Текст книги "Римская сага. Том III. В парфянском плену"

Приготовления Заиры к первой брачной ночи

Лёгкая тень наступившего вечера, как спешащий на ночлег кочевник, быстро промелькнула по стенам дворца и скрылась во мгле внезапно обрушившейся на землю ночи. Звёзды, как любопытные торговки на базаре, высыпали на небосклон и уставились своими огромными сияющими глазами на пирующих во дворце людей. Было уже далеко за полночь, и первый день праздника близился к концу. Ород устал от шума и еды, и ему не терпелось уединиться в спальне со своей молодой женой.

– Мы покидаем вас, но просим всех остаться и продолжать веселье! – сказал он как можно громче. Гости радостно зашумели, но от обилия пищи и вина их голоса звучали уже не так бодро, как в начале торжества. Ород встал и повернулся к Заире. За ними последовали слуги и служанки, старая Хантра и несколько евнухов, и только Абгар остался с гостями, чтобы «радовать их своим присутствием», как попросил его сатрап.

Заиру привели в тот большой зал с несколькими бассейнами, где она неделю назад плавала перед прячущимся за ширмой Ородом. Во всех чашах была тёплая вода. Вокруг было много служанок. Большинство из них устало сидели, прислонившись спинами к стенам. Распорядительница свадьбы вместе с Хантрой стали раздевать её. Заира напряглась. Ей надо было срочно спрятать висевший под рукой узелок.

– Тётушка, можно я сама? Очень уж медленно. Всё равно никого нет, – постаралась улыбнуться она. – Давай, я сама сниму эти платья. Я вся мокрая. Они прилипли ко мне, как песок.

Старая Хантра была не против, но вот парфянская служанка опешила от такой дерзости. Она застыла на месте, и это позволило Заире приподнять низ платья и быстро поднять его до самых локтей. Там она перехватила ткань и завела пальцы под тонкую нитку на плече. Когда платье медленно соскользнуло на пол, узелок остался в рукаве. Теперь его даже при дневном свете трудно было бы увидеть сквозь полупрозрачную ткань, а при свете масляных светильников – и подавно.

– Что ты, что ты, – замахала на неё руками парфянка. – Так нельзя. Жена царя не должна сама раздеваться!

– Ну, ладно. Тогда сними с меня браслеты и украшения, – с усмешкой предложила Заира, протягивая ей руки и показывая на ноги. Та поспешила быстро всё снять. Когда Заира зашла по колено в тёплую воду, пришёл евнух и что-то сказал стоявшим у дверей девушкам-рабыням.

– Госпожа, сатрап просит тебя поторопиться, – произнесла одна из них, приблизившись к бассейну и склонившись в низком поклоне. Она хотела забрать сброшенное платье, но Заира резко подняла руку и сказала:

– Оставь всё! Это платье надевают всего раз в жизни. Я сама заберу его и буду хранить до конца своих дней, – она нахмурилась, и служанка сразу же сделала шаг назад. Теперь никто не смел перечить жене царя. Заира опустилась в воду по шею и с удовольствием зажмурилась. Растягивать удовольствие было некогда, и вскоре ей пришлось выйти из бассейна, слыша за спиной недовольное сопение Хантры и чувствуя на себе колючие взгляды распорядительницы. Заира сама взяла у них длинное полотенце и, заметив желание старой служанки возразить, оборвала её на полуслове:

– Сатрап ждёт. Надо быстрее!

Распорядительница, как ошпаренная, отдёрнула от неё руки и недовольно поджала губы. Хантра глубоко вздохнула и только покачала головой. Заира быстро вытерлась и протянула рабыням полотенце. Наклонившись за одеждой, она заметила, что все смотрят на неё, не отрываясь.

– Тётушка, ну что вы все, как статуи! Принеси обувь, что ли! – попросила она. Старая служанка и распорядительница вздрогнули, как будто отошли ото сна, и вдвоём бросились к рабыням, но Хантре ничего не дали, потому что это уже была не её обязанность. Пока они отвернулись, Заира успела надеть мешочек обратно на плечо. Когда старшая служанка вернулась, она радостно улыбалась, и пожилая распорядительница, кряхтя, опустилась на колени, поставив перед ней расшитые золотом кожаные туфли.

