Текст книги "Римская сага. Том III. В парфянском плену"

– Думаю, это кусочки какого-то дерева, похожего на твою лавсонию. Наверное, что-то похожее. Цвет такой же. Вкус – горький. Фу! – Лаций передёрнулся, вспомнив послевкусие на языке. – На конюшне лошадям гривы красят, – он отдал листочек библиотекарю, и тот крепко зажал его в руке. – Но зачем ты мне всё это рассказал? – снова спросил он, всё ещё стараясь выяснить, нет ли за словами Каврата какого-то другого, тайного намерения. Его могли использовать все, кто угодно: и старший евнух, и Надир, и та же Азата. Хотя… старик был так близко к смерти, что те скорее убили бы его, чем дали бы выжить.

– Зачем?.. Ты спрашиваешь, зачем?! Чтобы отплатить тем же. Сегодня Надир спрашивал, как молодой римлянин мне помогает. Я сказал, что ему часто плохо. И он сразу сказал, что это плохой раб, потому что он скоро умрёт. Откуда он это знает? А потом спросил, зачем ты к нам три дня назад приходил. Говорит, тебя евнухи видели. Я сказал, что тебе царица сказала этот сад выращивать. Он усмехнулся так зло и говорит: «Его в этом саду и похоронят». Вот, – библиотекарь замолчал, продолжая пристально смотреть ему в глаза.

– Благодарю тебя, – со вздохом ответил Лаций и почувствовал, как внутри всё сжалось. Вот Надир и проявил себя. Хотя старший распорядитель никогда не скрывал своей ненависти к нему, но теперь он произнёс это вслух, при слуге… Значит, он был уверен, что скоро сможет убить его. Лаций покачал головой и добавил: – Мы не знаем свою судьбу. Всё может случиться.

– Случиться может всё. Ты прав. Но лучше, когда ты знаешь об этом заранее. Ты знал и помог мне. А мог бы промолчать, пройти мимо и я бы уже умер.

– Тоже правильно… Если меня должны закопать в этом саду, – перебил его Лаций, – то сделает это не сестра сатрапа и не Надир. Ведь сад принадлежит царице Лорнимэ. Так?

– Так.

– Тогда только она и может меня закопать там. Значит, Надир хочет сделать так, чтобы Лорнимэ своими руками убила меня, – сделал вывод он, и библиотекарь, опешив, открыл рот. – Скажи, а зачем царице три оливковых венка? Я не понял, когда ты об этом говорил.

– Три венка для принесения жертвы… – пробормотал Каврат, пытаясь вспомнить, что было написано в пергаменте. – Ты думаешь, это о тебе? – растерянно спросил он и сам же ответил: – Нет, нет, человек с венками на плече должен нести венки, когда царица будет приносить жертву и говорить богам свою просьбу. Там рисунок был: три венка над головой. Царица принесёт жертву, жрецы её примут, а потом будет обряд. И новый дух вселится в её тело, и она сможет понести ребёнка от сатрапа. Только ей после этого нельзя будет касаться крови, мёртвых зверей, кричать и убивать людей, птиц, животных, рыб и всего, в чём течёт кровь. Там так и было написано: искупаться в крови до рождения души, и ни капли крови после. До самого рождения ребёнка. Обряд будет проходить далеко…

– Может, ты ещё что-то вспомнишь? – осторожно спросил Лаций и взял библиотекаря за локоть. Вокруг уже было темно, и ночная стража могла увидеть их при обходе. Но Каврат ничего больше не смог ему рассказать, и, пожелав старику чистой воды и долгого здоровья, Лаций отправился к конюшне, чтобы оттуда вернуться в длинные сараи рабов на месте постройки нового дворца.

Икадион как будто ждал его, стоя у самого края той изгороди, под которой они когда-то ночью прятались с Родогуной.

– Приветствую тебя! – негромко произнёс Лаций. – Просишь совета у Нокса? – усмехнулся он. Либертус как-то странно замялся и несколько мгновений молчал. Интуиция подсказала Лацию, что тот ждал не его. – Ладно, не пугайся так! – дружелюбно произнёс он. – Ты прямо как горная серна – весь дрожишь и боишься. Испугал я тебя?

– Да нет, просто… – замялся Икадион.

