Текст книги "Европейские мины и контрмины"

Глава тридцать пятая

Король Георг сидел в шотландском кабинете виллы «Брауншвейг» в Гитцинге, закутавшись в широкую австрийскую военную шинель. В отворенные окна проникал теплый утренний воздух, и король с наслаждением вдыхал аромат цветов, доносившийся в его кабинет. Цветы же посылали людям свое сладкое утешение, не спрашивая о счастье и несчастье, о могуществе и бессилии; чем одарила их любовь Творца, то отдавали они счастливым сердцам для украшения жизни, страждущим для услаждения горя и печалей.

Вошедший камердинер доложил о тайном кабинетном советнике Лексе.

Король встал и протянул руку старому верному Лексу, которого знал еще в то время, когда был кронпринцем; Лекс почтительно поцеловал королевскую длань.

– Ваше величество, – сказал тайный кабинетный советник своим тоненьким голосом, – мистер Дуглас возвратился из Петербурга и просит выслушать его.

– А! – произнес король. – С удовольствием выслушаю, что он там видел и заметил; в своих письмах он обещал рассказать все на словах и был прав, потому что нельзя вверять таких дел письмам, я готов его видеть. Потом я напишу письмо к королеве, о котором долго размышлял…

Он замолчал на минуту.

– Ваше величество решились исполнить настоятельную просьбу своей высокой супруги – дозволить ей оставить Мариенбург и приехать сюда? – спросил кабинетный советник, тревожно смотря на Георга.

– Нет, дорогой Лекс, – отвечал король печально, – я не могу исполнить этого желания королевы, как ни прискорбно мне знать об ее тяжелом и мучительном положении в Мариенбурге. Она должна остаться там и пожертвовать собой – такова участь и обязанность государей, и на кого Господь возложил тяжкое бремя короны, тот должен отказаться от свободы действовать согласно желаниям и влечению своего сердца. Noblesse oblige8989
  Положение обязывает (фр.).


[Закрыть] – этого правила короли не должны забывать, ибо только в том случае, когда мы пожертвуем для блага всех своими желаниями и помышлениями, своими надеждами и волей, только в том случае, когда меньше всего думаем о себе, мы имеем право владычествовать над другими и управлять судьбами народов.

Он провел рукой по глазам и продолжал говорить спокойным, твердым голосом:

– Королева должна остаться там и переносить тягость своего положения. Она должна ждать, пока силой не удалят ее из Мариенбурга. Я не могу избавить ее от этого. Если она добровольно, без крайней надобности, оставит страну, которая видит в ней последнюю связь со своим королевским домом, то вместе с тем прекратится право – первой представительницей которого после меня служит королева.

– Но, – сказал кабинетный советник дрожащим голосом, – здоровье ее величества пострадает там…

– Короли должны уметь умирать за свое право и корону! – сказал король глухим голосом. – Введите мистера Дугласа, – продолжал он после минутного молчания, – выслушав его, я продиктую вам письмо к королеве.

Тайный кабинетный советник вышел и спустя минуту в комнату вступил английский пастор со своей неизменной наружностью. Спокойно поклонился он королю и, подняв два пальца правой руки, сказал патетическим голосом:

– Да благословит Господь ваше величество!

– Садитесь, дорогой мистер Дуглас, – сказал король, – очень рад встретить вас опять и готов выслушать все, что вы расскажете мне о своем путешествии. Вы много видели и слышали и можете сообщить мне многое для уяснения политического положения. – Надеюсь, ваше здоровье не пострадало от путешествия? – прибавил он вежливым тоном.

– Когда идет речь о высокой и доброй цели, у меня достанет сил перенести все лишения, – отвечал мистер Дуглас, – и для пользы вашего величества я готов изъездить весь свет.

– Отчего не все англичане думают подобно вам? – вскричал король. – Англия не питает более никаких чувств к крови своих великих королей!

