Текст книги "Римская сага. Том III. В парфянском плену"

Он запустил пальцы в длинные волосы Зульфии и поцеловал её в лоб. Наградой ему был полный искренней благодарности и любви взгляд, в котором читалась жажда недополученной детской любви и страдания. Однако это чувство промелькнуло, как тень промчавшейся над землёй птицы, и, через мгновение, на него уже смотрела сильная, уверенная в себе женщина, ничем не уступавшая ему в смелости и решительности.

Так наступило утро. Следующий день Лаций провёл в ущелье с Атиллой, помогая достраивать настилы с двух сторон провала, чтобы они незаметно сливались с краем и не бросались в глаза. Старый друг пожалел, что не может покрасить их в цвет глины, и Лаций сразу вспомнил про Икадиона и краску для грив и хвостов лошадей. Так мост стал совсем невидимым. Старшего распорядителя не было видно два дня, до возвращения сатрапа Мурмилак. Но и после этого Надир помогал им только на словах, лишь утром появляясь на строительстве дворца. После этого уезжал и искать его было бесполезно. Дома его точно не было, а других причин попасть туда и увидеть Зульфию у Лация в эти дни не было.

Убийство библиотекаря и тайное предупреждение

С началом осени у римлян было много праздников: праздник вина, праздник жнецов, праздник Нептуна, праздник реки Тибр и большой праздник Вулкана, бога огня и кузнечного мастерства. Парфяне не запрещали им собираться в такие дни вместе, но всегда наблюдали за ними со стороны. Главным человеком в эти дни становился, конечно, Павел Домициан, который не только пел, но ещё с удовольствием рассказывал разные истории. Многие римляне приходили уже со своими женщинами. Жизнь стала более размеренной и понятной, и внутри поселения пленных возникли свои отношения. Уже через год после жизни в Мерве Лация выбрали понтификом, потому что он один из немногих знал все обряды и праздники, у него не было парфянской жены и ещё он умел читать, писать и строить. Чуть позже ему на помощь пришёл Павел Домициан, который нашёл, как он говорил, несколько «невероятно порядочных граждан Рима», которые добровольно помогали ему следить за календарём. Люди часто приходили к Лацию за советом, и он для каждого проводил ауспиции. Бывали случаи, когда он даже не знал, что им говорить, и отвечал так, как подсказывали опыт и здравый смысл. Бережливость римлян по отношению к своим богам и вера в них привели к тому, что в разных группах, на которые со временем разбились все пленные, появились свои авгуры – гадатели на птицах и толкователи самых разных явлений. Однажды они даже чуть не выбрали вторым понтификом Атиллу, который умел строить мосты, но у него была жена-парфянка и сын от неё, поэтому Лаций так и остался единственным понтификом. Именно из-за череды таких праздников он и не смог найти возможность зайти к Зульфие в первые дни осени, хотя его мысли постоянно возвращались к ней, особенно сейчас, когда сразу несколько десятков римлян решили взять себе в жёны парфянских женщин и приходили к нему с просьбой совершения обряда. Женщина, умеющая думать и слушать, была редкостью даже в Риме. Что уже говорить о далёком парфянском городе, который, хотя и был большим и старым, но не отличался развитием ремёсел и искусства. Основой жизни Мерва была торговля, и женщины здесь должны были уметь ухаживать за мужчинами, рожать детей, кормить лошадей, ослов и мулов, закрывать двери складов и ворота на ночь и ещё не мешать своим мужьям думать о том, как подороже продать испортившийся на солнце товар. Усвоившая эти правила женщина никогда бы не осталась в этом городе одна. Лаций старался помогать всем своим товарищам, даже тем, которых раньше вообще не знал, потому что именно они своими руками возводили здание дворца, приближая день его освобождения.

Сатрап стал чаще наведываться на место строительства дворца и однажды спросил Лация по поводу моста, который, по его словам, Атилла должен был построить через две недели. Ответ на его вопрос всегда был один и тот же:

– Всё уже почти закончено.

