Текст книги "Римская сага. Том III. В парфянском плену"

Последняя жертва

В яркой пыли под навесом конюшни никого не было. Только в дальнем углу было слышно, как кто-то возился с белым жеребцом. Залиб прекрасно знал, кто это. Он старался передвигаться как можно тише и подолгу стоял у каждого стойла, прислушиваясь к звуку собственного сердца больше, чем к окружающим звукам. Дойдя до последней ограды, он прислонился спиной к деревянной жерди и постарался успокоить дыхание. Когда ему это удалось, он медленно выглянул из-за угла и увидел спину старого конюха. Их разделяло всего несколько шагов. Втянув в себя живот и присев на дрожащих ногах, он рванулся вперёд, держа лезвие на вытянутых руках. Ему казалось, что он летит быстрее ветра. Ещё никогда в жизни Залиб не бегал так быстро. Всё остальное прошло перед глазами, как в страшном сне: он мчался, но расстояние почему-то не уменьшалось. Наоборот, оно как будто увеличивалось. Конюх, услышав за спиной шум, успел повернуться, а ведь он не пробежал ещё даже половины пути! Во взгляде старика были видны грусть и удивление. Он сделал шаг в сторону, и Залиб, промахнувшись, упал. А проклятый Ворокат стоял в стороне и смотрел на него сверху вниз.

Старый конюх видел, как привратник пролетел мимо него и со всей силы врезался в бок белому жеребцу. Кинжал вошёл животному между рёбер по самую рукоятку. Лошадь заржала, взметнулась на дыбы и попыталась рвануться в сторону. Но Залиб даже не посмотрел на неё. Он пытался подняться и тянулся дрожащими руками к его горлу. Однако между ними было слишком большое расстояние, и он не мог достать до него, а сделать недостающие два шага он никак не мог – страх парализовал его и ноги как будто вросли в землю.

Но умудрённый жизнью слуга понял всё гораздо раньше, ещё когда только увидел идущего к конюшне привратника. А когда лошадь заржала от боли, он произнёс только одно слово: «Сурена…» Бежать не имело смысла, как, впрочем, и оставаться здесь, под навесом. Залиб промахнулся, но его руку направил другой человек! От него убежать было нельзя. За спиной трясущегося привратника появился начальник стражи Керим. Он быстро взглянул на Залиба, со злостью оттолкнул его в сторону и достал меч. Ворокат обречённо покачал головой и опустился на колени. Рядом, нелепо ткнувшись затылком в лошадиный навоз, лежал Залиб. Начальник стражи сделал шаг вперёд и набрал в лёгкие воздух. Потом резко выдохнул, и клинок с резким свистом разрезал воздух. Тело старого слуги качнулось от удара и упало прямо ему под ноги. Из широкой раны между ключицей и шеей полилась кровь – сначала сильно и резко, расплёскиваясь во все стороны, а потом – очень слабо и медленно, постепенно унося вместе с собой его душу.

В большом круглом зале дворца собралось много гостей. Почти все придворные и их слуги стояли на одной половине, ожидая появления сатрапа. Чуть дальше стояли послы Армении. Вторая половина зала оставалась пустой. Когда двери раскрылись и вошёл Ород, все склонились в поклоне.

– Ну, что, все пришли? – с усталой, но довольной улыбкой спросил он.

– Как ты и велел, всесильный сатрап Парфии! – с подобострастием пролепетал старый Мохук. Последние слова дались ему с большим трудом. Ород вернулся один, без Сурены, а это могло означать только одно – при дворе произошли большие перемены. Стоявшие в переднем ряду придворные это поняли и в ужасе склонились в поклоне до самого пола.

– Что ж, старый отец, ты должен быть рад! – Ород ухмыльнулся, но в зале по-прежнему было тихо. Никто не осмеливался даже пошевелиться. Мохук Зайретдин стоял ближе всех. Сатрап обратился к нему: – Сегодня в твоей семье появится ещё один сын, а у твоей дочери – муж. Это хорошо. Он будет правой рукой моего сына Пакора. На свадьбу даю неделю. Потом пусть вернётся во дворец. Пакор поведёт наших воинов в Сирию. Там он уничтожит остатки римлян. Надо избавиться от них, чтобы они никогда больше не смели думать о Парфии, – последние слова Ород произнёс очень медленно, как будто специально растягивая их и пробуя на вкус.