– Потому что Англия уклонилась от великих вечных начал, на которых зиждется Царствие Божие, – сказал мистер Дуглас, – потому что Англия погрязла в служении злому духу, то есть материализму, из-под владычества которого она тогда освободится, когда ее будущее станет достойно прошедшего.

Король молчал.

– Итак, – сказал Георг, – расскажите мне о России. Вы побывали в Петербурге и Москве?

– В Петербурге и Москве, но сперва в Варшаве, – отвечал мистер Дуглас, – и всюду был ласково принят.

– И, конечно, убедились, – спросил король, – что идея фон Бейста отвлечь Россию от Пруссии встречает большие препятствия и даже, по моему убеждению, не исполнима?

Мистер Дуглас выпрямился и начал говорить медленным тоном проповеди:

– Нет, ваше величество, я не пришел к такому убеждению, напротив, больше, чем когда-либо, проникнуть мыслью, что вся задача австрийской политики и, следовательно, политики вашего величества, должна заключаться в том, чтоб не допустить союза между Пруссией и Россией и решить восточный вопрос сообща с Австрией и Россией.

Король поднял голову с удивлением.

– Не допустить союза между Россией и Пруссией? – спросил он. – Вы полагаете, что союз этот не прочен? А возбуждать восточный вопрос – не значит ли теснее сблизить Россию с Пруссией, две единственные державы, у которых нет на Востоке противоположных интересов?

– Позвольте мне, ваше величество, – сказал мистер Дуглас, – изложить в общих чертах мои наблюдения, тогда, может быть, вы одобрите мои воззрения, впоследствии я представлю вашему величеству подробную о том записку.

– Говорите, я готов слушать, – сказал король, откидываясь на спинку кресла и закрывая глаза рукой.

– В настоящую минуту, – заговорил мистер Дуглас медленным тоном проповеди, – вся Россия взволнована освобождением крестьян, которое чувствительно уменьшает имущество дворян, привыкших к восточной роскоши.

– Естественное следствие всех великих преобразований, глубоко изменяющих прежние условия, – заметил король, – освобождение крестьян было необходимой мерой – уже император Николай обратил на это внимание, и я удивляюсь твердости, мудрости и спокойствию, с какими император Александр совершил это преобразование. Освобождение крестьяне послужит основанием будущего величия России, посредством великой реформы император Александр создал русский народ, как некогда Петр Великий ввел Россию в качестве политической нации в круг европейских держав. Созданная тогда государственная машина оделась теперь плотью, стала живым организмом, и Россия, быстро возрастая, разовьется в экономического и политического исполина, который, однако же, никогда не будет опасен Европе, если только не затронут его. Это могущественное государство заключает в себе все необходимое и желаемое, не хочет расширять свои владения и потому в самом себе заключает ручательство в ненарушимости мира и спокойствия.

Король говорил скоро и с увлечением и, казалось, ждал ответа.

Мистер Дуглас молчал. Лицо его ясно выражало, что он не разделял мнение короля.

– Ошибка, которую я вижу в освобождении крестьян, – сказал он медленно, – заключается не в самом деле, а в том, что реформа быстро совершилась. Она, как гром, поразила русское дворянство и, что еще грустнее, застала крестьян в состоянии грубости и неготовности пользоваться свободой.

Король опять подпер голову рукой и внимательно слушал.

– Крестьяне ленивы, – обрабатывают, разумеется, сперва свои поля, и так как население вообще не густо, то поля дворян едва возделываются: кроме того, крестьяне требуют несообразную плату даже за плохую обработку, они дерзки, необузданны и невольно напоминают слова:

Vor dem Sklaven, wenn er die Kette bricht

Vor dem freien Manne erzitt’re nicht! 9090
  Когда раб сбрасывает цепи, он не становится еще свободным человеком (Ф. Шиллер).


