Текст книги "Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой"

Помеха оказалась не фатальной, и «старая корзина» с Сент-Эксом за штурвалом с тяжелыми вздохами заскрипела вдоль взлетно-посадочной полосы и взмыла в воздух. На аэродроме в Перпиньяне, где они приземлились, чтобы заправиться горючим, хаос усиливался присутствием группы возбужденных польских летчиков, рвавшихся вылететь в Алжир на многочисленных бесхозных самолетах, которые загромождали все летное поле. Найдя неожиданную поддержку в лице адъютанта Ноге, эти бездомные «таксисты» уже готовы были образовать новое летное подразделение, но их остановил пустоголовый офицер (очередной!), заявивший, что начнет стрелять, чтобы не дать им взлететь, так как ни один из них не имел лицензии французского пилота! Отзывчивый, как и всегда, Сент-Экс сжалился над их тяжелым положением и взял одного или двоих из них на борт своего «фармана».

После взлета он взял курс на юг, на Оран. Измученная днями и неделями непрерывного движения, работой и волнениями, Сюзанна Торрес уснула. Внезапно она проснулась, почувствовав, как кто-то трясет ее за плечо: это Сент-Экс пытался ее разбудить. Он не хотел брать пассажирок на борт, но теперь, когда таковая имелась под рукой, собирался удостовериться, что и она разделяла с ним его тревогу. «Фарман», объяснил он ей, медленно рассыпается прямо в воздухе, на ходу теряя свои части. Это будет чудом, если они сумеют преодолеть море. Ему не удалось преодолеть потребности истощенной женщины в отдыхе, но немного погодя ей пришлось снова проснуться. На сей раз Антуан рассказал ей, что они перелетели через Балеары и теперь их преследовали итальянские истребители. Скорее всего, истребители оказались испанскими, поскольку преследование скоро прекратилось. Самолет рассыпался на части достаточно долго и позволил Сент-Эксу благополучно посадить свой «Ноев ковчег» (в котором находилась и собака, и женщина) на аэродроме в Оране, который, совсем как тот, откуда они только что взлетали, оказался переполненным самолетами, вроде какой-нибудь автостоянки.

На аэродроме их приветствовал капитан Пенико и два других пилота. Когда Алиас, волновавшийся за судьбу части своей авиагруппы, прилетел из Алжира на следующее утро, он обнаружил Сент-Экса вытянувшимся в тени под крылом «фармана». В тот вечер, 23 июня, группа вновь соединилась на Мезон-Бланш, алжирском аэродроме.

Офицеров разместили в гостинице «Алетти», и Сент-Экзюпери сразу же позвонил другу Жоржу Пелисье с просьбой немедленно приехать. Милому доктору пришлось идти через затемненный город, где патруль с расчехленными штыками вырисовывался из темноты каждый раз, когда он проходил мимо общественного здания. В «Алетти» изможденный, измученный невыносимым напряжением и интенсивностью событий, вместившихся в предыдущие дни и ночи, Сент-Экс уже лежал в кровати. «Ах, Франция, – проговорил он. – Какой разгром!» В нескольких ярких предложениях он обрисовал картину того «чудовищно бесполезного массового бегства в пустоту», которую он так образно описал спустя полтора года в «Полете на Аррас». «Он рассказал мне, – вспоминал потом Пелисье, – об ужасе, который он испытывал к мистике гитлеризма, претендующей просуществовать тысячу лет. И постепенно его голос стих, последние слова он едва проговорил, перейдя на бессвязное бормотание. Измученный до предела, он заснул. Когда я увидел, что он спит на ходу, я поднялся, выключил лампы и на цыпочках вышел, оставив его спать сном младенца».

Глава 19
Скиталец

Проснувшись поутру, Сент-Экзюпери узнал, что Петен запросил перемирия. Новости погрузили группу в состояние мрака, а «Вахтенный журнал» 29 июня вышел под заголовком: «День национального траура». Отрезанные от своих семей, оставшихся во Франции, о которых они, естественно, волновались, офицеры и гражданские были к тому же расстроены враждебным приемом в Алжире. Местные жители считали пилотов ответственными за бегство (многие из местных никогда не покидали безопасные берега Северной Африки), и все вокруг них ворчали: «Посмотрите на них… Вам следовало бы знать, что они прибегут сюда! А на фронте, где они так нужны, нет ни одного французского самолета!»

