Текст книги "Римская сага. Том III. В парфянском плену"

На пути к храму Изиды

Всю ночь они тряслись на каких-то мешках. Рядом стучали копыта парфянских коней. Теперь Лаций был уверен, что казнить их не собираются, но и куда везут, тоже не знал. Когда рассвело, повозка, наконец, остановилась, и им приказали вылезать. Панджара рядом не было. Лаций с трудом перевалился через край и помог спуститься Павлу. Они стояли у невысокого навеса и ждали. Рядом переминались с ноги на ногу и похрапывали десятка два лошадей. Дальше виднелись сложенные из плоских камней приземистые дома. Возле ближнего стояли десять повозок. Вокруг них толпились парфянские воины.

– Куда нас привезли? – спросил Павел Домициан, прислушиваясь к новым звукам. Лаций молчал. Стражники тоже ничего не сказали.

Ближе к полудню, когда от дневной жары всё вокруг стало казаться зыбким и тягучим, как речная глина, и даже ветер замер у подножия гор, прижатый палящими лучами солнца к огромным камням, к их повозке подошла одинокая женщина. Лаций сидел, опершись спиной на колесо, и старался держать ноги так, чтобы на них не падали солнечные лучи. Дрожащее над камнями марево вызывало головокружение, поэтому он то и дело проваливался в душное беспамятство. Каждый вдох напоминал ему горячую баню в доме Мессалы Руфа, и ещё постоянно хотелось пить.

– Я чувствую лёгкий шаг богини, – раздался сиплый голос слепого Павла, у которого горло тоже требовало воды. Лаций приоткрыл глаза и заметил возле левой ноги тень от длинной накидки. Он поднял взгляд и подумал, что это сон – перед ним стояла Саэт. Она улыбалась, и в руках у неё был кожаный мешок.

– Саэт? Это ты? Я умер? – пробормотал он вместо приветствия. – Это вода? – прошептали губы. Саэт кивнула головой и протянула ему мешок. Первые несколько глотков исчезли в желудке, как в раскалённом песке пустыни. Он отпил ещё и передал мешок Павлу.

– Боги благосклонны… – хрипло произнёс тот.

– Пей! – оборвал его Лаций. – Где мы? – он посмотрел на жену Атиллы и попытался собраться с мыслями.

– Не знаю. Но моя госпожа взяла вас с собой. Вы будете ей помогать. Так она сказала. Я буду приходить к вам и приносить воду.

– Стой, стой, а с кем остался твой ребёнок? – наконец, пришёл в себя он. – Скажи хоть что-то…

– Я не могу говорить так много. Мне нельзя. Марк остался в городе. Там есть женщины, – она встала и, ещё раз улыбнувшись, направилась в сторону ближайшего дома.

– Атилла назвал сына Марком, ты слышал? – произнёс Павел Домициан окрепшим голосом. – Вот и новые воины подрастают на замену славным героям прошлого.

– Он назвал его так ещё год назад! Скажи лучше что-нибудь толковое. И так плохо, – скривился Лаций и снова откинулся спиной на колесо.

– Мы живы, и боги нас берегут, – это были его последние слова до самого вечера, потому что в такую жару не было сил даже дышать.

Парфяне шли по широкой каменистой дороге в направлении юга. Это Лаций понял уже на следующий день. Всего их было около ста человек. В основном, всадники. Жену сатрапа сопровождали семь служанок и три новых евнуха, которых он раньше не видел. Лаций и Павел Домициан шли со связанными руками и не понимали, почему их до сих пор не освободили. В первый же день Лаций стёр себе чехлом всю лодыжку, к которой был привязан нож. Он не мог наклониться и отвязать его, потому что парфяне всё время были рядом. Ночью чехол перекочевал с ноги на живот и болтался там до тех пор, пока они не дошли до города Александрии. В дне пути от этого старого греческого поселения располагался древний храм Аполлона, который со временем превратился в храм Изиды. Его жрецы были известны далеко за пределами Арейи, и многие богатые люди часто приезжали сюда, чтобы спросить совета у его служителей или узнать свою судьбу. Говорили, что ночью жрецы разжигали священный огонь и общались там с богами, которые отвечали на их вопросы из глубины земли. Часто вместе со жрецами туда спускались просители, которые потом с благоговейным трепетом рассказывали об откровениях богов и видениях будущего. Но за всё это приходилось платить. И немало.

