Текст книги "Римская сага. Том III. В парфянском плену"

Трогательные стихи Парсея Харакского

Через два дня длинная вереница пленных и сопровождавших их парфян вышла к стенам города Экбатана. Через этот город проходил главный торговый путь из Азии в Китай, поэтому здесь жило много людей и купцов. За три века до этого его разрушил Александр Македонский, поэтому теперь у города не было прежних стен и рва. Издалека были видны только какие-то ровные цветные полосы, за которыми сияла крыша дворца, но точно разглядеть ничего было нельзя.

Эта стоянка стала последней, на которой Лаций видел Квинта Лабиена. Целую ночь римляне мёрзли на холодной земле. Приближалась осень. Она несла с собой холодные ветра и дожди. В горах дожди начинались и прекращались мгновенно. Но промокшее тело остывало ещё быстрее. Парфяне не очень заботились о пленных и лишь покормили их этим утром немного больше, чем обычно. Днём всё стало ясно. Со стороны города вместе со свитой и сотником Адилем прискакал принц Пакор. Он радостно улыбался и был в хорошем настроении. К нему сразу привели Лабиена, и тот долго что-то рассказывал. После этого пленных подняли, и они ждали, пока принц объезжал их вместе с предателем, который указывал то на одного, то на другого человека, и их сразу же уводили на другую сторону дороги. Таких набралось не более ста человек. Вскоре всех развязали и увели вперёд.

Лация привели к Пакору уже ближе к вечеру, когда парфяне, расположившись у нескольких больших костров, устроили в честь принца пир. Лабиена и освобождённых римлян нигде не было видно. Кто-то сказал, что их сразу отправили в лагерь Пакора и они будут воевать против Гая Кассия в Сирии.

– Твой друг сказал, что ты очень сильный и опасный воин, – довольно сказал Пакор, отдавая пустую чашу слуге и вытирая усы рукавом. – Я это видел в Ктесифоне. Ты опытный воин. Мне нужны такие воины, как ты. Мы будем сражаться с римлянами, и ты сможешь им доказать, что тебя недооценивали.

– Кто это сказал? Лабиен?

– Да, – бесхитростно ответил Пакор и пригубил вторую чашу.

– Лабиен мне не друг. И я не Лабиен, – глядя исподлобья, ответил Лаций.

– Тебя зовут Фиделий, то есть верный, – как будто не слыша его, продолжил царевич, – я это знаю. Но за тебя так и не предложили выкуп. Ни одного сестерция. Ты никому не нужен в Риме. Значит, тебя там не ценят, – усмехнулся принц, и эти слова сильно задели самолюбие Лация.

– Я пленный, но не предатель.

– Я так и знал. Но не спеши отвечать. Посиди рядом с нами, подумай о своей жизни. Тебе повезло – ты жив. Никто не будет больше думать о тебе. У тебя есть время до рассвета, – Пакор что-то сказал своим слугам. Те положили шкуру и поставили чашку с водой в самом конце, у дальнего костра, где сидели только слуги придворных. – Утром тебе надо сделать выбор – либо на коне, либо тебя продадут в рабы, – после этого Лацию бросили несколько кусков мяса и лепёшки. На этом благосклонность принца закончилась, и он перенёс своё внимание на танцы и песни воинов. Рядом с Лацием всё время сидели два стражника, и он чувствовал у себя на спине их внимательные взгляды. Лежавший на шкуре кусок мяса ещё дымился и очень вкусно пах. В голове у Лация мелькнула мысль, что если ему и суждено умереть утром, то лучше сделать это сытым. Поэтому он протянул руку, схватил горячий, сочный кусок и с наслаждением впился в него зубами.

Тем временем песни и танцы закончились и вперёд вышел невысокий человек в длинной тёплой накидке до самых пяток. У него были даже сапоги, что говорило о его состоятельности. Лаций не понимал ни слова, однако, судя по певучей, плавной речи, это был поэт.

– Великий принц, это самый лучший поэт Парфии. Мы везём его из Ктесифона. Он выступал там перед всеми старейшинами, – подобострастно произнёс сотник Адиль. – Его слушали Силлак и Арафат. Им всем очень понравилось, – добавил он осторожно, думая, стоит ли упоминать имя Сурены, но решил пока этого не делать. Как показали дальнейшие события, это спасло ему жизнь.