Силлак, который стоял позади Мохука, почувствовал, как его спина медленно покрылась холодным потом. Он знал, что Ороду рано или поздно надоест терпеть вольности Сурены, но он никак не ожидал, что это произойдёт так быстро. Неужели всё? Неужели так быстро? От этой мысли ему стало плохо, и он медленно опустился на колени, не в силах сдержать внезапно охватившую его слабость.

– Не надо так сильно благодарить меня, – покровительственно произнёс Ород, восприняв это как знак признательности. – Твои заслуги велики. Ты заслужил эту награду. В бою ты показал себя настоящим воином. Теперь твоя помощь понадобится Пакору.

Что-то привлекло его взгляд в окне, и он повернул туда голову. Распластавшиеся тела сановников и подчинённых не заслоняли высоких окон, и со своего места он хорошо видел, как несколько евнухов с трудом тащат через весь двор три мешка. Ород вздохнул и повернулся к своим придворным. Для него начиналась новая жизнь. Без Сурены.

А над площадью ещё долго висела пыль, отмечая последний путь великого парфянского полководца, старого конюха и никому не известной армянской наложницы.

Жизнь продолжается – подготовка к свадьбе

Известие о смерти Сурены застало Абгара в шатре, где он ждал возвращения своего человека из дворца сатрап. Пока гонца не было, он решил выслушать слухи, которые почему-то всегда опережали свидетелей событий.

– Пакор теперь самый главный вместо Сурены, – подобострастно сообщал старый сплетник, – он всех воинов поведёт на Сирию… А какая была свадьба у Силлака! – после этого он в мельчайших подробностях рассказал обо всех гостях и неожиданно перескочил на другую тему, увидев, что Абгар недовольно скривился. – Наложница одна умерла. Всего одна. Их привезли из Армении. Много. Все красивые. А одна умерла. Говорят, она провела перед этим ночь с Суреной. За это и умерла. В тот же день умер и старый конюх Хазрат. Хороший был человек! – Абгар замер, услышав эту новость, и сплетник сразу же оживился: – Да, его тоже бросили тиграм на съедение.

– Его тоже? – переспросил он.

– Да, вместе с наложницей и… – старый сплетник замешкался и шёпотом добавил: – говорят, Сурену тоже туда бросили. Никто его больше не видел. Ород теперь хочет жениться. Он уже разослал гонцов ко всем старейшинам. Я слышал, что точно приедет Мурмилак со своей красавицей-женой. Вот будет интересно! Ведь Ород когда-то давно, говорят, хотел даже жениться на ней. Вот так… Она отказала ему, он пожаловался жрицам и с тех пор она не может родить Мурмилаку ребёнка. Это проклятие жриц из храма Изиды, женщины говорят…

Всё это Абгар слышал уже не раз. Раз не стало Сурены, надо было думать о другом. Его сейчас больше волновала предстоящая свадьба своей дочери и Орода. И ещё – Сирия. Ему не хотелось ехать туда с Пакором. Помогать молодому наследнику он не хотел. Тем более, в борьбе с умным Гаем Кассием. С ним ему встречаться не хотелось. Неожиданно у него родилась мысль предложить сатрапу отличных воинов Мурмилака. Тот часто воевал с дикими племенами на востоке и севере Парфии и довольно успешно. Может, лучше взять его воинов? И тогда его арабам не надо будет помогать Пакору? С этими мыслями он решил немедленно направиться во дворец. Встав, Абгар увидел, что слуга всё ещё сидит перед ним и, закатив глаза от удовольствия, продолжает что-то говорить:

– … Лорнимэ уже четыре года, как бесплодная. Говорят, Ород с ней встречался сразу после свадьбы. А она уже знала, что это… не может. Поэтому и встречалась с ним, потому что не боялась, что его семя останется у неё в животе. Это так конюхи говорят. Пакор не привёз гарем сатрапа из Селевкии, чтобы Ород мог встретиться с женой Мурмилака.

– Ладно, всё понятно. Иди! – Абгар нетерпеливо поморщился и сделал знак рукой. Старый слуга на мгновение опешил, потому что собирался сообщить хозяину ещё много дворцовых сплетен, но через мгновение пришёл в себя, вскочил и с поклоном вышел из шатра. Абгар сразу после этого позвал своих помощников и приказал им собираться во дворец.

Сатрап Ород принял его перед самым закатом, заставив немного подождать в отдельной зале.

– Приветствую тебя, повелитель всех царей и великий правитель народов от Ганга до Тигра! – почтительно и громко произнёс он, склонив чалму перед троном Орода.