– Странно, Панджар и Надир ничего не говорят об этом. Неужели не видят? – удивлялся Мурмилак. Он не знал, что хитрый Атилла засыпал доски землёй, а деревянные опоры покрасил хной, которую взял, по совету Лация, у Икадиона. Поэтому даже с расстояния ста шагов увидеть этот мост было невозможно.

На празднике Вулкана к Лацию неожиданно подошёл Максим Прастина. Он попросил его поговорить с ним наедине. Когда они отошли в сторону, он сказал, что накануне старший библиотекарь Каврат попросил его привести к нему Лация, но из-за работы в библиотеке и праздников ничего не получилось. Однако за день до этого старик вручил ему две дощечки, которые попросил спрятать и передать Лацию, если они вдруг не встретятся.

– Ты здесь. Значит, что-то случилось? – спросил Лаций. В неярких отблесках костров было видно, как напряглись скулы и сузились глаза у Максима.

– Думаю, да. Я целый день не видел его. Потом привели грека и сказали, что он будет теперь вместо Каврата. Сказали, что старик подавился рыбой… Грека привёл Надир, – он отвёл взгляд в сторону.

– Надир… опять этот Надир… – с раздражением произнёс Лаций. Максим протянул ему дощечки. Они подошли к костру, чтобы лучше видеть. На воске нетвёрдой рукой были написаны всего несколько слов: «Она всё знает про мост. Она ему всё рассказала. Он спрячется в городе, когда хозяин уйдёт за ним на охоту». И всё. Больше ни строчки. – Что это значит? – пробормотал он, прочитав это ещё раз. Максим пожал плечами. Ему, тем более, были непонятны эти слова.

– Я не знаю. Но что мне делать? – он был напуган исчезновением библиотекаря. Чтобы успокоить его, Лацию пришлось рассказать о том, что евнухи пытались отравить их хной. И теперь Максим должен был следить за своей жизнью сам.

– Только никому не говори! Работай с этим греком, делай, что он скажет, просто следи за едой и водой. Если будет плохо, пей воду для полива. И сам ничего не делай! Если что, зови меня!

– Понял. С греком трудно будет. Он больше сам спрашивает. Кстати, целый день какой-то пергамент ищет про жрицу и обряд. Ты не слышал? Говорит, что Каврату давали его переписать, а он его не вернул. Спрашивает, может, я его видел. Я ему три раза сказал, что не видел, а он поищет, поищет и снова спрашивает.

– Да, странный грек, – нахмурил брови Лаций, поняв, зачем тот появился в библиотеке и кто его туда направил. – Но ты не обращай на него внимания. Просто носи пергаменты и делай, что он попросит.

На следующий день рано утром Надир забрал Лация прямо из сарая, не дав даже побриться, что стало уже приятной ежедневной процедурой для большинства римлян. Когда они приехали во дворец, их сразу провели в небольшую комнату, где сатрап разговаривал с Панджаром. Надиру было приказано подождать снаружи.

– Ты сказал, что мост построен, – сразу обратился к нему Мурмилак, и это было удивительно, потому что он сам спрашивал об этом всего два дня назад. По нахмуренным бровям и недовольно поджатым губам, Лаций догадался, что сатрап либо сам, либо его гонец ездили посмотреть мост, но не доехали и не увидели «творение Атиллы».

– Да, – не в силах сдержать улыбку, ответил он.

– Почему ты улыбаешься? – недовольно спросил Панджар, и Лаций понял, что в ущелье был он. – Я ездил туда сам и ничего не увидел.

– Позволь спросить тебя, – начал он как можно вежливее, – где ты остановился, чтобы увидеть мост?

– Там нет никакого моста! – произнёс Панджар, тяжело дыша. – Ты, что, глухой?!

– Я не спорю с тобой. Позволь мне спросить ещё раз: где ты остановился, чтобы его увидеть? Как далеко ты отъехал от последнего большого камня на дороге?