– Как тебя зовут, певец пустыни? – с властным снисхождением в голосе спросил Пакор.

– Парсей Харакский, – склонился в поклоне поэт.

– Ты хорошо одет, Парсей. Такая толстая накидка… дорогая обувь. Видно, твои стихи приносят тебе больше денег, чем нам мечи и стрелы, – заметил принц.

– Их подарил мне великий Сурена за стихи о победе над римлянами, – поэт приложил руку к груди и улыбнулся. К своему несчастью, он не заметил, как скривилось лицо Пакора.

– Ладно, прочитай нам свои стихи! – махнул принц и икнул.

– Что ты хочешь услышать, великий сын моего господина? Нежные и ласковые слова о любви, долгие и тяжёлые о страданиях людей или громкие и мудрые о военных победах?

– О победах – это хорошо. Расскажи! – кивнул Пакор.

Поэт ещё раз поклонился, достал свой музыкальный инструмент с одной струной на длинной палке и опустился на землю. Прозвучали несколько нестройных одиноких звуков, и после этого над землёй полилась странная, незнакомая Лацию мелодия. Это были стихи о победе парфян над римлянами, и это сразу понравилось всем придворным. Но когда дело дошло до прославления мудрости Сурены, Пакор нахмурился и недовольно вздохнул. К несчастью, поэт снова не заметил этого знака и продолжал своё повествование:

 
Он велел всех верблюдов в пустыне найти
Чтобы стрелы на них для врага привезти,
Они солнце закрыли, как тучи в горах,
И в сердцах жадных римлян посеяли страх.
А великий Сурена сидел на коне…
 

Пакор заёрзал на месте, и поэта перебили.

– Давай лучше о любви. Мне здесь не хватает женщин, – нервно произнёс принц и откинулся назад на шкуры. Слуги сразу же пододвинули подушки и отошли назад, в темноту.

– Я расскажу тебе о самой прекрасной любви на свете, которая только может быть – о любви юной девушки и молодого охотника, которые хотели жить вместе, – ответил поэт. Через несколько мгновений зазвучала неприхотливая мелодия, и к ней присоединился голос Парсея Харакского, который нараспев стал читать стихи о любви. Юная девушка, живущая с родителями возле гор, влюбилась в молодого охотника, а он – в неё. Но родители не захотели отдавать девушку за него замуж. Когда охотники уехали в горы, девушка стала страдать и решила убежать к любимому в горы.

Принц Пакор и окружавшие его придворные одобрительно кивали головами, вздыхали и цокали языками, как лошади, выражая своё восхищение, продолжая при этом есть и пить. В какой-то момент Пакор даже замер, слушая плавные напевы, и стал раскачиваться из стороны в сторону, повторяя некоторые строки и искренне наслаждаясь ими. Лаций ничего не понимал, но по певучести речи чувствовал, что этот стих должен был быть красивым.

 
Когда спряталось солнце в оазисе сна
И на небе проснулась большая луна,
Она вышла, как серна, из дома отца
И направилась в горы, не пряча лица.
 
 
Ей хотелось любимого быстро найти
Но она заблудилась и сбилась с пути,
И на помощь звала, утопая в слезах,
Но в ответ только эхо звучало в горах.
 
 
Когда старый и горем убитый отец
До стоянки к утру доскакал, наконец,
То её не нашёл там и прямо в горах
У охотников умер старик на руках.
 
 
А она всё сидела спиной у скалы
И смотрела туда, где парили орлы,
Где душа её звала любимого вновь
Разделить с ней и смерть, и земную любовь.
 

Музыка затихла, и на глазах у многих слушателей появились слёзы. Лаций удивлённо смотрел на них. Усталость и тяготы последних месяцев сделали его безразличным и грубым, поэтому сытый желудок не хотел реагировать на эмоциональные выкрики парфян. Он считал их варварами, и такое проявление чувств было для него удивительным. Но тут произошло событие, которое заставило удивиться даже его. И не только удивиться…

Принц Пакор встал и, подозвав двух стражников, подошёл к поэту.

– Как могут такие красивые слова рождаться в человеческом теле? – дрожащим от слёз голосом произнёс он. Было видно, что переживания ещё не отпустили его. – Ты разорвал моё сердце на части. Как прекрасно ты пел! – он замолчал, потом прижался головой ко лбу поэта и несколько мгновений неподвижно стоял. – Как ты пел! Как ты пел… – Пакор повернулся к воинам и скорбно приказал: – Отрубите ему голову!