– Не вовремя я? – усмехнулся Лаций и по грустному вздоху друга догадался, что был прав. – Всё, не бойся. Я уже ухожу. Не спугну твоё счастье. Все говорят, что у тебя рабыня невероятной красоты. Как жемчужина. Ты её бережёшь и никому не показываешь.

– Нет, что ты… – с горячностью воскликнул Икадион. – Не то, чтобы… но, наверное, ты прав, – снова потух он. – А ты откуда? От Саэт? Как она там? Как Атилла и его сын?

Лаций сразу понял, что тот пытается перевести разговор на другую тему и простодушно ответил:

– Не хочешь говорить о своей красавице, и не надо. Только не волнуйся так. Я её не украду. Я был у Максима в библиотеке. Плохо ему. Болеет. Каврат сад показывал. Деревья растут.

– И зачем им эти оливки? Есть будут, что ли? – хмыкнул Икадион.

– Нет. Говорят, масло жизни будут делать, – пошутил Лаций, вспомнив слова библиотекаря. – В Риме таким маслом нежные мальчики, типа Клодия Пульхера, мазались. Помнишь? Думали, кожа, как у девушки будет. А, на самом деле, это было масло розы и сирийского кедра.

– А ты им зачем? – удивился Икадион.

– Жена сатрапа думает, что я знаю, как его делать. Грубые и глупые варвары! – покачал головой он. – Ладно, я пойду. Устал очень. Сегодня закончили триклинию. Огромная, как у Красса была, если не больше, – Лацию ещё хотелось рассказать ему о постройке моста и о том, как Атилла придумал не делать вертикальные опоры, но он чувствовал, что Икадион его не слушает, и будет лучше уйти. Через мгновение он растворился в темноте. Какое-то время ночную тишину ничего не нарушало, кроме окриков стражников и шума ветра в деревьях вдоль стены.

– Я думала, что он уже никогда не уйдёт, – раздался рядом женский голос, и Икадион от неожиданности вздрогнул. Она всегда приходила так тихо!

– Ты ждала? – прошептал он, прижав её за плечи к груди.

– Немного. Но ещё чуть-чуть, и я бы ушла.

– Прости. Я тоже не знал, что он придёт. Он был у Максима в библиотеке.

– Да? – в её голосе прозвучал искренний интерес. – И что же он там делал? Читал пергаменты?

– Нет. Они выращивают для Лорнимэ оливковый сад.

– Это все знают. Она – странная. И очень некрасивая. Ты согласен?

– Да, ты права. Красивее тебя никого нет. Поэтому она и хочет сделать масло жизни, – улыбнулся он.

– Что? Это он тебе сказал? Этот римлянин? – маленькие ручки упёрлись Икадиону в грудь, и он почувствовал, как напряглось всё её тело.

– Да. Но разве это важно? Масла жизни нет. Иначе его давно бы придумали в Греции или Риме, – недовольно произнёс он, понимая, что Лаций был прав, когда называл парфян глупыми.

– Может быть, может быть, – неожиданно мягко произнесла она и обняла его за шею. – Пойдём внутрь. Твой друг и так забрал у нас полночи. Я думала, что ты уже влюбился в него, – в её голосе прозвучали нотки наигранно-обиженного самолюбия, и Икадион с удовлетворением вздохнул, поняв, что всё вернулось на свои места и теперь надо начинать хвалить её красоту. Он прекрасно усвоил правила этой игры и знал, что чем больше слов лести он произнесёт сейчас, тем больше удовольствия получит потом, когда эта страстная женщина будет возвращать их своими ласками.

Угроза нападения Куги До и издёвки Надира

За день до начала праздника двух богинь сатрап Мурмилак вызвал к себе старшего распорядителя Надира и начальника стражи Панджара.

– Ты останешься в городе и будешь достраивать дворец, – сказал он Надиру. – Думаю, ты сможешь принести дары богам здесь. Панджар, ты расставь своих людей у всех ворот! У каждой дырки, где можно легко попасть в город. Надир, будь внимателен и следи за тем, что происходит во дворце.

Старший распорядитель не выказал никакого удивления и ответил, что для него огромное счастье служить такому сатрапу, как Мурмилак, и он сделает всё, что в его силах, чтобы к их возращению закончить последнюю стену большого зала. Даже если для этого потребуется выложить эти стены головами римлян.

