Текст книги "Римская сага. Том III. В парфянском плену"

Неожиданное представление

Через несколько дней Артаваз пригласил парфянского сатрапа и его свиту посмотреть новую труппу в театре.

– Что будет на этот раз? – спросил Ород. – Ты обещал «Вакханок».

– Да, «Вакханки» Еврипида33
  Еврипи́д (также Эврипи́д) – 480—406 г. до н. э., древнегреческий драматург, представитель новой аттической трагедии, в которой преобладает психология над идеей божественного рока.


[Закрыть], – ответил тот.

– О, это интересно. С огромным удовольствием принимаю твоё предложение. Все с радостью послушают «Вакханок» на греческом, не так ли? – с иронией спросил царь своих приближённых. По кислому выражению их лиц он понял, что они предпочли бы охоту или скачки в поле, но сказать ему об этом никто не посмел.

Представление проходило в знаменитом театре, описанном ещё Лукуллом. Он устроил его здесь сразу после победы над армянами много лет назад. Ород, пройдя вдоль рядов, обратил внимание на красоту некоторых женщин, которые сопровождали своих мужей, и решил поговорить об этом с Артавазом после спектакля. Представление его действительно захватило. Главная героиня Агава, которая оскорбила бога Диониса44
  Вакх (Дионис) – бог растительности, покровитель виноградарства, вина и виноделия, сын Зевса и Семелы, дочери Кадма. Культ Диониса, сначала имевший весёлый характер, мало-помалу становился всё более невоздержанным и переходил в неистовые оргии или вакханалии. Отсюда прозвище Диониса – Вакх, т. е. «шумный». Особенную роль в этих празднествах играли жрицы – Диониса исступлённые женщины, известные под названием менад, вакханок и т. д.


[Закрыть] и участвовала в женских вакханских празднествах, пребывая в опьянённом состоянии, не различила в пробравшемся на гору юноше своего сына Пенфея и убила его вместе со своими подругами вакханками. И вот она возвращается домой, неся с собой его голову. Подходила к концу двенадцатая часть, и актёры хора на сцене самозабвенно пели:

 
«Мы будем смеяться и петь до рассвета
И Вакху хвалу возносить в небеса,
Пусть страшная смерть будет в песне воспета,
Смерть зверя-Пенфея – зловонного пса!
 
 
Он в женской одежде пытался прокрасться
Надеясь, что жало змеи утаит,
И шёл за быком, чтоб до места добраться,
Но бык этот вёл его прямо в Аид.
 
 
Менады из Фив, ваша песня пустынна
В ней горе хоронит остатки любви,
Там мать убивает любимого сына
И руки свои обагряет в крови!
 
 
Пенфея дворец мать-Агава обходит
Но взором безумным его не находит.
 
 
Твой пир подготовлен, о, Эвий, Эвоэ!»
 

На сцене появилась толпа актёров, изображающих фиванских вакханок. Среди них был и главный актёр, играющий Агаву.

– А это кто? Не вижу под маской. Новый актёр? – тихо спросил Ород.

– Да, грек из Афин. Зовут Ясон Траллиец. Хорошо играет, – прошептал Артаваз и замолчал, так как на сцене уже началось тринадцатое действие. Ород одобрительно кивнул головой.

Агава остановилась посреди сцены и стала ждать, когда народ бросится её приветствовать. Но при виде её окровавленных одежд хор замолчал, танцоры остановились в разных позах, не успев закончить танец, и обратили свои взоры на главную героиню. Агаву встретила другая героиня, Корифейка. Она обратилась к окружавшим её людям:

 
«Я вижу, Агава идёт по дороге
Она уже близко подходит к дворцу,
Они там, в горах пели песни о боге
И вам почитать её тоже к лицу!»
 
 
Полуголая Агава, дико озираясь, направилась к лидийским вакханкам:
 
 
«Вакханки из Азии, вас призываю!»
 