– Я стоял прямо у него. До провала не больше ста шагов. Но там ничего нет!

– Я так и знал, – Лаций с трудом сдержал улыбку и перевёл взгляд на сатрапа. – Если ты прикажешь, я готов показать начальнику стражи построенный мост. Мы его спрятали…

– Спрятали? Что ты говоришь? – возмутился Мурмилак. – Как можно спрятать мост? – но заметив, что у Лация в уголках глаз появилась насмешка, он перевёл взгляд на Панджара и сказал: – Я поеду сам. Ты останься здесь. Если я вернусь один, значит, моста нет, – жёстко добавил он и повернулся к Лацию: – Ты ещё не разучился скакать?

Оставив стражу на том самом месте, где они встречались в последний раз, Мурмилак подошёл к камню, о котором говорил Панджар.

– Я ничего не вижу, – с наигранной весёлостью произнёс он. – Ты решил пошутить со мной?

– Зачем? Я хочу стать свободным человеком, а не трупом, – дерзко ответил Лаций. Мурмилак положил руку на кинжал и посмотрел ему в глаза.

– Тогда докажи! – коротко приказал он.

– Пусть стражники не сходят с места. И Надир тоже. Я ему не верю. Прошу тебя, – негромко произнёс Лаций. Мурмилак удивлённо поднял брови, но его самолюбие было задето, и он крикнул охране, чтобы остались на месте.

Когда они подошли к тому месту, где раньше была длинная яма, Лаций ещё раз порадовался находке Атиллы. Даже вблизи мост можно было принять за насыпь земли. Сатрап сделал несколько шагов по доскам и даже подпрыгнул на них. Вверх поднялось облачко пыли. Он потёр носком сапога землю и увидел под ней доски. Потом отошёл в сторону и заметил опоры, которые сливались с буро-красными породами скал и глины.

– Если я не найду там Куги До, ты пожалеешь об этом, – сказал Мурмилак вместо похвалы.

– Ты не найдёшь его там, – подняв взгляд в небо, ответил Лаций. Сатрап, опешив, поднял глаза на странного римлянина, не понимая, что тот имел ввиду.

– Говори! – наконец, произнёс он.

– Кто-то во дворце узнал о мосте. И ещё узнали, что во время праздника твоя жена останется в городе одна, хотя я говорил тебе, что её лучше куда-нибудь спрятать.

– Как это?… Ты смеешь мне указывать?.. – в его голосе прозвучало возмущение. Затем Мурмилак повернулся, посмотрел на стражников и Надира, опустил голову вниз и несколько раз поддел носком сапога мелкие камни. – Откуда ты это знаешь? – наконец, спросил он более спокойно. – Я никому не говорил.

– Даже жене?

– Я говорил с ней один… Рядом никого не было… Кто тебе это сказал?

– Сам догадался. Подумай, почему все служанки остаются во дворце на время праздника? И все евнухи об этом знают. Раз остаются служанки, значит, остаётся и твоя жена, – Лаций видел, как сатрап нахмурился, поняв глупость своего вопроса. – И ещё… во дворце везде висят ковры и ткани. Люди говорят, что они постоянно колышутся.

– Там стоит стража, – обрубил Мурмилак.

– Не спорю. Но у стражи тоже есть уши. А может, где-то за коврами стоит и не стража…

– Ты хотел сказать о другом. Кто узнал о мосте?

– Не знаю. Честно, не знаю. Но на днях пропал библиотекарь Каврат.

– Он умер от жадности. Подавился рыбой. Перед этим он долго болел и ничего не ел. А когда стал выздоравливать, захотел есть. Это видели евнухи, – быстро произнёс Мурмилак. Лаций внимательно посмотрел на него и с удивлением покачал головой.

