Текст книги "Римская сага. Том III. В парфянском плену"

Рим узнаёт о разгроме армии Красса

За то время, пока воины Сурены гнали пятнадцать тысяч пленных римлян в столицу Парфии, в римской провинции Сирия произошли большие изменения. Квестор Гай Кассий сумел добраться до Зевгмы, где собрал оставшихся легионеров. Их набралось чуть более четырёх тысяч. Эгнатий Аврелий Тит, сбежавший со своими всадниками с поля боя, был объявлен предателем. Для жителей этой провинции тоже наступили тяжёлые времена. Кассий назначил себя временным наместником и стал собирать налоги. Помимо этого он объявил принудительный набор в армию. Теперь уже откупиться от этой повинности никто не мог. В результате этих мер, у него появились два легиона пехоты и полторы тысячи всадников – всего около десяти с половиной тысяч человек.

Но вначале он отправил в Рим посланника с известием о поражении Марка Красса и полном разгроме его армии. Для этой цели был выбран центурион Марк Октавий, который чудом выжил в первый день под Каррами, потом – оказался одним из двадцати легионеров Варгонта, которых отпустил живыми парфянский визирь Сурена, и, наконец, именно ему удалось в последний момент вырваться из кольца парфянской конницы.

Гай Кассий долго беседовал с ним перед отплытием и предупреждал, что разгневанные сенаторы могут принять любое решение. Причём, даже в отношении него самого. Но центурион готов был к любым событиям. Он считал, что в поражении есть часть его вины, и не снимал с себя ответственности за то, что остался жив. Он оказался настоящим римлянином, и Кассий со спокойной совестью отправил его в Рим. Этот человек не стал бы врать и выгораживать себя, стараясь избежать наказания. Большего и желать было нельзя.

В Риме тем временем шла внутренняя борьба между двумя партиями. Семь месяцев безвластия, когда город оставался практически без управления, закончились предложением Сената выбрать Гнея Помпея диктатором для восстановления порядка. Но Помпей испугался, что у народа ещё сильны воспоминания об ужасных временах диктаторства Суллы. Он отказался от диктаторства и вместо этого ввёл в город свои войска, чтобы они обеспечили выборы новых консулов и других городских магистратов. Так консулами стали небезызвестный Марк Валерий Мессала Руф и Гней Домитий Кальвин.

Жизнь в Риме стала постепенно налаживаться, но через полтора месяца после выборов консулов из Азии со страшным известием приехал центурион Марк Октавий. Новость о поражении римской армии мгновенно разлетелась по городу, и многие содрогнулись, вспомнив проклятие Атея Капитолина перед выходом войска Марка Красса из Рима.

Заседание Сената началось на следующий день ранним утром. На Форуме к этому времени собралась почти половина населения города, ожидая, когда гонцы передадут последние новости из здания на Капитолийском холме, где в этот момент расспрашивали живого свидетеля страшных событий.

– Центурион Марк Октавий, ты был с триумвиром Марком Лицинием Крассом во время битвы с парфянами? – торжественным голосом спросил консул Мессала Руф.

– Да, – коротко ответил тот. Его лицо было открытым и мужественным, он старался отвечать спокойно и твёрдо, но при этом никак не мог поднять взгляд и всё время смотрел в пол.

– Расскажи нам и народу Рима, что произошло в этой далёкой провинции, потому что мы уже и так переполнены слухами, один страшнее другого.

Центурион провёл ладонью по лицу, как бы стараясь избавиться от нахлынувших на него воспоминаний, потом вздохнул и начал свой рассказ.

Когда дело дошло до предсказаний жрецов и гадания на печени, один из сенаторов наклонился к своему соседу и, не поворачивая головы, негромко произнёс:

– Клавдий77
  В 249 г. до н. э. римский военачальник Публий Клавдий Пульхер в войне против карфагенян командовал римским флотом. Он не послушал жрецов, которые сказали, что священные цыплята отказались клевать зёрна, что было очень плохой приметой. Он схватил цыплят и бросил в море, сказав: «Ну, если они не хотят есть, то пусть тогда попьют водички!». В битве его флот был разгромлен.