Лаций с Павлом узнали об этом от Саэт, которая пришла к ним, когда они остановились в небольшой деревушке рядом с храмом и с них, наконец, сняли верёвки. Почему их не снимали раньше, в этот день им никто не сказал. Однако уже на следующий день всё стало ясно.

Поздним утром их привели к дому, в котором остановилась царица Лорнимэ. Она ждала их под навесом. Длинное лёгкое платье или даже несколько платьев нежного цвета покрывали всё её тело от плеч до конца ковра, на котором она лежала. Лаций заметил, что этот цвет красиво сочетается с цветом её волос. На талии не было привычного пояса, поэтому ткань свободно лежала на теле, и от его взгляда не ускользнуло, как изящно стекает по нему светло-жёлтая волна шёлка – от ключиц к рёбрам, подчёркивая полный овал груди и крутой изгиб талии у вершины бедра. Руки Лорнимэ казались ветками ивы. Одна лежала на боку, повторяя контур тела, а другая обнимала подушку. В рукавах виделись белые кисти, но пальцы различить было невозможно – на них было столько колец и перстней с крупными камнями, что они тонули в их ярком блеске. Лаций улыбнулся, вспомнив, сколько времени тратили римские щёголи перед жертвоприношениями или похоронами, на которых нельзя было носить украшения, чтобы свести с пальцев тёмные следы от колец. Этой женщине, подумал он, понадобился бы целый месяц, чтобы вернуть своим пальцам нормальный цвет. Царица заметила его взгляд и сделала знак рукой стражникам. Те отошли в сторону.

– Ты прекрасна, как первый луч восходящего Солнца! – первым произнёс Павел Домициан, и Лаций увидел, как во взгляде царицы промелькнуло удивление.

– Ты же слепой! – улыбнулась она.

– Боги наделили меня даром видеть без глаз. Если бы я был зрячим, твоё сияние сделало бы меня слепым. Сейчас я вижу твою красоту и чувствую запах розовых лепестков даже без глаз, – продолжил восторженно Павел. Пока он говорил, Лаций продолжал рассматривать эту странную женщину. У неё были огненно-рыжие волосы и белая, как молоко сарматской коровы, кожа. – Простые люди слагают о тебе легенды, но правдивые слова о тебе, как капли росы в пустыне, столь редко выпадают на языки твоих подданных, что вода на иголках кактуса в пустыне поутру может показаться водопадом по сравнению с ними, – слепой певец так витиевато плёл паутину лести, что удивил даже Лация.

– Значит, римлянин, ты рано потерял свои глаза. В мире много красивых женщин. Но мне не нужна твоя лесть. Мне нужен твой голос, – она качнула головой и волосы, как пламя огня, переместились с одного плеча на другое. Лаций ещё раз заметил про себя, что у неё высокий красивый лоб и тонкие брови, как у Зульфии. Лорнимэ продолжила: – Я хочу послушать, как ты поёшь. Говорят, ты знаешь древние Аккадские и вавилонские гимны?

После этих слов Лаций пожалел, что оказался в тот день рядом со своим слепым другом. Время для него остановилось… Павел пел одну и ту же песню разными голосами, предлагал сократить или изменить её, затем начинал рассказывать о другой песне, притом, так долго, что царица несколько раз его прерывала и он сразу начинал вспоминать, кто слушал эти песни, где и когда, кто их слагал и кому они посвящались. Поэтому когда Лорнимэ остановила его и сказала, какие песни надо будет петь, Лаций уже еле стоял на ногах, изнемогая от жары и бесцельного топтания на месте.