 
Одна из лидийских вакханок с отвращением ответила ей:
 
 
«Зачем ты зовёшь нас? Уж лучше уйди!»
 
 
Агава показала ей голову своего сына Пенфея и запела:
 
 
«Цветок этот, срезав в горах, посылаю
Добычу счастливую вам впереди!»
 
 
Корифейка:
 
 
«Ликуешь ты, вижу! Трофей очень свежий».
 
 
Агава:
 
 
«Его я поймала без всяких сетей
Смотрите, ведь это же львёнок…»
 
 
Корифейка:
«И что же?
В какой же глуши ты нашла свой трофей?»
 
 
Агава:
 
 
«То был Киферон!»
 
 
Корифейка:
 
 
«Киферон, ты сказала?
Какой Киферон?»
 
 
Агава:
«Он его и убил!»
Корифейка:
 
 
«Так чья же добыча, скажи мне сначала?
Кто первый ударил, а кто лишь добил?»
 
 
Агава:
 
 
«В горах совершила я подвиг для славы
Где только лишь боги да птицы живут!
Да, это мой подвиг, «счастливой Агавы» —
Меня здесь так все меж собою зовут».
 

В этот момент справа от сцены раздался какой-то шум, актёры занервничали, хор повернул головы в ту сторону и на сцене неожиданно появился грязный и взлохмаченный человек. Судя по одежде, это был парфянский воин. Ород тоже не сразу узнал его. Тот был в потрёпанной накидке, на складках темнели следы глубокой пыли, к тому же, на голове у него был странный шлем, не похожий на шлемы парфян или кочевников. Это шлем римского легата! И на сцене перед ними сейчас стоял Эксатр. Ород с трудом узнал его. Воин поднял над головой почерневшую голову и руку, после чего сделал страшное лицо и крикнул, грубо коверкая греческие слова актёра:

– Мой это подвиг! Я это сделал!

– Эксатр, что это такое? – не повышая голос, спросил Ород в полной тишине. Артаваз сидел рядом, открыв рот и хлопая глазами. Никто ничего не понимал. В зале повисла неловкая тишина. Ород повернул голову в сторону и заметил приближавшегося к нему Силлака. – Это что?! – грозно спросил он его.

– О, великий сатрап! – помощник визиря упал на колени и коснулся лбом холодных каменных плит. – Это голова твоего злейшего врага, Марка Красса. Все присутствующие сразу же притихли. Силлак испугался и вжался в пол, стараясь не дышать.

– Марка Красса? – тихо прошептал Артаваз. Его мысли лихорадочно закрутились вокруг тех событий, которые могли теперь произойти, но ничего угрожающего пока в них не было. Он рассчитал всё правильно.

– Красса? – повторил за ним Ород и расхохотался. – Красса? Ну и ну! – Он повернулся к сцене и сказал Эксатру: – Мне нравится такая сцена. Очень нравится. Артаваз, а тебе как? – спросил он съёжившегося рядом армянского царя. Тот с улыбкой закивал головой и захлопал в ладоши. Зрители одобрительно загудели, а Эксатр, бросив голову на сцену, спустился вниз.

– Дарю тебе талант серебра! – сказал Ород. Эксатр, не отличавшийся красноречием, стал на колени и коснулся лбом пола. – Идите, от вас слишком сильно воняет лошадьми, – махнул Ород. Силлак и Эксатр отошли назад. – Пусть продолжают, – сказал он Артавазу. Армянский царь сделал знак, и молодой актёр Ясон сразу же вошёл в роль. Натянув маску, он, не брезгуя, схватил зловонную, почерневшую от гнили голову за волосы и поднял её высоко вверх.

 
«Да, мой это подвиг! «Счастливой Агавы» —
Так все меня здесь меж собою зовут».
 
 
Корифейка продолжила:
 
 
«Точно одна ты была или всё же
Кто-то ещё был с тобою вдвоём?»
 
 
Агава:
 
 
«Нет, я не помню… Кадмовы, похоже
Были там тоже. Не помню потом…»
 
 
Корифейка:
 
 
«Ясно, Кадмовы. А дальше что было?»
 