– Опять евнухи… – пробормотал он. – Прости, что так с тобой разговариваю, но это не твои слова. Тебе это сказали другие люди. И я думаю, что Каврат мог действительно подавиться едой после того, как столько месяцев пил воду с хной и не мог ничего есть, – Лаций увидел понимание в глазах Мурмилака и продолжил: – Перед смертью он случайно оказался за ковром на стене в одной из комнат твоего дворца и услышал, как люди говорили о хозяине. Он должен уехать на охоту, а добыча вернётся в его дом без него.

– Ты снова учишь меня!.. – взорвался Мурмилак, но на этот раз успокоился гораздо быстрее и спросил: – Кто это сказал?

– Не знаю. Надо было спрашивать Каврата, – солгал Лаций. – Я не успел. Мне он передал только это. Кто-то узнаёт о каждом твоём шаге ещё до того, как ты его сделаешь.

– А почему он передал это именно тебе, рабу, а не мне, своему господину?

– Потому что я сказал ему о воде. Что в ней хна и он скоро умрёт. Он перестал её пить и ему стало легче, – бесхитростно ответил Лаций. В воздухе повисло молчание.

– Значит, Куги До ждёт моего отъезда… Он будет один? – уже совсем другим тоном спросил Мурмилак. При этом он понимал, что Лаций уже знает, что на площади казнили не того человека.

– Об этом никто не знает. Но если ты позволишь мне сказать… – Лаций сделал паузу и, увидев, что сатрап не перебивает его, продолжил: – Тебе надо уехать из города вместе с Панджаром, чтобы вас все видели. А ночью вернуться и устроить засаду. Жену тоже надо тайно увезти куда-нибудь ночью. Пусть для вида проводит тебя днём и останется. Все это увидят. А потом она переоденется и уедет из дворца.

– Ты говоришь слишком хорошо. Всё так красиво… Но откуда ты всё это можешь знать? Как ты можешь знать то, что знает мой враг? Значит, ты тоже мой враг?

– Я хочу получить свободу, – упрямо произнёс Лаций, чувствуя, что закипает внутри. – Я пообещал тебе построить дворец и я его построю. Но если этот дворец будет для другого царя, я уже не получу свободу.

– Мои уши услышали твои слова, – уже снисходительно, по-царски, ответил Мурмилак.

– Слава богам, что здесь нет стен и ковров, – пробормотал Лаций и, к его удивлению, Мурмилак громко расхохотался.

– Ты умный раб. И я буду держать тебя рядом. Чтобы твой ум не пригодился моему врагу, – пообещал он и направился обратно, к стражникам. Лацию ничего не оставалось, как последовать за ним и ждать, как тот поступит на этот раз.

Разговор в оливковой роще

– Зачем ты привёл меня сюда? Здесь нас все видят, – игриво спросила Лорнимэ, пытаясь понять, почему её муж вернулся таким серьёзным и, не переодевшись, весь в пыли, со следами лошадиной пены на сапогах, сразу пришёл к ней. Она взмахнула головой, и волны длинных огненных волос рассыпались по плечам. Ему всегда нравились её волосы, и Лорнимэ это знала.

– В последнее время мне нравятся эти маленькие деревья больше, чем стены дворца, – уклончиво ответил Мурмилак. Когда они отошли от услужливо замерших слуг в середину оливковой рощицы, он рассказал ей всё, что услышал от Лация. Лорнимэ подошла к дереву, сорвала лист и задумчиво покрутила его в пальцах. Уже второй раз она слышала, что римский раб говорил о заговоре во дворце и за его словами был намёк на Надира. Для неё это было больше похоже на попытку убрать старшего управляющего, чем на реальную проблему. Почему бы Куги До не использовать этого раба для своих целей? Лорнимэ не верила, что при дворе кто-то может затеять заговор против её мужа, потому что она узнала бы об этом первая либо от Надира, либо от старшего евнуха Синама.