– Нет, римлян оставь в живых. Они мне нужны. Смотри, не переусердствуй! – нахмурился Мурмилак. – Я знаю твой характер! Дай тебе волю, ты всех замучишь!

– Прости, мой господин, – пролепетал Надир с растерянностью, потому что никак не мог привыкнуть к тому, что сатрап так беспокоится о рабах.

– Я понимаю всё, что ты говоришь, мой царь. И даже то, о чём ты молчишь. Никто и ничто не расстроит тебя и нашу госпожу Лорнимэ во время твоего отсутствия, – пролепетал он.

– Ты – умный слуга и правильно всё понимаешь, – сатрап был действительно рад, что тот не стал ничего возражать. – И смотри, чтобы те двое не пострадали. Лаций и второй, который строит стены…

– Атилла, – подсказал Надир.

– Да. Ты отвечаешь за них головой. Если надо, то пусть с ними ходят по два стражника. И днём, и ночью. Охраняй их!

– О, можешь не беспокоиться, – заискивающе произнёс распорядитель. – Это я смогу сделать. Они и шагу не ступят без охраны, – он склонился в поклоне, спрятав недобрую улыбку в щуплой бородке.

Когда он ушёл, Панджар спросил сатрапа:

– Снова Куги До?

– Не знаю. Пока не знаю. Но стен в городе нет, ворот – тоже. Нас не будет целую неделю. Очень не хочу, чтобы что-то случилось.

– Мне остаться в городе?

– Нет. Оставь здесь тысячу человек. Этого хватит. Ты поедешь с нами.

– Но в городе никого не останется! – не сдержался Панджар. – Это опасно! Лорнимэ будет одна!..

– Лорнимэ соблюдает обряд жрицы. Ей надо остаться в городе. А ты поедешь с нами… – медленно и настойчиво произнёс Мурмилак, глядя ему в глаза, и Панджар, оглянувшись по сторонам, кивнул головой в знак понимания. – Азата уже давно не ездила на праздники вместе с тобой… – громко добавил он и увидел, что начальник стражи улыбнулся. – Мне будет спокойней, если ты будешь за моей спиной, когда я буду спускать венки и плоты на реке, – кивнув Панджару, он отошёл к окну и замолчал. Панджар понял, что можно идти. Во дворце наступил вечер, и слуги внесли в зал светильники с тонкими, ещё не разгоревшимися фитилями. Мурмилак остался один и снова задумался о странных словах римлянина.

Холодными вечерами Надир обычно сидел дома, грелся у огня и слушал сестру, которая рассказывала ему о рынках, торговле и товарах, которые она могла бы продавать в Сирии гораздо дороже, чем здесь. Надо было только найти город, в котором были знакомые, и устроиться у них на первое время. Родственников у Надира и Зульфии не было. Их продали за долги отца, и Надиру повезло, что он попал к вельможе при дворе старого отца Мурмилака. Придворный отвечал за порядок в залах и постройку новых зданий. Постепенно часть работы легла на плечи молодого и способного слуги, который со временем превратился в незаменимого старшего надсмотрщика уже при дворе нового молодого сатрапа. Его младшую сестру Зульфию продали в Сирию, и о ней долго ничего не было слышно, пока полтора года назад она сама неожиданно не вернулась в Мерв с ханьским караваном, который подобрал её в городе Гекатомпил. Обычно купцы империи Хань брали попутчиков только за очень большие деньги. Как ей это удалось, Надир так и не узнал. Как не смог он узнать и то, где она пробыла столько лет и что с ней произошло. Зульфия всегда отшучивалась или легко переводила разговор на другие темы. Единственное, о чём они могли спокойно говорить вдвоём, было будущее. Она предлагала ему уехать на запад, в Сирию или даже на юг, к Персидскому морю, в Харакс, где все люди жили очень богато и не страдали, как здесь. Но когда вопрос заходил о деньгах и о том, как это сделать, она снова замолкала. Надир чувствовал, что сестре пришлось пережить немало страданий и теперь она боялась говорить о деньгах даже с ним. Она даже вела себя больше как мужчина, отличалась самостоятельностью и совсем не думала о том, чтобы найти богатого мужа и заняться домашними делами. Для неё дом стал теперь гораздо большим, чем просто рождение и воспитание детей. И он старался не мешать ей, с любопытством наблюдая, как у сестры спорились все дела, и она умело вела торговлю сразу с десятью купцами из разных стран.