 
Агава:
 
 
«Помню, мы с дочками были одни
Но это я его первой убила,
После меня лишь коснулись они.
 
 
Славной охота на зверя была
Счастья нам много она принесла!»
 

Кроме Орода и Артаваза, пожалуй, никто больше не слушал, что происходит на сцене. И не только потому, что большая часть придворных не знали греческого, а потому, что смерть Красса заставила их волноваться больше, чем переживания актёров на сцене. Каждый хотел поделиться с соседом своим мнением по этому поводу, и в театре до самого конца представления не прекращались перешёптывания и тихие вздохи.

Когда прозвучали последние слова хора, Ород встал и сказал:

– Благодарю тебя за прекрасный спектакль. Твои актёры великолепны, – добавил он. – Дарю твоему Ясону талант серебра! Хорошо сыграл! Очень хорошо, – парфянский царь одобрительно покачал головой.

– Думаю, сегодня их роли были намного важнее всех остальных, – польстил Артаваз.

– Хитрый ты тигр, – покачал головой Ород. – Прикажи принести сюда золото и огонь. Пусть этому жадному римскому шакалу зальют в горло столько золота, сколько влезет!

– Хм, как красиво ты говоришь, – улыбнулся Артаваз, до конца продолжая играть вторую роль. Он махнул рукой, и начальник стражи сразу же отправил несколько человек исполнять его приказ.

Когда раскалённый металл полился в обезображенный маской смерти рот, повсюду стал разноситься страшный смрад мертвечины, и придворные поспешили заткнуть носы.

– Смотрите все! – сказал Ород. – Лучше самим вдыхать эту вонь, чем ваши враги будут заливать вам в рот раскалённое золото.

Придворные стали испуганно кивать головами и кланяться. Ород отошёл с Артавазом в сторону, чтобы спросить его об одной красивой женщине, сидевшей в крайнем ряду слева. Её нежный пушок вокруг верхней губы и густые чёрные брови вскружили ему голову.

– Это жена коменданта города, царь Ород, – осторожно ответил Артаваз и замолчал, ожидая ответа парфянского царя.

– Но ведь комендант должен нести службу, не так ли? – настойчиво спросил тот. – Иногда даже очень далеко.

– Да, – протянул Артаваз, не зная, как выйти из этой ситуации и понимая, что если сатрап будет настаивать, то для коменданта этот ночной караул будет последним.

– А ты мог бы попросить эту женщину представить мне красавиц твоего гарема. Чтобы она тоже не скучала, когда её муж будет охранять город.

– Это большая честь для неё, – согласился Артаваз, и Ород довольно усмехнулся, порадовавшись, что ему не потребовалось долго убеждать армянского царя в правильности такого поступка. – Я присоединюсь к вам внизу, в римских термах, – озабоченно сказал Артаваз. – Мне надо предупредить коменданта, что ему надо срочно отъехать, а его жену, чтобы успела подготовиться к почётной встрече с тобой.

– Прекрасно! – со слащавой улыбкой ответил Ород. – Я всегда мечтал иметь такого умного и проницательного союзника, как ты, Артаваз. Тот наклонил голову в знак почтения и ничего не сказал.

Подслушанная новость

Парфянский сатрап с сыном и свитой отправились вниз, в большие тёплые бассейны, которые были построены по римскому образцу, а Артаваз, заложив руки за спину, думал о том, кого будет лучше назначить новым комендантом города после того, как нынешний случайно упадёт со стены этой ночью. Его жену, Наиру, можно будет потом выдать замуж за нового начальника стражи. Главное, чтобы у неё хватило ума согласиться с Ородом. Иначе утром придётся хоронить её вместе с мужем. Спорить с победителем римлян было теперь опасно. Если Рим ради собственного тщеславия пожертвовал сорока тысячами человек, то ему ради безопасности всей Армении не страшно будет потерять одного начальника стражи, даже вместе с его женой. Артаваз хотел подойти к Ороду, но тот в углу разговаривал с сыном, и, судя по лицу Пакора, разговор был непростой. Артаваз интуитивно почувствовал, что они обсуждают смерть Красса и связанные с нею события. Ему надо во что бы то ни стало услышать этот разговор. Зайдя с другой стороны, он, затаив дыхание, прильнул к перегородке, которая отделяла артистов от сцены и за которой они обычно ждали свой выход. До него донесся голос Пакора:

– …они поддержат? – с сомнением спросил он.