[Закрыть] тоже отказался слушать жрецов, когда их куры не захотели клевать зерно. Утопил всех кур в море, и Нептун потом отомстил ему за это.

– Да, да… – заохал испуганно собеседник.

Центурион тем временем рассказывал о гибели сына Красса. Патриции в ужасе слушали, а когда он закончил, долгое время молчали.

– Ты сам это видел? – наконец, спросил кто-то.

– Нет, я видел только их головы… Публия, Октавия и Мегабакха, – ответил он. В Сенате воцарилась гробовая тишина. Этого было достаточно, чтобы признать их мёртвыми.

– Хм-м, а легат Лаций Корнелий, который спас тебя… он выжил? – с грустью спросил второй консул Мессала Руф. Он знал, что вечером ему зададут этот вопрос в другом месте.

– Не знаю. Я точно не могу сказать. Он либо погиб, прикрывая наш отход вместе с Варгонтом, либо был взят в плен. Они были вместе. Но я не знаю, честно, не знаю… Клянусь Марсом! – центурион сглотнул слюну, чувствуя, как пересохло в горле. – Он спас мне жизнь. Два раза… я должен был погибнуть, но он прикрыл меня щитом, – было видно, что ему очень трудно говорить.

– Жаль, – пробормотал консул Мессала, но его никто не услышал.

– Воистину, парфяне готовились к войне с Крассом, а он – нет! – назидательно заметил Катон Младший, однако его никто не поддержал.

Когда центурион описал гибель Марка Красса, на задних рядах стали перешёптываться о его наследстве и количестве оставшихся вилл.

– А что случилось с орлами? – этот вопрос с задних рядов прозвучал, как гром, и его эхо ещё долго звучало под сводами огромного зала, не желая стихать. Все сенаторы заёрзали на своих местах. Наконец, центурион Марк Октавий собрался с духом и произнёс еле слышным голосом:

– Кажется, почти все, кроме одного… Кроме орла второго легата Октавия, который там… остался наверху под Синнаками… и не вступил в бой… а остальные… все у парфян… – сгоравший от стыда воин опустил голову и замолчал. Он готов был умереть, лишь бы не отвечать на этот вопрос. Гай Кассий предупреждал его об этом, но выбора не было.

– И это всё?.. – с наивным удивлением спросил второй консул Гней Домитий. В его голосе была какая-то непонятная растерянность. В этот момент из глубины рядов кто-то выкрикнул: «Позор!», и лицо консула сразу же изменилось. Он тоже не ожидал, что все орлы – дух и символ легионов – будут потеряны. Этого не ожидал никто, потому что их потеря означала расформирование всех легионов и несмываемый позор для всех оставшихся в живых римлян, даже если они были не легионерами, а простыми гражданами Рима. Неожиданно Марк Октавий воспрянул, как будто вспомнил что-то важное, что могло бы хоть как-то спасти его от позора и презрения сенаторов. Он с жаром воскликнул:

– Двух орлов и значки спасли легат Лаций Корнелий и Варгонт Рукумон! Они отбили их у железных всадников на склоне, во время отступления! Им помог один либертус, он умел стрелять из парфянских луков. Он ранил двоих железных всадников, а Лаций Корнелий бросил меч и сбил ещё одного с лошади! Но это было после первого боя, когда консул отдал приказ к отступлению. В пустыне, под Каррами…

– Такого легата надо найти и спасти, – осторожно предложил консул Мессала Руф, но в ответ услышал жёсткий ответ Катона:

– Надо было защищать орлов, а не спасать их! Если все они уже захвачены парфянами, какая разница, что там было до этого?

Выслушав рассказ центуриона до конца, сенаторы ещё долго задавали вопросы, но ужасная картина происшедшего была уже ясна: Рим потерял огромную армию, Армения перестала быть союзницей, и в Азии теперь возникла новая сила, которая стала угрожать азиатской провинции Республики.