[Закрыть]

Последние слова мистер Дуглас, ведший весь разговоре на английском языке, произнес по-немецки особенным гортанным тоном английского выговора.

Георг V улыбнулся почти незаметно.

– Но иностранная политика России? – спросил он.

– Я потому говорил об освобождении крестьян, – сказал мистер Дуглас, – что обусловленное им волнение оказывает существенное влияние на иностранную политику России.

Король поднял голову с выражением особенного внимания, но потом снова подпер голову рукой. Мистер Дуглас продолжал:

– Ваше величество не можете представить себе, как деспотически царствует в России общественное мнение…

– Общественное мнение? – спросил король с удивлением. – Общественное мнение в России, несмотря на цензуру, низкую степень народного образования?

– Цензура не может уследить за всем, – ответил мистер Дуглас, – и чем ниже народное образование, тем сильнее влияние печатного слова. Дворянство сумело овладеть общественным мнением, и так как в дворянских кружках приписывают все нововведения в части недвижимого имущества вообще влиянию немецких, то есть прусских, идей, то все органы общественного мнения проповедуют ненависть к Пруссии, и народ следует этому направлению, не понимая связи – низшая бюрократия и полиция едва преследуют такие статьи, которые не направлены против России. Правительство подчиняется деспотизму общественного мнения, и князь Горчаков, как ни проводит настойчиво свои желания, как ни идет искусно к своим целям, не отважится, однако, следовать даже неделю такой политике, которая лишилась популярности в общественном мнении. Во главе этого общественного мнения стоит орган староруссов – «Московские ведомости», издаваемые Катковым, прославившимся со времени последнего польского восстания.

– Катков… Катков, – промолвил король. – Что это за человек? Вы познакомились с ним?

– Я познакомился с ним, будучи в Москве, – отвечал мистер Дуглас, – а потом узнал многих его сотрудников, когда жил в имении графа Толстого, знаменитого автора. Катков обладает большим умом и искусством говорить русскому народу и сообщить свой дух сотрудникам. Благодаря «Московским ведомостям» и данному ими всей прессе направлению еще не осуществился тесный союз России с Пруссией, столь желательный для правительства.

Король молча покачал головой.

– Хотя, сколько я знаю, – продолжал мистер Дуглас, – прусский военный полномочный полковник Швейниц употреблял все усилия настроить Каткова в пользу Пруссии и прусского союза.

– Прусская дипломатия всегда искусна и деятельна, – заметил король, – дай бог, чтобы она послужила примером для ее противников.

– Усилия полковника Швейнвица оказались тщетны, – сказал мистер Дуглас, – Катков по-прежнему проповедует ненависть к Пруссии и к прусским идеям, да и не может иначе поступать, если не желает лишиться поддержки старорусской партии, которая выдвинула его вперед.

– И правительство ничего не делает, чтобы привлечь к себе общественное мнение? – спросил король.

– У него есть официозные органы, – отвечал мистер Дуглас, – но, в сущности, не имеющие значения, на Каткова и на издания одного с ним направления они не могут иметь никакого влияния, пока не примирятся со старорусской партией, а примирение возможно только при значительных уступках. Поэтому всякий желающий приобрести дружбу России должен заинтересовать в свою пользу общественное мнение через «Московские ведомости». И вашему величеству следует, по моему мнению, действовать таким образом, если желаете заступничества России в данную минуту, в ту минуту, – прибавил он, воздев два пальца правой руки, – когда поднимутся мужи в белом одеянии, чтобы низвергнуть демонов в бездну с их престола. Ваше величество должны работать вместе с Австрией в этом направлении, ибо тесный союз с Австрией и Россией есть первый шаг к великой христианской коалиции против язычества!

– И вы полагаете, – спросил король, – что в России возможно придать популярность тесному альянсу с Австрией? Не есть ли Австрия тот же принцип немецкой национальности, который, как вы говорите, ненавидят в России, и может ли хотя бы один русский простить Австрии потерю Черного моря? Может ли когда-нибудь Россия возвратить себе Черное море без посредства Пруссии? – прибавил он тихо, как бы говоря про себя.