Однако несколько дней назад Зульфия сказала, что хочет сама поехать в Харакс, чтобы обосноваться там. О том, как идут дела, она собиралась сообщить ему позже через купцов. В Мерве её почти никто не знал, хотя она прожила тут уже больше трёх лет. Торговых связей с местными купцами Зульфия старалась не поддерживать, хотя какие-то караваны точно встречала и провожала – это Надир знал от стражников. Это были, в основном, караваны с дорогими товарами из страны Хань. Но её отъезд всё равно не привлёк бы много внимания. Сам он не любил красоты покрытых снегом гор и холодные зимние ветры Мерва, поэтому с замиранием сердца слушал сестру, её рассказы о южных городах и живущих там людях, хотя внешне хмурился и делал вид, что не очень верит этим словам. Однако в душе он тоже мечтал побывать там, куда она так настойчиво звала его все эти годы.

Почти весь город ушёл к реке на праздник двух богинь, и жизнь Лация превратилась в муку. Два стражника постоянно ходили за ним по пятам, куда бы он ни направлялся. А Надир, как специально, стал всё больше времени проводить на стенах, заставляя его подолгу ждать, когда надо было решить самые простые вопросы. Он запретил ему даже руководить погонщиками слонов, назначив там старшим одного из стражников, который до этого лениво спал в тени и с неохотой вставал, чтобы открыть ворота или привязать коня. Единственное, что продвигалось быстро и хорошо, это распилка камней для пола дворца. Лаций придумал, как покрыть плиты над трубами тонкими плитками и заполировать их так, чтобы не было видно швов. После этого казалось, что весь пол сделан из цельного куска мрамора. Высокие стопки уже были готовы к погрузке, но у Атиллы, как назло, сломались почти все повозки. И ему снова пришлось отправиться на поиски старшего надсмотрщика, чтобы тот выделил кузнецов и разрешил отправить людей за стены города.

Дело близилось к вечеру, когда Надир после сытного обеда отдыхал дома. В этот момент зашёл слуга и сообщил, что пришёл раб Лаций. Старший распорядитель злорадно усмехнулся и приказал ждать его у ворот. Прошло много времени, пока он, наконец, спустился вниз. Однако, выйдя из дома, Надир не спеша прошёл к слуге и, не глядя на него, стал забираться на лошадь.

– Нам нужна твоя помощь, – с трудом сдерживаясь, обратился к нему Лаций.

– Что? Кто это? А-а, это ты! – плохо разыграв удивление, повернулся тот. – Что тебе надо?

– Нам нужна помощь с повозками. Нужны кузнецы и стволы деревьев для колёс…

– О-о, это долго. Мне сейчас надо отъехать. Тебе придётся подождать, – пренебрежительное выражение лица и снисходительный тон не оставляли сомнений в том, что распорядитель не собирается с ним разговаривать.

– Но… – Лаций хотел что-то возразить, однако тот снова перебил его:

– Я спешу. Сиди и жди! Ошейника на тебе нет, верёвки – тоже. Так что радуйся и отдыхай! – он что-то громко крикнул стражникам на своём языке, и по их кислым лицам Лаций догадался, что ждать ему придётся долго.

Надир ускакал. Лаций и стражники зашли во двор, и слуга закрыл за ними ворота. Он осмотрелся и решил сесть у дальней стены, в глубине двора, между забором и невысокой постройкой, где была глубокая прохладная тень. Стражники уже успели уйти за дом, где им, наверняка, предложили воду и еду. Охранять римлянина под палящим солнцем во дворе не было смысла. Куда он мог убежать? Да и зачем? Слуга тоже поспешил в дом, не желая оставаться здесь ради него. Прислонившись спиной к тёплому камню, Лаций потянулся и закрыл глаза. Усталость давала о себе знать – он с рассвета был на ногах и только теперь в первый раз смог присесть. Вскоре его окутала приятная дремота, и он незаметно погрузился в сон.