Табер и ЛициниЯ

Жизнь в Риме продолжалась, как и раньше. Весталка Лициния, узнав о гибели Марка Красса, подала в суд. Сначала некоторые «внутренние» противоречия не позволяли судьям принять единогласное решение, хотя договор чётко и ясно определял права весталки на дом. Они долго ссылались на важное правило «habeas corpus»88
  «Habeas corpus» – предъяви тело.


[Закрыть], которое требовало наличие тела или места погребения со свидетелями для вынесения судебного решения. Когда же через месяц прибыли ещё несколько легионеров, которые своими глазами видели гибель консула, кто-то из судей попытался возразить, что договор нельзя исполнить, потому что «тело величайшего из римлян не было предано земле». Патетичного оратора быстро успокоили, и Лициния, в итоге, получила свой дом обратно. Когда она впервые перешагнула его порог, перед ней предстали почти все те предметы, которые она помнила с самого детства и которые, по идее, уже не должны были бы здесь находиться.

– О боги! Как же так? Мои Пенаты99
  Пенаты – божества, которые наряду с другими (ларами) считались у римлян покровителями домашнего очага.


[Закрыть]! Благодарные Лары1010
  Лары – божества, покровительствующие дому, семье и общине в целом. Фамильные лары были связаны с домашним очагом, семейной трапезой, с деревьями и рощами, посвящавшимися им в усадьбе.


[Закрыть], как же так? – вместо приветствия бормотала она, не веря своим глазам.

– Госпожа, приветствуем тебя в твоём доме, – раздался чей-то низкий грудной голос, и Лициния, обернувшись, увидела высокого сильного раба средних лет, который смотрел на неё полными обожания глазами.

– Ты кто?.. Управляющий?

– Да. Меня зовут Табер, – он склонил голову в поклоне. – Мы узнали о гибели Марка Красса и скорбим об этом. Но до этого мы старались всё здесь сохранить. Мы думали, что тебе будет приятно увидеть свой дом таким.

– Но где вы всё это взяли? Если мне уже почти сорок лет, то этим вещам и того больше… – Лициния от удивления моргала глазами и постоянно оглядывалась, чем несказанно радовала присутствовавших в атриуме слуг. Табер тем временем рассказал, как они искали и восстанавливали старые вещи с другими слугами, а потом долго отвечал на её вопросы. Вдруг она вспомнила, что в доме Марка Красса, кажется, тоже служил раб по имени Табер…

– Табер, – с замиранием сердца произнесла она его имя, – ты был рабом Марка Красса?

– Да, – опустив взгляд, ответил он.

– Ты был в доме Марка Красса в тот день, когда я приезжала обсудить продажу дома? – вдруг вспомнила она, вновь испытав испуг и странное замирание сердце, которое помнила все эти долгие годы.

– Ты приезжала несколько раз, госпожа, – уклончиво ответил тот. – Но я всегда был рядом, – он склонил голову. Сердце Лицинии бешено заколотилось в груди, и на лице выступил румянец. Она не понимала, что с ней происходит, но чувствовала, что от этого раба исходят только добрые намерения.

– А в тот день, когда у Красса был накрыт фруктовый стол? Ты был там? – прошептала она.

– Я сам готовил этот стол. Справа от входа стояли персики из Капуи, дальше, до самого центра – цизальпинские яблоки, слева были финики из Сирии, ближе к проходу – виноград с южных склонов…

– Не надо! – вспыхнув, как факел, резко прервала она и задохнулась на вдохе, не зная, что сказать.