– Как тебя зовут? – наконец, спросила она, обратившись к нему.

– Лаций Корнелий Сципион Фиделий, – произнёс он. – Друзья зовут меня Лаций.

– Тебе надо сплести три венка, Лаций.

– Прости, но я никогда их не плёл…

– Тебе помогут. Сделаешь это сегодня вечером, а я посмотрю. Из оливковых веток. Ветки тебе принесут. А завтра мы поедем в храм Изиды, где ты посмотришь на прозрачную крышу храма и постараешься узнать, как она сделана. Я хочу такую же в своём дворце.

– Это всё? – удивился он.

– Почти, – уклончиво ответила она. – Ты будешь участвовать в ночном обряде через три или четыре дня. Будешь держать эти венки.

– Прости, что спрашиваю, но зачем было нас связывать? – стараясь говорить вежливо, спросил он.

– Вы могли улететь, как птицы, – с хитрой улыбкой ответила Лорнимэ, не обратив внимания на его дерзость. Лаций поджал губы и тяжело вздохнул. Что-то эта рыжеволосая царица не договаривала, но что – он никак не мог понять. Их отвели в небольшой сарай, где хранились мешки с зерном и с потолка свисали сухие овощи и фрукты. Слуги бросили на пол целую охапку высохших оливковых веток, и Лаций стал делать из них венки, слушая восторженные слова Павла Домициана о встрече с великой правительницей Лорнимэ, которая оказалась такой тонкой ценительницей его голоса.

Знакомство со старым греком

Здание храма было сделано в виде большой пирамиды с плоской крышей. Раньше наверху стояла мраморная статуя Аполлона, но теперь там вместо неё располагались три широких каменных чаши, в которых во время праздников разжигали священный огонь. Лорнимэ приехала сюда в сопровождении десяти всадников. Лация и Павла Домициана привезли на ослах, и они были этому очень рады. У входа их встретили два жреца в длинных, волочащихся по земле серых шерстяных балахонах с капюшонами, которые были больше похожи на пыльные мешки из-под чечевицы, чем одежду жрецов храма огня. Лорнимэ сразу же передала через Саэт небольшой мешочек с характерным звоном монет внутри. Павел Домициан клялся потом, что это точно было золото, потому что его мягкий, тёплый звон нельзя было спутать ни с каким другим звуком. Царица показала на слепого певца и Лация и что-то сказала жрецам на местном языке. Те с пониманием закивали головами, и один сразу же увёл их с собой. Они обошли длинную боковую стену и вошли в храм с другой стороны. В этом месте скала, на которой стоял храм, заканчивалась крутым обрывом. К Павлу подошли два жреца в более тонких накидках и без капюшонов. Они с почтением проводили его на верхнюю галерею. Вскоре Лаций, которому знаками показали ждать, услышал его мощный голос, с радостью распевавший бесконечные древние гимны.

Через какое-то время к ним подошёл запыхавшийся старик с застывшей на лице кислой улыбкой и большими, слезящимися глазами. На затылке его голову обрамляли редкие, как птичий пух, седые волосы, а вся остальная лысая часть смешно блестела на солнце. Однако на груди у него красовалась густая седая борода с кучерявыми волосами. Он тяжело дышал, держась за грудь и никак не мог отдышаться. Когда его посиневшие губы произнесли первые слова, Лаций окончательно убедился, что это был грек.

– Я не Меркурий. Прости, ноги уже не те, – пробормотал он.

– Это тот самый римлянин. Оставляю тебя с ним. Покажи ему крышу и расскажи про обряд, – на греческом ответил жрец. После этого он величественно удалился. Лацию даже показалось, что так должны были бы ходить боги – плавно и мягко, как будто под ногами у них был воздух, а не земля.

– Я – Эней, – сказал старик. – А ты кто?

– Меня зовут Лаций Корнелий Сципион Фиделий. Я был легатом в армии Марка Красса.

