Текст книги "Римская сага. Том III. В парфянском плену"

Западня

Солнце проникло в глубину храма и осветило все углы. Куги До медленно перешагивал через тела, пока не дошёл до верховного жреца. Тот сидел, тупо покачивая головой из стороны в сторону, и смотрел красными опухшими глазами на приближавшуюся к нему фигуру.

– Изида принесла тебе удачу и много золота, а мне – нет, – вместо приветствия произнёс Куги До. Жрец ничего не ответил. – Давай золото, и я не буду вспоминать о прошлом, – он ещё раз обвёл взглядом лежавших вокруг людей. Некоторые из них приподнимали головы, но ещё не в силах были прийти в себя.

– Золото? – повторил священнослужитель, как бы не понимая, о чём его спрашивают.

– Да, жёлтое такое золото. Ты только скажи, где оно, и мы сами его возьмём, – криво усмехнувшись, предложил Куги До.

– Я не помню, куда его дел. Я отдал его, кажется… не помню… Оно где-то здесь… У меня болит голова. Ты не можешь так… Изида тебя накажет. Ты оскорбляешь храм и богиню!

– Конечно. Но сначала я оскорблю тебя! Ты хочешь стать первым жрецом-евнухом в этом храме? Подумай! Если да, то тебе нечего будет бояться. Ха-ха-ха! Изида тебе будет не страшна. Будешь петь гимны писклявым голосом! Так что говори, где золото! – с угрозой в голосе произнёс кочевник.

– Поверь, я не помню… но его очень мало. Женщины почти ничего не заплатили, только одна просительница…

– Хватит! Ты всегда любил золото, и я ни за что не поверю, что ты забыл, куда его спрятал. Много лет назад я уже слышал все эти глупости. Тогда я тебя простил. Сейчас мне нужно только золото царицы Мерва. Где оно? Говори!

Опираясь на высокий алтарь, жрец медленно обошёл камень и вернулся обратно.

– Наверное, внизу. Надо спуститься вниз, – с кислым выражением лица произнёс он и покачал головой. – Я отдал его сыну… Он должен был отнести его в пещеру…

– Эй, факелы! – приказал Куги До своим воинам. Вскоре они спустились вниз и нашли несколько небольших кожаных мешочков. Но это было ничтожно мало. Узнав, что вторую часть Лорнимэ так и не заплатила, он поднялся в зал и нашёл её рабынь. Тех воинов, которые случайно попались им на пути, кочевники убивали на месте.

– Что ты делаешь… – пробормотал верховный жрец у выхода из храма. – Из Александрии придут стражники сатрапа Лидия. Они тебя поймают.

– Вряд ли. Или ты хочешь послать к ним гонца? Не делай этого! Узнаю – вырежу всех твоих жрецов. Иди, иди, в храме много трупов. Надо убрать, чтобы не воняли, – пренебрежительно бросил ему Куги До.

К нему подошли два разбойника и сказали, что видели евнухов перед обрядом в доме старого грека-каменщика. Они там пили воду и отдыхали. Вполне возможно, что кто-то из них ещё остался там, или они могли спрятать золото у грека в доме. Куги До злорадно усмехнулся и приказал ехать туда.

Эней знал, кто подъехал к храму в предрассветной тьме. Он понимал, что ему не миновать встречи с кочевниками и поэтому вышел к воротам, надеясь, что они не пойдут в дом и не увидят там только что вернувшихся двух римлян. Хотя, можно было сказать, что это просто рабы, которые ждали в доме окончания обряда…

На ступенях храма стояли люди с оружием. Они связывали руки какой-то рыжеволосой женщине. Потом все вошли в храм и долго не выходили оттуда. У входа остались около десяти человек. Но когда на ступнях показались рабыни царицы Мерва, а у колонн застыла фигура верховного жреца в старой рваной накидке, Эней понял, что теперь настала его очередь. Невысокий крепкий человек в чёрной одежде кивнул в сторону его дома, и к нему сразу направились два десятка человек.