– Я много разговаривал в старорусских кругах о потере Черного моря, – сказал мистер Дуглас, – и льщу себя надеждой, что немало содействовал опровержению последней высказанной вашим величеством мысли. Я убедился, что при моем отъезде мнение об Австрии и союзе с нею было совершенно противоположно тому, которое я нашел при своем приезде.

По лицу короля опять скользнула едва заметная улыбка.

– Расскажите мне об этом подробнее, – сказал он, закрывая лицо руками.

– Для полного уразумения дела, – продолжал мистер Дуглас, – я должен войти в некоторые подробности о второй силе, столь же могущественной, как общественное мнение, и столь же тесно связанной со старорусской партией. Я говорю о церкви.

– Но главой церкви является император, – заметил король.

– Да, – отвечал мистер Дуглас, – и потому-то каждый русский питает глубокое почитание к особе государя. Но император, однако, не есть духовный глава церкви, не имеет в своих руках тех тонких, но крепких нитей, посредством коих управляют духовной стороной и чувствами народа. Истинное управление церковью находится в руках митрополита Филарета. Ему почти семьдесят лет, я не знаком с ним лично, но читал его сочинения, в которых видны его высокий ум и глубокое образование. Его считают святым, перед ним преклоняются император и народ, каждое его слово считается оракулом. Этот митрополит также заклятый враг Пруссии.

– Почему? – спросил король.

– Говорят, – отвечал мистер Дуглас, – он опасается, что вследствие союза с Пруссией проникнет библейско-критический дух немецко-протестантской теологии, или, правильнее сказать, скрывающегося за научным образованием неверия, отрицающего истинное ядро христианства. Проникновение этого духа представляет значительную опасность для России, ибо русское духовенство, а именно низшие его чины, будут не в силах противодействовать пропаганде и прусские идеи подкопают церковь, трон и государство. Поэтому митрополит всей своей властью поддерживает общественное мнение и партию Каткова в распространении ненависти к Пруссии, и кто хочет иметь влияние на политику России, тот должен привлечь на свою сторону оба упомянутых фактора и воспользоваться распространенной уже ненавистью к Пруссии – тогда горе министру, который враждебно отнесется к нему!

Король молчал некоторое время.

– Но мне говорили о другой, твердо организованной и весьма влиятельной, партии, – сказал он потом, – о нигилистах, как их называют, которые имеют связь со Швейцарией, Англией и Францией. Эта партия, конечно, имеет другое мнение.

– Насколько я мог заметить, ваше величество, – сказал мистер Дуглас, – нигилисты не имеют никакого влияния. Катков осмеял и совершенно уничтожил их, что, впрочем, едва ли было нужно. Но есть другая партия, или, правильнее сказать, класс людей, схвативших только верхушки новейшего образования, я говорю о так называемых младороссиянах. Я знал немногих из них, но много беседовал об этом классе с просвещенными людьми. – Это русские лафайеты и мирабо, большие поклонники Северной Америки и тамошнего строя; они грезят о конституционной монархии и сознательно или бессознательно стремятся к республике с царем во главе. Но и они столько же ненавидят Пруссию, сколько староруссы и православные. В сущности, они сами не знают, чего хотят, представляют то направление, которое во всех государствах и народах питает смутное желание прогресса, не видя цели и не понимая, куда ведет избранная дорога. Но и в этом классе до того сильно национальное чувство, что девиз их: все для России – они ненавидят чуждое влияние, особенно прусское, которое должно довести до союза с Пруссией.

– Но почему же все это ведет к союзу с Австрией и притом такому, который должен разрушить дело 1866 года? – спросил король.