Дерзкая страсть

Зульфия всё утро провела на рынке, а затем ездила по складам купцов, чтобы найти те товары, которые те ещё не успели вывезти на базар. Вернувшись домой, она застала служанок за весёлыми разговорами с двумя стражниками. Они стали рассказывать ей о римлянах, стене и кузнецах, но она поняла только одно – брат уехал и будет не скоро. Служанки сразу получили приказ набрать воды в большую бочку под навесом и принести туда масла. На пороге Зульфия крикнула им не забыть ещё сухую мяту, сплетённую в косички с горными травами. Ей нравилось тереть кожу пучками набухшей травы, которая источала нежные ароматы. Вода в большой каменной чаше, которую она приказала сделать, когда вернулась домой из Азии, была уже тёплой. Там такие чаши были почти у всех купцов, там всегда была вода для людей и животных. Служанки быстро наполнили бочку, расставили кувшины и пошли греть на огне большой чан на случай, если хозяйке станет холодно.

Где-то далеко, над вершинами гор ещё висел край солнца, на дворе пахло пылью и лошадиным навозом, а из дома доносился громкий смех служанок и стражников. Зульфия устало зашла под невысокий навес и скинула с себя накидку и длинную рубашку. Затем забралась в широкую деревянную бочку и блаженно закрыла глаза. Здесь могли поместиться два или даже три человека, и для этого в стенке напротив была сделана небольшая ступенька, на которую она обычно клала ноги. Тело расслабилось и почти не касалось дна, руки свесились по бокам, Зульфия откинула голову назад и закрыла глаза.

Когда солнце скрылось за острыми вершинами, на землю вместе с сумерками опустилась прохлада. Одна из девушек поставила светильник и завесила проход большим куском старой кожи, а другая пошла в дом за горячей водой для волос госпожи. Зульфия с удовольствием опустилась поглубже, вода коснулась подбородка и мочек ушей. Она медленно провела ладонями по плечам и груди. После долгих страданий разгорячённая кожа с благодарностью впитывала драгоценную влагу, и по телу распространялась сладкая истома. Набрав воздух, она погрузилась под воду и какое-то время просто наслаждалась тишиной и ощущением лёгкости в теле. Сквозь губы и нос медленно выходили пузырьки воздуха. Когда Зульфия вынырнула, рядом уже стояла служанка с кувшином.

– Иди, я позову, когда надо! – приказала она, и девушка радостно поспешила в дом.

Рука коснулась мыльного корня и стала медленно натирать тело. В этот момент вернулась вторая служанка. Она принесла горячей воды и стала смывать мыло с плеч, а потом помогла намылить волосы. Когда они стали их промывать второй раз, вода закончилась. Зульфия осталась с намыленной головой, а девушка поспешила за горячей водой. Она зацепила стоявший рядом с бочкой пустой кувшин, и тот загремел по земляному полу, но не разбился. Испуганно подняв его, служанка что-то пролопотала в своё оправдание и исчезла за занавеской.

– Давай быстрей воды! – крикнула ей вслед Зульфия. – Побольше воды!

Обычно она мыла голову прямо в бочке, но сегодня ей хотелось полежать в воде подольше, поэтому волосы промывали над ведром. Голова была откинута назад, и твёрдый край неудобно давил на затылок. Перед глазами была только старая солома на потолке, которая время от времени расплывалась из-за стекавших в глаза капель воды.

– Ну, где же ты? Где вода? – громко позвала Зульфия, но, судя по тишине, рядом никого не было. Вздохнув, она покрутила головой, устраиваясь поудобней и закрыла глаза. Оставалось ждать прихода нерадивой служанки.