Пьяная страсть сатрапа

Освещённый факелами коридор казался большой пещерой, но Заира знала, что это не так. Заметив её приближение, две чернокожие рабыни с низким поклоном открыли двери и провели в спальню, где сатрап с нетерпением стоял у балдахина, крутя в руке пустой кубок. Он бросил на неё взгляд, полный жгучей страсти и… икнул. Заира улыбнулась. Одно движение головой, и густые чёрные волосы рассыпались по плечам, как тёмный водопад, оттеняя ровный овал её лица. Поджав губы, она старалась сохранять на лице улыбку, и только глубокое дыхание и дрожащие ноздри выдавали её внутреннее волнение. Ороду было приятно видеть девушку в таком возбуждённом состоянии. Он не любил бесчувственных красавиц, которые напоминали скорее холодные мраморные колонны, чем живых женщин.

– Ты заставляешь меня ждать, – хотел сердито произнести он, но сытная отрыжка снова испортила голос, и вместо грозного взгляда на его одутловатом лице застыло растерянное выражение. Он повёл бровями и протянул руку в сторону, показывая, что хочет вина. Однако рабыни знали, что теперь это должна была сделать Заира, а не они. Рука сатрапа задрожала от нетерпения.

– Прости, мой господин. День был таким долгим и трудным. Я готова, – покорно ответила она. Ород взглянул в кубок, покрутил его и поднял глаза на невесту:

– Налей мне вина! А вы пошли вон! – он махнул рукой и снова икнул. Во рту появился кисло-горький привкус еды. Надо было срочно чем-то запить. – Что ты так долго? – недовольно буркнул он и призывно взмахнул чашей. Заира взяла кубок и подошла к светильнику.

– Тут плохо видно и никто не подержит кубок, – со вздохом ответила она. Ему было видно, как она осторожно наклоняет серебряный кувшин, который в полумраке выглядел чёрным, но потом его внимание привлекла просвечивающаяся сквозь тонкое платье фигура девушки: высокие бедра и красивый изгиб талии заставили Орода забыть о неприятном привкусе. Она стояла к нему боком, и светильник просвечивал тонкую ткань насквозь. Вот хрупкие плечи медленно наклонились вперёд, за ними к кувшину потянулись руки, едва заметно округлилась нижняя часть спины, рука с кувшином поднялась вверх и под локтём стал заметен спелый плод страсти – упругий полукруг груди. Ород не мог больше ждать. Он подошёл сзади и обнял её за живот. Заира вздрогнула и замерла. Его хищные костлявые пальцы соскользнули вниз, потом – вверх и впились ей в грудь, как колючки. Ей стало больно. Она сжалась, стараясь ослабить его хватку, но Ород только сильнее прижимал её к себе, кусая за шею и плечо.

– Давай вино, – хриплым голосом произнёс он.

– Без воды? – тихо спросила она.

– Да, без воды, – усмехнулся царь. Он не видел, как дрожали её руки, но чувствовал волнение в голосе и напряжение в теле. Его это возбуждало. – Мне только глоток сделать, – сказал он. Заира подняла кубок и застыла, не зная, что делать дальше. – Ближе! – приказал Ород. – Давай сюда, – он приоткрыл рот, и она поднесла кубок к самым губам. Не отпуская её, царь сделал большой глоток и довольно засопел носом. Слышно было, как вино булькает у него в горле, опускаясь в живот. Неожиданно он пробормотал: – Ещё! – и Заира снова наполнила кубок. Выпив его до дна, Ород почмокал губами, потом передёрнулся и сказал: – Вино прекрасно, как и ты. Иди сюда! А воду пусть пьют евнухи и рабыни. Эй, Рахман! – крикнул он, и из темноты выступила грузная фигура старшего евнуха. – Выпей воды и принеси ещё вина, – короткая борода царя затряслась от смеха, он откинулся на большую кровать и махнул рукой.

– Выпить воды? – осторожно переспросил он.