– Да, – спокойно ответил Ород. – У них много врагов на севере. С ними всё время надо воевать, поэтому Мурмилак и Антара не смогут никого прислать. У них и так сейчас мало людей!

– Тогда его род может возмутиться. У них много людей. И ещё Силлак. Он теперь тоже победитель вместе с ним.

– Ты слишком умён для своих лет. Правильно думаешь. Но Силлак глуп и всего боится. Его, наоборот, надо приблизить, – усмехнулся царь.

– Да, я слышал, что ему нравится Газира. Это дочь твоего глупого Мохука, – улыбнулся в ответ Пакор.

– Ну, что ж, тогда ему придётся выдать её замуж за Силлака.

– А Афрат и его катафрактарии?

– Афрат строптив… Но он ненавидит Сурену. Тот убил его двоюродного брата Фархата.

– Да, помню, он приказал сломать ему ноги и спину.

– У Сурены было десять тысяч человек. И с ними он пойдёт в Ктесифон. Все старейшины будут там. А мы пока спешить не будем. Узнаем, о чём они там будут говорить.

– Отец, ты прав, туда идти нельзя. Но как ты его встретишь?

– Как друга. Только как друга… Но не там. После свадьбы ты поедешь в столицу и передашь ему, чтобы приехал в Экбатану. Там хороший дворец, семь стен, узкая дорога. Даже если захочет приехать с войском, им придётся растянуться по всей дороге.

– Да, ты прав. А что потом? Он опасен.

– Керим знает, как подготовить приём, – задумчиво произнёс Ород, и Артаваз за перегородкой напрягся. Он знал Керима, начальника личной стражи Орода и догадывался, какие «приёмы» тот оказывал «ненужным гостям» по приказу сатрапа.

– Только бы он приехал один, – пробормотал Пакор.

– Ты подумай о себе. В Экбатане мы расставим людей вдоль всей дороги. Так что будем готовы. Ну, хватит, пойдём. Я голоден, как Красс, – рассмеялся хриплым голосом Ород. – Вечером Артаваз должен подарить мне драгоценный камень, с которым я проведу всю ночь. Очень надеюсь, что он не оставит меня в одиночестве. Идём! Посмотрим, что они тут едят в горах. В прошлый раз было очень вкусно…

Когда их тени растаяли в полумраке коридора, Артаваз рванулся к другому выходу. Надо было спешить. В своих покоях он какое-то время стоял, прислонившись спиной к двери, и тяжело дышал. Все мысли были о том, что в армии Орода теперь грядут большие перемены. Он подошёл к узкому окну и посмотрел на стены города. Внешне всё казалось тихо и спокойно. Артаваз повернулся и позвал слугу. Пора было отправлять начальника стражи в его последний караул.

Первые дни в плену

Свет. Две узких полоски. Чуть шире. Кажется, небо. Да, небо. Боль в голове. Почему? Шея не поворачивается. А руки? Как будто распухли и не слушаются. Ноги шевелятся, но с трудом. Может, повернуться и встать? Память вернулась, и сразу стало страшно. В глазах потемнело. Слышен был только стук в голове и хрип в груди. Кажется, слышно что-то ещё… чьи-то стоны, даже слова. Только непонятные. Значит, это поле боя. Значит, я жив!