– Старый хитрый тигр, ты не меняешься, – с непривычной улыбкой произнёс тот вместо приветствия. – К тому же ты заставляешь меня ждать. Скажи мне, когда то, что принадлежит мне по праву, станет действительно моим, и я смогу насладиться не только твоими обещаниями? – слащаво добавил он, и сердце Абгара радостно забилось.

– Тебе принадлежит всё в этом мире, – осторожно произнёс он, стараясь случайно не упомянуть римлян и Сурену, – и моя дочь с нетерпением ждёт, когда ты объявишь её своей женой.

– Скоро прибудет мой сын Пакор, и тогда сразу объявим о свадьбе, – снисходительно сказал сатрап.

– Надеюсь, он не заставит нас долго ждать, – осторожно заметил Абгар.

– Ты зря волнуешься, – успокоил его Ород. – Но я могу тебя обрадовать. Ты первый, кому я скажу это. Я заранее пригласил сюда много гостей. Через десять дней должны приехать Мурмилак со своей женой Лорнимэ из Мерва, армянский царь Артаваз, индийский падишах Васудева, все главы семейств и родов Гью, Карен, Силех и Торон, – Ород наморщил лоб, вспоминая, кого ещё не назвал, но Абгар заметил только одно – он не упомянул семейство Михран, из которого происходил Сурена. Царь посмотрел на него и, заметив на лице араба искреннее удивление, благосклонно продолжил: – Ну, что, видишь, сколько знатных людей будет? Я хочу порадовать их и сыграть свадьбу здесь.

– Велик твой ум, о, всесильный царь, – склонил голову Абгар, претворяясь, что впервые слышит об этом. – Никто не смог бы так всё предусмотреть, как ты. Для меня большая честь слышать эти имена и знать, что они скоро прибудут на свадьбу моей дочери.

– Хорошо, тогда прошу тебя переехать в мой дворец, чтобы твоей дочери начали оказывать почести как невесте царя, – Ород произнёс эти слова уже другим тоном, более сухим и строгим, но это означало признание и высшую степень уважения, которую он оказывал Абгару, как отцу своей будущей жены. – Кстати, для тебя есть ещё одна приятная новость, – как бы невзначай добавил он, когда царь Осроены уже сделал первый шаг к выходу. Он замер и поднял на сатрапа осторожный взгляд. Но тот, хитро прищурившись, улыбался. Внешне всё казалось нормальным, но Агар знал, что Ород самые неприятные новости обычно приберегает напоследок. – Ты доблестно сражался с римлянами, и все воины подтверждают это. Даже Афрат, который тебя не очень любит… как ты знаешь, – он поднял брови вверх и посмотрел на него исподлобья. Абгар опустил голову в знак согласия, но всё ещё ждал подвоха. – Так вот, ты, наверное, знаешь, что сатрап Парфии может награждать своих подданных любыми подарками, которые у него есть, – медленно продолжил Ород, как бы взвешивая каждое слово. – Я решил подарить тебе самое ценное, что у меня есть, чтобы в твоём доме тоже была часть парфянского царства, раз в моём гареме будет часть твоего. После свадьбы ты поскачешь с Рахманом в Ктесифон и возьмёшь из моего гарема себе новую жену. Я дарю тебе Лаодику, – Ород положил ладони на колени, как бы подтверждая своё решение этим жестом. Абгар от удивления забыл о правилах приличия и удивлённо посмотрел ему в глаза.

– Лаодику? Мать Пакора? – растерянно пробормотал он, чем несказанно обрадовал Орода.

– Да. Разве ты не рад?

– Да будет благословенно имя твоё во всех землях и среди всех народов, царь Парфии! – расплывшись в улыбке, слащаво произнёс Абгар. – Такого подарка от сатрапов Парфии ещё не получал никто. Для меня великая честь принять этот бесценный дар и сообщить всем людям в моей стране, что в моём дворце будет находиться такая редкая жемчужина.