По правде говоря, набив свои самолеты запасными частями и умудрившись переправить свои грузовики, члены разведывательной авиагруппы 2/33 оказались в числе немногих воинских подразделений из метрополии, которые могли все еще продолжать боевые действия. В течение непродолжительного времени самые дикие слухи витали в воздухе, были даже разговоры об отправке их в Тунис, чтобы участвовать в «войне мести» против Италии. Но эта дикая надежда умерла почти сразу, как только родилась, а вместо этого им приказали разоружить «блоки» согласно условиям перемирия.

Алиасу и большинству его товарищей-офицеров потребовалось некоторое время, чтобы принять подобную оскорбительную развязку, поскольку их первым желанием было продолжить борьбу, так или иначе. И действительно, несколько дней Алиас обдумывал идею о возможном перелете его группы в полном составе в Гибралтар, чтобы присоединиться к британцам. Его показное нежелание разоружать «блоки» привело к скандалу с полковником, командующим аэродромом в Мезон-Бланш, который не придумал ничего лучше, чем направить ночью часть своих людей демонтировать оружие с самолетов, наивно полагая (он ошибался), что наземные команды не присутствуют на поле.

Проинформированный своими подчиненными о случившемся, Алиас резко отказался позволить любым «посторонним» касаться его самолетов, утверждая, как он уже сделал это в Шатору, что он боевой офицер при исполнении, несущий ответственность за эксплуатационную единицу. Командир, который был из «штабных», сломал стек и, в завершение всего, как стало ясно через мгновение, поехал напрямую к генералу Рене Буска, бывшему в то время старшим офицером в военно-воздушных силах Франции в Северной Африке.

Внезапно, после многих недель напряженной аэрофотосъемки, члены авиагруппы 2/33 оказались не у дел. Все их занятия сводились к построению на летном поле в восемь утра и обычным хозяйственным работам в утренние часы. Более молодые пилоты, как и механики, проводили дневные часы на пляже. Вечером бар гостиницы «Алетти» заполнялся офицерами и пилотами, горящими желанием продолжить борьбу. «Сент-Экзюпери, – как позднее вспоминала Сюзанна Торрес, – бывал там редко. Он не верил в возможность возобновления борьбы из Северной Африки. Его аргументы имели здравый смысл, способный разрушить любые мечты. Он развивал их по ходу дела и чувствовал, как он причиняет боль этим энтузиастам. Таков он был и предпочитал не бросать зерно сомнения в эти объединенные надеждой братства. Он объяснил как-то мне свои сомнения с присущей ему изумительной, слегка грустной улыбкой: «Нет никакого смысла убивать их веру».

Эти различия во мнениях были понятны, принимая во внимание удар от разгрома и его оскорбительного финала. В гостинице «Алетти» мнения разделились, так же как и в более элегантной гостинице «Сент-Жорж», расположенной далее за холмом, между «оптимистами», не принимавшими вообще перемирия, и «реалистами», понимавшими его как необходимое зло, которое, по крайней мере, имело положительную сторону, положив конец резне и сохранив французский флот и Северную Африку от немецкой мясорубки. Вера в таких обстоятельствах берет верх над разумом, и все это выливалось в нескончаемые горячие дебаты. Никакие разумные доводы, приводившиеся Сент-Экзюпери за ужином, который они все заказывали в гостинице «Сент-Жорж», не могли поколебать намерение «бороться» Эдуарда Корнильон-Молинье, бесшабашного авиатора, который вывез Мальро во время бегства при Адрамауте. То же можно было сказать и о Соренсене, богатом виноградаре скандинавских кровей, с которым Сент-Экс часто обедал и который на каждом углу трубил, что он потрясен прекращением военных действий.

Но с течением времени, однако, энтузиазм «оптимистов» пошел на убыль и ряды «реалистов» начали разрастаться. Даже такой решительный человек, как Жорж Мандель, недавно смещенный министр внутренних дел, который также остановился в «Алетти» (этажом выше Сент-Экса), не мог решить, что же ему делать дальше, и вместо поиска пути в Лондон, где он бы вступил в ряды движения «Свободная Франция» Де Голля, он поплыл по течению, был репатриирован во Францию, и там, в конечном счете, возглавил пронацистскую милицию.