– Да! Пусть воду пьют евнухи и рабыни! Кхе-хе-хе, – радуясь своей выдумке, весело прокряхтел Ород. Старший евнух не посмел ослушаться его приказа. Особенно в такую ночь. Он поклонился, взял кубок, в который перед этим налила воду Заира и выпил его до дна. Вода показалась ему горькой и невкусной. Он передёрнулся и, пятясь, скрылся в темноте, не заметив полный сожаления взгляд девушки. Она едва успела обмакнуть палец в сонном порошке и окунуть его в чашу с водой, которую хотела дать царю, как её выпил этот… гнилой финик. Она снова подошла к мешку с водой, открыла пробку и бросила туда щепотку порошка из зажатого в руке маленького кожаного мешочка, следя краем глаза за распластавшимся на кровати Ородом. Тот лежал неподвижно, как будто спал.

– Иди в кровать! – раздался вдруг откуда-то змеиный шёпот старой распорядительницы. Девушка вздрогнула и выпрямилась, как будто её ударили кинжалом в спину.

– Что стоишь? Кто там? – послышался голос Орода. – Это кто там? Старая Ауша? Что она там шепчет? Скажи ей, что она мне не нужна! Я сам найду дорогу к твоим сокровищам, – сатрап снова икнул и спросил: – Ты что, воду там пьёшь?

– Да, хочется пить, – ответила Заира.

– Нет, ты будешь пить вино! А воду пусть пьют евнухи и рабыни! Эй, Ауша! Ну-ка, пей воду! А ты налей нам вина и иди сюда! – приказал он старшей распорядительнице и Заире.

Старуха, что-то бормоча, вынуждена была сделать несколько глотков прямо из мешка и быстро спряталась за колонной. Заира подошла к царю, и он с жадностью выпил вино из своей чаши. Допив его до конца, он бросил кубок на ковёр и посмотрел на свою избранницу. Та улыбалась кроткой улыбкой, но в глазах у неё всё ещё был страх. Это его возбуждало.

– Пей! – приказал он. Заира послушно кивнула головой и сделала большой глоток. Но вино попало не в то горло и она закашлялась. – Ничего, пей! Это хорошо, – рассмеялся сатрап. Его чёрная борода закачалась, как крыло ворона. И вслед за этим у неё перед глазами замелькали маленькие искорки. В голове всё поплыло. – Ты боишься? – донеслось до неё откуда-то издалека.

– Да…

– Мне это нравится. Иди сюда! – прорычал Ород и схватил её за руку. Пока он тянул её в постель, она успела скинуть на пол накидку. Спина ещё не успела коснуться нежного покрывала, как сатрап навалился на неё своим тучным телом, тяжело дыша в лицо запахом вина и жареного мяса. Гримаса неудовольствия исказила её лицо, и это возбудило его ещё больше. Он схватил Заиру за плечи, но в этот момент у него в животе снова что-то забулькало и к горлу подкатила новая волна икоты. Ород повернулся на бок, наклонился к краю кровати и сплюнул на пол едкую слюну. Желание любви пропало. Внизу живота вместо приятного напряжения и возбуждающей упругости появилась тянущая слабость. Он поджал ноги к груди и некоторое время лежал неподвижно. Неожиданно его бедра коснулась маленькая ладонь, тёплая и нежная. Она провела несколько раз по колену и поднялась выше. Плечо защекотали мягкие длинные волосы, от которых шёл легкий аромат персика и розы, а маленькая ладошка в это время уже гладила низ живота. Ород с удивлением повернул голову к своей невесте. Та оплела своими ногами его правую ногу и крепко сжала. Всё её тело дрожало от страсти и желания. Ему показалось, что она его обожает и хочет. Руки сами потянулись к её плечам, и, хотя в горле ещё оставался осадок горечи, Ороду снова захотелось овладеть её телом. Он схватил Заиру за грудь и стал сжимать и разжимать пальцы, наслаждаясь скрипящей упругостью кожи и короткими вскрикиваниями девушки. Ему нравилось, что делали её руки и ноги, и он хотел увидеть её тело при свете.