Те на мгновение замешкались, но потом пришли в себя и схватили несчастного за плечи. Поэт ещё не понял, что произошло и, стоя на коленях, с удивлением смотрел на принца. Придворные испуганно замерли. Ночную тишину разрезал свист меча, и тело Парсея Харакского упало на землю. Стражникам потребовалось нанести ещё несколько ударов, чтобы отделить его голову от тела. Пакор взял её за волосы и поцеловал в губы.

– Разделить с нею смерть и земную любовь! Как сказал, как сказал… – пробормотал он дрожащим голосом и задумчиво посмотрел в остекленевшие глаза. Потом бросил голову в костёр и вернулся на место. – Налей мне вина! – приказал он слуге и задумчиво уставился в ночное небо. Придворные молчали. Со стороны костра потянуло палёными волосами и горелой кожей. Костёр шипел, но дров было много, и вскоре шипение прекратилось. В это время стражники, оттащив труп в сторону, стали снимать с него сапоги и одежду, которую совсем недавно подарил поэту Сурена. Утром, когда встало солнце, Лаций проснулся всё на той же шкуре, но вокруг уже никого не было. Костры давно потухли, парфяне собирали шатры и лошадей, сгоняли пленных и готовились к последнему переходу в город. Принц Пакор либо забыл про него, либо понял, что с ним нет смысла возиться, но как только Лаций встал, его сразу же отвели к остальным пленным.

Слепой Павел услышал от кого-то, что привели Лация и громко крикнул:

– Приветствую тебя, легат Лаций! Я думал, тебя вчера убили. Вместе с певцом!

– Не убили. Оставили на следующий раз, – недовольно буркнул он, вспомнив смерть поэта. Ноги снова связали толстой верёвкой, и он не успел привязать оторвавшуюся лямку на разодранной сандалии. Теперь она грозила задраться вверх и растереть кожу задолго до следующей остановки. Впереди раздались крики кочевников, и длинная вереница пленных потянулась в сторону города.

Мысли о побеге

Всю неделю их заставляли работать в самых разных частях города. Он был окружён семью невысокими стенами разного цвета. В самом начале первой, белой стены располагался большой базар. Когда дорога дошла до первых лачуг на окраине, в воздухе появился запах большого поселения. Лаций знал, что эти первые мгновения всегда оставляют самые правильные впечатления о новом месте. По запаху он всегда мог определить, чем занимаются местные жители. В отличие от Ктесифона, где воздух был более горький и тяжёлый из-за большого количества верблюдов, продуктов их жизни и жары, в Экбатане запах был более кислый и резкий – он попадал в ноздри и вызывал резкое желание чихнуть или фыркнуть. Многие поначалу отплёвывались, потому что слюна от него тоже становится едко-кислой. Как оказалось, такое зловоние было вызвано сильной скученностью лошадей, ослов и мулов, которые жили вместе с людьми на ограниченном пространстве земли, зажатой между скал, и никто не убирал за ними навоз. Приближавшаяся осень не баловала жаркой погодой, и это было единственным приятным впечатлением от нового города.

Вдоль базара в беспорядке располагались большие дома из камня и мрамора. Между ними ютились слепленные из глины тысячи маленьких лачуг, тесно прилегавших друг к другу глиняными стенами. Водостоков здесь не было, только у базара Лаций увидел выдолбленную в каменистой почве широкую канаву. Она уходила к краю города, скорей всего, в пропасть. Воду сюда доставляли на мулах и лошадях. Каждый день в царский дворец привозили большие бочки с водой. Кто-то из пленных слышал от местных жителей, что давным-давно на склонах горы были выдолблены водостоки, которые снабжали дворец и крепость водой. Но снега таяли в горах по-разному, и вода поступала вниз не так, как раньше. Сейчас её привозили из небольших горных озёр. По приказу царя каждый день жители города должны были сдавать часть еды для кормления пленных. Телеги по улицам таскали сами пленные. Их обычно сопровождали несколько стражников и надсмотрщик со списком. Он стучал в каждую дверь и отмечал, кто сколько сдал. В один из таких дней Лаций оказался в одной упряжке с Икадионом. Они молча тащили свою повозку всю дорогу, останавливаясь и трогаясь под звук палки, которой невысокий тучный парфянин стучал по повозке. Трое их товарищей толкали её сзади. Пройдя по последней улице, они, наконец, вывернули к верхней части города, где через небольшую возвышенность проходила одна единственная дорога к стенам дворца. На прямоугольной плите стоял большой каменный лев, сделанный ещё первыми строителями города. Считалось, что он посылает удачу женщинам, ищущим удачного замужества, поэтому сюда часто приходили не только жители города, но и те, кто путешествовал с караванами купцов, или беженцы, которых на этом торговом пути всегда было большое количество.