– Госпожа, – тихо, почти шёпотом, произнёс Табер, приложив руку к груди, – не бойся в этом доме никого. Послушай меня, прошу тебя… Я долго ждал этого дня… Но сейчас я решил тебе всё рассказать… Видят боги, моя любовь к тебе настолько сильна, что все эти годы я хранил её в своём сердце. Я боялся признаться тебе, – неожиданно сказал он. Лициния слушала его, поражённая не только этим признанием, но и тем, как изысканно и красиво говорил этот раб. Он поднял на неё взгляд, и, увидев его глаза, ей всё стало ясно. Табер знал об их тайной встрече с Крассом. И все эти годы хранил тайну. Вдруг он улыбнулся руку и сказал: – Подожди! Если ты не веришь, я докажу тебе это. Подожди, пожалуйста! – с этими словами он быстро вышел, не дав ей даже возможности что-то возразить. Когда он вернулся, в руках у него была какая-то вещь. – Вот, я хранил это у себя все эти годы, – с улыбкой произнёс он и положил перед ней тонкий пояс-подвязку и небольшую брошь. Несколько мгновений она немигающим взглядом смотрела на эти вещи, не в силах признаться себе, что это была именно та брошь и тот пояс, которые она по неосторожности выронила из корзинки в тот злополучный день, а потом так долго искала повсюду… Лициния долго молчала. Голова была тяжёлой, и в висках сильно стучало. Табер тоже не решался прервать её молчание и ждал.

– Я должна подумать, – наконец, выдавила она из себя сухие, холодные слова и сразу же увидела, как ужасно они прозвучали для Табера. Он вздохнул и сник, плечи опустились, руки безвольно повисли вдоль тела и на лбу образовались две глубоких складки. – Табер! – резко позвала она. – Табер! Ты очень хороший человек! Я, наверное, обидела тебя. Но если ты столько лет хранил эти… эти вещи, то… – она сама почти задыхалась от переполнявших её чувств, – то как я могу отблагодарить тебя? Ты достоин самой большой награды… Я решила… – Лициния на мгновение замолчала, ещё раз прислушиваясь к своему сердцу. Но оно билось радостно и ровно. – Я решила, что ты должен быть свободным человеком, – она искренне улыбнулась и увидела, что её слова вызвали в его душе ответные чувства. Он сделал шаг вперёд, потом протянул к ней руки, как бы желая обнять, остановился, оглянулся по сторонам, затем развёл руки в стороны и снова опустил их, схватился за голову, запустил пальцы в волосы и рассмеялся.

– Это правда, госпожа?

– Да. С сегодняшнего дня ты – Лициний Корнелий Табер. И, поверь, все члены семейства Сцеволы поддержали бы меня в этом решении.

– Госпожа, госпожа… – качая головой, повторял неожиданно потерявший самообладание Табер. Он упал на колени и обнял её ноги, потом стал целовать сандалии.

– Не надо, встань! – приказала она. Табер медленно встал на колени, потом поднялся на ноги, и, посмотрев ему в глаза, Лициния почувствовала себя маленьким деревцем под высоким утёсом. Она обняла его за шею и прижала к себе большую, кучерявую голову. Табер неудобно согнулся, ткнувшись ей лбом в плечо, потом вдруг подхватил её под руки и крепко прижал к груди. Лициния рассмеялась, чувствуя, что висит в воздухе, болтая сандалиями в воздухе, и впервые в жизни почувствовала себя по-настоящему счастливой.

Трудное решение Эмилии

В это время в другой части Рима Эмилия Цецилия молча слушала рассказ Марка Мессалы Руфа. Она так и не проронила ни слова, и когда он закончил, тихо ушла на свою половину. Там она подошла к большому сундуку и достала несколько вещей, которые принадлежали Лацию.

На следующий день Эмилия принесла дары в храме Весты и Юпитера, отдала весталкам белого петуха, в которого должна была переселиться душа умершего, и оставила его в храме. Там же она оплатила два десятка наёмных плакальщиц, которых доставили туда либитинарии1111
  Ответственные за похороны.


[Закрыть]. Женщины под звуки флейт и лиры до самого вечера пели в честь покойника погребальные песни, и к вечеру Эмилия ушла домой. Никто не попрекнул её в нарушении традиций и обрядов похорон, потому что всё было щедро оплачено золотом. Остальные семь дней из восьми она провела в доме одна, со своими рабынями, скорбя и вспоминая прошлое. Но никто, кроме Марка Мессалы Руфа, этого не видел. Однако жрец, который совершал обряд с петухом, пришёл к ней на следующий день после обряда и сказал, что птица оказалась слишком злой и несколько раз вырывалась из рук помощников. Даже когда петуху отрубили голову, он вскочил и отбежал к стене храма. Все были испуганы таким знамением. Но жрец знал, что душа не хотела вселяться в тело петуха, потому что она не умерла. Она ещё была в теле того человека, которого оплакивала Эмилия. После этого она полдня не могла прийти в себя, а потом сразу же поспешила к Марку Мессале Руфу. Несколько месяцев они безуспешно пытались найти хоть кого-то, кто знал, где находится Лаций Корнелий, чтобы выкупить его из плена. Люди Руфа добрались даже до арабского города Эдессы, где продавалось больше всего рабов, но Лация среди них не оказалось. Единственное, что им удалось узнать, это что небольшую часть легионеров погнали на север Парфии, но куда и в какой город, никто сказать не мог.