Ситуация особенно беспокоила генерала Ноге, сделавшего все возможное, чтобы попробовать убедить правительство Рено продолжать борьбу из Северной Африки. Будучи главнокомандующим всех французских сил в Магрибе, Ноге перенес свой штаб из Рабата (где он был генерал-наместником) в алжирские казармы в пригороде Бен-Ануна. Брат капитана Пенико, с кем Сент-Экс прилетел в Оран, состоял в его штате, но Сент-Экзюпери был представлен генералу через Поля Кресселя, также обосновавшегося в «Алетти».

За двадцать лет, прошедших с их первой встречи в Лионе в 1917 году, Крессель сделал солидную карьеру, став юристом и депутатом. Война опять надела ему на плечи погоны, и он находился здесь проездом к новому месту службы на Ближнем Востоке в звании капитана военно-воздушных сил, когда в Алжире его настигло внезапное сообщение о прекращении боевых действий. Интерес Кресселя к Марокко имел длинную историю, он встречался с Сент-Эксом в Касабланке в 1931 году, когда приезжал туда (прочитать лекцию по Анри де Монсерлану), и он многократно встречался с Ноге. Естественно, он увиделся с ним и на этот раз. И когда генерал услышал, что Сент-Экзюпери также находится в «Алетти», он послал за ним автомобиль с водителем, чтобы отвезти его в штаб.

Крессель припоминает по крайней мере две такие встречи с Ноге, хотя, возможно, их было больше. Генерал (а ведь и он ничем не отличался от остальных) пребывал в мучительной борьбе с самим собою, и неудивительно! Он не желал прекращать борьбу, и ему был оставлен небольшой выбор. Стопятидесятитысячная африканская армия была послана в метрополию воевать против немцев, но возвратилась оттуда лишь малая толика, и у него оставалось теперь приблизительно сто тысяч солдат для защиты всего Магриба, в то время как итальянцы угрожали вторжением в Тунис, а испанцы имели четыре дивизии, готовые к вторжению в Северное Марокко. Сильно отставая по мощности артиллерии, его солдаты могли продержаться только два месяца на запасах боеприпасов без всякого снабжения из метрополии, а производство на месте отсутствовало. Контрабандные пути, по которым генерал переправлял оружие и амуницию из Франции в разгар разгрома, были заблокированы Дарланом, даже посадившим в тюрьму множество его эмиссаров. Британцы, тоже припертые к стенке, не могли ничем помочь. Ответ из Соединенных Штатов, где французский посол де Сен-Кантен и Франсуа Блош-Лэне прилагали отчаянные усилия для получения помощи, пришел обескураживающий. Французский коммерсант Пастер вернулся в английский порт с одной тысячей французских стволов 75-го калибра и тысячей пулеметов, а все, что Соединенные Штаты разрешили немедленно поставить, были 27 стволов 75-го калибра времен Первой мировой войны!

Состояние французских военно-воздушных сил, которым можно было бы отвести главную роль в боевых действиях на севере Африки, также вызывало у Ноге беспокойство. Всего приблизительно 800 самолетов сумели преодолеть Средиземноморье, большинство из которых только благодаря попутному ветру. Но Сент-Экзюпери знал очень хорошо, что многие из них прибыли без наземных команд и запасных частей. Информация, поступавшая к Ноге, не сулила ничего хорошего. Какую эскадрилью бомбардировщиков ни возьми, они наскребли бы только одну сотню 500-фунтовых бомб, а боезапаса для пулеметов, установленных на истребители, хватило бы лишь на половину времени полета каждого из них.

Кресселю в тот момент было не до записей в дневнике о беседах с Ноге, хотя он вспоминает слова Сент-Экзюпери о том, что «мы сохранили боеспособные военно-воздушные силы, которые задыхаются, подобно умирающей рыбе, вытащенной на берег из моря». Только когда у Сент-Экса родился этот свойственный ему яркий образ, неясно, возможно, это случилось несколько позже. Но в одном Крессель твердо уверен: Сент-Экзюпери был направлен (и по его предположению, непосредственно генералом Ноге) с конфиденциальной миссией в Марокко определить настроение офицеров военно-воздушных сил и проверить материальные резервы в Рабате и Касабланке. Что Ноге предпочел остановиться на Сент-Эксе для выполнения подобной миссии, может на первый взгляд показаться странным. Но для той неординарной ситуации неординарный человек мог подойти лучше всего, а Сент-Экзюпери имел то преимущество, что не являлся ни кадровым военным, ни административным должностным лицом, ни политическим деятелем, в присутствии которых говорливые офицеры начинали чувствовать необходимость «не высовываться».