Лаций с трудом затащил Павла Домициана за ворота, поднял по ступенькам и, споткнувшись о его ноги, рухнул на пол. Слепой что-то бормотал про жрецов и песни, но Лацию было не до него. Он развязал ремни и стащил с ног мягкую обувь. Ноющая боль пронизывала стопы и пальцы. Пятки ныли, как будто в них заколотили гвозди. Наступать на них было невозможно. Оставалось только гладить и разминать поцарапанную кожу, радуясь, что камни на кольцах были не острыми. Вынув из обуви десяток колец и столько же монет, он отмотал от голени кожаный чехол с ножом и оглянулся по сторонам в поисках куска кожи или кувшина, куда всё это можно было бы спрятать. Но в комнате ничего не было. В двух шагах от него на лавке раскачивался Павел Домициан. Он продолжал разговаривать сам с собой и смотрел в пустоту невидящим взглядом. Лаций заметил, что у того за поясом что-то торчит.

– Эй, ты что! – с возмущением воскликнул слепой певец, почувствовав, как у него забирают высокие кожаные сандалии, которые он честно заработал своим пением.

– Помолчи! Надо спрятать кое-что, – отрывисто произнёс Лаций, сгребая в одну сандалию кольца, а в другую монеты. Нож он предусмотрительно спрятал обратно в свой сапог.

– Хм-м… Звук мне очень нравится, – совсем другим голосом произнёс певец, повернув голову так, чтобы лучше слышать, что он делает на полу.

– Мне тоже, – вздохнул с облегчением Лаций и поставил обувь перед Павлом Домицианом. Тот запустил руки внутрь и блаженно улыбнулся.

– На это можно купить не только лошадей, но и носилки для меня и Атиллы. А своё кольцо я оставлю на память. Оно пригодится мне в Риме. Куплю любовь и ласку всех женщин Суббура, – довольно пробормотал он. Лаций недовольно осматривал подошвы сапог, где камни протерли несколько дыр. Верхняя часть, к его сожалению, была абсолютно целой, и её можно было использовать, чтобы вырезать потом новые подошвы. Вдруг палец зацепился за ремешки и на нём что-то блеснуло. Развернув ладонь, Лаций, к своему изумлению, обнаружил перстень с большим камнем. Откуда он взялся? Может, случайно зацепился, когда доставал золото из сапога?

Память не сохранила события этой ночи, только радостные впечатления, от которых на душе стало приятно. Но откуда взялось кольцо, вспомнить не удалось. Чтобы прийти в себя, Лаций решил окунуть голову в большое деревянное ведро в углу комнаты, но у самого ведра вдруг остановился. Переминаясь с ноги на ногу, он почувствовал, что в правом башмаке что-то осталось. Под пяткой неприятно давило. Похоже, это была монета… Теперь снова надо было развязывать ремешки, чтобы достать её… Присев, он опустил голову на руки и зажмурил глаза. Голова ещё кружилась, и в теле чувствовалась слабость. Сняв высокие башмаки и достав жёлтую монету с изображением женской головы, он бросил её обратно в сапог вместе с перстнем, решив сначала умыться, а потом уже переложить всё в сандалии Павла Домициана. Вода была свежей, лицо приятно впитывало её бодрящую прохладу. Лаций пофыркал, затем поплескал на шею и затылок и с удовольствием окунул теперь голову по самые плечи. На столе стояла деревянная кружка. Не долго думая, он набрал воду и стал поливать себе на спину и плечи. В комнате послышалось его довольное фырканье, и эти звуки привлекли внимание слепого певца. Он встал, чтобы подойти к другу поближе. Положив кожаные башмаки с кольцами и монетами на край лавки, Павел осторожно направился на звук плещущейся воды.

От неожиданного прикосновения Лаций вздрогнул и резко обернулся. Павел Домициан стоял сзади с протянутой рукой и улыбался.

– Блаженство почувствовать воду на теле в такой день, – произнёс он.

– Говори проще! – с улыбкой сказал Лаций. – Нептун тебя здесь не слышит.