– Ты ему веришь? – осторожно спросила она. – Ведь это раб. Он хороший раб, но рабы никогда не помогают своим хозяевам, – добавила она, думая о том, что жрица не зря выбрала этого раба для обряда. С этим странным римлянином было что-то связано…

– Не знаю. Он хочет стать свободным. Это похоже на правду. Но ведь у Куги До может быть во дворце свой человек. Согласись! Кто это? Как его найти?

– Если твой римлянин прав, ты скоро сможешь сам спросить его об этом.

– Хм-м… Ты не хочешь помочь мне советом. Поэтому будет так: я возьму две тысячи всадников и сделаю вид, что уехал на север. А ты останешься здесь с Панджаром. Он будет охранять тебя до моего возвращения. Всего день или два… Если, конечно, Куги До не заподозрит что-то неладное и не уйдёт. Он ведь может прийти и через три дня, и через четыре…

– Подожди, – перебила его Лорнимэ, – я сделала всё, что сказала мне жрица храма Изиды тогда в Александрии. Оливки выросли. И нам с тобой надо вернуться к ней с тремя венками. Там, после обряда, всё изменится. Ты же помнишь, она обещала? Сейчас мы можем поступить по-другому. Ты уедешь из города, Панджар останется меня охранять, все будут его видеть. А ночью я уеду на юг, в Арейю. Возьму с собой этого твоего умного раба и слепого певца, чтобы он радовал меня своим голосом на закате. Если твой умный раб помогает Куги До, то он будет со мной и ничего не сможет сделать. Если нет, то ещё лучше. Ты в это время поймаешь Куги До и догонишь меня через день или два. И мы снова будем вместе. По крайней мере, до обряда ты успеешь. Я постараюсь пережить эти несколько долгих дней без тебя, – она улыбнулась обворожительной улыбкой и провела оливковым листочком по его щеке. Мурмилак поморщился и хитро прищурился.

– Мне нравятся твои слова, – согласился он. – А потом мы поедем к неугомонному Чжи Чжи. Кстати, ты ему очень нравишься. В прошлом году он не сводил с тебя глаз. А в этом уже два раза присылал ко мне гонцов. Ему надо больше лошадей, чем обычно. Так что у нас будет много золота для твоих украшений.

– А кто тебе сказал тогда подарить ему трёх жеребцов и меч? И после этого ты будешь говорить, что я не помогаю тебе советом? – хитро улыбнувшись, спросила она. Но Мурмилак не успел ответить, потому что впереди показалась его сестра Азата. Сделав вид, что радуется встрече, она, как бы невзначай, спросила его:

– Гуляете? В такую жару? Вам тоже нравится оливковая роща?

– Почему бы и нет, – испытывая облегчение после разговора с женой, ответил Мурмилак. – Из них делают прекрасное масло, – услышав последнее слово, Азата скривилась и повернула голову в сторону. Её взгляд упал на помятый оливковый лист, который Лорнимэ держала в руках.

– Вы уже начали делать масло сами? – с иронией спросила она и кивнула на лист.

– Нет, что ты, – не придав значения насмешке, ответил Мурмилак. – Для этого у нас будет особый человек, – услышав эти слова, Азата опешила и заморгала глазами. Она не ожидала услышать от него признание так быстро и даже не подумала, что может иметь ввиду что-то другое. Теперь она была точно уверена в том, что они знают секрет масла молодости!

– Такое масло надо делать долго. Для него нужны особые знания, – добавила Лорнимэ.

Мурмилак улыбнулся, увидев, что его сестра растерялась. Но Азата быстро взяла себя в руки и, нахмурившись, отошла в сторону. Для неё эти слова значили совсем не то, что для них. Но ни Мурмилак, ни Лорнимэ об этом пока не догадывались.

– Хоть и старшая сестра, а всё равно, как ребёнок, – проворковал он на ухо жене, взяв её под руку.

– Не скажи, – тихо ответила она и склонила голову, чтобы не было видно выражения её лица. – Она так и ходит вокруг этой рощи. Зачем ей эти оливки?