– А-а… Я слышал об этом ужасном побоище. Да, Зевс не всегда на стороне сильных. Говорят, Крассу залили в горло расплавленное золото. Это так? – с любопытством спросил он.

– Не знаю, – нахмурившись, ответил Лаций. – Я видел, как его подло убили люди Сурены. Что произошло дальше, я не видел.

– Да, да, да… Подло убили. Убивают всегда подло… – задумавшись о чём-то своём, покачал головой старый грек. – Сурены тоже больше нет. Говорят, его тоже убили. И тоже подло. Но это я не о том говорю… Пойдём, покажу тебе крышу. Этот храм строил ещё мой дед, когда приехал сюда вместе с первыми купцами из Сирии… – дальше Лаций узнал о том, как греческая община постепенно вымирала, а на их место приходили парфяне и индусы. Когда они добрались до крыши, пение Павла Домициана стало слышно значительно лучше, и старый Эней остановился, заслушавшись чистотой звеневших под сводами храма звуков. Потом они не раз проходили мимо того места, где слепой певец пел вместе с младшими жрецами аккадские гимны, и Лаций постоянно видел очарованные лица и слёзы умиления на глазах тех, кто слушал пение его слепого друга.

Эней долго водил его по галереям, и в одном месте они даже поднялись на самый верх. Старик объяснил Лацию, что это только кажется, что крыша сделана из целого прозрачного куска. На самом деле, они с отцом собирали стеклянные пластинки, которые привозили из Сирии и Сереса, и вставляли их в медные рамки. Потом соединяли рамки между собой и крепили к балкам крыши. Лаций внимательно слушал старого грека и задавал так много вопросов о строительстве, что тот проникся к нему самыми тёплыми чувствами.

– Пойдём, я покажу тебе самое главное моё чудо. По сравнению с ним эта крыша – чепуха. Идём, идём. Нам надо спуститься вниз.

Несколько лестничных пролётов закончились длинным коридором, который шёл по кругу и в конце имел один выход. Эней провёл дрожащей рукой по стене и сказал:

– Это – чёрный мрамор. Его привезли сюда из Сереса ещё до моего деда. Задолго до этого. Он увидел эти камни на вершине скалы и решил, что тут будет основание храма.

– Но кто их сюда привёз? – Лаций провёл рукой по гладкой поверхности, даже не решаясь предположить, какого они размера и сколько весят.

– Не знаю. Те, кто жили здесь до нас. Говорят, это были сильные люди из страны шёлка. Они достали их со дна какого-то озера в их далёкой земле. Давным-давно. Всего здесь четыре камня, но этого не видно. Они, как братья, одинаковые. И гладкие.

– Невероятно!

– Да. Их сначала закрыли плитами, но потом отец достроил большой зал, и их сняли. Я сам доделывал этот коридор. Раньше его не было. Вниз мы спускались по обратной стороне скалы.

– Вниз? – не понял Лаций. – Есть её низ?

– Да, – грустно покачал головой Эней. – Там совершаются обряды. А здесь я сделал проход, в котором голос ходит по кругу. Слушай! – он дал Лацию факел и, приложив ладони ко рту, коротко крикнул во тьму. Эхо облетело камень по кругу и вернулось к ним. Затем ещё и ещё, постепенно затухая и слабея. Неожиданно из темноты показался сопровождавший Лация жрец.

– Что ты здесь делаешь? – недовольно спросил он.

– Э-э… – замялся грек. – Я собирался рассказать ему про обряд.

– Где, здесь? Здесь не место, ты же знаешь. Он непосвящённый.

– Да, да, я знаю. Мы уже уходим. Я просто… этот звук, ты же знаешь… – старик явно не знал, как оправдаться, и стал пятиться к ступеням. Лаций насторожился, потому что не любил тёмные помещения. Тем более в словах жреца и его поведении он ощутил явную угрозу. Он решил расспросить Энея наверху поподробней. Они медленно поднялись наверх и обошли храм со стороны главного входа.