– Хочу воды, – коротко сказал певец и снова коснулся его плеча. Лаций, не предупреждая, вылил полную кружку на голову страждущему попрошайке. – О-о-о! – громким голосом пропел Павел и стал стаскивать с себя тонкую длинную рубаху. – Возьми, положи там, – попросил он его и, нащупав кружку, подошёл ближе к ведру. Лаций бросил одежду на лавку, и та, покачнувшись, с громким шумом упала на пол. В грохоте падения до них донёсся высокий звонкий звук – это упали на пол два новых башмака Павла с кольцами. Из одного выкатилась золотая монета. Она прокатилась вдоль лавки и, стукнувшись о дверь, задребезжала у входа, наткнувшись там на невысокий приступок порога.

– Что это? – вытянув в сторону звука тощую шею, с удивлением спросил слепой певец.

– Твои сандалии упали. Подлые Фурии! – раздражённо произнёс Лаций. – Надо поднять.

Он подошёл к выходу, чтобы увидеть, куда закатилась монета. Но с другой стороны кто-то сильно рванул дверь на себя, и в комнату ворвался яркий солнечный свет.

Куги До не спеша стал на спину слуги и сошёл на землю.

– Тот же дом, те же ворота, и ты, старый Эней, тоже тут, – криво усмехнулся кочевник. – Как ты ещё жив, не понимаю.

– Диана и Зевс дают мне силы, – ответил старый грек.

– Жаль, что они не дают тебе ума. Ладно, я не буду вспоминать тебе все твои обещания. Вы со жрецом обманули меня уже несколько раз. Все ваши женщины оказались бесплодны и не смогли родить мне сына. Но я простил вас. Живите! – Куги До приблизился к Энею почти вплотную, и тому ударил в ноздри резкий кислый запах конского пота, старой гниющей кожи и мочи, который сопровождал разбойников в их кочевой жизни. – Говорят у тебя здесь были евнухи из Мерва. Они тут? – уже совсем по-другому спросил он.

– Нет. Они попили воды и ушли ещё вечером, – пробормотал Эней.

– Ты уверен, что они ничего не оставили? – хитро прищурившись, спросил Куги До.

– Они даже не заходили в дом, – твёрдым голосом ответил грек, потому что был в этом уверен.

– Странно… А что это у тебя на шее? – нахмурил брови кочевник. Он протянул руку и взял чёрный круглый медальон с тремя кругами. – Как интересно! Я где-то видел его… Ха! Это медальон римского раба из Мерва! Как он к тебе попал? – широкая ладонь с ровными одинаковыми пальцами подтянула кожаный ремешок на себя, и тот сполз у Энея с шеи, вырвав на затылке несколько седых волос.

– Э-э… Он отдал его мне, – не зная, что придумать, пробормотал он.

– Он здесь?! – не смог скрыть удивления Куги До. На его самоуверенном, злобном лице впервые отобразилась искренняя радость. Эней коротко кивнул и вжал голову в плечи. Позади него, в доме, послышался шум, как будто что-то упало.– Ну-ка, отойди! – приказал главарь разбойников и толкнул ворота ногой. Он быстро прошёл через двор и схватился за дверь. Неожиданно она сама приоткрылась, и перед ним показались копна светлых волнистых волос и голая спина человека, который стоял у порога на коленях и шарил рукой по полу.

Лаций продолжал ощупывать старые доски пола, когда дверь распахнулась и у него перед глазами показались две ноги в высоких кожаных сапогах. На них были видны мокрые следы лошадиной пены. Он поднял взгляд вверх и, прищурившись, замер. Темные очертания невысокой коренастой фигуры на фоне солнца казались сплошным пятном, яркое солнце мешало ему разглядеть человека, и перед лицом был только живот и пояс… а чуть выше висел медальон!

– Эней?.. – осторожно спросил Лаций, понимая, что старый грек не мог за одну ночь стать в два раза шире.