– Прежде всего, – сказал мистер Дуглас, – надобно объяснить русскому народу естественный и необходимый антагонизм между Австрией и Пруссией, дабы определенная симпатия послужила основанием дальнейших операций. России нужен союзник. Она обратилась к Пруссии потому только, что не нашла никого другого. Когда я сказал князю Горчакову, что своей дружбой к Пруссии он становится соучастником в политике насильственного присоединения областей, он просто отвечал: «Что же нам делить? На Францию никто не может полагаться, тем менее на Англию. Австрия слишком слаба и враждебна к нам, поссорившись с Пруссией, мы останемся без союзников».

– Как русский министр он совершенно прав, – прошептал король.

– Россия могла бы хоть теперь приобрести союз Франции, но должна сделать большие уступки, – продолжал мистер Дуглас, – кроме того, Франция всегда будет недоверчива в отношении восточных дел. К тому же общественное мнение очень холодно в эту минуту к Франции и Луи Наполеону. Полагают, что звезда Наполеона близка к закату. Его обаяние несколько усилилось только потому, что он сумел представить разрешение люксембургского вопроса в виде успеха; кроме того, Наполеон устроил так, что император Александр в течение нескольких дней мог беседовать с ним одним, но парижское покушение, кажется, расстроило все его планы.

– Однако ж вы желали соглашения между Францией и Россией? – заметил король.

– Я желаю его и теперь, – отвечал мистер Дуглас, – но только посредником должна быть Австрия. Когда Россия войдет в тесный и прочный союз с Австрией, тогда Наполеон, не желая совсем лишиться влияния в Европе, должен будет примкнуть к этому союзу и непременно примкнет. Однако ж необходимо воспрепятствовать тому, чтобы он один, без Австрии, вступил в соглашение с Россией, ибо в противном случае он привлечет Пруссию, которая следит за всеми этими движениями и соображается с ними в своих действиях; тогда комбинация будет иметь совершенно противоположный успех. Россия и Австрия, – продолжал он, отчеканивая каждое слово, – должны сообща преобразовать мир, изгнать турок из Европы и восстановить владычество христианских принципов!

Король поднял голову. Лицо его выражало удивление; он, казалось, хотел сделать замечание, но удержался и снова опустил голову.

– Все дело в том, – продолжал мистер Дуглас патетическим тоном, – чтобы приобрести возможно сильное влияние на Каткова и общественное мнение и через них воспрепятствовать союзу с Пруссией и одностороннему союзу с Францией, доказав одновременно, что одна только Австрия есть истинная и полезная союзница для России. При этом необходимо лишить силы все те мотивы, которые восстановляют русское национальное чувство против сближения с Австрией.

– Воспоминание о Крымской кампании? – спросил король, не поднимая головы.

– Не одно это, – отвечал мистер Дуглас, – есть еще другая причина, раздражающая общественное мнение против Австрии, именно конкордат.

– Конкордат? – вскричал король с удивлением. – Какое дело России до австрийского конкордата?

– Русские, ваше величество, – сказал мистер Дуглас, – знают, что Австрия до тех пор не станет внутренне сильна и, следовательно, не может быть твердой союзницей, пока будет связана по рукам и ногам ультрамонтанским направлением. В связанной таким образом Австрии русские, преимущественно старорусская партия, видят орудие честолюбивой и властолюбивой части римской иерархии. Последняя же, по своему положению в Польше во время последнего восстания, навлекла на себя глубокую и непримиримую ненависть русских, и, пока существует конкордат, эта ненависть отчасти падает на Австрию и ее правительство. Равным образом прежние отношения к русинам возбудили сильное неудовольствие на Австрию. Славянский конгресс не произвел на русских такого влияния, как одно слово московского митрополита, увещавшего православных молиться за их угнетенных единоверцев в Галиции, вся страна запылала гневом. Сбросив оковы конкордата и устранив тем опасения, что она будет служить орудием ультрамонтанов, и обращаясь с русинами кротко и снисходительно, Австрия изменит настроение русской нации, общественное мнение выскажет свой приговор, и ни один министр не отважится заключить союз с врагами Австрии. Тогда, – продолжал он, возвышая голос, – проснется мужество южной Германии, которая увидит Австрию идущей рука об руку с могущественнейшей державой; Франция примкнет к ним. Англия не отважится остаться одна, Швеция и Норвегия последуют примеру других держав, и в виду этой великой коалиции пробьет последний час планам графа Бисмарка. Тогда Германия потребует, чтобы Австрия снова заняла в ней прежнее место, и Австрия станет вождем Германии, объединение последней будет достигнуто единством строя, законодательства и войска…