Грек жил в ста шагах от этого места. Дом был большой, и когда-то в нём, видимо, жило много людей, но сейчас двор выглядел заброшенным: лошадей в конюшне не было, столбы для привязи давно высохли и покосились, из пяти корыт для зерна осталось одно, да и то лопнувшее, двери в сараях давно не закрывались, задняя часть дома заросла травой, камни в некоторых местах выпали из стен и лежали на земле, отовсюду веяло тоской и одиночеством.

Внутри большого дома всё было просто и скудно, как в лачуге бедняка, хотя в прошлом он явно принадлежал богатым людям. Несколько резных лавок у стен и большой стол подтверждали эти предположения. Но самым необычным предметом оказалась выбитая на камне голова девушки с пучком волос. На затылке они были завязаны виноградной лозой, а ниже свободно падали, рассыпаясь по плечам мелкими волнами. Старик кого-то позвал и отошёл вглубь комнаты, а Лаций, не в силах оторвать взгляд от каменного изображения, подошёл ближе и коснулся его рукой. Лицо было так искусно вырублено, что казалось живым слепком: половина носа, бровь, скула, челюсть, щека, ухо, украшения и волосы – всё это было выпуклым и естественным, как будто боги превратили живую женщину в камень. Он провёл пальцами по большой круглой серёжке, закрывавшей половину уха. На ней были видны даже мелкие гранёные украшения. Наверное, это были вставленные в медный обод драгоценные камни. Сверху на волосах лежала тонкая сетка. В местах соединения нитей выступали круглые и овальные шарики. Они были похожи на жемчужины. Но как скульптору удалось так передать взгляд? Лаций сделал шаг в сторону. Потом – назад. Глаз продолжал смотреть на него в любом месте, как живой. Приблизившись, он наклонился и попытался рассмотреть, как это было сделано, но ничего особенного не увидел – обыкновенные линии век, точка в углу глаза, лёгкие выпуклости и полукруги зрачка. Но стоило ему отстраниться, и глаз оживал, продолжая после этого следить за ним по всей комнате. Это завораживало.

Старый грек застал его сидящим на корточках в дальнем углу комнаты. Он посмотрел на Лация, потом – в другой угол и рассмеялся старческим смехом.

– Ты тоже заметил, да? – ему было приятно видеть удивление на лице Лация.

– Кто это? Как она смотрит? Кто это сделал? Как будто боги остановили жизнь человека и оставили его след в камне, – Лаций давно не был так сильно поражён.

– Как ты говоришь! Как настоящий оратор! – с уважением покачал головой Эней. – Мне приятно это слышать. Садись, отдохни. Я больше не могу стоять. Это моя дочь, Полимния. Я сделал этот портрет, когда умерла её мать, моя любимая жена Лидия. Мне очень хотелось, чтобы её облик остался у нас в доме. Полимния пела, как твой друг. Только ещё выше и тоньше. Она была удивительно похожа на свою мать. У нас было много детей, но выжила только Полимния. Она пела в этом храме. Когда она вышла замуж за Софоса, сына купца, у них родился сын Александр. Но полгода назад её забрали к себе боги. А это мой внук Александр, – грек кивнул в сторону, и Лаций только теперь заметил невысокого крепкого юношу с развитой мускулатурой и странными чертами лица. Волосы у него были чёрными и кучерявыми, пушок над верхней губой и на подбородке тоже был чёрного цвета, а глаза – голубыми, как у деда.

– Приветствую тебя, Александр, – произнёс Лаций, обращаясь к нему как к взрослому.

– Приветствую тебя, чужестранец.