Небо заслонила огромная тень. Раздались странные слова. Непонятные. Совсем чужая речь. Парфяне! Боль ещё сильнее охватила голову. Кто-то принёс воду и влил в рот. Потом подёргал верёвки и ушёл. Всё стало ясно – плен…

Лаций попытался перевернуться на бок, но боль в рёбрах перехватила дыхание, и он снова откинулся на спину, стараясь не давить связанными руками на больные места. Стараясь не крутиться, он медленно повернул голову в сторону и увидел рядом с собой ещё одно неподвижное тело. Это был Варгонт. Он не подавал признаков жизни. На нём не было живого места: голова, лицо, плечи, руки и ноги – всё было покрыто запёкшейся кровью, как будто с него живьём содрали кожу. Потом пришли кочевники и вылили несколько кувшинов воды. Варгонт застонал. Его перевернули на спину и стали мазать маслом. Значит, он был нужен им живой. Наверное, хотят продать за большие деньги. Лаций со стоном перевернулся. К нему подошёл один из слуг и осмотрел тело.

– Воды, – попросил он пересохшими губами. Кочевник наклонился над ним и вытащил из-под туники чёрный амулет. Затем несколько раз дёрнул, стараясь порвать кожаную верёвку, но та не поддалась. Тогда парфянин схватил его за волосы и стащил ремешок, больно зацепив за ухо. Поднеся амулет к лицу, он отпустил волосы, и голова Лация упала на землю. В затылке заныло, и в глазах снова поплыли тёмные пятна. Но теперь он не мог даже пошевелиться. Парфянин покрутил амулет в руках, потёр его пальцами, попробовал надкусить, постучал ножом, даже попытался разрезать. По его разочарованному лицу было видно, что он надеялся на золото, но этот чёрный круг был сделан из чего-то другого. Он даже не обратил внимания, что нож не оставил на поверхности ни одной царапины. Потеряв интерес к амулету, он бросил его на землю и ушёл. Лацию стоило больших трудов дотянуться до него связанными руками и снова натянуть на шею. Хорошо, что они были связаны спереди, а не за спиной. Так обычно связывали перед тем, как вести друг за другом в другое место.

Парфянин ушёл. Воду пришлось просить у других слуг, которые приводили в чувство Варгонта. Но они не отвечали. В конце концов, ему удалось доползти до них. Он протянул руки и коснулся кожаного мешка с водой. Парфяне только покосились на него и стали собирать масло и тряпки. Его почему-то не трогали. Лаций вытащил зубами деревянную пробку и допил остатки тёплой воды. В других мешках уже ничего не было. К вечеру пришли те же самые кочевники и смазали ему раны. Но водой его никто не поливал.

Так прошли два дня. Раз в день им давали лепёшки и остатки варева из котлов. Лаций глотал их, не пережёвывая. Варгонта приходилось кормить. Тому ещё было очень плохо, хотя он уже мог переворачиваться со спины на бок. Вместо кожи у него по всему телу образовалась сплошная короста. При малейшем движении она трескалась и кровоточила. Лаций знал, что если в раны попадёт грязь и они опухнут, то его друг умрёт. Если нет, то встанет через пять-шесть дней. Варгонту повезло – раны не загноились и уже через пару дней он начал осторожно чесаться, стараясь избавиться от кровяной корки и грязи. Это был хороший признак. Они почти не разговаривали. Просто не было сил. Наконец, парфяне собрали всю добычу и решили тронуться в обратный путь.

– Вставай! – раздался однажды утром крик, и, застонав, Лаций поднялся на ноги. Перед ним стоял кочевник невысокого роста. В руках у него была длинная верёвка. Он стал связывать пленных между собой – по десять человек в ряд.

Парфянских всадников было совсем мало. Они куда-то торопились и поэтому даже не связали им ноги. У города Карры к армии Сурены присоединились несколько десятков верблюдов и два десятка повозок с высоким верхом. Кто-то сказал, что это был гарем парфянского визиря. Под Каррами они три дня праздновали свою победу. Стало ясно, что Капоний Метелл и весь гарнизон погибли. Парфяне веселились, ели, пили, куда-то уезжали огромными толпами и потом возвращались радостные и шумные. Похоже, они ездили на охоту. Все ждали, когда визирь, наконец, насладится своими многочисленными наложницами, чтобы снова двинуться в путь.