– Эй, Рахман! – похвал он. Но ему никто не ответил. – Ауша, где ты там? – на зов из темноты появилась старшая распорядительница гарема. Она слегка качалась, как будто выпила не воды, а вина. – Эй, пододвинь светильник. И принеси ещё, ещё светильников. Давай, быстрей! Мне нужен свет!

Старая парфянка поспешила пододвинуть к ложу царя четыре маленьких стойки с чашками и отошла за другими. У колонны она споткнулась о ногу старшего евнуха. Тот сидел на выступе и спал, положив голову на колени. Будить его не было времени. За промедление можно было лишиться головы. Две полусонные рабыни у входа быстро поднялись и принесли ещё два светильника. Когда старая распорядительница установила их возле кровати, Ород ещё продолжал мять грудь Заиры и сладострастно мычал от удовольствия, слыша её стоны. Ауша с облегчением вздохнула – значит, она ещё ничего не пропустила. Вдвоём с Рахманом они должны были следить за самым важным моментом, чтобы утром рассказать сатрапу и всему гарему, как прошла ночь, а потом показать простыню с доказательством девственности. «Пусть этот толстый жадный финик спит, завтра сатрап преподаст ему хороший урок, когда увидит спящим», – подумала она. Внезапно ей стало плохо, и Ауша, всё ещё злорадно усмехаясь, тяжело опустилась на низкую лавку. В горле пересохло и стало першить. Она протянула руку к кожаному мешку. Сатрап до утра уже вряд ли попросит воды. А если и попросит, то никто не увидит, что она немного отпила из его мешка. Старуха вытерла пот с лица и, стараясь не шуметь, сделала несколько глотков. «Что же эта девчонка такое делает, что он так громко рычит и стонет? Вроде бы, простая кочевница, а такая горячая! Что же она там с ним делает?..» – эти мысли путались у неё в голове с другими, о еде и рабынях у входа, но, сделав ещё один глоток, старшая распорядительница чуть не выплюнула воду обратно. «Фу, какая горькая! Или это зубы уже стали такие гнилые, как у матери были перед смертью?..» – Ауша поморщилась и подняла голову, услышав страстное рычание Орода. Давно она не слыхала в гареме таких звуков. Пожалуй, со времён юной Лаодики, которую сатрап теперь разлюбил и подарил страшному арабу из Осроены. Она ещё какое-то время сетовала в душе на нелёгкую женскую долю, глядя тупым взглядом на покачивающееся тело Орода, затем выпила ещё немного воды, недовольно почмокала и с удивлением уставилась на кровать. Маленькие точки светильников слились в одно большое пятно, которое стало уплывать куда-то вверх. Моргнув несколько раз, она хотела встать, но вместо этого опустила голову на грудь и заснула. Мешок выпал у неё из рук, и вода стала медленно вытекать на пол. Вскоре он полностью опустел, и старуха так и осталась сидеть в небольшой луже разлившейся воды.

Заира хотела, чтобы сатрап сделал один или два глотка воды с сонным порошком. До утра он проспал бы, как мёртвый, а она смогла бы сделать всё так, как научила её тётушка-служанка. Та рассказала ей, как и где незаметно растереть кожу, чтобы получить пятнышко крови на случай, если царь заснёт раньше времени и не сможет сделать то, что должен. Поучая Заиру, старая Хантра и подумать не могла, что её племяннице действительно придётся воспользоваться этим советом.