– Ха-ха-ха! – раздался громкий радостный смех, от которого по спине пробежали мурашки, а сердце сжалось от внезапно возникшей догадки.

– Куги До… – пробормотал он, а кочевник в это время продолжал смеяться, показывая на него пальцем. Лаций выпрямился и сделал шаг назад. Разбойник вошёл вслед за ним и остановился на пороге.

– Что ты там искал? – спросил он, вытирая глаза от проступивших слёз.

– Да так, ничего… – растерянно пробормотал Лаций. Куги До присел и поднял золотую монету. Покрутив её в руках, он довольно усмехнулся и приказал позвать старого грека. – Ты говорил, что у тебя нет золота, – с хитрой иронией обратился он к нему.

– Нет. Ничего нет, – испуганно пробормотал Эней.

– А это что? – Куги До протянул ему золотую монету.

– Это не моё! У меня этого не было! Здесь ничего не было, не было… – захлёбываясь от охватившего его ужаса, закричал он.

– Конечно, не было! Это не твоё! – рявкнул на него главарь. Он подошёл к лавке и поднял два башмака. Они тихо звякнули, и лицо кочевника расплылось в злорадной улыбке. – А где остальное? – зловеще спросил он, и несчастный грек упал на колени, понимая, что сказать правду он не может, а соврать не успеет. Следующий вопрос вообще лишил его дара речи: – Почему эти рабы носят такую дорогую обувь?

– Я… я… я… – трясясь от страха, повторял он.

– Где остальное золото? – тряся старика за плечи, кричал Куги До. По закатившимся глазам и отвисшей синей губе было видно, что тот уже теряет сознание, поэтому он бросил его и повернулся к Лацию. В комнату набились слуги и воины. Они переминались с ноги на ногу и с любопытством наблюдали за своим предводителем. Перед ними стояли два странных голых человека, один из которых был слепым. Оба были мокрые, с бритыми лицами и их кожа по цвету отличалась от кожи местных жителей.

– Это кто? – осторожно спросил Павел Домициан, и кружка в его руках задрожала мелкой дрожью. Вода стала выплёскиваться, и на лицах кочевников появились снисходительные усмешки. Лаций ничего не ответил, продолжая наблюдать за ними и стараясь отойти как можно дальше, туда, где лежали накидка и обувь.

– Я долго ждал этой встречи, – покачал головой Куги До, повернувшись к нему. – Но не думал, что увижу тебя голым с твоим слепым другом. Ха-ха-ха! Сегодня вечером мы сварим тебя в котле, а он будет петь песни на твоём языке. Ты будешь умолять меня убить тебя побыстрее. Но я заставлю тебя помучиться перед смертью. За рану в ноге и подлый обман в деревне. Но кипящая вода покажется тебе спасением по сравнению с тем, что будет перед этим, – хищно раздувая ноздри, пообещал кочевник, и у Лация не осталось сомнения в том, что так и будет.

– Прошу тебя быть снисходительным… – попытался обратиться к нему Павел Домициан, с трудом подбирая от страха греческие слова.

– Закрой рот, урод! – оборвал его разбойник, и слепой певец, почувствовав реальную угрозу, опустился на пол, не в силах стоять на ногах. Лаций тоже сел рядом со своими высокими башмаками и накрыл их краем накидки. – Осмотрите весь дом и все сараи! – приказал Куги До своим людям. Когда они вернулись ни с чем, он снова схватил старика за горло и, с трудом сдерживаясь, чтобы не задушить, повторил свой вопрос: – Где золото? Эта рыжая дура из Мерва оставила его у тебя. Где оно? Не говори мне, что у тебя были только эти колечки в сапогах!

– Я не знаю… – голова старика качнулась, он хотел ещё что-то сказать, но снова потерял сознание и сполз под ноги разъярённому главарю разбойников.

– Ведите её сюда! – приказал он воинам. – И всех её рабынь тоже! Стойте у каждой двери. Всех связать!