Сурена праздновал свою победу больше недели. За ними никто не следил. Варгонту и Лацию это дало возможность немного прийти в себя и оправиться от ран. Есть им давали мало, но всё равно больше, чем остальным пленным, которые сгрызали даже выброшенные кости. Но хуже всего было с водой. Её просто забывали приносить. Без воды умирали не только раненые, но и те, у кого не было на теле ни единой царапины.

Из лагеря под Каррами они стали выдвигаться не все вместе, а отдельными группами. Лаций с болью в душе наблюдал за поведением парфян. Они часто ссорились между собой и даже дрались. Никто никого не слушался, дисциплины не было. В лагере они все делились по племенам и разводили костры вокруг своих палаток и шатров. Часовых каждое племя выставляло тоже только для себя. К утру они все обычно засыпали. Он вспомнил свою ночную вылазку из Карр с восьмёркой легионеров. Если бы тогда у него был хотя бы один легион! Хотя бы один легион…

Дорога на юг оказалась очень долгой. Между собой римляне говорили о том, что их ведут в столицу Парфии. Ведут, как скот, не обращая внимания на раненых. Тех, кто не мог идти, убивали на месте, не жалея. Когда впереди показалась широкая полоса воды, парфяне стали что-то радостно кричать, и римляне поняли, что они вышли к Евфрату. Теперь пить давали много, но вода была не такой чистой, как раньше. От недостатка еды, гнилой пищи и болей в желудке люди болели и еле передвигались. Варгонт падал на землю при каждой остановке. Пленных было так много, что тем, кто останавливался, сразу же отрезали верёвки и, ткнув несколько раз копьём или мечом, оставляли умирать под неподвижными взглядами терпеливых стервятников. Так они прошли мимо города Дура-Европос на другом берегу реки и через несколько дней свернули в сторону. Парфяне говорили, что теперь дорога приведёт их к другой реке, Тигр, на берегу которой располагалась столица Ктесифон. Грязные, косматые, с небритыми лицами, римляне теперь отличались от них только одеждой. У пленных её практически не было. Многие шли почти голыми и сильно мёрзли по ночам. На каждом привале они оставляли по несколько десятков трупов. Казалось, этим мукам не будет конца…

Жестокая благодарность

Армянский царь Артаваз хотел проводить Орода до самого Тигра, но тот отказался. На юге Армении было неспокойно, и там часто встречались небольшие группы кочевников, которые занимались разбоем. Однако Ород, услышав об этом, только усмехнулся и показал на свою армию:

– Десять тысяч всадников, чего мне бояться?

Артавазу нечего было ответить, но, по крайней мере, теперь он мог быть спокоен, потому что предложил свою помощь и, тем самым, проявил необходимую вежливость. На этом они расстались, и парфяне отправились дальше одни.

Пакор постоянно выезжал со своими друзьями охотиться. Иногда к ним присоединялся и Ород. В горах охота была совсем другой. Но сатрапа она не радовала. Он был зол сам на себя: красивая жена начальника гарнизона оказалась глупой и строптивой. В первую ночь она вообще пролежала, как бревно, не сопротивляясь и смотря на балдахин выпученными от страха глазами. Да, телом она была похожа на Лаодику в молодости, но это выражение лица! Оно всё портило. В первую ночь она молчала и воротила нос. А во вторую эта глупая трепетная лань уже знала о судьбе своего мужа и от ужаса постоянно потела. Её тело было противно скользким.

Ород плюнул в пыль, и к нему сразу подъехал слуга с вопросом в глазах. Он плюнул ещё раз, и тот понял, что лучше вернуться назад. Сатрапу было досадно, что он не смог насладиться армянской красавицей, которая через месяц, обнаружив, что беременна, бросилась с обрыва в реку и утонула.