– Не надо беречь жемчуг, Абгар, – небрежно прервал его Ород. – В знак твоей признательности пусть твоя новая жена вышьет мне картину… на которой будет твой дворец, где она будет жить. Я повешу этот ковёр на стене, – он показал в сторону стены размером около десяти шагов в длину и в два человеческих роста в высоту, – и буду смотреть на неё, вспоминая прежние годы, – с наигранным сожалением закончил царь. Для Абгара всё было ясно – вышить картину для женщины, почти двадцать лет бывшей первой женой в гареме парфянского царя, было делом невыполнимым. Даже если Лаодика ещё не разучилась вышивать, ей потребовалось бы провести с иголкой в руках остаток своей жизни, чтобы сделать такую картину для Орода. Он поклонился ещё раз и кивнул головой в знак понимания. На этом их разговор закончился. Но вопрос с участием в походе против римлян в Сирии так и не был затронут. Ород о нём позабыл, а Абгар предусмотрительно решил не спрашивать. «Торопиться нужно медленно. Пусть на колючки наступают идущие впереди», – думал он, возвращаясь в свой лагерь.

Семь дней прошли в приготовлениях к свадьбе. Для Абгара эти дни пролетели очень быстро, однако для Заиры эта неделя тянулась невероятно долго. Отец почти всё время проводил с придворными сатрапа. Без этого было нельзя. На охоту и вечерние пиры женщин не приглашали, вечера Ород предпочитал проводить с новыми наложницами из Армении, а день – на охоте, наблюдая за молодыми воинами. Сам он уже давно потерял интерес к охоте. Старая Хантра после переезда во дворец сатрапа постоянно ворчала. Она не могла найти свой мешочек с сонной травой и обвиняла в этом служанок. К этим обвинениям добавились десятки других вещей, начиная с кражи платков и покрывал и кончая дорогими коврами и матрасами. Каждый день к Заире приходили евнухи и рабыни из гарема, разные придворные гадалки и советчицы. Её учили, что говорить, как стоять, где сидеть и куда идти в день свадьбы. К концу недели, когда у неё уже шла голова кругом, она попросила отца просто выехать куда-нибудь за городские стены, в степь, чтобы не видеть всех этих людей. Он пообещал ей, но в город каждый день прибывали новые гости, и у него никак не получалось даже навестить её, не то что выехать вместе в степь. Время ожидания постепенно превращалось в муку, и Заире казалось, что это никогда не кончится.

Заговор против Лация и его друзей

После праздника в столице Парфии пленных римлян снова разделили по-новому и часть отправили в город Экбатана. Там их должны были показать царю Парфии, а потом продать. Такие слухи ходили среди пленных, но Лаций ничего не слышал и не хотел слушать. Нервное напряжение отступило, и на него нахлынула волна отчаяния и горя. Он не мог смириться с тем, что Варгонта убили, как последнего раба в цирке, и жалел, что ему не удалось погибнуть рядом с ним. Он снова и снова вспоминал эти события, тяжело переживая потерю друга. Атилла и Икадион пытались отвлечь его, но Лаций невпопад отвечал на их вопросы и ещё больше погружался в свои мысли. Зачем ему жизнь, если всё равно скоро все они погибнут? Зачем что-то делать, есть, пить, дышать? Что хотят от него боги, заставляя так страдать? Кому они хотят доказать свою силу? Они сильнее, он – слабее. Зачем они дали умереть Варгонту после стольких испытаний?

Наверное, Лаций долго ещё мучился бы этими мыслями, если бы среди пленных не начались споры и противоречия, в результате чего ему и его друзьям пришлось бороться за свою жизнь уже со своими бывшими боевыми товарищами. После трудного перехода в столицу многие стали понимать, что лучше смириться и терпеть унижения, чем умереть просто так, ради развлечений кочевников. Каждый хотел выжить. К тому же теперь пленных стали лучше кормить, и голодные драки за помои, в которых раньше все были равны, уже прекратились. Из-за того, что их часто заставляли таскать грузы по горным дорогам вместо лошадей и помогать при переправах через многочисленные мелкие горные речки, пленных разбили на группы. У каждой группы появился свой главный распорядитель, который делил еду и следил за организацией работ. Работали все, включая Лация и Лабиена, которого держали отдельно. За ними следили внимательней, потому что они принадлежали самому принцу Пакору, а тот приказал привезти их в город целыми и невредимыми. В связке с одного конца всегда шёл Лаций, а с другого – предатель Лабиен. Между ними обычно ставили Атиллу, Икадиона, слепого певца Павла Домициана и ещё несколько человек. Какое-то время они сохраняли спокойствие, хотя, скорее, это больше напоминало напряжённое ожидание. Это понимали все, кроме Лация, который по-прежнему тяжело переживал потерю Варгонта.