Он вышел, и Павел Домициан смог, наконец, свободно вздохнуть. Лаций в это время засунул ногу в башмак и осторожно пытался надеть перстень на палец. Монета так и осталась в другом башмаке, и он не стал её вынимать, уже не думая о том, что она может растереть ему ногу. Теперь он думал только о том, как спастись. Нож в чехле пришлось оставить внутри, потому что незаметно привязать его к ноге было невозможно. В двух шагах от него стояли два разбойника с мечами, и надо было быть очень осторожным, чтобы не вызвать у них никаких подозрений. Когда все ремни были завязаны, он натянул на голову балахон и встал. Один из стражников подошёл вплотную и засунул меч в разрез на животе. Он что-то сказал на своём языке и радостно загоготал, тыча острием прямо в тело. Второй воин тоже что-то добавил, и они снова рассмеялись. Скрипнув, распахнулась дверь, и в дом вошёл слуга с верёвками. Покрывшись испариной, Лаций опустился на лавку, чувствуя, как из царапин на животе сочится кровь. Рядом сел Павел Домициан. Лаций наклонился и завязал ему кожаные ремешки. После этого им связали руки и ноги.

– Мои новые кальцеи ушли вместе с мечтой о свободе? – слезливо спросил слепой певец тихим голосом.

– Да, – коротко буркнул он.

– Ничего не осталось?

– Нет. Только то, что ты спрятал сам.

– И что дальше? – с тоской поинтересовался Павел.

– Меня сварят живьём, а ты будешь петь, – пробормотал Лаций, ложась на пол. В висках слышался гул, от напряжения сжимало грудь, как будто на него навалился каменный алтарь из храма Изиды. Слепой певец тоже сполз вниз и лёг рядом. Двое кочевников стояли у входной двери, а один – у внутренней, которая вела в другие комнаты и оттуда – на двор. Пробраться туда было нельзя.

Павел Домициан по привычке стал что-то бормотать, обращаясь сразу ко всем богам, вспоминая все их доблести и прося о помощи. Поэтому когда кто-то позвал Лация по имени, он не сразу сообразил, что это был не его слепой друг.

– Лаций… Ла-ций… – повторил кто-то совсем рядом. Услышав своё имя, он вздрогнул и прислушался. Голос шёл откуда-то снизу. Повернув голову к полу, Лаций увидел в полу щель. Голос шёл оттуда.

– Александр, ты? – догадавшись, спросил он.

– Да. Чем тебе помочь?

– Здесь есть лошади? – прошептал он, приложив ухо к полу и наблюдая краем глаза за кочевниками. Но те привыкли к бормотанию Павла Домициана и, наверное, думали, что это говорит он.

– Нет, – ответил юноша.

– Тогда иди на кладбище. В свою пещеру. Возьми еды. Как можно больше. Если я не приду через три дня, уходи в Александрию. Возьми свой лук. Держи его рядом. Всегда. Если увидишь кого-то чужого, стреляй! Костёр не разводи.

– А как же Эней? – спросил юноша.

– Он без сознания. Ему не выйти отсюда без помощи. Но ты не поможешь. Тебя убьют. Уходи! Кто-то идёт, – прошептал одними губами он и отвернулся. Через мгновение дверь распахнулась, и кто-то с размаха упал на колени. Послышались женские рыдания, стоны и слёзные причитания. В небольшую комнату затолкали около десяти женщин. Это были рабыни Лорнимэ. Для такого помещения их было слишком много, и они сразу заполнили всё свободное пространство. Последней порог перешагнула, кусая от злости губы и бросая по сторонам гневные взгляды, жена Мурмилака,. Она была похожа на связанную богиню гнева, которая вот-вот разорвёт сковывавшие её путы и накажет оскорбивших её людей. Но когда взгляд Лорнимэ упал сначала на Павла Домициана, а потом – на Лация, выражения лица изменилось: оно вытянулось, щёки резко побледнели, пухлые губы задрожали и стали бесцветными, а в глазах промелькнуло отчаяние. Она смотрела на него немигающим взглядом и, даже когда охранник с силой толкнул её в спину, Лорнимэ вздрогнула, но взгляда не отвела. Было видно, что она не ожидала увидеть Лация живым и невредимым, но он прекрасно знал, что вызвало у неё эти чувства, и быстро отвёл взгляд в сторону. Кочевники стали расталкивать рабынь, чтобы зашли слуги, и жену сатрапа оттеснили к окну. Она больше не смотрела в его сторону, но держала себя по-прежнему гордо и независимо, как бы подчёркивая свою обособленность. Лаций по опыту знал, что такое поведение быстро меняется, когда заканчиваются еда, вода и приходится ходить под себя из-за того, что у тебя связаны руки и ноги. Он грустно усмехнулся, осторожно перевернулся на другой бок и, вздрогнув, упёрся взглядом в лицо Саэт. Она, похоже, удивилась не меньше его.