Но Ород пока этого не знал. Он ловил себя на мысли, что о чём бы он ни думал, его мысли постоянно возвращались к Сурене. Ему казалось, что после этой победы тот больше не захочет быть визирем. По крайней мере, он на его месте точно не захотел бы. Ороду вспомнился двоюродный брат Ахрет, который посмел возмутиться казнью Митридата несколько лет назад. Когда все главы родов провозгласили его царём Парфии, Ахрет не захотел этого сделать.

Тогда он послал Ахрету письмо с предложением встретиться, но тот ответил, что болен и просит оставить его одного в его городе. Ороду было ясно, что двоюродный брат не доверяет ему и не хочет встречаться лицом к лицу. Но идти с войском против него повода не было. Тут нужен был посредник. Причём такой, которому они оба могли доверять. Этим человеком оказался Сурена. После долгих размышлений и разговоров он, наконец, согласился и тайно направился в Нису. Никто так и не узнал, как ему удалось попасть во дворец и встретиться с двоюродным братом сатрапа. Льстивые придворные донесли позже, что они проговорили вдвоём всю ночь, а утром Ахрет вышел перед своим двором и сказал:

– Я еду к своему брату Ороду. Если так суждено Ахурой Маздой, то пусть так и будет. Я принял решение. Выезжаем завтра, – повторил он и повернулся к Сурене: – И пусть будет так, как ты сказал.

Сурене надо было отправить к Ороду гонца, но он этого не сделал. Вместо этого он приехал с Ахретом в город Экбатана, когда сатрап уже собирался отбыть в другой город, Селевкию, где обычно проводил зиму. По лицу Орода было видно, что эта встреча была ему неприятна. Увидев своего двоюродного брата Ахрета живым и невредимым, он понял, что Сурена сделал это специально, надеясь на его милосердие.

– Я не просил тебя привозить сюда его тело, – раздражённо сказал он ему.

– Но я привёз вместе с телом и душу, – впервые за много лет посмел возразить ему визирь.

– Она мне тоже не нужна, – зло бросил Ород и сделал знак начальнику стражи Кериму. Тот подошёл к коню Ахрета и взял его под уздцы.

– Так мне и надо, – горько произнёс Ахрет и отпустил поводья. Больше его никто никогда не видел. Ород не вспоминал об этом случае. Но именно с тех пор дружеские отношения между ним и Суреной стали постепенно остывать.

Дорога медленно поворачивала вокруг невысокого холма. По всему склону были разбросаны многочисленные валуны, которые, наверное, остались здесь с тех времён, когда на месте холмов ещё высились горы. Царь, задумавшись и опустив голову на грудь, ехал впереди. Внезапно его воспоминания нарушил резкий стук копыт. Он не успел понять, что произошло, как какой-то всадник быстро пронёсся мимо него и резко осадил коня в нескольких шагах впереди. Ород увидел только высоко поднятый щит. После этого раздался глухой стук, как будто кто-то рассыпал сухие бобы на деревянном полу. Сзади послышались крики стражников, и вперёд унеслись несколько десятков всадников. Ород остановился и только теперь понял, что произошло: молодой Фарух повернулся к нему со щитом, в котором торчало несколько стрел. Все они предназначались ему. Но у Орода было плохое настроение, потому что он думал о Сурене. Он ничего не сказал, только нахмурил брови. Как назло, сзади выехал отец Фаруха, уважаемый многими Марим Карат из рода Михран… из рода Сурены.

– Молодец, сынок! – радостно воскликнул он. – Ты, как визирь Сурена, не побоялся подставить свой щит, чтобы спасти нашего великого царя!

Но лучше бы он этого не говорил. Глаза Орода налились кровью, и он еле сдержался, чтобы не ударить спешившегося рядом с ним придворного.

– Марим Карат, – прорычал он, стараясь не перейти на крик, – скажи мне, кто может ехать впереди царя, когда он едет по своей земле?