По вечерам он садился рядом со слепым певцом и рассказывал ему, как они воевали, как спасали друг друга и как незаслуженно боги лишили его жизни. Никто больше уже не мог слушать эти рассказы, потому что Лаций повторял их по нескольку раз, и Атилла с Икадионом просто не могли видеть его в таком жалком состоянии. Вытерпеть это мог только Павел Домициан. Они садились вдвоём у камня, и слепой тихо напевал ему старые песни, а Лаций рассказывал ему очередную историю о Варгонте. Но через несколько дней парфянам надоело слушать по ночам заунывные песни, и однажды они избили тех, кто оказался рядом, чтобы они сами утихомирили певца. На следующий день всё изменилось. После дневного перехода Павлу Домициану не дали еду. Атилла стал кричать, пытаясь привлечь к себе внимание, но получил вместо этого палкой по спине и ногам. Они с Лацием поделились едой с Павлом, но остальным это не понравилось. И особенно Лабиену. Через день, когда они убирали камни в реке для прохода телег, предатель долго разговаривал с остальными пленными, время от времени кивая в сторону Павла Домициана, Лация, Атиллы и Икадиона.

Обычно пленные работали в связке по двое. Так их связывали, чтобы они не могли убежать. В горах легко можно было спрятаться, и найти беглецов было бы не так просто, как на равнине. Здесь и произошло то событие, которое вернуло Лация к жизни, но, в итоге, привело его к долгому противостоянию с остальными пленными. В тот день он работал в связке с Икадионом, а Атилла – с Павлом Домицианом. Но слепой просто ходил рядом, и помощи от него не было никакой. Он только мешал бывшему центуриону, который иногда не сдерживался и кричал на него. Но Павел не обижался и только вздыхал. Пленные уже дошли до середины брода и Лаций с Икадионом приподняли палками большой камень, когда услышали позади себя громкие крики. Подойти ближе они не могли, потому что у них на пути стояли другие пленные. Брод был узкий, и на камнях все жались плечом к плечу. И пленные, и парфяне смотрели в ту сторону, откуда раздавался шум. На броде быстрое течение реки шуршало мелкими камнями между ног, а дальше, на глубине, вода закручивалась в водовороты, булькая и шипя, поэтому на расстоянии двух шагов уже ничего не было слышно. Лаций увидел в воде две головы, которые медленно приближались к двум камням. В этом месте вода вспенивалась и, кружась, уходила вниз. Два человека барахтались в тёмной воде, не в силах преодолеть эту силу. Вскоре их тоже должно было затянуть вниз.

– Это Атилла! – громко крикнул Икадион. Он хотел сказать что-то ещё, но в этот момент в воду полетели камни. Их бросали пленные. Лаций видел, что рядом с Атиллой с трудом держится на воде слепой Павел Домициан. Длинные жидкие волосы облепили его худое лицо и мешали дышать. Он бил руками по воде, но было видно, что минуты его сочтены, потому что несчастный не умел плавать. Скорей всего, он держался на плаву благодаря Атилле, голова которого появлялась на поверхности только для того, чтобы сделать вдох и нырнуть вниз. Рядом с ними то и дело падали камни размером с кулак, но по счастливой случайности ещё ни один не попал в голову.

– Отгони их! Палкой! – приказал Лаций, кивнув в сторону тех, кто кидал камни. Икадион с удивлением увидел у него в руках чёрный узкий нож, и через мгновение от связывающей их верёвки остался только короткий конец. Сам Лаций был уже в воде. Атилла вскрикнул – в голову попал первый камень. На лице показалась кровь. Павел Домициан ещё чудом глотал воздух вместе с водой, но не тонул. И тут очередной камень настиг и его. Он попал Павлу в щёку. Голова слепого дёрнулась вбок и погрузилась под воду. Атилла тянул его изо всех сил, косясь в сторону брода, откуда летели камни. Но броски внезапно прекратились. Икадион растолкал в стороны тех, кто стоял на пути, и быстрыми ударами по ногам уложил десяток негодяев в воду. Камни больше не падали. Атилла из последних сил тянулся наверх, когда верёвка, связывающая его со слепым Павлом Домицианом, вдруг ослабла. Он резко вынырнул и стал хватать воздух ртом. Через несколько мгновений рядом вынырнул Лаций. Он держал за волосы Павла, который не проявлял никаких признаков жизни. Когда Икадион протянул им палку и вытащил из воды, оказалось, что слепой певец ещё не успел захлебнуться и мог дышать.