Король поднял голову и закусил губу.

– И, – продолжал мистер Дуглас, – отдельные государи с их дворами и местным дворянством образуют пункты для многостороннего и самостоятельного развития нации. Тогда и ваше величество и прочие государи возвратитесь в свои страны, и все это совершится без войны и кровопролития…

– Без войны? – вскричал король. – Не думаете ли вы, что Пруссия добровольно откажется от своего положения?

– Я уверен в том, – сказал мистер Дуглас, – давление коалиции будет так велико, так сильно, что сам прусский народ возненавидит правительство, которое решится на сопротивление коалиции, – все совершится без войны, исполнится слово: агнец одержит победу над чешуйчатым драконом, мужи в белой одежде преодолеют меч пальмовыми ветвями.

– Припомните, однако, – сказал король, – что Фридрих II, в то время, когда Пруссия была несравненно слабее, боролся в течение семи лет со всем светом.

– Фридрих был деспот, – возразил мистер Дуглас, – теперь никакое прусское правительство не может делать того, что он сделал. Сейчас прусский народ воспротивится такой борьбе со всеми державами, и, – прибавил он с саркастической улыбкой, – берлинская биржа не станет принимать кожаных денег.

Король встал.

– Вы сообщили свои мысли фон Бейсту? – спросил он.

– Я подробно говорил с ним и сообщу ему, в отдельной записке, результат всех моих наблюдений – по-видимому, он вполне разделяет идеи, которые я сейчас излагал вашему величеству. Фон Бейст согласен, чтобы я немедленно отправился в Париж, с целью наблюдать положение и подействовать на императора Наполеона, дабы он не избрал другой дороги.

– Мне кажется было б лучше, – сказал король, – если б вы начали теперь свою пропаганду в Англии, чтобы привлечь к себе общественное мнение, а это, быть может, окажется не совсем легко.

Мистер Дуглас с удивлением посмотрел на короля, поднял руку и, казалось, хотел отвечать.

– Но об этом мы поговорим впоследствии, – продолжал король поспешно, – теперь же я не хочу отнимать у вас драгоценного времени. – Король нажал репетирную пружинку в часах. – Мне необходимо окончить некоторые дела. До свидания за обедом, дорогой мистер Дуглас!

Мистер Дуглас молча поклонился и вышел из кабинета.

Король позвонил и приказал позвать тайного кабинетного советника Лекса. Потом снова сел и погрузился в думы.

Вошедший советник положил на стол свой портфель и встал против короля.

– Я сейчас выслушал рассказ мистера Дугласа об его путешествии в Россию, – сказал Георг, – и его воззрения на политическое положение и будущность. Он, кажется, говорил с чужого голоса и высказывал тайные и последние мысли фон Бейста.

– Я всегда был убежден, – отвечал тайный кабинетный советник своим тоненьким голосом, – что фон Бейст посылает мистера Дугласа пропагандировать те идеи, которых министр не может или не хочет распространять путем дипломатии.