– Лаций? Ты?.. Ты жив?.. – одними губами прошептала она. Её щёки покрылись пятнами, рот приоткрылся, а в глазах вспыхнул неподдельный испуг. Она завертела головой по сторонам, но все вокруг были заняты только собой: служанки плакали и пытались ослабить верёвки, Павел Домициан сидел в самом углу и что-то говорил Энею, а тот смотрел перед собой невидящим взглядом и ничего не слышал, в то время как Лорнимэ смотрела в крошечное окно и сидела к ней спиной.

– Что с тобой, Саэт? Ты что? – в его голосе прозвучала забота, и девушка, опустив взгляд, не сдержалась и расплакалась. – Ты боишься? Да? – спросил Лаций.

– Да, – коротко кивнула она. Он даже не догадывался, перед каким трудным выбором она сейчас стояла. У неё не было времени рассказать всё Лорнимэ, а теперь это было просто невозможно. Признаться Лацию в том, что они провели ночь вместе, и не рассказать о Лорнимэ, тоже было нельзя. Оставалось только осторожно разузнать у него самого, что он помнит. – Что с нами будет? – прошептала она.

– Не знаю. Но мы здесь ненадолго. До вечера.

– Правда? Или ты шутишь? – в её живых глазах проскользнула искорка женского интереса, но, вспомнив, где они находятся, Саэт уткнулась ему лбом в плечо и снова всхлипнула. – Прости… Я не хотела… Просто всех воинов убили прямо в храме. Я думала, что нас тоже убьют. Это было так страшно, – вздрагивала всем телом она. – Они, что, убьют нас?

– Нет, только меня.

– За что? – в её голосе прозвучал неподдельный ужас, и Лаций рассказал ей всё, что произошло в горах несколько лет назад. Саэт расстроилась ещё больше и стала причитать, повторяя, что не надо было доверять страшной пифии. Так Лаций в очередной раз услышал рассказ о встрече со жрицей-пророчицей. Он уже знал, что это она дала жене сатрапа совет, как подготовиться к обряду. Но только сейчас Саэт поведала ему, что весной пифия разговаривала со всеми служанками, которые приезжали вместе с Лорнимэ. Их всех привели ночью в какую-то тёмную пещеру. Жрецы долго пели песни. Было душно, в чаше постоянно дымились горькие травы. Потом у всех девушек болели головы. Лаций сразу понял, куда приводили рабынь, и стал расспрашивать Саэт, о чём они разговаривали с пифией. Оказалось, что великая жрица читала их души, общаясь с богами и говоря откровения. Девушки рассказывали ей о Мерве, о новом дворце, пленных римлянах и победе парфян. При этом она постоянно задавала служанкам много вопросов. А потом каждой предсказала её судьбу! Саэт с восторгом пересказывала эти события, заметив в конце, что о нападении разбойников жрица ничего не сказала. На вопрос, откуда жрица так много узнала, Саэт задумалась и пожала плечами.

– У меня в голове только дым. Помню дым и её голос.

– И что же она спрашивала? – усмехнувшись, поинтересовался он. Саэт рассказала, что жрица спрашивала их о мужчинах, о любви, и они рассказывали ей об этом.