Миссия была настолько конфиденциальной, что даже его командир, генерал Алиас, ничего не знал о ней. Ничего не знал и генерал Буска, хотя он проживал на том же самом этаже гостиницы «Алетти» и часто присоединялся к Сент-Эксу и Кресселю во время длинных ночных разговоров. Ноге рисковал головой, поскольку уже была создана комиссия по контролю за соблюдением условий перемирия, имевшая цель сообщать о любых военных действиях, да на долю Алжира приходилась квота немецких шпионов. В какой авиачасти Сент-Экзюпери позаимствовал самолет, неясно, но Крессель, сам пилот, помнит, как именно на «Поте-63» они вылетели с аэродрома Мезон-Бланш. Сент-Экс вел самолет до Рабата, где он попрощался с Кресселем, у которого имелись свои планы. Из Рабата Сент-Экзюпери перелетел в Касабланку, где ему предстояло посетить «Ателье эндюстриэль де л'эр» и проверить, как идет сборка самолетов, недавно отправленных в контейнерах из Соединенных Штатов. Ради соблюдения тайны своей миссии он избежал визита к своему старому другу Анри Конту, который обязательно бы поинтересовался о цели его посещения, однако частный доклад по возвращении мог едва ли приободрить и без того пребывавшего в унынии Ноге. Около ста сорока бомбардировщиков «глен-мартан» было отправлено из Соединенных Штатов, но работа по распаковке и сборке их только-только началась. Ситуацию ухудшало отсутствие некоторых жизненно важных узлов и агрегатов, которые надеялись получить до окончательного срока сборки.

Судьба авиаразведгруппы 2/33 тем временем была решена двумя почти одновременными событиями. Первое, случившееся 3 июля, – трагедия Мерс-эль-Кебира. Британское нападение на французский флот пробудило горячие чувства, и с этого момента отпал вопрос о возможном соединении группы с Королевскими военно-воздушными силами. Вторым были действия генерала Буска, решившего поддержать командира авиабазы в Мезон-Бланш и приговорившего Алиаса к пятнадцати дням домашнего ареста (символическая форма лишения свободы) по причине «неповиновения». Официально Франция не находилась в состоянии войны, соответственно военные инструкции для военно-воздушных сил не применялись, и «блоки» авиаразведгруппы 2/33 подверглись разоружению.

Бомбардировка Мерс-эль-Кебира повлияла на будущее Сент-Экса в одном отношении. Почти с самого начала Крессель, служивший под командованием Петена в годы Первой мировой войны, неодобрительно относился к радиопередачам, которые вел Де Голль из Лондона. В них седовласого маршала и его окружение фактически обвиняли в измене. Мерс-эль-Кебир оказался серьезным ударом по Де Голлю, но генерал оправдывал это нападение на том основании, что правительство Виши тайно планировало передать французский флот немцам. Кресселя обвинение обескуражило, Сент-Экс не на шутку встревожился. Хотя у него не было никаких причин питать личные симпатии к Петену, он отторгал обвинительный тон радиопередач Де Голля, направленных на разжигание разногласий среди его несчастных соотечественников в момент, когда они нуждались в единстве, и еще раз единстве прежде всего. Это было начало разочарования, которому с годами предстояло стать глубже и сильнее.