Когда их повозка проходила мимо столпившихся возле льва женщин, Лаций заметил несколько спешившихся всадников в дорогих одеждах. Они лениво сидели рядом со львом и о чём-то болтали. Их кони сильно отличались от коней тех парфян, которых он видел в битве под Каррами. Эти были породистей и красивей. Лаций даже засмотрелся на их стройные мускулистые ноги и высокие шеи с длинными гривами. Такие лошади должны были быть выносливыми и быстрыми. И на них можно было далеко ускакать… даже до Сирии. Он внезапно поймал себя на мысли, что впервые задумался о побеге, и это его удивило. Икадион в это время тоже внимательно наблюдал за лошадьми.

– Нравятся? – спросил Лаций.

– Да-а… – задумчиво протянул тот, не отрывая взгляда от гарцующих парфян.

– Сколько такая лошадь проскачет за день?

– Ты думаешь о том же, что и я? – Икадион медленно перевёл взгляд на него и прищурился.

– Если взять двух лошадей и менять два раза в день, то сколько они смогут пройти за день? – не обращая внимания на его вопрос, снова спросил Лаций.

– Значит, о том же… – пробормотал либертус и вздохнул. – Наверное, шестьдесят… или семьдесят миль. Но это по ровной дороге. В горах – меньше.

– Понятно, – кивнул Лаций и перевёл взгляд на всадников. Те въезжали в ворота первой стены и там спешивались. Скорей всего, коней они оставляли там.

– Надо узнать, где ещё есть кони, – прищурившись, пробормотал Икадион.

– Поговорим завтра. Может, Атилла что-то знает. Надо поспрашивать других, – согласился Лаций. Посмотрев ещё раз на лошадей, он понял, что теперь уже не сможет избавиться от мысли о побеге и даже стал прикидывать, как украсть двух или даже трёх лошадей для смены в пути, но звонкий удар палки заставил его очнуться и снова взяться за верёвку. Лаций опустил взгляд на холодную пыльную землю, но видел перед собой только мелькающие копыта породистых жеребцов.

Тем временем женщины подходили ко льву, клали на него ладонь, шептали свои просьбы и отходили в сторону, чтобы освободить место другим. Точно так же коснулась гривы и юная красавица, которая пришла сюда вместе с двумя служанками и десятком рабынь. Её сопровождали как раз те всадники, которых Лаций заметил ещё на склоне. Проведя ладонью по каменной гриве льва, девушка вдруг увидела пленных римлян и сердце её вздрогнуло. Не в силах отвести от них взгляд, она смотрела в ту сторону, пока кто-то не подтолкнул её сзади. Это была её старая тётушка-служанка.

– Ну, что ты застыла, как вода в реке? – донёсся из-за спины скрипучий голос. – Куда смотришь, а? – раздражённо спросила она.

– Что? – вздрогнула Заира, поняв, что та заметила её растерянность.

– Ты куда смотришь, я спрашиваю? – прошипела старуха почти в самое ухо, оглядываясь по сторонам. Заметив римлян, она прищурила подслеповатые глаза и со злорадством произнесла сквозь зубы: – А-а, вон, ты куда смотришь. Не насмотрелась ещё? Ну, ладно, скоро всё это кончится.

– Что кончится? – наивно спросила она, стараясь украдкой ещё раз посмотреть в ту сторону, где, как ей показалось, она заметила знакомую фигуру.

– Говорю, через несколько дней их всех продадут на базаре, и всё. Лучше бы подумала о том, чтобы лев тебе помог. Проси, чтобы послал сына от первой ночи с сатрапом! – кивнула она в сторону каменного изваяния.

