Текст книги "Римская сага. Том III. В парфянском плену"

– Да, да, говорят, что это был сын жреца, – поспешила уверить её Саэт. – Такой большой и сильный, – она развела руки в стороны, как бы показывая силу и мощь посланника Изиды.

– У тебя с ним что-то было? – спросила Лорнимэ, и в её голосе послышалась настороженность. Но Саэт была опытной служанкой, и, изобразив на лице уныние и тоску, она со стоном ответила:

– Нет… Он всё отдал до этого… Я так старалась! Я так гладила и ласкала его, ах! – она мечтательно закатила глаза. – Но он только обнимал меня. Сильно! Как будто хотел задушить. О-о, я так хотела… А он захрапел, и всё…

– Ладно, с тебя хватит твоего сильного мужа, – прервала её Лорнимэ. – Не забудь лицо жреца! Тебе надо будет узнать его и дать яд. Что с тобой? – нахмурилась она, увидев, как побледнела Саэт. – Ты боишься?

– Да, госпожа… – побормотала та, чуть не потеряв сознание. Она вдруг догадалась, что рано или поздно Лорнимэ захочет избавиться от всех, кто был тогда в храме. И от неё тоже. Но пока она была ей нужна из-за этого жреца. А если бы госпожа ещё узнала, что произошло на самом деле, то в Мерв не вернулась бы ни одна служанка. Неожиданно к горлу подкатила тошнота, и перед глазами поплыли тёмные круги. Саэт схватилась за стену. Надо было как-то оправдать эту слабость. Она хрипло прошептала: – Жрецы ведь убьют меня потом. Они всё поймут.

– Не волнуйся, я придумаю, как тебя спасти. Ты сделаешь всё ночью. Но это потом. Сейчас просто постарайся не забыть его лицо, – обрадовалась Лорнимэ, подумав, что служанка испугалась будущего наказания жрецов.

– Но ведь они потребуют жертву, если умрёт их служитель, – пролепетала Саэт.

– Всё, забудь! Хватит! – раздражённо перебила её жена сатрапа. – Сейчас надо думать не об этом. Впереди долгая дорога в Мерв. Давай сначала доберёмся домой, а там я скажу тебе, что делать. Обещаю, что позабочусь о тебе, – раздражённо пообещала она, и на этом их разговор закончился. Тогда Саэт, дрожа всем телом и чувствуя, как рубашка прилипла к вспотевшей спине, вышла из её комнаты и ушла на внутренний двор, где пыталась придумать, как ей скрыть своё недомогание до прибытия в Мерв. А Лорнимэ продолжала размышлять над тем, как осторожно и незаметно разослать всех рабынь в разные города до наступления важного события в её жизни. Её мучил вопрос о странном появлении римского раба в том доме, где их держали в плену два дня. Он должен был погибнуть, но остался жив. И ничего не помнил. Как же так? Кого же тогда жрецы принесли в жертву? И свершится ли предсказанное пифией после обряда? Потом, она касалась крови, хотя и не была причиной смерти воинов Панджара. Событий было слишком много. Но она осталась жива и надеялась на помощь богов. Поэтому теперь надо было заботиться только о том, чтобы спокойно добраться домой. Это волновало её больше всего. Слишком много жертв было принесено, чтобы совершить обряд. И Лорнимэ решила ничего не предпринимать до тех пор, пока не почувствует биение второго сердца под рёбрами.

И вот теперь, когда слепой певец случайно напомнил Саэт об этом разговоре в Александрии, его слова испугали её и заставили переживать прошлое ещё сильнее, чем тогда.

– Как странно… – раздалось сбоку бормотанье Павла Домициана. – Саэт, ты здесь или ушла? – негромко спросил он, растерянно поворачивая голову из стороны в сторону.

– Здесь, – ответила она и взяла его за руку. Сердце стучало, как барабан на празднике огня. – Тебе надо приготовиться, Павел. Сейчас будем спускаться. Иди к Лацию. Возьмись за край повозки.