– Не знаю. Она с детства была капризной. Но отец её очень любил… – продолжая беседовать, они прошли во дворец, а Азата смотрела им вслед немигающим, задумчивым взглядом, и перед ней были не их спины, а будущее, в котором она видела себя молодой и красивой.

Причудливый поворот судьбы

– Вставай, слепой! Ты, слышишь! Давай, вставай! – донёсся откуда-то издалека голос Надира, и Лацию показалось, что это продолжение страшного сна, в котором Эмилия предупреждала его о чём-то важном, но потом вместо неё появилась Ларнита. Лица видно не было, только протянутые руки… но она тоже пыталась что-то ему сказать, а он не слышал. Тёмные тучи сгущались над фигурами Эмилии и Ларниты, их тени таяли, гремел гром, и в этот момент ему прямо в голову ударила молния!

– Ты тоже поднимайся, – на фоне дверного проёма маячили две тени. Это были стражники. Перед глазами появились чьи-то ноги. И тут в голову снова ударила молния. – Ты, что, не слышишь? Вставай! Хватит спать! Бери одежду и выходи за слепым! – это был Надир, и в руках у него была палка. Он хотел ударить его в третий раз, но Лаций приподнялся на локте, и удар пришёлся по плечу. Голова была тяжёлой, как блок гранита в фундаменте нового дворца. Прошлым вечером он долго разбирал ссору между двумя римлянами, которые спорили, как правильно приносить дары Ларам и надо ли приносить жертву богам местных рек, если они ловят рыбу в парфянской реке. Дело было в том, что они оба ловили рыбу для парфян, но одному везло, а другому – нет. Поэтому у одного оставалась рыба для обмена в городе и еды, а другой постоянно подозревал своего товарища в обмане и тайных жертвоприношениях местным богам. К сожалению, спор разрешить так и не получилось. Они пришли к соглашению, что отложат его до следующих ид, и посмотрят, не изменилось ли мнение богов. Но спать разошлись всё равно только перед самым рассветом. Поэтому Лаций долго не мог прийти в себя, не понимая, что хочет от него старший надсмотрщик и почему бьёт палкой по голове. Неожиданно сбоку раздался шёпот Атиллы:

– Они говорят, что у них мало верёвок. Хотят связать. Куда-то далеко уводят, – он повернул голову к выходу и прислушался. – Ничего не слышно.

– Ну, где ты там? – раздался снаружи голос Надира.

– Сейчас, сейчас… – скривившись от боли, пробормотал Лаций. – Возьму накидку и сандалии.

– Сандалии тебе пригодятся, – со смехом произнёс старший распорядитель. – Там все ноги сотрёшь. Лучше сделай себе каменные по дороге!

– Вот нож, – донёсся из-за спины тихий голос Павла Домициана. – Возьми!

– Куда? – Лаций лихорадочно соображал, как засунуть длинный нож за пазуху, чтобы его не заметили там стражники.

– Подожди, я знаю, – Атилла подскочил и схватил его за ногу. – Сними сапог! – и, не дождавшись, пока Лаций сообразит, стянул с него правый сапог. – Закати штанину! – прошипел он и стал быстро что-то привязывать к ноге под коленом. – Это мой чехол, Саэт дала, – тяжело дыша от спешки и волнения, добавил он. Затем привязал второй ремешок чехла возле щиколотки и быстро вставил в него нож.

Когда Надир с раздражением вернулся в сарай, он увидел, как Лаций подтягивает штаны, а остальные римляне с ужасом жмутся к стенам.

– Только не говори мне, что у тебя все штаны в дерьме! – брезгливо бросил он. – Всё равно пойдёшь, даже грязный.