– Я не понимаю тебя, мой господин, – растерянно ответил пожилой Марим, ощутив в его словах угрозу.

– Ты не понимаешь?! – не сдержавшись, заорал Ород. – Я – царь Парфии и я еду по своей земле, а твой сын смеет выскакивать вперёд и останавливать мою лошадь!

– Но он же спас тебе жизнь, – в отчаянии пролепетал несчастный старик, чувствуя, как на лбу начинает проступать испарина. – Он, как Сурена, хотел показать тебе… – но закончить старый придворный уже не успел, потому что, услышав ненавистное имя, Ород так сильно сжал бока лошади, что та заржала и встала на дыбы.

– Замолчи! – крикнул он на Марима. – Сурена победил римлян, а кого победил твой сын? Меня? – после этих слов воцарилось грозное молчание, и было слышно только, как лошади переступают с ноги на ногу и на ветру громко хлопают накидки повозок.

– Силлак! – прорычал царь.

– Да, мой господин, – сразу же откликнулся тот.

– Скажи, ты можешь ехать впереди царя?

– Нет, мой царь, – еле слышно ответил тот.

– Нет, не можешь, – подтвердил его слова Ород. – Возьмите его! – кивнул он в сторону юного Фаруха.

– Мой господин, – дрожащим от волнения голосом произнёс отец юноши, став на колени прямо перед его лошадью. Фаруха уже сняли с лошади и держали за руки, чтобы он не убежал. Но тот и не думал бежать. Полными отчаяния глазами он смотрел то на отца, то на царя, не понимая, в чём его обвиняют. – Мой сын хотел доказать тебе свою преданность и любовь, – протянул в мольбе руки Марим Карат. – Он юн и ищет славы, а не позора. Он не прячется за спинами других при виде опасности. Ему чужды страх и предательство. Как и я, он верно служит тебе, мой господин.

– Тогда виноват ты! Ты должен был научить своего сына, что он никогда не может выезжать впереди царя. Никогда! – Ород внезапно замер и прищурился. В его глазах мелькнул недобрый огонёк. Сердце несчастного придворного сжалось и почти перестало биться. – Но ты можешь доказать свою верность, как ты говоришь, – процедил сквозь зубы царь. – Возьми меч и накажи своего сына так, как должен наказать любой отец за такой поступок!

– Я… я… не могу, – пролепетал старый придворный, но ему уже вложили меч в руку и подвели к сыну. Тот стоял на коленях, глядя широко раскрытыми глазами на отца. Тот упал рядом с ним на колени и разрыдался.

– Твоя преданность – это твои слёзы? – со злостью спросил Ород. – Так ты верен своему сатрапу?

– Я верен тебе, мой господин, но я не могу убить своего сына, – ответил Марим и опустил голову.

– Отрубите им головы! – приказал он и тронул лошадь. Фыркнув, животное медленно прошло мимо этих двух несчастных, а через десять шагов раздался свист меча и сначала голова сына, а потом и отца покатились в пыль. Начальник охраны Керим подскакал к сатрапу и низким голосом произнёс:

– Всё сделано, – он держал одной рукой поводья, следя за тем, чтобы его лошадь случайно не поравнялась с лошадью царя, а в другой у него были головы казнённых. Но Ород ничего не ответил, только махнул рукой в сторону камней и даже не повернулся. Начальник охраны посмотрел на него, потом – в сторону холма и, отстав, забросил отрубленные головы в кусты.

Через некоторое время вернулись всадники охраны. Они никого не привезли живым. Им удалось настигнуть нападавших за холмом, но те не захотели сдаваться и их всех пришлось убить. Судя по одеждам и оружию, это были разбойники. Но Орода эти новости уже не интересовали. Он снова задумался о визире Сурене, который тоже принадлежал к роду Михран, как Мирам и его сын. Теперь им овладели мысли о том, как незаметно подготовиться к встрече со своим визирем в Экбатане.