– Да, да, конечно, – поспешно ответил он и добавил: – Но почему твой красный и зелёный цвет ушли от тебя так далеко?

– Что? – не поняла Саэт, ещё не до конца расставшись со своими воспоминаниями.

– Ты обжигаешь меня внутри, – сжав её руку в ответ, пробормотал он и добавил, перейдя на шёпот: – Но впереди я чувствую точно такой же красный цвет, который накрывает зелёный… и снова красный. Как будто ты ушла вперёд… но ты стоишь тут. Вас двое… О, боги! Неужели здесь две новых души?..

– О чём ты говоришь? – приблизившись почти вплотную к нему, горячо прошептала Саэт. На лице Павла Домициана засияла счастливая улыбка.

– Не бойся, я никому не скажу – тихо произнёс он, как будто видел выражение её лица. – У тебя будет ребёнок. И там, впереди, у кого-то тоже будет ребёнок. Кто это?

– Стой, молчи! – оборвала она его, чувствуя, что начинает задыхаться и перед глазами снова плывут разноцветные круги. Что делать? Как ему всё объяснить?.. От страха и неожиданности Саэт расплакалась.

– Я тебя испугал? – осторожно спросил он.

– Я прошу тебя, – пробормотала она сквозь слёзы, – не говори никому. Никому! Прошу тебя! Заклинаю тебя всем самым дорогим, что у тебя есть. Умоляю! Иначе меня убьют. Поверь!..

– Что ты, глупая, – Павел нащупал её плечо и погладил по голове. – Я всё понял. Нельзя говорить никому. Ни-ко-му!

– Да, да, прошу тебя.

– Хорошо. Но обещай, что дашь подержать мне его, когда родится! – шутливо потребовал он, но Саэт было не до шуток. Она до смерти была напугана откровением слепого певца и поэтому только кивала в ответ, вытирая слёзы.

– О, снова слёзы! – услышала она сзади весёлый голос Лация и сжалась в комок.

– Да, мой верный товарищ, не все могут так стойко переносить испытания богов, как ты и я. Женщинам простительно проявлять свою слабость в слезах. Особенно при виде дома, где их ждут благородные мужья и любимые дети! – громогласно заключил Павел Домициан и прижал рыдающую Саэт к плечу. Лаций с недоумением посмотрел на них и отошёл. Вид Мерва обрадовал его по другой причине – там был Икадион и лошади. Именно лошади занимали его мысли всю обратную дорогу от Александрии. Он больше не надеялся на благосклонность правителя Мерва, а также благодарность его жены и Панджара. Их поведение в последнее время только укрепило его подозрение о том, что для них он всегда был и останется просто умным, а, значит, опасным рабом и освобождать его никто не станет. Лацию казалось, что Парки позабыли о нём или легкомысленно ушли на праздник к Марсу, отложив клубок с нитями человеческих судеб в сторону. Поэтому у него созрело решение не ждать окончания строительства и сбежать из Мерва при первом удобном случае. Однако он не знал, что боги даже на праздниках не теряют людей из виду и очень не любят, когда те поступают своевольно.

Тугая петля интриг

Мерв встретил всех по-разному. Лорнимэ, не заходя на женскую половину, сразу поспешила к Мурмилаку и узнала, что тот только неделю назад встал и начал ходить. Панджар ещё в Александрии рассказал ей, что произошло после её отъезда, умолчав только о том, что сделал Куги До с Азатой. Мурмилак был так рад возвращению жены, что с трудом дождался, когда рабыни помогут ей помыться и натрут благоухающими маслами. Всю ночь они провели в беседах и взаимных ласках, и ему в глаза сразу бросились произошедшие с ней изменения. Лорнимэ стала спокойней и мягче, она уже не безумствовала, как раньше, превратившись из тигрицы в трепетную лань, и всё время о чём-то думала… Или не думала, но её лицо не покидало выражение еле заметной отрешённости и задумчивости. Однако она любила его ещё больше, и в этом у Мурмилака не оставалось никаких сомнений. В её взгляде теперь помимо внимания появились нежность и ласка, в нём было столько любви, а в разговорах – столько мудрости, что он тоже поверил в предсказания жрицы и силу обряда. И всю неделю они почти не расставались, проводя дни и ночи вместе. Лорнимэ не вспоминала об ужасном Куги До, и Мурмилак лишний раз убедился, что боги хотят, чтобы они с женой оставались вместе.