Лаций вздрогнул от звонкого удара. Это меч упал на лежавший рядом шлем и разбудил его. Он спал в походной палатке перед наступлением. Спросонья всё перед глазами плыло и качалось. Он никак не мог понять, почему сидит в пыли на каком-то дворе, когда только что был в лагере легионеров. В ушах ещё стоял гулкий звон от упавшего меча. Он помотал головой из стороны в сторону, чтобы прийти в себя. Руки упёрлись в каменную лавку. Рядом послышался скрежет металла, но уже не такой громкий. Потом донеслись голоса. Вот сбоку промелькнула тень – кто-то пробежал в сторону дома. Лаций потянулся, кости приятно захрустели, и по спине пробежала лёгкая дрожь истомы. За стеной снова раздался чей-то голос. Несколько раз повторили слово «аб», вода. Оно звучало каждый день тысячи раз и поэтому запомнить его было несложно. Голос был явно женский, и ему показалось, что он уже где-то его слышал. Под соломенным навесом было тихо. В середине был виден край бочки с водой, рядом стоял кувшин, лежали пучки трав и женские накидки. После сна очень хотелось пить. Слабый светильник освещал только часть стены и край бочки. У стены стоял пустой медный кувшин, в углу – ведро со старой водой, но от него не воняло, как обычно. Вода была чистая. На высокой подставке лежали баночки с маслами и мыльным корнем. Здесь явно собирались мыться. Оставаться под навесом было опасно. Неожиданно в дальнем конце бочки что-то зафыркало. Лаций присмотрелся и опешил, увидев женскую голову с длинными волосами и голые плечи, по которым текли блестящие струи воды. Женщина сидела, свесив руки по краям, и не видела его, потому что смотрела в потолок. Хотя глаза, похоже, были закрыты. Разглядеть лицо было невозможно. Лаций осторожно сделал шаг назад, купальщица услышала шорох и что-то спросила. Ему показалось, что она снова просит воды. Он оглянулся, но рядом ничего, кроме старого ведра, не было. Недолго думая, он взял его и подошёл к бочке.

Зульфия услышала шаги служанки и поторопила её:

– Давай, давай быстрей, – в её голосе звучали нетерпение и досада. Мыло разъедало глаза, и она старалась протереть их кулаками. Когда на голову полилась холодная вода, она от неожиданности вздрогнула, но ничего не успела сказать – вода попала в уши, рот и нос. Зульфия стала отфыркиваться и закашлялась. Промыв лицо, она открыла глаза и, отплёвываясь, возмущённо спросила: – Почему вода холодная? Ты куда ходила? – служанка молчала, и Зульфия удивлённо повернулась, продолжая отжимать ладонями волосы. Перед глазами появилось ведро. Его держала крепкая мужская рука. От неожиданности Зульфия вскрикнула и замерла, не в силах оторвать взгляд от руки, а потом резко опустилась в воду и чуть не нырнула с головой. Прижавшись спиной к стенке, она испуганно спросила:

– Ты кто?

Из полумрака показалось лицо без бороды. Оно было очень знакомым, но кто это, она никак не могла вспомнить. Задумавшись, Зульфия забыла о том, что хотела позвать на помощь. Лицо было без бороды, значит, это был раб-римлянин. Только они и евнухи ходили с «голыми» лицами. Тем более, этот не понял, что она сказала ему по-парфянски. Значит, это точно был пленный раб.

– Ты кто? – переспросила она по-гречески.

– Лаций Корнелий, – с усмешкой ответил римлянин. – Ты так кричала, что разбудила меня.

– Разбудила? Тебя? – Зульфия уставилась на него полным изумления взглядом.

– Да, я спал там, на лавке, – он кивнул в сторону стены.

– Что ты здесь делаешь?

– Жду надсмотрщика. Он обещал скоро вернуться, но, наверное, приедет только к ночи.

– Это мой брат, – резко произнесла она.

– О, Фурии… – римлянин нахмурил брови и пристально посмотрел ей в глаза. Зульфия почувствовала себя неловко, но не могла оторвать взгляда от его больших, внимательных глаз. Прошлое медленно возвращалось вместе с неприятными воспоминаниями о Каррах. Он спросил первым: – Мне кажется, я тебя где-то видел. Ты не была в Риме?

– Нет, – категорично отрезала она. Опустив взгляд на ведро, Зульфия вдруг поняла, почему вода была такой холодной. – Ты, что, вылил мне на голову эту воду? – прошипела она.

– Да, а что? – искренне удивился пленный.

– Но оттуда пьют верблюды! – в её голосе прозвучало отвращение.

– Я посмотрел. Она была чистая. Я бы сам с удовольствием помылся в такой воде. Если верблюды пьют, значит, она чистая, – он улыбнулся и добавил: – А как тебя зовут?

– Зульфия, – сама не понимая, почему, с радостью ответила она и окинула его взглядом сверху донизу. В этот момент со стороны дома раздались медленные шаги служанки – она несла горячую воду. Лаций понял, что бежать поздно. Он быстро схватил светильник и поставил его у входа. Теперь свет от него падал так, что в бочке почти ничего не было видно. – Что ты делаешь? – хриплым от волнения голосом прошептала она, но римлянин не ответил. Он быстро сбросил с себя длинную рубашку и нагнулся вниз. Зульфия догадалась, что он прячет её под столик. Но то, что произошло потом, лишило её дара речи. Вытаращив глаза и открыв рот, чтобы позвать на помощь, она так и застыла в немом крике, потому что уже было поздно.