Жёсткие волосы на ногах Орода напоминали колючий тростник, а рыхлый живот – скисшее молоко верблюдиц, однако между ног всё было таким же, как у того сильного римлянина, с которым она так неожиданно встретилась в тёмной пристройке. Заира закрыла глаза и представила себе его сильное тело и горячие губы. Ей мешала только колючая борода царя, и она повернула голову в сторону. Её дыхание участилось. Ород это почувствовал, хотя сам не очень шевелился, и вёл себя скорее, как покорная девушка, а не мужчина, довольно постанывая и вздыхая. Но его пальцы всё ещё причиняли боль её груди. Казалось, отпусти он её, и желание сразу пропадёт. Увидев, что Заира повернула голову в сторону, Ород воспринял это за строптивость и сжал пальцы ещё сильнее. Заира вскрикнула, стараясь терпеть из последних сил. Его пальцы готовы были раздавить ей грудь, как спелый виноград, содрав кожу от ключиц до самых сосков. Когда он, наконец, стал брыкаться ногами, раздвигая ей колени, Заире стало немного легче. Костлявые, сильные пальцы перестали мять грудь, но не отпускали её, пока грузное тело перекатывалось с бока на живот, стараясь устроиться поудобней. Колючая борода упёрлась в плечо, и от навалившееся тяжести у Заиры перехватило дыхание. Она снова вскрикнула, когда он оказался внутри неё, но скорее от неожиданности, чем от боли. Так больно, как с римлянином, ей уже не было. Скорее, приятно, как ни странно. Когда, насладившись, царь, натужно свистя и хрипя, отвалился в сторону, Заира ещё какое-то время глубоко вдыхала полной грудью, не веря, что может спокойно дышать воздухом. Вокруг было тихо. Боясь пошевелиться, она скрутилась в калачик, зажала руки между ног и стала сильно сдавливать кожу пальцами, как её учила Хантра. Тётка сказала, что кровь должна проступить очень скоро, тем более, что она всегда должна была оставаться в этом месте после первой брачной ночи. Закусив губу, чтобы не закричать, и, чувствуя, как по глазам катятся слёзы, Заира продолжала впиваться ногтями в тонкую полоску нежной кожицы, растягивая её из стороны в сторону и проклиная старую Хантру, которая не предупредила, что это будет так больно.

До рассвета ещё было далеко, но в спальне сатрапа уже было прохладно. Не найдя ни одного одеяла, Заира легла рядом с храпящим Ородом и прижалась к нему спиной. Так было немного теплее. Вскоре мысли закружились в голове беспорядочным водоворотом, и последнее, что она помнила перед тем, как окончательно провалиться в сон, была старая тётушка, которая что-то сердито выговаривала ей, назидательно тряся перед лицом своим скрюченным кривым пальцем.

Всё произошло так, как и говорила старая служанка: когда сатрап выспался и, с трудом оторвав голову от подушек, позвал слуг, над куполом дворца уже давно стояло солнце. Старшая распорядительница отчаянно ругала в душе себя и толстого Рахмана за то, что они всё проспали, но, к счастью, обвинять их было некому, потому что никто этого не видел, а тревожить сатрапа в такую ночь никто, кроме них, не смел.

Когда Заира попыталась встать с кровати, всё тело ломило от усталости и колени дрожали, как у новорожденной антилопы. Ород сзади схватил её за плечи, повалил на спину, несколько раз сжал грудь, и снова стал раздвигать ей ноги своими коленями. Заира мотала головой из стороны в сторону, чтобы не чувствовать ужасный запах, который шёл у него изо рта, но её упрямоство возбуждало его ещё больше. К счастью для неё, утренняя любовь Орода была намного короче, чем ночная. Блаженно сжав её грудь в последний раз, он вяло сполз на край кровати и позвал Рахмана. Тот, шатаясь и с трудом понимая, что с ним происходит, поспешил к ложу. К Заире в это время подошла старая Ауша. Она тоже выглядела, как будто не спала неделю: под глазами темнели круги, сами глаза были красные, с прожилками, руки тряслись, а губы посинели до черноты. Стараясь не поднимать головы, она дёрнула за край простыни и что-то пробормотала. Это был знак. Заира встала. Она видела, что старой распорядительнице было плохо, но тётушка сказала не помогать никому во дворце и делать всё так, как скажет эта старая женщина. Держась за колонны, Ауша отнесла белую ткань с алым пятном посередине в гарем и повесила на всеобщее обозрение. Потом несколько служанок привели к ней Заиру, и они все вместе осмотрели её тело. Никаких других следов, кроме глубоких царапин на груди, плечах и шее они не нашли. Поговорив между собой, они пришли к выводу, что большое неровное пятно на простыне было правильного цвета и кровь там была из нужного места. Заиру отвели в купальную залу, где её уже ждали рабыни с маслами и полотенцами. Так начался её первый день в качестве жены во дворце парфянского сатрапа Орода.