Панджар расспросил своих слуг и евнухов о том, что происходило во время его отсутствия. Все, как один, подтвердили, что его жена почти всё время проводила у постели брата и только на ночь уходила на женскую половину. В его душе поселилось сомнение. Неужели Куги До хотел его обмануть? Зачем он хотел это сделать?.. Эти и многие другие вопросы стали теперь мучить его больше, чем вопрос об измене жены. Но Панджар не обладал умом Мурмилака и проницательностью Лорнимэ, чтобы разгадать эту загадку. Теперь между ними возникла стена подозрительности, хотя Азата и старалась не замечать его вспыльчивости и раздражительности, потому что решила, что после смерти Куги До ей лучше прожить жизнь рядом с таким человеком, как Панджар, чем искать кого-то другого. Но жизнь оказалась намного длиннее её памяти и обещаний. Вернувшись домой, Панджар спрятал нож под седлом в конюшне и не стал показывать его жене, чувствуя, что пока для этого нет оснований. Он даже поверил тому, что Куги До просто сорвал с неё одежду и ускакал, потому что теперь у него были два одинаковых ножа – один, который был в руках у Азаты в день нападения разбойников, и второй, которым он обезглавил главаря разбойников в пещере. Панджару хватило ума догадаться, что если первый нож Куги До оставил в руках Азаты специально, то и второй попал к римскому рабу тоже от него, только уже через старого грека Энея, который судя по словам Лация, был родственником Куги До. Постепенно ревность в душе Панджара сошла на нет, а благодарность жене за спасение, наоборот, стала больше, но червь сомнения не умер, а лишь затаился.

Разговаривая с Азатой, он старался не напоминать о прошлом и относился к ней так же ласково и нежно, как и раньше. Она часто спрашивала его о событиях в храме, и целую неделю у Панджара не было никаких оснований подозревать её в чём-то плохом. Хотя близости между ними пока ещё не было.

Саэт вся с головой ушла в заботы о своём сыне, и Атилла был немного обескуражен её энергией и любовью, которых хватило бы на десятерых мужчин. Со временем она стала раздражительной, и приступы женской нежности неожиданно сменялись у неё нелепыми обидами и плачем. Она почти ничего не ела, но Атилла этого не замечал. Просто теперь Саэт либо кормила малыша, либо смотрела, как ест он, но сама редко притрагивалась к еде, или делала это днём, когда мужа не было рядом. Даже ночью она стала вести себя по-другому: часто вставала и выходила из той лачуги, где они жили, больше молчала, чем разговаривала, часто отворачивалась и не отвечала на его вопросы. Но Атилле было невдомёк, что Саэт просто готовилась к тому, чтобы сообщить ему радостную новость. В которой она решила всё поменять и сделать его главным героем…

Павел Домициан быстро пришёл в себя и теперь с радостью слагал новые песни о подвигах божественного Лация, вызывая улыбку у остальных пленных, для которых события в храме хоть и казались удивительными, но больше походили на выдумку, чем на правду. Но это не мешало им слушать бесконечные варианты его песнопений, особенно в дни праздников, на которые им можно было собираться вместе. В первые несколько дней и Павел, и Лаций были вынуждены рассказывать эту историю снова и снова. А так как это происходило в разных местах и с разными людьми, то истории у них получались разные. Это и вызывало недоверие к восторженным речам Павла, который требовал от всех внимания и обязательной похвалы. Постепенно слепой певец смирился с тем, что римляне устали слушать его сказки и вернулись к обычным житейским делам и обрядам, на которых его присутствие, как и Лация, по-прежнему очень ценилось.