* * *

В ожидании развития событий Сент-Экзюпери провел в Алжире в общей сложности шесть недель. Он хотел и сам определиться, продолжал работу (начатую еще в Орконте, в те долгие, праздные часы «фиктивной войны») над новой книгой, для которой он в конечном счете выбрал название «Цитадель». Его вдохновлял поучительный стиль «Так говорил Заратустра» Ницше, и это существенно отличалось от всех его предыдущих работ. Книга задумывалась менее автобиографичной и в этой степени ближе к «О граде Божием» святого Августина, чем к его «Откровениям». Смелая параллель, но в целом не вводящая в заблуждение в определении нового направления литературных усилий Сент-Экзюпери. Поскольку он был настолько поглощен компилированием ряда моральных и политических размышлений (следует понимать под словом «политический» все в самом широком смысле имеющее отношение к правительству страны), это было весьма просто. Как Антуан объяснил Полю Кресселю, он чувствовал, что кризис, настигший Францию, был обязан своим происхождением, по здравому размышлению, духовной пустоте, которая требовала новой книги, подобной творениям Паскаля в XVII столетии и Руссо в XVIII. По-прежнему оставаясь «ночной совой», Сент-Экс и тогда, в Алжире, не задумываясь звонил Кресселю из гостиницы в час или два часа ночи и зачитывал ему целые страницы по телефону с одной целью – услышать его немедленные комментарии и критику. Такова была участь Кресселя, назначенного сент-экзюперийским категоричным указом, проснуться среди ночи или под утро, ведь, как утверждал Сент-Экс: «Я предпочитаю дружеский голос голосу гостиничного швейцара».

Сент-Экзюпери, как и Крессель, относился к числу офицеров запаса, а не кадровых военных, и был вскоре демобилизован. Авиаразведгруппа на прощание устроила в его честь ужин в гостинице «Оазис», который почтило своим присутствием множество mignonnes, как Сент-Экс называл «возлюбленных». Как всегда оставаясь гран-сеньором, он в ответ нанял автобус для поездки своих товарищей-пилотов, наблюдателей и друзей (включая Кресселя, доктора Пелисье и Эдуарда Корнильон-Молинье) во владения знатного мусульманина, более чем за сотню миль на юг, где четыре роскошных ягненка были зажарены на открытом огне. К концу праздника их хозяин-мусульманин поднялся и произнес с патриархальной простотой: «В 1870 году мы были побеждены. В 1918 году мы победили. Бог на сей раз пожелал, чтобы немцы нанесли поражение нам. Да видит Бог (то бишь Аллах!), мы еще отомстим».

Первые бледные признаки рассвета начали подсвечивать восточное небо, а арендованный автобус, стеная, приближался к предместьям Алжира. Нагруженные многочисленными бутылками услаждающего алжирского вина, выпитого на банкете, возвращающиеся гуляки наполнили ночь разгульными песнями, великодушно оглашавшими город из открытых окон их автобуса вплоть до украшенного пальмами входа в «Алетти». Чужак мог бы принять их за алкоголиков, празднующих победу, но это была просто спаянная команда, пробующая утопить свою боль и тревогу в вине. «С уходом Сент-Экзюпери, – отметил Алиас в прощальном тосте, – 2/33-я теряет свою душу».

* * *

В начале августа Сент-Экзюпери и Поль Крессель отплывали во Францию на «Ламорисьер». Стоимость diffa[21]21
  Торжественный прием (в Северной Африке).


[Закрыть] плюс расходы на неожиданно долгое пребывание в Алжире настолько основательно опустошили бумажник Антуана, что он не смог бы даже оплатить проезд на поезде в Агей, не окажись в то время в Марселе Пьер Шеврие.

Узнав, что его друг Анри Гийоме должен был вылететь из Бизерте на следующий день, Антуан решил отложить свое возвращение домой на сутки. Крессель тоже присутствовал на встрече друзей в баре «Синтра», с видом на старый порт. Встреча оказалась грустной, ведь царившее вокруг настроение не располагало к большому празднеству, и меньше всех для Анри и его жены Ноэль, поскольку оба находились в состоянии глубокого уныния. Уроженец Шампани и, по французским понятиям, человек восточный, Гийоме искренне верил, как и многие из его земляков, в непобедимость «линии Мажино».

– Так вот всегда: одна и та же история с нами, теми, кто живет на востоке. Всегда наши земли опустошает и разоряет неприятель. И сегодня – как в 1914-м.

– Послушай, Анри, – попытался подбодрить его Сент-Экс, – тебе не следует так убиваться. Если бы Франция продолжила бороться, от нее вообще ничего не осталось бы. Все наши городки и города оказались бы разрушенными, а число погибших так обескровило бы ее, что нам никогда не оправиться.