спасительный Медальон

Оставшихся в живых пленных загнали в большие склады с травяной крышей. Судя по запаху, здесь раньше хранили кожу и иногда загоняли лошадей. Веселье во дворце продолжалось, и о них на время позабыли. Во время свадьбы сатрапа парфяне хотели только веселиться. Однако раз в день римлянам всё же приносили воду и еду, причём Атилла утверждал, что в нижнем лагере пленных кормили намного хуже, чем здесь. Всё стало ясно на десятый день, когда тожества по случаю свадьбы сатрапа и его победы над римлянами закончились и многочисленные гости стали постепенно покидать город. В эти дни к пленным иногда приходили горожане, чтобы послушать, как поёт Павел Домициан. От них слепой часто узнавал самые последние новости. Именно от него Лаций услышал, что большую часть пленных юный Пакор подарил сатрапу восточной Парфии и теперь их всех, скорей всего, отправят в город Мерв. Пленные из нижнего лагеря отправлялись по торговой дороге через месяц. Их было не менее пяти-шести тысяч, и подготовить такое количество к переходу было нелегко. Сам сатрап Мурмилак решил выдвинуться с тысячей рабов из верхнего лагеря через день после окончания торжеств. Когда Павел рассказал об этом Лацию и Атилле, тем стало ясно, что Икадион не сможет идти с ними. Надо было как-то перевезти его в основной лагерь. И тут снова помог слепой певец. Ему удалось поговорить со стражниками, и те согласились отвести их больного друга вниз… за несколько монет. Однако с таким же успехом они могли попросить достать с неба звезду. У сидящих за забором пленных не было ничего, кроме обглоданных костей, которыми они иногда кидались друг в друга или делали из них игральные кубики.

– Кажется, кровь перестала идти, – сказал Атилла грустно, услышав, что надо заплатить пять монет. – Может, затянется?

– Да, перестала… – кивнул головой Лаций и обнял себя за плечи. – Но идти он не сможет. Повозка нужна, – он постоянно искал способ найти монеты и даже предлагал Павлу продать горожанам нож, но тот мудро отказался, сказав, что это погубит их быстрее, чем они получат эти монеты. Лаций даже забыл о загадочной девушке из дворца, которая почему-то больше не волновала его сердце. Вспыхнув, как искра, чувство к ней бесследно исчезло, как будто боги послали эту красавицу, как спасение, а потом увели нить её судьбы в другую сторону, в который раз оставив его одного в самый трудный момент.

– Прости. Теперь с лошадьми ничего не получится, – еле слышно произнёс Икадион. На его лице застыла гримаса сожаления и боли. Лаций покачал головой, но ничего не ответил. Боги были явно против их побега. Без Икадиона нечего было думать о том, чтобы украсть лошадей и попытаться самому ускакать в сторону Азии. Он был в отчаянии, но сдаваться не собирался.

– Я замазал ему бок и ногу глиной, – сказал Атилла. – Надо бы воды, но где её взять? Эй, кто-нибудь может попросить воды? – крикнул он, но никто даже не пошевелился. Лаций подошёл к Павлу и сел рядом. Тот взял его за руку, как ребёнка, и повернул к нему свои белёсые блестящие глаза.

– Его убьют ещё на выходе из города, – прошептал Лаций.

– Да. Я бы продал самого себя, но кому нужен слепой певец? Один купец хотел посадить меня у дома, как живой талисман, но парфяне прогнали его, – попытался усмехнуться он, но Лаций вдруг схватил его за руку и подтянул к себе.

– Может, мой медальон. А?.. – горячо прошептал он.

– Медальон?.. – ещё не понимая, о чём идёт речь пробормотал Павел. В этот момент у него в руках оказался круглый талисман Лация, который тот сунул ему, сняв с шеи. – Но он… какой-то странный, – неуверенно пробормотал певец. – Это не золото?

– Нет. За золото меня бы уже убили. Но, может, ты его сможешь продать? Сколько они запросили? – с надеждой спросил Лаций.

– Пять медных монет, – ответил Павел Домициан и вздохнул. – Давай попробуем. Но он же простой… кажется, деревянный… – последние слова Лаций уже не слышал. Он встал и пошёл к Атилле.