– Ладно, ладно, садись, – замахал руками дед и повернулся к Лацию. – Расскажи, ты был в Греции? Ты видел Афины, Дельфы, Фарсаль, Фивы? Говори, говори, – и он придвинулся ближе, как бы приглашая его рассказывать всё, что знает. Оказалось, что эти далёкие родственники первых купцов, когда-то прибывших сюда из Греции, никогда так и не были на своей родине. Лаций стал вспоминать города, описывать людей и рабов, скульптуры и корабли, добрым словом вспоминая Тита Помпония Аттика, который рассказал ему об этом больше, чем он сам видел во время двух походов. Глаза старика слезились от счастья, и он постоянно кивал головой, как бы подтверждая его слова, а юноша сидел, не шевелясь и глядя на него завороженным взглядом. В этом доме уже давно не было купцов из Греции, поэтому Эней и Александр слушали Лация с огромным вниманием. Когда у ворот послышались голоса парфянских всадников, юноша вздрогнул, а старый грек с сожалением повернулся к двери.

– Я совсем забыл. Мы должны были прийти к храму…

У ворот уже стояли два осла и пять лошадей. На одном ишаке сидел Павел Домициан. Он сиял, как новый серебряный сестерций. По дороге слепой певец не задал Лацию ни одного вопроса и сам ничего не рассказал. Только ночью, засыпая на сухой траве под навесом для лошадей, он удивлённо заметил:

– Они даже читать умеют на этом языке. Это божественно! – после этих слов Павел погрузился в сон и тихо захрапел.

Тайна тёмной пещеры

На следующий день старый грек уже ждал Лация на ступенях и сразу отвёл его в тень, где стал рассказывать, как надо вести себя во время обряда: держать три венка над головой просителя, медленно менять руки, если устанут, стоять только сзади и, самое главное, надо было выучить слова, чтобы повторять их за жрецом.

– Послушай, – с раздражением оборвал его Лаций, устав слушать череду отрывков из греческих песнопений и непонятных слов на чужом языке. – Я ничего не понимаю. Я ещё вчера хотел…

– Я всё запишу для тебя на восковой дощечке. Ты должен это выучить до завтра. Завтра на заходе солнца всё начнётся с…

– Ты меня не слышишь! Эней! – Лаций потряс его за плечо, и взгляд старого грека приобрёл осмысленное выражение.

– Завтра великий день. Я даже завидую тебе. Я бы хотел оказаться на твоём месте. Ты увидишь мою Полимнию. И Лидию…

– Стой, ты что говоришь? Они же умерли!

– Не совсем так. Они живы. Боги выбрали их. Для них это была огромная честь. Да, огромная, – старик проваливался в воспоминания, но Лаций, почувствовав неладное, заволновался.

– Подожди. Ты можешь поговорить со мной? Ты слышишь меня? Ты можешь ответить мне? – он тряс Энея за плечо, пока тот не посмотрел на него осмысленным взглядом.

– Да, что ты хочешь услышать? Ты – избранный.

– Подожди. Я сделал три оливковых венка для… для одной женщины. Она пришла сюда с какой-то просьбой.

– Да, я знаю. Это Лорнимэ, правительница Мерва. Она была здесь ранней весной. Сейчас пришёл её срок. Я всё знаю.

– Но она сказала, что венки должны быть связаны между собой, как… – не найдя слов, чтобы объяснить, он показал старику знак на плече.

– Да, я говорил, что ты – избранный, – кивнул головой тот, увидев татуировку.

– Какой избранный? Для чего?

– Для обряда. Для этой молитвы… О, Зевс-громовержец, – внезапно изменившись в лице, воскликнул грек, уставившись Лацию на грудь.

– Что с тобой? – не понял тот, но увидев, что Эней смотрит на выпавший медальон, взял его за ремешок и поднёс ему к лицу. – Вот такие три венка. Ты понимаешь?

– Да, – с подобострастным обожанием произнёс тот. Внезапно старик что-то вспомнил и нахмурился. – Но ты знаешь, после того, как обряд будет закончен, тебе придётся всё снять, и на тебе не будет одежды. Тогда ты и встретишься с богами, – с неохотой добавил он. Лаций понял из этих слов только одно – ему надо будет куда-то спрятать свой длинный нож, с которым он теперь вообще не хотел расставаться. Старый грек коснулся его плеча и сказал: – Будет очень плохо, если жрецы увидят этот медальон. Лучше отдай его мне, если можешь, – с мольбой в голосе заключил он.