Этот довод ему предстоит подробно развить в «Военном летчике», из чего многие его соотечественники сделали заключение, будто он стал петенистом. В действительности Сент-Экзюпери никогда не относился к числу пораженцев в обычном смысле этого слова. Но он был слишком умен и понимал, что бедствие 1940 года во многом – результат неуклонного движения вниз, продолжавшегося годами, в течение которых Франция просто шла под уклон с большой скоростью. «Страну неизбежно ждет плачевный конец, если не найдены ясные причины для ее сопротивления, – писал Антуан в письме из Орконта в том году несколько раньше. – Англичане борются за свои традиции, свой цейлонский чай, свои уик-энды. А мы чувствуем лишь одно – некую смутно очерченную солидарность. У нас нет традиций, которые отличались бы такой же четкостью и универсальностью. Отсюда незначительность Жирадо и его философского «теста для пирога». Эти интеллектуальные искусственные изобретения, противопоставленные понятиям расы и единства!»

«Сото» Сент-Экзюпери, как и многое другое его имущество, поглотил поток беспорядочного бегства, и вот уже безлошадный Тонио забирается в поезд на вокзале в Марселе. Старенький паровоз пыхтит от натуги, перебравшись через горы пемзы и обогнув бухты и узкие морские заливы Буш-де-Рон и Вар, и, весь в клубах дыма, останавливается наконец в Агее. Как радостно возвращаться домой после всех этих бесконечных недель, наполненных сомнениями и замешательством! Для него это дом. Здесь тогда жила мать с его сестрой Габриэллой, да и Антуан питал особую нежность к этому старому провансальскому дому-крепости, увековеченному Мопассаном в «У моря», который, подобно любому уважающему себя замку, мог похвастаться весьма благоразумным и осмотрительным существованием, чьи периодические проявления ограничивались поскрипыванием старинных дверей и перемещением спектральных цепей по полам весьма почтенного возраста.

Сент-Экс провел в замке несколько недель, в смятенном расположении духа, никак не в состоянии ответить на вопрос, как быть дальше. На соседней вилле нашла убежище от немцев его подруга Нелли де Вог, там же к ней присоединился ее брат Бертран и Алан де Ла Фалез. Оба свободно владели английским, служили офицерами связи в экспедиционном корпусе лорда Горта и были эвакуированы в Англию во время заключительной стадии Дюнкеркской кампании. Видя, как французское высшее руководство лжет само себе, доводя себя до состояния паралитического самодовольства (фальшивыми сообщениями о продлении на северо-запад «линии Мажино»), они относились к числу тех редких французов, оказавшихся готовыми простить Черчиллю и флоту ее величества то, что те натворили в Мерс-эль-Кебире. Оба жаждали возобновить сражение и обсуждали, как тайно добраться из Франции в Лондон, где собирались присоединиться к генералу Де Голлю. Но, как они ни старались убедить Сент-Экзюпери присоединиться к ним, он по-прежнему не проявлял особого рвения. В отличие от них, он ни слова не знал по-английски и не мог представить себя в роли добровольца в одном из подразделений Королевских военно-воздушных сил.

Обсуждение происходило каждый раз далеко за полночь и по ходу часто прерывалось карточными фокусами, которые Антуан показывал, чтобы немного отвлечь друзей. Фокусы он выполнял с такой поразительной легкостью, непринужденностью и непогрешимостью, что Алан де Ла Фалез наконец пришел к заключению о присутствии во всем этом некоей сверхъестественной силы. Видимо, они имели дело с магом, или, как бы мы сказали, с волшебником. Сент-Экс обычно небрежно оставлял колоду карт на столе, и Алан де Ла Фалез, надеясь застать его врасплох, вытягивал карту. И неизменно – даму пик! Какой волшебной властью этот фокусник мог вынуждать его каждый раз выбирать карту, которую сам фокусник не мог видеть в колоде и которой явно не касался? Все это напоминало то невероятное совпадение в рулетке, когда одно и то же число выпадало тринадцать или двадцать раз. Какое-то заклятие лежало именно на этой колоде карт, и он не мог освободиться от него. Тонио конечно же, как всегда, напускал на себя таинственность, как бы между прочим замечая: «Тебе постоянно будет попадаться та же самая карта до тех пор, пока ты не получишь известие, которого ожидаешь». Его друг Алан ожидал письмо. И к его удивлению, все так и произошло: как только пришло письмо, «заклятие» с колоды было снято.