Но Лаций ничего не ответил, уже серьёзно жалея о том, что не согласился тогда с предложением Куги До. Взяв Павла Домициана за руку, он вышел из сарая, где двое стражников сразу связали им руки, и, привязав друг к другу, повели к старому дворцу. Ничего не говоря, их отвели в длинный глубокий подвал с выбитыми в стенах углублениями. В некоторых уже сидели люди. В свете факелов их тела и лица казались такого же тёмно-серого цвета, как и стены тюрьмы, и Лаций понял, что сёстры Парки снова решили запутать нить его судьбы. Самое неприятное было в том, что никто из окружающих не знал, почему они оказались в клетке. Павел Домициан поговорил со всеми, кто был рядом, а те – с остальными, но люди только головами качали и ничего не могли сказать. Слепой певец ещё долго сидел и слушал рассказы заключённых из других пещер об их нелёгкой судьбе, а Лаций, не выдержав томительного ожидания, провалился в тяжёлый сон. Ему снилось, что их привели на казнь и палач положил ему на голову каменную плиту, из дворцовой стены.

Когда он проснулся, была глубокая ночь. Голова раскалывалась на части. Оказалось, что он спал, прислонившись головой к камню, и теперь затылок и шея затекли и ныли, как будто по ним весь день стучали палкой. Павел Домициан, свернувшись калачиком, спал рядом. Гнетущая тишина преследовала его до восхода. Утром им принесли еду и воду. Слепой певец стал что-то рассказывать, но Лаций его не слушал. Он ходил по узкой пещере, дёргал хлипкие прутья решётки, стараясь раздвинуть или вырвать их, пока не устал и, постелив под себя накидку, улёгся на каменный пол.

Наступила вторая ночь. Они долго не спали, обсуждая одно и то же тысячный раз – что произошло и почему их увели из сарая. Тем более, зачем связали? Вопросов было много, но все ответы были печальными. Для хороших дел руки не связывают – таков был окончательный вывод, к которому они пришли. Когда все вопросы были заданы и все ответы обдуманы, воцарилась тишина. Лаций лежал в кромешной тьме и думал, что если их продержат здесь несколько дней, он не выдержит и кинется на стражника, чтобы его убили на месте. Оказавшись в узкой маленькой клетке, без света и возможности свободно передвигаться, он впервые в жизни понял, что бездействие для него – самое худшее наказание, чего нельзя было сказать о Павле Домициане, который не испытывал серьёзных неудобств, кроме неизвестности, которой боялся так же, как и он.

Когда в тишине раздался скрип деревянной двери, Лаций подумал, что наверху наступило утро и им принесли еду. Поэтому он даже не пошевелился, увидев на полукруглой стене пещеры блики факелов и услышав голоса стражников. Толчок в спину оказался неожиданным. Он повернулся и увидел Панджара, за которым стояли три воина с мечами. Начальник стражи кивнул головой, и слепого певца, подхватив под локти, быстро вывели из клетки.

– Пошли, – тихо произнёс он и указал Лацию на выход. «Неужели всё?» – мелькнуло в голове, но верить в такой глупый и бесславный конец не хотелось. «Может, это ошибка?» – Лаций молча вышел из клетки и поплёлся за Павлом. Громко скрипнула подвальная дверь, и они оказались снаружи. Всё небо было в звёздах, и позади, над рваными вершинами гор, висела половинка луны.

– Если мы умрём, то спой мне перед смертью ту песню, которую ты пел для Надира, помнишь? – угрюмо попросил Лаций.

– Про Нептуна и русалку? – с тоской спросил Павел.

– Да. Хотя вряд ли тебе дадут петь, – прошептал он, косясь на стражников, которые вели их к дальнему выходу из старого дворца.

– Постарайтесь молчать, если хотите жить, – услышали они тихий голос Панджара, который догнал их и что-то приказал своим воинам на парфянском. Неизвестность была неприятна, но на последний путь перед смертью это было непохоже.

– Кажется, петь не придётся, – пробормотал слепой певец. – Куда-то увозят.

За воротами их ждала повозка. Панджар приказал забраться и не шевелиться. Их накрыли куском старой пыльной ткани и повезли в неизвестном направлении.