– Я готов отдать тебе медальон, но при одном условии – ты покажешь мне, где всё это будет происходить, – решил схитрить он, поняв, что грек не хочет говорить всю правду. – Это же быстро. Ты только покажешь, и всё. А я дам тебе на день медальон, – Лаций потряс кожаным ремешком, заметив, что старик колеблется. – Ну?

– В такой одежде нельзя! Штаны, рубашка с разрезами… Нет, тебе надо будет надеть другую накидку, – оглянувшись по сторонам, тихо ответил Эней. – У меня есть одна.

– Хорошо. Только давай побыстрей. Чтобы они не стали снова нас искать, как вчера.

– Не будут. Ещё долго, – грек повернулся к входу. – Я слышу, что твой друг не пропел ещё половину нужных гимнов. Идём сюда! Пройдём через старый вход на скале.

Когда они спускались по скале со стороны обрыва, снизу несколько раз налетали сильные порывы тёплого ветра, и Лаций с опаской прижимался к стене. Далеко внизу парили несколько птиц, и, казалось, что можно стать им на крылья и полететь далеко-далеко. Чтобы не поддаться наваждению и не упасть вниз, он стал смотреть в спину старику, который довольно быстро и уверенно спускался вниз по вырубленным в скале ступеням. На площадке они остановились. Вход ничем не был закрыт, и грек, нырнув в полумрак, через некоторое время вышел оттуда с горящим факелом. Шагнув за ним в темноту, Лаций сразу почувствовал резкий неприятный запах. Идя по коридору, Эней снова стал объяснять, что ему надо делать во время обряда, но он слушал его краем уха, стараясь как можно внимательнее разглядывать стены и ниши. Увидев у очередной пещеры бочку с водой, он намочил подол накидки и вытер им лицо. Закрыв рукавом нос, Лаций с удивлением заметил, что дышать стало труднее, но запах почти не чувствовался. Наконец, грек остановился и показал ему, что здесь надо молчать. Сам старик куда-то отошёл, и Лаций видел только отблески слабого пламени на стене. Вернувшись, он сказал:

– Всё, смотри: тебя приведут сюда, и ты должен будешь сказать первые слова. Помнишь приветствие?

– Помню. Что дальше? – с нетерпением спросил Лаций.

– Дальше жрецы заведут просительницу внутрь.

– Ну, так пошли, посмотрим!

– Нет, нет, я боюсь. Если нас кто-то увидит, то будет очень плохо. Туда нельзя! Нас… нас…

– Что? Убьют? – подсказал Лаций.

– Да, – кивнул головой Эней.

– Тогда пошли очень быстро! – уже с нетерпением потребовал он и выхватил факел из дрожащей руки старика. Тот не успел ничего возразить и вынужден был последовать за Лацием внутрь. Они стояли посреди небольшой овальной пещеры, в которой горький запах стал нестерпимым и проникал даже сквозь мокрую ткань.

– На лавках с двух сторон будут сидеть по четыре жреца, – шёпотом стал объяснять Эней. Вот здесь, между ними, будет стоять просительница. Её слуги будут ждать снаружи, у входа. Ты будешь держать венки над головой, пока они не скажут тебе «Слава богам и тому, кто ими избран».

– Помню.

– Потом первый жрец с этой лавки, – он показал на каменную скамью справа, – подойдёт к тебе и отведёт к богам.

– Куда?

– Туда, дальше, – старик махнул рукой в сторону глухой стены и, взяв у него факел, поспешил к выходу. – Всё, пошли. Я боюсь, – в его голосе звучал неподдельный страх.

– А где будет главный жрец? – спросил Лаций, выходя за ним в узкий коридор.