– И которых я не стану поддерживать, – прервал его король с живостью, – потому что они уничтожают принципы, за которые я веду борьбу, и, кроме того, они так смутны и основаны на таких ложных предположениях, что я не понимаю, как можно рассчитывать руководить таким образом и преобразовать европейскую политику. Он хочет отвлечь Россию от Пруссии и принудить ее к союзу с Австрией, это предположение я всегда считал невозможным до тех пор, пока у кормила правления в обоих государствах стоят мужи, правильно понимающие интересы обеих стран. Если Россия и русский император допустили нарушить принцип легитимности по причине силы, приобретаемой от союза с Пруссией, то неужели Россия отпадет от этого союза для того только, чтобы вместе с Австрией преследовать цели для достижения которых России необходимо быть обеспеченной со стороны Пруссии? Но если, – продолжал король, постукивая рукой по столу, – основания идей мистера Дугласа ложны, то и цели его столько же неправильны. Он хочет медиатизировать немецких государей, то есть отнять у них военное предводительство, с той только разницей, что главенство будет в руках не Пруссии, а Австрии. Если такова цель политики, – сказал Георг с живостью, – то я не стану ей содействовать. Я хочу, чтобы в Германии была восстановлена федерация самостоятельных государей, как сказано в союзном акте, требующем, однако, многих исправлений. Но взволновать весь свет, вызвать опасность великой, кровопролитной, нескончаемой войны, – ибо без такой войны ничего не осуществится, – и все это для того только, чтобы во главе Германии поставить Австрию вместо Пруссии, это я считаю величайшим преступлением.

Король говорил быстро и с увлечением, молча, с тонкой улыбкой, слушал его тайный кабинетный советник.

– Знаете ли, дорогой Лекс, – продолжал Георг V, – кем кажется мне мистер Дуглас? Роденом в «Вечном жиде» Эжена Сю – он ведет тайную игру, чтобы найти удовлетворение своему честолюбию на австрийской службе. Но меня он не обратит в орудие своих планов. Ступайте к графу Платену и скажите ему, чтобы он немедленно написал Медингу и поручил ему передать императору Наполеону, что мне нет никакого дела до мистера Дугласа и что было бы желательно, если бы император не принимал его больше.

– Будет исполнено, ваше величество, – отвечал Лекс, вставая.

Камердинер отворил дверь со словами:

– Ее королевское высочество принцесса Фридерика.

Вошла принцесса в черном платье, с заплаканными глазами.

Король поспешил к ней, обнял и нежно поцеловал в лоб.

– Ты позволишь мне, папа, ехать в Гетцендорф? – сказала принцесса дрожащим голосом. – Бедная Матильда зовет меня к себе, хочет увидеть еще раз…

– Увидеть еще раз? – вскричал пораженный король, боже мой, ей хуже? Что случилось? Еще вчера питали надежду!

– Кажется, – сказала принцесса, зарыдав, – бедная эрцгерцогиня не вынесет. Боятся худшего… Ах боже мой! – вскричала, она, опуская голову на грудь отца. – Я чувствую, что она умрет.

– Ступай, мое дитя, – сказал король нежно, – и не теряй надежды на Бога, передай эрцгерцогу и его дочери мой искренний привет.

Принцесса поцеловала руку отца и, поклонившись кабинетному советнику, старому доверенному лицу королевской фамилии, вышла из комнаты.

– Как печальна судьба этих обоих детей, – сказал король, – моя бедная дочь изгнана из родины, страны тысячелетнего владычества предков, а эрцгерцогиня, готовая вступить на престол, должна сойти в могилу, чтобы войти в вечную жизнь, – прибавил он. – Какой жребий хуже? – прошептали его губы.

– Будут еще какие приказания, ваше величество? – спросил тайный кабинетный советник после долгого молчания.

– Нет, – отвечал король со вздохом, – отправьте поскорее письмо в Париж, чтобы мистер Дуглас не мог повредить там, и оставьте меня одного. – И, дружески кивнув головой, отпустил кабинетного советника.