– Да, я знаю, – тихо прошептала Заира, придерживая накидку на голове так, чтобы можно было из-под руки незаметно смотреть в сторону пленных. Наконец, ей удалось увидеть того самого римлянина. Он шёл, опустив голову и не замечая её. Сердце забилось в груди от внезапно нахлынувших чувств, Заира чуть не задохнулась от переполнивших её волнения и счастья, но тётушка сказала, что всем пора уходить, и служанки медленно потянулись к спуску. Заире пришлось последовать за ними, постоянно слыша за спиной недовольное ворчание старой Хантры.

Когда они вернулись во дворец, то сразу прошли в большую комнату в женской части дворца, где обычно мылись женщины. Здесь не было окон, и свет шёл только от светильников у стен. Девушки стали помогать ей раздеться, но Заира сама по привычке быстро скинула одежды и подбежала к большой бочке. Вскоре уже все, кроме недовольной Хантры, плескались в воде, обсуждая слухи и планы на следующий день.

– Завтра рабы нальют воду из больших бочек в бассейн специально для тебя, – сказала одна из них. – Ты там будешь плавать для сатрапа.

– Зачем? – удивилась Заира.

– Чтобы он на тебя посмотрел ещё раз, – хихикнула другая. – Говорят, молодой принц приехал с новыми пленными. Он хочет для сатрапа праздник сделать. Будет весело.

– Какой праздник? – спросила какая-то рабыня сзади. – С тиграми и львами? Они будут охотиться на этих римлян?

– Не знаю, но все говорят, что будет много крови, потому что победа очень большая. Царь любит, когда на площади много крови.

– Это правда, – шёпотом добавила другая девушка, украдкой посмотрев на стоявших у входа двух евнухов. – Ведь у царя будет свадьба с тобой. Много гостей будет. Они любят такие игры.

– И что, всех пленных убьют? – осторожно спросила Заира.

– Нет, не всех. Только тех, кого выберет принц Пакор, – со всезнающим видом ответила одна из её новых служанок. На вид ей было уже лет двадцать-двадцать пять, и она, наверное, знала здесь больше других.

– А как же он их выбирает? – притворяясь наивной и любопытной, спросила она.

– Не знаю. Кто послабее, наверное. Сильных продают.

На этом их разговор закончился, но Заира почувствовала, что в сердце у неё появилась неясная тревога.

Бассейн для невесты сатрапа Орода

Когда Атилла услышал, что Лаций с Икадионом собираются бежать, он хмыкнул, почесал нос, потом ещё раз хмыкнул и поднял на них виноватые глаза.

– Я не очень хорошо умею скакать на большие расстояния, – как бы оправдываясь, произнёс он. – Ты же знаешь, Лаций. Бежать рядом могу, а вот скакать…

– Как же быть? – спросил Икадион.

– Мы привяжем тебя верёвкой. Как парфяне мешки со стрелами привязывали. Помнишь? Так и тебя привяжем.

– Как мешок? – удивился Атилла.

– Лучше побыть мешком, чем трупом, – негромко добавил Икадион.

– А что со слепым? – спросил старый друг.

– С ним мы не сможем проехать и десяти миль. Он вообще никогда не сидел на лошади, – покачал головой либертус.

– Подождите, давайте сначала узнаем, где лошади, – поднял руку Лаций. – Потом всё решим. Цэкуса тоже можно будет привязать. Но пока надо узнать о конюшнях. С Павлом, когда придёт, я поговорю сам. Он тоже мог что-то слышать. Если лошади стоят за стеной, у нас ничего не получится.

– Ладно. Сначала лошади, – согласился Икадион. Лаций отправился искать Павла Домициана. Тот, как всегда, рассказывал двум пленным очередную сказку, потому что тем в этот день посчастливилось каким-то образом раздобыть у горожан еду и они согласились поделиться со слепым за несколько историй о древних героях. Лаций уже открыл было рот, чтобы прервать рассказ Павла, но замер и вместо этого присел рядом с ним, не сводя взгляда с лиц слушателей. Его поразило то, что они оба были побриты. Этого просто не могло быть! Ведь у них не было ножей. Когда слепой закончил свой рассказ, Лаций сразу спросил, как им удалось побриться, и бывшие боевые товарищи с радостью рассказали ему, что помогли поставить ворота одному греческому купцу. Тот сказал, что за это готов выполнить любое желание. Они ради шутки попросили его позвать брадобрея и побрить их. Тот сразу же сделал это и дал с собой много еды.