Парфяне, увидев, что всё закончилось, стали кричать, чтобы пленные разошлись по местам и продолжали работать. Икадион плохо запомнил тех, кто бросал камни, зато Лацию бросилось в глаза злое лицо Лабиена, который стоял неподалёку от того места, где упали в воду Атилла и Павел. При этом те сами удивлялись и не могли объяснить, как это произошло. Поскользнулись, зацепились, не заметили… Но Лация удивило не это. Он ожидал, что Лабиен сразу расскажет им о верёвках, но тот почему-то промолчал.

Вечером Икадион подошёл к Лацию.

– Откуда у тебя нож? – спросил он. Лаций посмотрел на него долгим взглядом и отвернулся. Через какое-то время он ответил:

– Лучше готовься к новым неожиданностям. Кажется, нас всех хотят убить.

– Почему ты так думаешь?

– Это всё Квинт Лабиен. Это он подстроил. Смотри, сегодня его уже здесь нет. Его привязали к другим.

– Ну и что?

– Он что-то затевает. Не хочет быть рядом с нами, когда это произойдёт. Я это чувствую, – Икадиону бросилось в глаза, что Лаций сильно изменился. В его голосе не осталось и тени грусти и страдания, теперь в нём звучали только злость и отчаянная решимость. – Ты думаешь, никто не заметил, что у нас с тобой порвалась верёвка? Почему об этом никто не спросил? Даже парфяне. Почему?

– Все говорят, что ты порвал её. Считают, что ты очень сильный. Думаю, боги закрыли им глаза, – пожал плечами Икадион. Он потёр нывшую в последнее время шею и сел рядом.

– Хорошо, если так. Но мы не приносили даров богам уже несколько месяцев.

– Думаю, достаточно, что мы о них думаем.

– Хорошо бы… – со вздохом прошептал Лаций.

Через несколько дней его опасения подтвердились. Однажды вечером Павлу Домициану снова не дали еду. Лаций с Атиллой подошли к парфянам и жестами стали показывать на лепёшки и слепого певца. Но те отогнали их копьями. Один из них сказал на греческом:

– Там еда. Иди туда. Всё там! – он показал копьём на большую группу пленных, которые грелись и сушились возле костров. Именно они теперь разносили еду, которую давали им парфяне. Лаций направился прямо к старшему этой группы. Он знал его, это был один из бывших слуг легата Октавия.

– Не надо, не ходи, – попытался остановить его Атилла. Увидев его недоумённый взгляд, он только отрицательно покачал головой. Но Лаций всё равно пошёл. Атилла скривился и поплёлся следом.

– Стробо, Павлу Домициану снова не дали еду, – резко произнёс он, остановившись напротив невысокого лысого пленника, который делал вид, что не замечает его. – Стробо! – повысил голос Лаций.

– Не кричи, легат, – спокойно ответил тот. – Что ты так волнуешься? Этот мешок с костями скоро сам сдохнет. Из-за него нас уже несколько раз били палками… пока ты песенки свои слушал, – в его голосе прозвучала издёвка.

– Стробо, ему не дали еды! – с угрозой в голосе повторил Лаций. Атилла Кроний положил руку на плечо Лацию и хотел что-то сказать, но Лаций резко сбросил её.

– И не дадут. Петь надо меньше! – дерзко ответил лысый пленник и усмехнулся. За его спиной показалась фигура Лабиена, и Лаций понял, откуда дует ветер.

– Ты с ним заодно? Он же предатель! – кивнул он в сторону Лабиена.

– Что? Ты ещё здесь? – с наигранным недоумением спросил Стробо, как бы давая понять, кто здесь хозяин. Вокруг него сгрудились десятка два пленных. Но Лация это не испугало. Он рванулся вперёд, и Атилла еле успел за ним, потому что связывающая их в этот верёвка была не больше двух шагов. Назад они вернулись без еды, с большим количеством синяков и ссадин, но без серьёзных увечий, чего нельзя было сказать об их противниках. Пока парфяне разнимали их, все, кто был вокруг Стробо, узнали, почему нельзя было ссориться с Атиллой Кронием и в какие части тела бьёт Лаций. Не пострадал только Квинт Лабиен, который вовремя успел убежать с места драки. Но Лацию с Атиллой тоже досталось. Икадион, увидев состояние друзей, только вздохнул и тихо спросил:

– Ты был без ножа?

– Да, – кивнул Лаций и скривился от боли в боку и в ноге. – Под камнем спрятал.

– Повезло, – пробормотал он и откинулся назад. Либертус в этот вечер был связан с Павлом Домицианом, поэтому он ничем не мог им помочь. Ни во время драки, ни после.