогда не выпячивает свои заслуги), и поэтому он скрывает от общественности все научные доказательства обмана, который он якобы раскрыл, кроме вышеупомянутого «чувства холода и оцепенения». Но как рука Горацио могла оставаться холодной под теплой шалью в течение получаса, независимо от времени года, без льда, который бы он носил с собой, и как ему удалось сделать так, чтобы лед не таял – все это остается тайной, которую д-р Бэрд пока не раскрывает. Может быть, он посвятит нас в нее в своей новой книге, о которой он говорит в статье. Остается только надеяться, что книга даст более удовлетворительные объяснения.

Еще несколько слов чтобы раз и навсегда положить конец диспуту с д-ром Бэрдом. Все, что он говорит о лампе, спрятанной в коробке для шляп, и соучастниках, существует только в его воображении, – мы полагаем, просто ради того, чтобы возразить. В шестой колонке читаем: «если неправ в одном, то неправ во всем», и это – справедливая рецензия на его собственную статью.

Я неохотно сообщаю о том, что предпочла бы скрыть от д-ра Бэрда и ему подобных. Этот факт для меня слишком свят, чтобы позволить ему стать объектом газетных сплетен. Но все же, чтобы окончательно разобраться с этим вопросом, я, будучи спиритуалистом, считаю своим долгом отдать это свидетельство на суд общественности.

Последний раз, когда я была у Эдди, я получила в подарок от Джоржо Дикс и Мэйфлауер серебряное украшение, верхнюю часть от медали, которая была мне хорошо известна. Процитирую в точности слова, произнесенные духом: «Мы принесли тебе это украшение, поскольку полагаем, что для тебя оно представляет бóльшую ценность, чем что-либо другое. Ты узнаешь его – это пристежка ордена славы, которым правительство наградило твоего отца в Русско-Турецкой кампании 1828 года. Нам помог твой дядя, он приходил к тебе сюда сегодня. Мы взяли ее из могилы твоего отца в Ставрополе, и ты узнаешь его по отметке, известной только тебе».

Эти слова прозвучали в присутствии сорока свидетелей. Полковник Олькотт подтвердит этот факт и опишет украшение.

Сейчас оно у меня, и я знаю, что это принадлежало моему отцу. Более того, я узнала его по отколотой части – это произошло по моей вине много лет назад, и, чтобы отмести возможные подозрения, – у меня есть фотография отца (я никогда не брала ее к Эдди, и, следовательно, никто из присутствующих там ее не видел), на которой четко видно этот орден.

Вопрос д-ру Бэрду: откуда Эдди узнали о том, что мой отец похоронен в Ставрополе; что его наградили этим орденом и что у меня вообще был отец, который участвовал в войне в 1828 году?

Поскольку мы говорим о каждом только то, чего он заслуживает, мы заявляем в отношении д-ра Бэрда, что не следует хвастаться бóльшим, чем можешь сделать, советуя гостям Эдди взять у д-ра несколько частных уроков о трюках медиумов. В этом ученый доктор специалист. Мы также готовы признать, что, заявляя о том, что «его статья только еще больше укрепит спиритуалистов в их убеждениях» (ему следовало бы добавить: «и не убедит никого другого»), д-р Бэрд оказался бóльшим пророком-медиумом, чем любой другой из его соотечественников!

23, Irving Place, Нью-Йорк,

10 ноября 1874 г.