Лаций забрал Павла, но, поговорив с ним, понял, что тот даже не мечтает о побеге и понимает, что будет для них обузой. Но слепой певец хотел помочь и пообещал ему узнать, где держат длинноногих лошадей.

Ночь была сырая и холодная. Сон никак не приходил, и, устав ворочаться, Лаций решил тоже побриться. Ведь если эти двое смогли побриться у горожан и надсмотрщик ничего не сказал, то почему он не мог сделать то же самое? Спустившись к стене, где стояли длинные деревянные корыта с тухлой водой, он намочил лицо, смешал пыль с водой, обмазал этой грязью щёки и достал свой тонкий чёрный нож.

На следующий день пленных с утра разделили на несколько частей. Поговаривали, что скоро должна была состояться свадьба царя, и на неё должно было съехаться много гостей. Поэтому к ней так тщательно готовились. Некоторые римляне уже успели познакомиться с местными жителями, и те охотно делились слухами. В этот день тысячу римлян отправили расчищать дорогу между стенами крепости, две тысячи – в горы, чтобы разобрать завалы на водостоках, а третью часть, в которой оказался Лаций, отправили во дворец, разгружать огромные бочки с водой, прибывшие со священного озера Резайе. Днём Лаций обычно отдавал нож Павлу Домициану, боясь потерять его на дороге, когда они таскали камни, брёвна и воду. Но в этот день решил оставить его с собой, потому что теперь Павла отправляли со второй группой в горы. За такую неосторожность он чуть не поплатился, когда к нему подошёл начальник стражи и спросил, почему он «голый». Лаций ответил, что уговорил одного местного жителя побрить его за помощь. Парфяне знали, что пленные разговаривают и общаются с горожанами, и это было похоже на правду. Тем более они уже видели тех двоих, которые действительно побрились в городе, поэтому отъехали в сторону, потеряв к нему всякий интерес. Они даже не ударили и не плюнули в лицо, чем обычно всегда заканчивались разговоры с пленными римлянами. Но Лаций понял, что это боги помогли ему избежать смерти, потому что парфяне не обыскали его.

Повозки с бочками подъезжали прямо к воротам последней стены. Там их по доскам спускали вниз и с трудом закатывали через ворота внутрь, во двор передней части дворца. Дальше римляне толкали их к задней части здания, где находилась женская половина с бассейном. Бочки были тяжёлые, и удерживать их было очень трудно. Особенно, когда приходилось выливать воду в бассейн. Лаций всё время тёр щёки о плечи или вытирал пот тыльной стороной руки, но это не помогало – лицо горело от попадавшего на содранную кожу пота. Закатив очередную бочку внутрь и наклонив её над краем бассейна, он увидел, как его напарник поскользнулся и упал на колени. Бочка накренилась в его сторону, в ней было ещё много воды, и она могла раздавить его, если бы упала. Стараясь спасти несчастного, Лаций дёрнул край на себя и упёрся ногами в стоявшую рядом статую. Однако воды было довольно много, и его руки стали постепенно уступать огромному весу. Незакреплённая статуя тоже не выдержала давления и, съехав в сторону, упала с бортика в бассейн. Лаций, нелепо взмахнув руками, полетел вслед за ней, а бочка, стукнувшись о край мраморной плитки, треснула и откатилась к стене. Вода из неё выплеснулась большой волной и стала стремительно разливаться по каменному полу. Парфяне разбежались в стороны, крича на пленных и тыча в сторону бассейна. На крики сбежались другие слуги и евнухи.

Бочку оттащили к дверям, а Лация заставили нырять с верёвкой вниз, чтобы обвязать и достать статую. Когда он вылез, его стали бить палками по спине и плечам. Затем подошёл толстый евнух с красным лицом. Он постоянно фыркал и дёргал большим рыхлым носом, как будто туда тоже попала вода. Недовольно фыркнув несколько раз, он со злостью ткнул в сторону Лация и стал кричать на помощника. Выслушав его, надсмотрщик дождался, когда тот уйдёт, и повернулся к Лацию.

– Будешь стоять здесь целый день, бочки держать! Пока не сдохнешь… Так сказал Рахман! – со злорадством сказал он.