С трудом отодвинув тяжёлую накидку, внутрь вошла служанка. Она осторожно несла на плечах два кувшина с водой и боялась упасть. Увидев свою госпожу с перепуганным лицом, она оглянулась и ничего не поняла. Вода из бочки немного расплескалась, и по краям были видны тёмные следы.

– Госпожа, тут мокро, – перетаптываясь с ноги на ногу, растеряно пролепетала девушка. Она была босиком. – Я боюсь поскользнуться.

– Да, я отодвинула светильник. Он слепил мне глаза, – с трудом приходя в себя, ответила Зульфия. – Оставь воду и иди. Я сама полью, – мягким голосом добавила она. Иди в дом, приготовь еду. Я позову тебя, – она махнула ей рукой, и служанку это совсем не удивило – госпожа часто делала всё сама, и в доме к этому все уже привыкли. Тем более ей и самой не очень хотелось здесь оставаться, пока её подружка болтала в доме со стражниками. Девушка быстро вышла. Зульфия опустила взгляд на воду и ничего не увидела. Глубокая тень скрывала от неё прятавшегося там римлянина. Осторожно вытянув ногу, она коснулась его тела. Внезапно сильные мужские пальцы сомкнулись у нее на щиколотке, и она чуть не закричала от неожиданности и страха. Через мгновение над водой появилась мокрая голова с бритым лицом, и Зульфия вспомнила, где видела этого римлянина в последний раз. Вспомнила и улыбнулась, но говорить ему об этом не стала.

– Ну, что? – прошептал он, оглянувшись. – Дышать можно? – не получив ответ на свой вопрос, гололицый повернулся к ней и спросил: – Надеюсь, вода ещё не остыла?

Зульфия только покачала головой, и в её глазах был ответ на все его вопросы. Крепкие, сильные руки обняли его за шею, и к телу прижалась тёплая женская грудь. Лаций давно не испытывал такого удовольствия от ласк женщины. Она не была похожа ни на одну из тех рабынь, с которыми ему в последнее время доводилось проводить ночи под камнями или на старой накидке. Его не покидало ощущение, что он уже где-то видел эти крепкие, сильные плечи, небольшую, высокую грудь и открытый, бесхитростный взгляд. Видел… но где? Даже когда парфянка, закинув голову, глубоко вздыхала полуоткрытым ртом, он пытался найти в глубинах памяти тот след, который помог бы найти там её образ. Но всё было тщетно. Память отказывалась ему помогать.

Когда они, отдышавшись, посмотрели друг на друга ещё раз, Зульфия уже всё знала, а он – нет. Её ступни упирались ему в колени, руки гладили плечи и грудь, а на лице играла хитрая улыбка. А потом был долгий поцелуй. Это было приятно и удивительно. Здесь, в Парфии, женщины никогда не целовались и всё общение с ними сводилось лишь к быстрым и кратковременным объятиям, после чего происходило соитие, и через некоторое время два тела отваливались друг от друга в разные стороны.

Руки этой странной парфянки напомнили ему девушку во дворце Орода в Экбатане. Странно, но юная красавица тоже не целовалась, хотя по страсти не уступала миллиону опытнейших гетер. Тогда Лацию казалось, что боги помимо спасения решили подарить ему маленькое счастье самопожертвования и любви, многократно усиленное страхом перед смертельной опасностью. Эта парфянка была очень похожа на ту юную спасительницу, но не лицом, а необузданностью чувств и силой страсти. Однако у неё было что-то своё, особенное… В любви она хотела властвовать над ним, и ему приходилось это терпеть. По крайней мере, пока…

– Зульфия, – вспомнил её имя Лаций.

– Что? – хитро улыбнувшись, спросила она.

– Ты похожа на богиню, которая выходит из вод в пене моря.

– Это Афродита, я знаю, – где-то в темноте страстные губы изогнулись в польщённой улыбке.