Сам Лаций, вернувшись в длинный сарай, почему-то радовался этому, как возвращению в Рим. Здесь его ждали товарищи, которые были ему близки и говорили на его языке, здесь его ценили и уважали, здесь он мог забыться в работе и в то же время отдохнуть, потому что на строительстве дворца никогда не возникало таких проблем, как в Арейе. Днём он всю неделю был вынужден помогать Максиму Прастине общаться с Надиром, чтобы устранить возникшее недопонимание. Максим чётко следовал указаниям Лация и оставленным рисункам, а Надир постоянно требовал объяснять, почему молодой раб не вносит те изменения, которые он хотел видеть во внешнем облике будущего дворца. Часто Атилла просил помочь с планом верхней части стен и проходов. И так день за днём…

Однажды ему посчастливилось проехать мимо дома Надира, когда тот возвращался во дворец после осмотра стен. Старший распорядитель заехал сменить одежду. Лаций был вместе с ним, и его оставили со стражниками ждать у ворот. Там он сразу подозвал служанку и стал расспрашивать её о Зульфие. Оказалось, что госпожа уехала. Но узнать, куда и зачем, он так и не смог. Спрашивать Надира Лаций не осмелился, это могло вызвать подозрения, поэтому он решил подождать и вернуться сюда, когда во дворце станет спокойней и его не будут рвать на части. А пока приходилось с утра до ночи ходить пешком и жалеть о том времени, когда они с Павлом Домицианом ездили на ослах. Поэтому, когда Лацию удалось, наконец, встретиться с Икадионом, прошло уже дней десять. В тот день в городе отмечали праздник сбора урожая и приносили дары богине плодородия. В старом дворце все тоже веселились, и они спокойно просидели, разговаривая до самого рассвета. Лаций не хотел рассказывать то, что произошло, никому, кроме Атиллы и Икадиона. Но Атилла пока был постоянно занят на строительстве, где уже близились к концу основные работы по закладке фундамента и возведению первого ряда стен.

Икадион в этот день никуда не спешил. Помогавшие ему слуги уже разошлись, все копыта у лошадей были подрезаны и вычищены, кормушки забиты зерном, вода в бочках налита – так что можно было спокойно отдыхать. После возвращения Лорнимэ и Панджара из Арейи его ночная гостья не появлялась у него целую неделю. Только когда он выводил лошадей для того чтобы везти гостей на праздник урожая, она, спустившись по ступеням дворца и делая вид, что придирчиво осматривает свою роскошную повозку, обронила осторожно, что даст знать, когда придёт. И приказала ему даже не смотреть в её сторону. Он и не смотрел, а она продолжала ругать слуг, которые до сих пор не заменили старые, выцветшие украшения на новые и не положили мягкую подкладку на то место, где она обычно сидела. Теперь рядом с Азатой всегда был её муж, от которого, казалось, исходили волны невидимой ревности. Когда она стала возмущаться, он был в двадцати шагах от неё – осматривал лошадей и их копыта – и сразу же поспешил подойти, чтобы успокоить, сказав, что всё будет заменено к вечеру, прямо на празднике, лишь бы она не волновалась.

От Икадиона Лаций узнал, что юного Александра, которого Лорнимэ приказала взять с собой, почему-то поместили в подвал, в одну из клеток, где они сидели с Павлом Домицианом перед тем, как их увезли в Арейю. Узнав о роли юноши в судьбе друга, Икадион сказал, что попробует расспросить о нём других слуг. Затем разговор перешёл к самой главной теме – побегу.

– Скоро начнётся осень. Дожди будут сильные. Сам знаешь, – осторожно заметил Икадион.

– Знаю. Но ждать больше не могу. Ты со мной?

– Я? – либертус задумался. – Я долго думал, пока тебя не было. Мне нечего ждать в Риме. Я не патриций, и у меня нет надежды на хорошую жизнь. Но я поеду с тобой до Сирии. Я слышал, что Гай Кассий навёл там порядок, и теперь в прибрежных городах можно устроиться не хуже, чем в Риме. Я умею читать и писать. Думаю, в Антиохии это пригодится.

– Я бы хотел видеть тебя в Риме, – с сожалением произнёс Лаций. – Вместе нам было бы легче. Ты бы помог мне…

– Давай честно, – прервал его Икадион. – Мы тут равны. Но там тебе придётся начинать с неприятностей. И я первым должен буду обвинить тебя в убийстве Клавдии Пизонис. А я не хочу этого делать. Мы не сможем быть вместе в Риме. Лучше ты оставайся со мной в Антиохии, и тогда мы точно сможем многого добиться вдвоём! – с улыбкой предложил он.

– Нет, не могу, – покачал головой Лаций. – Мне надо в Рим.

На стенах стали меняться караульные, их крики были слышны вдоль всей стены старого дворца. Но в самом дворце ещё продолжался праздник, и оттуда тоже доносился неясный шум. Несколько раз им казалось, что кто-то ходит возле конюшни, и Икадион даже выходил проверить, но это были ночные звуки, и на песке, которым теперь были посыпаны дорожки вдоль стен, не было видно никаких следов. Поэтому когда в очередной раз что-то скрипнуло в задней части большой конюшни, Лаций даже не повернулся, а Икадион просто вздохнул и, подождав немного, продолжил разговор:

– Ладно, всё равно до Сирии нам вместе. Тогда на двоих надо будет шесть лошадей. Тебе придётся поговорить с Атиллой и Павлом. Если они поедут с нами, тогда лошадей надо больше.

– Хорошо, – устало кивнул головой Лаций и встал. День был трудным и жарким. Ночь – долгой и приятной, но забывать о сне не следовало. Он попрощался с Икадионом и отправился к сараям, где уже спали остальные строители нового дворца. Они не видели, как от задней стены конюшни отделилась одинокая фигура и быстро направилась к изгороди. Это была Азата. Увидев, что Икадион не один, она, разозлившись, решила ему отомстить и вернулась назад. Пройдя мимо комнаты евнухов, она с изумлением увидела, что те спят, а рядом с ними лежат несколько мешков с вином, лепёшки, сыр, сушёная рыба и даже фрукты. В праздник урожая они не смогли удержаться и, зная, что старший евнух Синам будет обласкан вниманием в главном зале дворца и за ними никто не будет наблюдать, решили предаться единственной доступной им радости в этой жизни – чревоугодию. У стены, зажав в руке кусок лепёшки, спал тот самый евнух, которого она посылала после захода солнца в конюшню. Он должен был передать конюху, чтобы тот дал её лошади побольше зерна и почистил к утру перед поездкой к реке. Это был условный знак о том, что она придёт к нему ночью. Теперь ей стало понятно, почему Икадион не узнал о её приходе – евнух просто не дошёл до конюшни.

На празднике в большом зале дворца все уже были так сильно пьяны, что с трудом могли разговаривать. Лорнимэ ушла задолго до полуночи, и Азата, сославшись на головную боль и усталость, тоже последовала за ней. Панджар притворился пьяным и только кивнул в ответ на её слова. Когда она ушла, он долго ждал, а когда терпение уже стало напоминать натянутую тетиву лука, послал евнуха, посмотреть, легла ли его жена спать. Тот пришёл и сказал, что в спальне её нет…

Трудней всего было медленно подняться и так же медленно выйти из зала, чтобы никто не стал задавать ему лишние вопросы. Но потом он быстро понёсся к женской половине дворца.

– Отойди! – Панджар оттолкнул случайно оказавшегося в коридоре слугу. Он тяжело дышал, зная, что сейчас всё выяснится и если Куги До был прав…

– Что с тобой?! – с испугом воскликнула Азата, увидев, как блестят глаза мужа и хищно раздуваются ноздри над усами. Она сама только что отчаянно кусала губы и сжимала кулаки от ярости, понимая, что глупый евнух из-за жадности и любви к вину испортил ей долгожданное ночное свидание, но вид ворвавшегося в спальню Панджара настолько поразил её, что Азата сразу забыла об этом и даже сделала шаг назад, испуганно прижав ладони к груди. Увидев жену на месте, Панджар растерянно остановился посреди комнаты, безвольно опустил руки и оглянулся по сторонам. – Что случилось? – ещё раз повторила она, похолодев от мысли, что могло бы произойти, если бы евнух не напился и передал её слова… Тогда её муж стоял бы сейчас посреди пустой спальни!..

Панджар подошёл к ней и упал на колени. Сквозь тонкие накидки проникал жар его дыхания.

– Мой дорогой, – первой пришла в себя она, – что ты подумал? Я люблю тебя так, как не любила никого в жизни, – она запустила пальцы в его жёсткие волосы и потрепала из стороны в сторону. А он стоял и проклинал кочевника, который хотел, чтобы он вернулся и сразу наказал свою жену. Теперь ему было понятно, что Куги До всё подстроил специально – он хотел убить Азату его руками. Зачем этот варвар задумал такую злую смерть, ему не приходило в голову. Но Паджар никогда не заходил в своих размышлениях так далеко. Сейчас он испытывал неимоверную признательность к своей жене за терпение и понимание. А ведь она могла… могла устроить ему такую взбучку, что он потом месяц ходил бы за ней по пятам и просил прощение. Но на этот раз она была совсем другой, и он готов был сделать всё, что угодно, лишь бы она больше не вспоминала об этом случае.

Эта ночь не была похожа ни на одну другую, и, устав теряться в догадках, почему его жена оказалась такой страстной и любвеобильной, Панджар уже после восхода солнца устало подумал, что это была обыкновенная женская благодарность за то, что он не бросил её и не наказал, как сделал бы любой другой мужчина на его месте. Силы покинули их почти одновременно, и, засыпая рядом с уставшим, но счастливым мужем, Азата продолжала представлять на его месте темнокожего римского конюха, который провёл всю ночь со своим другом… и был этому тоже очень рад. Жаль, что она не понимала их языка. Кстати, почему он был такой весёлый? И о чём он говорил с этим… странным Лацием? Может, он его любит, но скрывает от неё? От этой мысли ей захотелось рвать Икадиона на части, царапать и кусать, но тот был в этот момент далеко, а Панджар – рядом, но уже спал, и она тоже стала постепенно погружаться в сон, путаясь в мыслях и продолжая мечтать о том, как отомстит этому жалкому рабу, посмевшему улыбаться другому, когда она ждала его за изгородью… В этом заключалась вся женская сущность Азаты – она никогда не прощала своих ошибок другим.

Солнце уже давно встало над дворцом Мурмилака, но там все ещё спали. Никто не осмеливался будить сатрапа так рано после праздника урожая. Поэтому одинокий гонец, весть которого должна была сильно изменить судьбы многих людей в этом дворце, долго стоял у дверей в зал приёмов и ждал приглашения. А в это время к Мерву приближался пославший его вперёд человек. Увидев город с высоты петлявшей в горах дороги, он приказал слугам остановиться и долго смотрел на новые двойные стены, правильные очертания ворот, рвов и насыпей, ограждения и, конечно же, новый дворец, красивые формы которого уже угадывались в стенах главных и боковых построек, бассейнах и небольших садах… Задумчивое выражение лица сменилось нетерпеливым приказом, и удивлённые слуги, вскочив на лошадей, помчались догонять своенравного хозяина.