Там он присел и долго смотрел, как тот помогает Икадиону промыть рану, и ни о чём не думал. В душе образовалась пустота, и перед глазами были только кони. Они скакали по дороге, уносясь от него всё дальше и дальше. Лаций так и заснул, опёршись спиной на столб, а утром, дрожа всем телом от сырости и прохлады, вяло последовал за Павлом Домицианом в конец загона, где горожане обычно подходили к ограждениям, чтобы поговорить с пленными. Он сидел позади слепого певца, слушая песни и глядя, как подходившие о чём-то говорили с Павлом, качали головами и улыбались. С некоторыми слепой говорил долго. Они подходили к нему, что-то обсуждали и, недоверчиво покачав головой, уходили.

Так прошло два дня. На третий пленные узнали, что остался всего один день. Потом они отправлялись на север. Местные жители по-прежнему подходили к Павлу и цокая языками, спорили, а потом уходили, как и все остальные. Когда солнце стало клониться к дальнему краю гор и со стороны города стали налетать порывы холодного ветра, Лаций встал, чтобы забрать у Павла медальон и уйти к Атилле. Он стоял, держась за колени и кряхтя от колкой боли в затёкших мышцах, когда после очередной песни к слепому приблизился робкий пожилой парфянин. Лаций успел заметить только длинную седую бороду и узкие бегающие глаза. Не питая надежды на успех, он решил дождаться, когда и этот горожанин недовольно зацокает языком, не соглашаясь с назначенной платой. Но тот продолжал что-то спрашивать Павла и не хотел уходить. Лаций ходил из стороны в сторону и не заметил, как тот исчез. Он подошёл к певцу и положил руку на плечо.

– Ну, что, не получилось?

– Что? – как-то растерянно переспросил слепой певец. – Э-э… Лаций. Ты знаешь, он взял его… – в его голосе было недоумение.

– Взял? – не поверил своим ушам Лаций. – За сколько? За пять? – он готов был обнять слепого певца за плечи, но тот протянул ему руку и сказал:

– Нет, за одну. Серебряную… – он замолчал, смотря пустым взглядом ему в лицо, и Лаций почувствовал, что это не всё. – Он спросил, кто хозяин. Я назвал тебя. Тогда он спросил про знак на плече. Я сказал, что у тебя такой есть. Он просто дал мне монету и ушёл.

– Не может быть, – с недоверием пробормотал Лаций, но тяжёлая серебряная монета убедила его больше, чем рассказ Павла. Он сразу же захотел поделиться этой новостью с Икадионом и Атиллой и потащил Домициана к ним. Друзья тоже были удивлены его рассказом, но возможность спасти Икадиона вызывала у них больше радости, чем странный поступок покупателя.

Когда наступила ночь, Павел Домициан подошёл к стражникам и долго о чём-то с ними разговаривал. Все уже начали волноваться, но, оказалось, что слепого певца всё это время мучила жадность и он не мог подарить варварам целую монету. Поэтому он выпросил у них разрешение ещё на несколько человек, доказав, что серебряную монету можно обменять на тридцать медных. Стражники долго спорили и, в конце, вместо десятерых пленных согласились отвести в нижний лагерь семь. Павел Домициан знал, что среди римлян были больные и старался им помочь. Но всем помочь не получилось.

Атилла быстро собрал самых безнадёжных и отправил их вместе с Икадионом и парфянами в неизвестную пустоту. Никто не знал, сдержат ли стражники своё слово или просто сбросят их в ров или реку. Однако парфяне так долго не возвращались, что Атилла первым здраво рассудил, что так долго они могли ходить только в нижний лагерь.

Однако выспаться в эту ночь им всё равно не удалось. Когда стражники вернулись, дотошный Павел пошёл спросить их, всё ли прошло нормально. Атилла решил помочь ему и взял слепого за руку. Высокая и низкая тень исчезли в конце загона, и Лаций откинулся на спину, глядя неподвижным взглядом в звёздное небо. Спина немного согрелась, но ноги ещё были холодными. Певец дал им с Атиллой старую вытертую шкуру. Ему часто дарили за пение ненужные вещи, которые он раздавал остальным. Лацию с Атиллой повезло. Вдруг с той стороны, куда они ушли, донеслись громкие голоса, а потом перед ними появился один Атилла. Судя по движениям, он торопился. Тяжело дыша, он подбежал к Лацию и дёрнул его за руку.