Постепенно Эмилия смирилась с неизбежным, хотя в глубине души верила, что Лаций жив. Она должна была вот-вот родить, поэтому перестала мучить Мессалу Руфа своими просьбами и уже не выгоняла Квинта Орату, который старался почти каждый день приходить к ней в дом. Безнадёжно влюблённый в Эмилию, он поклялся бросить к её ногам всё богатство своего знаменитого отца, который первым изобрёл подогрев пола в термах и бассейнах, а потом – в атриумах и домах. Ради неё он даже съездил в Азию и встречался там с Гаем Кассием. Но всё тоже было безрезультатно. Вернувшись с письмом Кассия, Квинт Ората долго ждал ответа, и она впервые согласилась с ним поговорить. Тогда она осторожно пообещала подумать. Однако рано или поздно, но решение всё равно пришлось принимать, и Эмилия написала молодому повесе, что боги дали ей знак и наступило время сообщить о том, что они могут встретиться и обсудить его предложение. Но сначала надо было договориться об одном условии. Чтобы видеть её рядом, он должен был согласиться с усыновлением ребёнка. Квинт Ората был настолько рад неожиданно свалившемуся на него счастью, что пообещал Эмилии любить ребёнка как своего собственного. Так для неё началась новая семейная жизнь, однако неясная тревога и ощущение неправильного выбора остались.

До Галлии римские новости доходили с небольшим опозданием. Гай Юлий Цезарь к моменту гибели армии Красса был серьёзно озабочен ухудшением положения на севере Римской Республики. Его это волновало больше всего. Здесь на римской границе скапливались большие силы разных племён. Стало ясно, что война неизбежна. В Риме в это время умерла его дочь Юлия. Она была замужем за Помпеем. После этого Помпей перестал писать и общаться с ним. Отношения между ними охладели и полностью прервались. Гней Помпей, чтобы прекратить беспорядки, ввёл свои войска в Рим и почувствовал себя единоличным правителем. Узнав о гибели Марка Красса, Цезарь сразу понял, что теперь ему придётся столкнуться со вторым триумвиром уже не за столом переговоров.

После выборов консулов Помпей встретился с Эмилией Цецилией Секундой у торговца Квинта Ораты, который устроил пир в своём новом доме в честь своего отца. Но на самом деле он праздновал свой договор с Эмилией, который она попросила его пока не разглашать. Поэтому на обеде они пока держались отдельно. Но Квинт всё равно был безумно счастлив. Он показывал всем гостям бассейны с устрицами и обещал построить такие же за полцены. Все видели, что молодой Ората приумножил состояние своего деда и отца. Он не только строил, но и поставлял ещё в дома аристократов редкие продукты из разных провинций. Эмилия была грустной, немного пополневшей и от этого ещё более прекрасной. Но держалась она как-то странно, и так же по-новому к ней относился хозяин дома. Чуткий к подобным изменениям Помпей сразу заметил эту перемену, но решил не расспрашивать о ней, а сразу перейти к своим сердечным делам.

– Эмилия, ты, как всегда, поражаешь своей красотой, – попытался начать с лести он.

– Спасибо, ты уже нашёл себе жену? – насмешливо ответила она, и две сопровождавшие её служанки отошли назад, чтобы не мешать беседе.

– Ну, что ты так сразу! Нельзя же так… Эмилия, ты взрослая женщина… – нахмурился он.