* * *

Скорой рысью доехала принцесса, в сопровождении графини Ведель, до императорского замка Гетцендорф. Завидев шарлаховую ливрею ганноверского короля, лакеи бросились отворять дверцы экипажа.

Принцесса Фридерика вышла из кареты, едва дыша.

– Как здоровье эрцгерцогини? – спросила она, спеша на крыльцо, между тем как графина Ведель тихо следовала за нею.

Грустные лица лакеев были единственным ответом на печальный вопрос принцессы; молча шла она за вышедшим к ней навстречу графом Браида, который повел ее в комнаты больной эрцгерцогини.

Принцесса робко переступила порог и с тоскливым ожиданием стала отыскивать эрцгерцогиню в темной комнате с опущенной драпировкой.

Эрцгерцогиня Матильда находилась в большой ванне, закрытая одеялом из темного бархата. Известный доктор Гебра предписал эту ванну, чтобы утолить жестокую боль от ожога и воспрепятствовать доступу воздуха.

Виднелось только лицо эрцгерцогини, смертельно бледное, с судорожно сжатыми губами; взгляд веселых когда-то глаз видел, казалось, картины, не принадлежащие уже земному миру.

Подле своей дочери сидел эрцгерцог Альбрехт, подавляя силой воли глубокую скорбь, которая проглядывала в чертах его лица.

Услышав шелест платья вошедшей принцессы, эрцгерцогиня медленно обратила глаза к двери. Радость осветила ее прозрачное, бледное лицо, и она прошептала:

– Мой милый, единственный друг!

В одно мгновение принцесса была около своей приятельницы, тогда как эрцгерцог медленно и грустно встал. Принцесса опустилась на колени около ванны и нежно поцеловала бледный лоб и блестящие волосы своей подруги.

Бодрость оставила ее, и, не будучи в состоянии промолвить ни одного слова, она залилась слезами.

Тихим, дрожащим голосом заговорила эрцгерцогиня:

– Благодарю тебя, что ты приехала усладить мои последние минуты. Помнишь ли, когда мы в саду виллы «Брауншвейг» говорили о будущем, я боялась стать жертвой земных расчетов? Бог услышал меня и призывает в вечную жизнь, и, однако, жизнь на земле так прекрасна! Мое сердце почти разрывается при мысли о том, что надобно покинуть здешний мир, покинуть именно в ту минуту, когда я нашла единственного друга.

Эрцгерцог стоял у окна. Руки судорожно сжимали спинку стула, он закусил выдавшуюся вперед, как у всех Габсбургов, нижнюю губу и поднял глаза к небу с выражением вопроса, почти укора.

Принцесса Фридерика сделала усилие, чтобы овладеть своими чувствами, и, стараясь придать лицу веселое выражение, сказала глухим голосом:

– Ты не умрешь, дорогая Матильда: вследствие страданий ты все видишь в черном цвете: врачи вполне надеются.

Дальше она не могла говорить: рыдания прервали ее голос.

– Нет, – отвечала эрцгерцогиня с кроткой улыбкой, – земная жизнь окончилась, я вижу отверстое небо, вижу в светлых облаках великих страдалиц нашего дома. Марию-Антуанетту с белой лилией, обрызганной кровью. Она кивает мне, и потом, – продолжала она шепотом, – я вижу дядю Максимилиана, и он также кивает мне. Он еще жив, но скоро соединится со мною в царстве вечного мира.

Принцесса залилась слезами, опустив голову на край ванны.

– А ты, мой друг, – продолжала эрцгерцогиня, – тебе, может быть, суждено исполнить то, к чему предназначали меня – у тебя высокий ум, твердое сердце, мужество, ты будешь…

– Боже мой, какие мысли! – вскричала принцесса, подняв голову и почти с испугом смотря на озаренное неземным светом лицо эрцгерцогини. – Ты не поверишь…

Прежде чем могла ответить эрцгерцогиня, дверь быстро отворилась, и в комнату вошел император Франц-Иосиф.