– Он будет молить верховных богов в соседней комнате. Вот здесь, – они как раз поравнялись с чёрным провалом в стене, и пламя факела задёргалось от слабого порыва сквозняка.

– Стой! Я хочу зайти туда! – остановил его Лаций.

– Ты что! Это сразу смерть! – даже в темноте было видно, как заблестели выкатившиеся от страха глаза Энея и чёрные мясистые губы задрожали мелкой дрожью.

– Тебе медальон нужен? – быстро спросил Лаций и, не дождавшись ответа, выхватил факел и шагнул в темноту.

– Ты меня не слушаешься… – раздался сзади голос грека. Тот вынужден был плестись сзади. Небольшая комната была в несколько раз меньше предыдущей. Внутри не было ни скамьи, ни стула, ни ковра – ничего, только голые чёрные стены. Но Лация поразило, что здесь совсем не чувствовался удушливый горький запах. Он опустил рукав рубашки и вдохнул воздух полной грудью. Откуда-то сбоку шёл свежий воздух. Посмотрев на пламя факела, он пошёл в том направлении. Сделав несколько шагов, Лаций увидел небольшую щель, в которую была видна часть скалы под основанием храма. Щель была прорублена вручную. Совсем недалеко, где-то в десяти шагах от этой щели была видна площадка. Отверстие за площадкой было размером с человеческий рост. Внутри что-то двигалось. Лаций присмотрелся и увидел, что там висит кусок ткани. Снизу снова подул ветер, и ему стало видно, как серая плотная накидка из ткани зашевелилась под резким напором. Солнце ещё не дошло до этой стороны, но на закате оно должно было светить прямо на площадку. Если бы сейчас был вечер, он бы ничего не увидел, ослеплённый его лучами.

– Что там? – спросил он грека.

– Выход к богам, – тихо ответил тот. Лаций открыл было рот, чтобы спросить о богах, но его внезапно осенила догадка.

– Идём! – приказал он и быстро направился обратно. Они вернулись в ту комнату, где должен был проходить обряд. В ноздри снова ударил горький запах. Лаций передёрнулся от отвращения, но не стал закрывать нос и сразу направился в дальний конец комнаты. Там был узкий изогнутый проход. Он вытянул вперёд факел и сделал несколько шагов вперёд. Неожиданно впереди показалась какая-то преграда. Но это была не стена. Рука нащупала большую толстую шкуру. Под ногами лежали несколько пустых чистых мешков размером с небольшую амфору. Лаций отодвинул шкуру и протянул факел вперёд. Перед глазами что-то покачивалось. Это оказалась та самая накидка из ткани, которую он видел из пещеры главного жреца. Лаций быстро дёрнул её в сторону и от неожиданности вскрикнул. Прямо под ногами, всего в полушаге от того места, где он стоял, была пустота. Порыв налетевшего ветра чуть не скинул его вниз, и, чтобы удержаться, он вынужден был схватиться за ткань, а потом – за край скалы. Факел полетел вниз… Сердце чуть не выпрыгнуло из груди и теперь стучало в ушах, заглушая свист ветра. Пальцы крепко держались за выступ, и тёплый воздух, который чуть не погубил его, казался теперь мягким и ласковым. Придя в себя, Лаций почувствовал, что под левой рукой что-то перекатывается. Пальцы сжались в кулак, и на ладони оказались несколько шариков. Это были самые обыкновенные бусы из круглых голубых шариков. На ощупь они были сделаны из камня. Осторожно вернувшись в комнату, он стал на ощупь пробираться обратно. Теперь уже старый грек вскрикнул от неожиданности, когда его головы коснулась чья-то большая и сильная рука.

– Это я. Не кричи! – прошептал Лаций. – Факел погас. Как тут выйти?

– Подожди. Здесь под лавкой есть ещё… – Эней стал шарить по полу за скамьёй и через некоторое время совсем рядом с Лацием раздались сухие хрустящие удары камня о камень. В темноте проскочили несколько искр, и комнату снова осветило пламя факела.