– Что ты хочешь сказать? Ты намекаешь на мой возраст? – подняла брови она.

– Нет-нет! Какая ты сегодня…

– Какая?

– Колючая! Но я о другом. Ты могла бы уже подумать о будущем. Ты же не собираешься всю жизнь оставаться одна?

– Ты хочешь предложить себя? – спросила она всё тем же тоном.

– Почему бы и нет? – игриво ответил он и пригладил седеющие волосы.

– Если ты не можешь взять меня в жёны, то ты хочешь предложить мне стать твоей любовнией? Так?

– Прекрати! – недовольно оборвал её Помпей, потому что не хотел говорить откровенно. – Неужели гибель Красса так повлияла на тебя? Я слышал, что ты ездила к нему в Сирию. Вместе с консулом Марком Валерием. Зачем? Что мог пообещать тебе этот старик? Скажи, Марк Красс тебе что-то пообещал? Ты встречалась с ним? Он успел завещать тебе свои несметные сокровища? Нет? И поэтому ты такая злая? – Помпей сузил глаза и насупился, увидев на глазах Эмилии слёзы. Такая реакция была для него неожиданной.

– Мне не нужны деньги Красса, – поджав губы, вздохнула она и, справившись с охватившим её волнением, пренебрежительно посмотрела на Помпея. – А вот тебе они могут понадобиться, – Эмилия посмотрела в дальний угол. Там в траурных паллах стояли Скребония Тертулла, вдова Марка Красса, и Корнелия Метелла, вдова его сына Публия. Они разговаривали с Кальпурнией Пизонис, женой Юлия Цезаря. Помпей проследил за её взглядом и скривился.

– Ты что, издеваешься? Старой жене Красса больше лет, чем мне! – прошипел он.

– Значит, тебя волнует только возраст? – хитро улыбнулась Эмилия. – Тогда подумай не о матери, а о жене сына. Как тебе Корнелия, вдова Публия Красса? Она последняя в семействе Сципионов.

– Последняя? Нет, там есть ещё Лаций Корнелий и его сестра. Ах да, он же погиб вместе с Крассом! А у сестры, кажется, нет детей, – вспомнил Помпей и потёр лоб. Эмилия отвернулась, чтобы не он не видел её лица. – Да, я знал Лация Корнелия. Это был хороший воин.

– Не только воин, – прошептала Эмилия, но Помпей, погружённый в свои мысли, не услышал её. Он уже думал о своей выгоде, совсем позабыв, что хотел предложить Эмилии талант золота за право стать её любовником. – Такое родство помогло бы тебе в Сенате. Подумай! – добавила она серьёзным тоном.

– Ты слишком умная женщина, Эмилия. Ты меня пугаешь. Ты опасная соперница, – покачал головой он.

– Ты прав. А что может быть ужасней умной жены? Только умная любовница. Согласись!

– Не знаю, – пожал плечами Гней. – Умная жена нестерпима, умная любовница опасна. Тут всё плохо… – он вздохнул и замолчал. Эмилия с издёвкой улыбнулась и уже хотела добавить, что опасней умной жены может быть только тёща глупого мужа, но вовремя сдержалась. Вместо этого она милым голосом добавила:

– Зато Корнелия ничем не опасна! Она очень мила и, я бы сказала, что она красивая. К тому же, она молода. Очень молода. И здорова. У неё крепкое тело, мягкая кожа, высокая грудь и нет морщин на лице. Что ещё надо? Подумай! Траур скоро закончится. У неё двое здоровых детей, они не болеют, так что она сможет ещё родить тебе наследников. Не так, как несчастная Юлия. К тому же, Корнелии ещё долго не надо будет намекать на возраст, как мне, – Эмилия поджала губы, пряча в уголках глаз усмешку.

– Меня не интересует Корнелия, меня интересуешь ты, – недовольно ответил Помпей, но в его интонации уже не было прежней уверенности и страсти, и Эмилия сразу это заметила. Зерно сомнения попало на нужную почву и сразу дало всходы.

– Конечно, ведь она годится тебе в дочери, – продолжала давить на самолюбие она.