– Пошли быстрей! Там какая-то парфянка с мужем пришла. Павел Домициан с ними говорил. Они хотят видеть тебя.

– Меня? – Лаций от удивления даже открыл рот. Но на лице друга не было даже намёка на шутку. Медлить было нельзя, и они быстро зашагали в сторону стражников.

Когда впереди показался край забора, Павел Домициан, дождавшись их, что-то сказал в темноту. К ним подошли две тени и сразу упали на колени. Лаций услышал женский голос. Вторая тень, мужчины, выпрямилась и что-то протянула через ограждение.

– Это что? – обращаясь к Павлу, спросил он.

– Возьми. Это твой медальон, – без объяснений хмуро ответил слепой певец.

– Медальон? Ты что?.. А как же деньги? Мы, что, должны их вернуть? – Лаций просунул руку между столбами и взял медальон.

– Они просят тебя взять ещё деньги. Говорят, что больше у них нет. Это всё, что было у них в семье. У них семь детей…

– Ты можешь хоть что-то толком объяснить? – раздражённо прошипел Лаций, чтобы не привлекать внимание наблюдавших за ними стражников.

– Не спеши. Я не могу слушать и говорить. Я продал сегодня медальон брату этой женщины. Он пошёл к местной жрице. Они положили медальон в чашку… И грели его. Похоже, в крови овцы. Её брат после окончания гадания умер. А жрица осталась жива. Сейчас она лежит без движения, у неё отнялись руки и ноги… и она может только говорить. Жрица сказала им, что на их доме проклятье. Надо вернуть медальон хозяину и отдать ему всё, что есть у них в доме. Если не вернут, то сначала умрёт жрица, а затем и они вместе с детьми.

– Павел, скажи мне, что это сон. Чем мы прогневали богов? – Лаций никак не мог поверить в услышанное. – Это же просто медальон…

– Скажи, ты уже взял его у них? – вместо ответа спросил певец.

– Да. Но что…

– А деньги?

– Нет. При чём тут деньги?

– Это хорошо. Я скажу им, что боги прощают их. У них большая семья. Без этих денег они умрут. Подожди, я скажу.

– Пусть идут. Так и скажи им. Нам точно не надо возвращать им серебряную монету?

– Не надо, – Павел стал что-то говорить на их хриплом языке, и женщина расплакалась. Мужчина поклонился и стал отходить назад. Он поднял жену и обнял за плечи. Вскоре их тени растаяли в темноте. Павел Домициан повернулся к Атилле и, держась за его руку, направился обратно. Вернувшись на своё место, они долго молчали.

– Ты в это веришь? – наконец, спросил Лаций.

– Знаешь, как-то не до шуток, – пробубнил Атилла. – Ты вспомни, сколько уже случаев с ним было… Я бы ни за что его не надел, даже если бы ты сильно попросил.

– Не знаю, в чём тут дело, – стараясь говорить негромко, произнёс Павел Домициан. – Я верю богам и их знамениям. Но рядом с тобой нет плохих знаков. Твой цвет сильный. Ты весь зелёный, как весенняя трава. Этот цвет не приносит беды. Но почему твой медальон такой странный? Этот кусок дерева не вредит только тебе. Надеюсь, что боги не покарают меня за такие слова. Сегодня ты принёс людям и радость, и горе. Икадион жив, а парфянин умер. Что хорошо, что плохо? Не нам судить. Может, когда-то это был меч или нож? И теперь он мстит за своего прежнего хозяина? – начал выдумывать Павел, и Лаций понял, что сейчас это всё превратится в долгие разговоры о прежних героях и богах.

– Всё, хватит! Давай спать! – прервал он слепого певца. В таком состоянии тот мог проговорить до самого утра. Атилла лёг на бок, к Лацию спиной. Потом повернул голову и сказал: