Текст книги "Римская сага. Том III. В парфянском плену"

Коварный поворот судьбы

С рассветом всех римлян-строителей вывели из своих сараев и усадили вдоль длинной стены. Несколько тысяч человек пребывали в неведении, пока перед ними не появились слуги из дворца. Они принесли десять столов и маленьких стульев, коробки с папирусами и мешочки со стилусами и чернилами. Чуть позже за воротами послышались шум и крики. Это привели жен и детей тех, кто строил новый дворец и стены. Женщины стали искать своих мужей, послышались крики и плач маленьких детей, многие римляне ругались, но потом всё прекратилось, потому что парфяне стали выводить первых в ряду и подводить их к столам.

– Раб Агриппа, взрослый… руки и ноги целые, зрячий, зубы… половины нет. Глаза белые. Не глухой. Родом из Рима. Так, присядь! Встань! Всё, хорошо… Колени целые, – щуплый грек-учётчик, нанятый вместо Надира на время его болезни, проверял рабов, записывая на пергамент их состояние и внешний вид. Туда же он заносил всё, что касалось потерянных пальцев, рук, глаз и приобретённых жён и детей. Ему помогали ещё пять человек, которых взяли у купцов в городе, и десять слуг старшего распорядителя, хорошо знавших римлян в лицо. – Волосы серые, знак на руках… строитель. Так, что там дальше?

– Женщина, двадцати лет, имя Гаиза, жена раба Агриппы, рабыня сатрапа, родом из Лидии, прачка, руки и ноги целые, зрячая, зубы… есть. Не глухая. Так, присядь, встань. Давай дальше!

– Ребёнок трёх лет в придачу, сын рабыни, имя… Как имя?

– Садим.

– Имя – Садим. Что ещё? Ничего? Давай следующего!

Так длилось до полудня. Когда очередь дошла до Павла Домициана, грек устало выпрямился и прищурил узко посаженные глаза.

– Это кто? – удивлённо спросил он. Поднятая ногами пыль то и дело попадала на пергамент, раздражая его и заставляя осторожно сдувать её всякий раз, когда рабы подходили слишком близко.

– Певец богов, Павел Домициан Цэкус, для тебя – слепой, руки и ноги целые, зубов мало, глаза есть, но не видят, родом из Сардинии. Присесть могу. Колени целые, – гордо закончил своё описание слепой певец вместо писаря.

– И зачем ты там нужен? – почесав затылок, с недоумением спросил молодой грек.

– А где, там? – сразу же попытался уточнить Павел, сменив свой гордый тон на заискивающий. Никто из римлян не знал, зачем их с рассвета стали заново проверять по старым спискам, составленным ещё много лет назад Надиром и его слугами. Но теперь в эти списки вносили ещё их жён и детей…

– На строительстве, – ответил тот, чем поверг Павла Домициана в глубокое изумление, но задать второй вопрос слепой певец не успел, потому что его оттолкнули в сторону и дальше наступила очередь Лация. Тот тоже хмурил брови и недоумевал, зачем их всех заново пересчитывают. Но присутствие женщин и детей вызывало у него смутное подозрение, которое он гнал от себя, как назойливую муху. Однако оно не уходило и становилось всё реальней и реальней. Когда после него в список внесли Атиллу и Саэт с Марком, Павел Домициан неожиданно произнёс эту мысль вслух:

– Кажется, нас будут продавать…

– Куда только? – процедил сквозь зубы Лаций. Подошедший Атилла с глупой улыбкой спросил:

– Может, надо было сказать, что у нас скоро будет ещё один ребёнок? Как ты думаешь?

– Ты шутишь? – хмыкнул Лаций. – Зачем?

– А зачем они это делают? Может, в армию будут записывать? Тогда всё важно. И сколько получать будем, и где землю потом дадут…

– Боюсь, старый друг, – нравоучительно изрёк Павел Домициан, – что ты ошибаешься. Что-то подсказывает мне, что сегодня Фортуна готовит нам большие неприятности.

– Ты что? – опешил Атилла. – Какие неприятности?

– Ты, видимо, глухой. Разве ты не слышал, что этот человек кричал своим слугам? Он спрашивал, сколько ещё осталось. А потом они говорили, что отдохнут, когда всех уведут. И других проверять не будут. Проверяют только строителей.

– А как же остальные? – глупо удивился Кроний.

– Вот я тебя и спрашиваю, как же остальные? И отвечаю тебе, друг мой, что остальные не нужны. Почему?

– Почему? – повторил Атилла, не понимая, куда клонит слепой певец.

– Потому что их продавать не бу-у-ду-у-т! – нараспев закончил он и неожиданно расплакался.

– Продавать?.. – прошептал Атилла и присел от удивления на камень. Он смотрел на плачущего Павла и не мог поверить в то, что услышал. – Продавать? – ещё раз вырвалось у него, но он успел прикрыть рот рукой и быстро посмотрел в сторону Саэт, которая держала на руках Марка и что-то шептала малышу на ухо. – О, боги всемогущие! – пробормотал он. – За что? Сатрап же обещал нам свободу и службу в армии. Скажи, Лаций! Он же обещал тебе свободу! Я сам слышал!

– Обещал… – покачал головой тот.

– Тогда как же?!

– Ты же видел, что этот узкоглазый варвар ходил везде и всё высматривал? Видел? – спросил Лаций.

– Ну, да, – буркнул Атилла.

– Видимо, ему нужен такой же дворец, – скривив лицо, покачал головой он. – Говорят, этот кочевник покупает много лошадей. Я думал сначала, что ему нужны будут конюхи и помощники, чтобы перегнать их к себе. Но здесь конюхов нет. Здесь одни строители. И смотри, выгнали всех. Сколько здесь? Тысячи две будет?

– Да, вместе с жёнами, – прошептал Атилла. – И что, думаешь, всех продадут?

– Не знаю, – вздохнул Лаций. – Не знаю. Много непонятного. Что там с Икадионом? Его пытали? Где этот нудный Надир? У меня голова раскалывается…

– Слушай, ты прав! Что там с Икадионом?

– Надо пойти узнать, – сказал Павел, вытерев лицо рукавом, и попросил Атиллу проводить его к стражникам. Те по-прежнему сидели у ворот и играли в кости. Лаций наблюдал за ними издалека, стараясь утешить Саэт, которая стала плакать и целовать заснувшего малыша в лицо. Но жена Атиллы не поднимала головы, как будто не хотела его видеть. Когда вернулся Павел, его лицо выражало серьёзную озабоченность.

– Давай отойдём, – тихо сказал он Лацию, и они отошли к сараю. Атилла тоже был рядом.

– Ну, говори же! – громким шёпотом произнёс он, – Что ты молчишь, как черепаха! Что там, Цэкус?

– Не бойся, всё самое страшное уже позади. Подлость не меняется лицом, – тихо ответил Павел Домициан, и Лаций понял, что новости будут плохими. – Икадиона убила жена Панджара. Вчера. Своими руками. Проклятый Надир болен. А нас продадут варварам. Навечно… – таким кратким он ещё никогда не был, и Лаций молча смотрел в его слепые глаза, не зная, стоит ли ещё что-то спрашивать. Всё было и так ясно.

– Она убила, потому что сама там была… в конюшне, – пробормотал поражённый Атилла.

– Да, – смог выдавить из себя Лаций и отвернулся. Он до последнего надеялся на помощь богов и счастливый случай, поэтому новость Павла Домициана оказалась для него невероятно тяжёлой. Так было тогда, в Экбатане, когда погиб Варгонт… Отчаяние, полное отчаяние овладело им, и теперь, после потери Икадиона, у него не было друга, который помог бы ему найти лошадей и бежать из этого плена! Мечта о свободе и возвращении в Рим снова уплывала от него, как утренний туман, и Лаций чувствовал, что вместе с этой мечтой тает и желание бороться за жизнь. Он сел на камень и опустил голову на руки. Атилла попытался утешить его, но старому другу самому было не по себе от неясного будущего. Поэтому он замолчал, думая, как ему помочь жене, ребёнку… и что теперь с ними со всеми будет.

В это время Мурмилак, получив часть золота за коней, обсуждал с Лорнимэ, как закончить дворец. Они строили планы на будущее, мечтали, как после рождения ребёнка пригласят всех старейшин родов на праздник и покажут им новый дворец. Мысли о будущем муже для Азаты Мурмилак решил отложить на потом. Траур по Панджару она всё равно должна была соблюдать во дворце, а потом можно было подумать и о том, чтобы укрепить узы дружбы с соседями. Лорнимэ предложила сына Лидия, сатрапа Александрии. Мурмилаку пришла в голову другая мысль. Богатый и любвеобильный шаньюй хунну тоже был без жены! А ведь его золото так сильно помогало им в Мерве. Чтобы он и впредь покупал лошадей только здесь, можно было бы предложить ему в жёны Азату, хоть он и сказал, что такая женщина его пугает. Лорнимэ удивилась столь мудрому решению мужа, потому что в таких вопросах он обычно полагался на неё. Похвалив его, она осторожно спросила насчёт римлян. Мурмилак весело ответил, что их с рассвета переписывает новый грек-учётчик. Но, по мнению придворных и слуг Надира, можно было отдать не более тысячи человек. К тому же, надо было найти замену тем, от кого она так настойчиво пыталась избавиться.

– Этот раб нам очень нужен, дорогая, – никак не соглашался Мурмилак, не зная, что она уже подготовилась к его возражениям. – Он составлял план дворца, он строил его, как же без него?

– Но ведь когда он был в Арейе, строительство не заканчивалось? – хитро спросила Лорнимэ.

– Не заканчивалось. Но здесь был Надир.

– Ты неправ. Надира здесь не было. Он был в другом месте. Вспомни, ты мне сам рассказывал, что после нападения Куги До отправил его охранять стены города.

– Да, что-то припоминаю…

– Но ведь кто-то же строил вместо этого римлянина?

– Ладно, я понял, что ты уже всё узнала. Говори, кто это? – не желая признавать превосходство жены в этом вопросе, но польщенный её похвалой с выбором будущего мужа для Азаты, примирительно пробурчал он.

– Этого раба зовут Максим Прастина. Он тоже умеет читать и писать. Он работал вместо Лация, пока тот был в Арейе. Так что ты можешь оставить его здесь.

– Это всё из-за Куги До? – помолчав, спросил он.

– Да, – опустила взгляд Лорнимэ. – Я не хочу, чтобы после рождения твоего сына эти люди попадались мне на глаза. Я хочу только улыбаться и забыть об этом ужасе.

Услышав о сыне, Мурмилак сразу сдался.

– У меня есть выбор? – улыбнулся он и обнял жену. Лорнимэ мудро промолчала. – Ты, как всегда, права. Никто не должен напоминать тебе о прошлом! Ладно, как там его имя? Повтори ещё раз!

– Максим Прастина, – чётко произнесла она и с улыбкой проводила мужа до выхода из спальни.

В дальнейшем хорошее настроение Мурмилака было немного омрачено посещением Надира. Тот по-прежнему был в бреду, и оба знахаря только качали головами, говоря, что у старшего распорядителя плохая кровь.

Визит к сестре тоже оказался грустным. Азата выглядела настолько растерянной и поникшей, что это сказалось на её внешнем виде: глаза потеряли свой прежний блеск, нос и щёки побледнели, она осунулась, губы вытянулись в одну тонкую полоску и постоянно ломались, как соломинки, когда она начинала говорить. Сначала Мурмилак подумал, что это всё результат пережитого накануне волнения. Однако оказалось, что всё совсем не так. Азата долго не решалась сообщить ему эту новость, потому что сама ещё не могла осознать её и смириться с ней. Но у неё больше никого не было, с кем бы она могла поделиться своим горем.

Выслушав сестру, Мурмилак сначала встал, потом сел и хотел возразить, что это совсем не горе, но промолчал. Все его планы рушились, но сказать ей об этом он пока не мог.

– Ты уверена? – единственное, что смог выдавить из себя.

– Да, я поняла это только утром. Он здесь, – она прижала руки к животу точно так же, как это делала Лорнимэ, и от этого сходства Мурмилаку стало ещё неприятней. – Это ребёнок Панджара, – тихо добавила она. – Боги забрали у меня мужа, но послали новую жизнь, – она уже давно убедила себя в правдивости этих слов, поэтому говорила с искренним жаром и чувством.

– Да, да, конечно, – пробормотал Мурмилак и сел рядом с сестрой. Он обнял её за плечи и подумал, что, наверное, все беременные женщины похожи. Азата прижалась к нему и положила голову на плечо, как совсем недавно делала жена. Они долго сидели молча. Мурмилак думал, как теперь быть с её замужеством, и ему в голову не приходила ни одна подходящая мысль. Погладив сестру ещё раз, он направился к жене, чтобы обсудить с ней эту неприятную новость. Однако у Лорнимэ его слова не вызвали такого огорчения, как он ожидал. Для неё беременная Азата была уже не так опасна, как раньше. Теперь она ещё больше зависела от них. Понимала это и сама Азата, зная, что избавиться от ребёнка до его рождения будет невозможно и придётся подождать, пока он не родится. Для этого надо будет разыгрывать роль покладистой и покорной женщины, озабоченной будущими родами. И всё время напоминать всем, что это сын Панджара. А дальше всё будет зависеть от того, на кого будет похож малыш…

К вечеру римлян разделили на две части и загнали обратно в сараи. Через какое-то время приехал щуплый грек и стал искать Максима Прастину. Тот в это время разговаривал с Атиллой. Когда его вытащили из толпы и отвели обратно на склад, никто ничего не понял, кроме Лация. Он печально проводил взглядом своего товарища и не стал ничего объяснять Павлу Домициану и Атилле, которые спрашивали друг друга, что произошло. Максим помогал Лацию в строительстве и много раз подменял его во дворце и на каменоломнях. Он знал практически все чертежи дворца и мог спокойно закончить строительство без его помощи. Лаций лёг на землю и закрыл глаза. Впервые за несколько дней он не мучился мыслями о будущем и сразу же провалился в тяжёлый сон.

На следующее утро тысячу римлян, их жён и детей вывели за городские стены. Там их уже ждали непривычного вида всадники на низкорослых лошадях с мохнатыми копытами. У всех за плечами были луки и колчаны, полные стрел. Холодный ветер развевал у лошадей гривы и хвосты, трепал оперение стрел. Лаций с тоской посмотрел на недостроенные стены Мерва, на которых были видны фигуры оставшихся в городе римлян. Они неподвижно стояли вверху и внизу, в немой скорби провожая своих товарищей в далёкую неизвестность. Выжив после перехода, они все вместе делили здесь трудности и радости и никто не думал, что судьба может снова разделить их и забросить куда-то дальше, чем этот удалённый район Парфии. Те, кто покидал город, шли, обречённо опустив головы и не оглядываясь. Один Лаций стоял на обочине и смотрел назад. Его не трогали, видимо, понимая, что в этом нет смысла. Странное ощущение недосказанности и незавершённости не покидало его отчаявшуюся душу, и, перебирая в памяти события последних дней, он удивлялся, что Парки не разрезали нить его судьбы своими беспощадными ножницами. Почему? Что они хотели этим сказать? Какой знак давали ему? На какие новые испытания обрекали? Он не знал ответы на эти вопросы. Только чувствовал, что оставляет в этом городе частичку своей жизни, которую так хотел закончить в Риме. Но почему-то чем больше он хотел туда вернуться, тем дальше уводила его богиня судьбы Фортуна от родного города.