– Это ни о чём не говорит, – вспыхнул Помпей. – Если я захочу, то она станет моей женой!

– Правда? – Эмилия иронично наклонила голову. – Тогда попробуй! – предложила она. – И если у тебя получится, я обещаю подумать о наших встречах в беседке сразу же после вашей свадьбы, – она проворковала это таким соблазнительным голосом, что Помпей зарделся, как мальчишка, и хотел в ответ сказать что-то резкое, но к ним подошел молодой патриций Марк Юний Брут, и ему пришлось сдержаться.

– Эмилия, ты обещала рассказать мне о своём путешествии в Азию. Все только и говорят, что ты была последней, кто в прошлом году видел Красса живым. Я совсем недавно вернулся из Галлии, от Цезаря, и весь сгораю от нетерпения услышать твой рассказ, – он с таким восхищением смотрел на неё, что Помпей скривился и отвернулся. Ему был неприятен этот молодой выскочка, чьего отца он сам убил в бою. Теперь сын мешался под ногами, находясь под покровительством Цезаря. Сервилия Цепиона, мать Марка Юния Брута, была любовницей Цезаря, и все это знали.

– Молодость – сила! Какие у тебя широкие плечи, и такие сильные руки!… – восхищённо произнесла она, чтобы уязвить Помпея и с радостью кивнула молодому повесе: – Я с удовольствием всё тебе расскажу, Марк, – она взяла его под руку и томно посмотрела в глаза. – Тебе это очень понравится, – многообещающе проворковала Эмилия и кивнула напоследок Помпею: – Ах, как прекрасны наши молодые и сильные воины, – после этих слов она прижалась к локтю Марка Брута, и они не спеша направились к выходу из атриума в сад.

– Говорят, Помпей теперь не пользуется твоей благосклонностью? – с насмешкой в голосе спросил он.

– Ну, ты ведь знаешь, что мужчины в его возрасте не любят умных женщин. Им нужны глупые молоденькие девушки, которые всегда будут преданно смотреть в глаза и ловить каждое их слово.

– Ты на кого намекаешь? – удивился молодой аристократ, почувствовав, что в её словах скрывается какая-то интересная новость и он мог узнать её первым.

– Помпей всегда любил те вещи, которыми уже попользовались другие люди, – хитро улыбнулась Эмилия. – Он не любит рисковать. Ему нужны проверенные и надёжные вещи… Он всегда покупал чужие дома и даже не менял в них мебель. Молодая Корнелия Метелла могла бы немного оживить его дом, полный старых вещей, как ты думаешь? – она многозначительно подняла брови вверх, и Брут, догадавшись, о чём идёт речь, обернулся назад. Гней Помпей уже стоял рядом с тремя женщинами в тёмных накидках в дальнем конце атриума, выставив вперёд ногу и размахивая свободной правой рукой. Было очень похоже, что он рассказывал им что-то о своих прошлых победах.

– Эмилия, ты – бесподобна! – прошептал Брут и крепко сжал куртизанку за локоть. – Я завтра же расскажу об этом всем своим друзьям!

Через несколько месяцев Гней Помпей Магн действительно женился на Корнелии Метелле, вдове погибшего Публия Красса, но напомнить Эмилии о её обещании ему так и не удалось. События в его жизни развивались так стремительно, что ему стало не до любовных утех в тихой сени пышных кипарисов. Но Эмилия и не ждала этого. Вместо этого она переехала в невероятно удобный и уютный дом Квинта Ораты, который боготворил её и выполнял каждое желание. К тому же, он, в отличие от патрициев, был лишён многих предрассудков в отношении гетер, и в его доме Эмилия смогла спокойно приготовиться к самому важному событию своей жизни – рождению ребёнка. А потом были тяжёлые роды. И на свет появился большой голубоглазый малыш с белёсым пушком на голове. Эмилия улыбалась и плакала над ним, прижимая к груди эту недовольно выпячивающую губы голову и вспоминая его отца. Хотя, надо отдать должное, Квинт Ората был рад не меньше её и действительно относился к малышу, как к своему собственному сыну.