– Я ей всё про Атиллу рассказала, а Родогуна – про тебя. Какой ты сильный и что бреешь лицо, что у тебя есть знак на плече и медальон, и что она хочет от тебя ребёнка… – сказала она и осеклась, увидев, как изменился в лице Лаций. – Что? Что-то не так? – прошептала Саэт, оглядываясь на других девушек, которые ещё не могли прийти в себя и стонали от страха и головной боли.

– Ничего, всё нормально, – задумчиво пробормотал Лаций. Теперь ему стало понятно, откуда жрица узнала о нём и знаке на плече. Пифия решила выбрать его в качестве жертвы просто потому, что узнала больше, чем о других. А роща и венки были только для отвода глаз. Эней был прав – жрецам не хватало денег. Ему стало досадно, что он раньше об этом не догадался. Саэт смотрела ему в глаза и ждала объяснений. – Не обращай внимания! Просто Родогуну вспомнил. Добрая была девушка.

– Да, – со вздохом согласилась она и стала спрашивать его о ночном обряде. Лаций с трудом отвечал на вопросы, потому что уже думал о том, как дождаться темноты и перерезать верёвки. Но жена Атиллы была настойчивой, и ему пришлось рассказать ей, что он всю ночь провёл в зале с какими-то несколькими молодыми женщинами, которые постоянно менялись и поили его странным вином, ещё о том, что ему хотелось бегать и прыгать, и совсем не хотелось спать и петь песни.

Убедившись, что Лаций ничего не помнит, Саэт, наконец, успокоилась. Пока он говорил, ей удалось рассмотреть его руки, и там, к её огромному облегчению, она не увидела перстня Лорнимэ. Значит, он его потерял или забрали кочевники. Это было приятной новостью. Однако спросить о его судьбе она побоялась.

Время до полудня текло медленно. Многим служанкам становилось плохо, и они теряли сознание от головных болей, духоты и жажды. Из комнаты никого не выпускали, и комната скоро наполнилась невыносимым смрадом. Когда солнце прошло на небосклоне половину пути и узкая полоска света перешла в комнате со стены на дверь, снаружи раздали голоса и стук копыт. Кочевники громко переговаривались, что-то кричали, разъезжались и съезжались, меняя друг друга. Никто ничего не понимал, пока Эней, который уже пришёл в себя и мог разговаривать, не сказал, что к скале, на которой стоял храм, подъехали чужие всадники. Они перекрыли кочевникам дорогу. А когда грек произнёс имя Панджар, всем стало ясно, что это были посланные Мурмилаком воины. Лаций слышал, как девушки всё время перешёптывались и спрашивали друг друга, почему не было слышно имени сатрапа. Видимо, этот вопрос волновал и Лорнимэ, которая после двух ударов по спине стала менее строптивой и только часто плакала, особенно когда ей приходилось, как и остальным, справлять нужду в старое треснувшее ведро в углу комнаты. Оно быстро наполнилось и теперь со всех сторон протекало, наполняя комнату страшным зловонием. И только стражники, как ни в чём не бывало, сидели у дверей и изредка обмениваясь короткими фразами на своём языке.

Вечер наступил незаметно и быстро. Разбойники были, не в пример воинам Мурмилака, внимательны и осторожны. Ночью они не спали и менялись несколько раз. Ближе к утру Лаций попробовал достать нож, но руки до щиколотки не дотягивались. Он три раза будил Павла Домициана, и тот три раза так громко сопел и бормотал, что к нему сразу же подходил стражник и бил ногой в спину. Даже если бы нож каким-то образом и выпал из башмака, незаметно разрезать верёвки всё равно было невозможно. Устав от постоянного напряжения, Лаций под утро провалился в тяжёлый сон, и толстый Лаэтус на Суббурской улице снова жарил для него сосиски, разбавлял вино, бросал кости собакам, его старая рабыня-сирийка ослепла и стала похожа на Павла Домициана, а он вместе с Варгонтом и Атиллой был закопан по шею в землю и не мог пошевелиться.