– У нас это Венера, но это неважно. Ты очень на неё похожа, – это были единственные и последние слова нежности, произнесённые им за несколько лет рабства. После этого Зульфия не дала ему произнести ни слова и, крепко обняв, стала снова целовать и обнимать, как голодная тигрица. Лаций уже знал, что будет дальше, и опустился под воду. Но парфянка не отпустила его и продолжила свои ласки под водой. Он вынужден был сдаться. Впервые в жизни ему было приятно уступать женщине, чужой и дикой, как Ларнита… Лёгкая тень сожаления промелькнула в глубинах памяти. Он сжал медальон на шее и с такой силой прижал к себе Зульфию, что та чуть не задохнулась, а когда освободилась, откинула голову назад и томно, со стоном, закатила глаза вверх.

Надир этой ночью так и не вернулся. Далеко за полночь уставшие и злые стражники отвели Лация в лагерь пленных. Наутро снова начались тяжёлые работы, возня в пыли и нудная подгонка плит во дворце. Однако вечером ноги снова привели его дому старшего распорядителя, и тот, снова отказавшись с ним разговаривать, сел на лошадь и куда-то уехал.

Пришедших с ним стражников накормили и напоили, поэтому они с удовольствием сначала болтали со служанками, а потом громко захрапели на заднем дворе и до утра их никто не трогал. Лаций, зная, что Надир снова хочет заставить его ждать до утра, тоже с радостью провёл эту ночь с Зульфией, которая расспрашивала его о жизни в Риме, армии Красса, битвах и плене. А когда он описывал ей сражение Варгонта с тиграми, она схватила его за руку и держала, пока он не закончил. В его рассказах Варгонт представлялся ей настоящим сыном Зевса.

– У тебя осталась в Риме любимая женщина? – ближе к утру спросила она, и Лаций с грустью подумал, что все женщины одинаковы. Эта тоже хотела, чтобы он сказал ей, что она единственная и самая лучшая.

– Наверное, она уже обо мне забыла, – уклончиво ответил он.

– А как её звали? – в её голосе звучало искреннее любопытство, а глаза, не отрываясь, смотрели на него, ожидая ответа.

– Эмилия… Эмилия Цецилия Секунда, – со вздохом произнёс он.

– Эмилия, – как эхо повторила она, и в этом звуке чувствовалась такая безотзывная тоска, что Лаций невольно пожалел, что сказал ей об Эмилии. Зульфие тоже хотелось быть кому-то нужной и любимой, но десять лет, которые она провела служанкой в доме греческого купца из Антиохии, оставили в её голове совсем другой образ любви и заботы. В тринадцать лет взрослеют быстро – достаточно одной ночи с тяжёлым и потным мужчиной, чтобы либо смириться и сдаться, либо затаиться и выжить. Она выжила и дождалась своей свободы, но теперь ей хотелось такой же верности и таких же слов любви, какие этот большой, сильный римлянин говорил о своей римской женщине. Она представляла её богиней, идущей по облакам и спускающейся с неба на вершины гор. Лицо этой женщины было совершенным, грудь высокой и острой, а бёдра под узкой талией – широкие и сильные. – Я запомню это имя, – шёпотом добавила она и стала снова расспрашивать его о друзьях и товарищах. Этой парфянке почему-то хотелось знать о нём всё, и уставший от долгого одиночества Лаций охотно описывал многочисленных друзей и врагов. Зульфия улыбалась и негодовала вместе с ним, иногда смеясь над словами Атиллы Крония или напыщенной речью слепого Павла Домициана, которых он копировал, стараясь показать ей, какими они были хорошими и весёлыми друзьями. Она смеялась и целовала его тёплыми мягкими губами, которые были для парфянки очень пухлыми и большими. Когда её голова лежала у него на плече, Лацию хорошо был виден большой высокий лоб, как у римских женщин. Однако у парфян такой лоб считался признаком мужественности и уродства. У женщин Мерва были густые, почти сросшиеся брови, на которыми проходила узкая полоска скудного лба шириной не более двух—трёх пальцев, и дальше сразу начинались прямые жёсткие волосы. Глядя на Зульфию, Лаций ловил себя на мысли, что она очень похожа на жену Мурмилака, только у той была белая кожа и рыжие волосы. Но высокий лоб, непривычно прямые брови, пухлые губы и острый подбородок были у них одинаковые.