Дебаты же прекратились по другой причине: в связи с приездом мужа Нелли, Жана де Вога, французского морского капитана. Он сопровождал адмирала Дарлана в Лондон с миссией по координации действий французских и британских флотов и пережил и Дюнкерк, и разгром. Вскоре после воззвания Де Голля, прозвучавшего 18 июня и призывающего французов продолжить борьбу, Жан де Вог предстал перед ним на улице Карлтон-Гарденс, в доме номер 4. Его разговор с генералом прошел хуже некуда, и он обрисовал Де Голля в абсолютно черных красках. «Поступайте как хотите, – сказал он им, – только не ездите в Лондон с идеей присоединиться к Де Голлю. Невозможный человек… Нам доступно лишь одно – оставаться здесь и смотреть, что мы сможем сделать в самой Франции». Этот полный ушат ледяной воды охладил их пылкий энтузиазм, и Бертран Жоне и де Ла Фалез все же отказались от своей первоначальной идеи и приняли решение остаться, к явному облегчению Сент-Экса.

Нерегулярно и с частыми перерывами Сент-Экзюпери продолжал работать над своей новой книгой «Цитадель». Но отвлекался он слишком часто, следя за битвой за Британию, как и все остальные с отчаянным возбуждением приникая к радио. Кроме того, уже давали о себе знать определенные ограничения. Бензин был строго нормирован, некоторые продукты становилось все сложнее доставать, поезда шли битком набитые, и в Южной Франции едва ли нашлась бы деревня или поместье, еще не знавшие, что такое хлынувший сюда поток беженцев, в панике убегавших от немецкого наступления.

Перед тем как расстаться с Кресселем в Марселе, Сент-Экс сказал: «Я скоро приеду в Лион. Нам обязательно надо встретиться в «Моратере» и отведать там carp roe» (одно из его самых любимых блюд). Вероятно, он говорил это с явным вызовом, словно решил доказать, пусть хотя бы только себе, будто та жизнь в не оккупированной немцами зоне все еще могла содержать в себе кое-что от старого французского жизнелюбия. Но когда он достиг Лиона несколькими неделями позже, они вдвоем направились именно в «Моратер», прежде чем в тот же вечер двигаться дальше к Виши.

Крессель (а на него можно положиться в этом вопросе) утверждает, что Сент-Экзюпери сделал по крайней мере три, а возможно, и четыре поездки в Виши между серединой августа и концом октября, после принятия им решения покинуть Францию. Много других французов, желавших лично «пощупать» негативную, быстро меняющуюся ситуацию, уже проложили дорогу на этот известный курорт с минеральными источниками, где их как магнитом притягивала роскошная гостиница «Отель дю Парк», которую Петен превратил в свою резиденцию и местоположение правительства. Среди них оказался и друг Сент-Экса Гастон Бержери, депутат, присоединившийся к окружению маршала под влиянием идеи помочь тому сформулировать новую философию правительства, которое в результате получило напыщенное и полностью вводящее в заблуждение название Национальная революция.

И хотя «Отель дю Парк» был уже переполнен, во время своей первой поездки в Виши Сент-Эксу и Кресселю удалось найти пристанище для себя в тесных комнатушках гостиничной прислуги на последнем этаже отеля. Проинформированный об их прибытии в «его» столицу, Петен согласился принять этих двух недавно демобилизованных летчиков, и они услышали несколько обыкновенных и незамысловатых, даже приземленных замечаний относительно общей ситуации: необходимо время для выхода из хаоса и восстановления порядка, нужно время, чтобы снова поставить страну на ноги, а пока никаких «безрассудств», ничего рискованного не должно предприниматься. Эти любезные банальности не несли в себе ни капли неожиданного и заинтересовали двух посетителей гораздо меньше, чем две книги, лежавшие на столе маршала. Обратившись к помощи различных словесных хитросплетений, дабы поддержать монолог Петена и сфокусировать его неослабное внимание на его мыслях, им удалось разглядеть названия книг. Одна из них называлась «Пруссия после Йены», другой были труды Альбера Сореля, посвященные Талейрану и Меттерниху. Подобно «сопротивленцам» в его окружении, таким, как Марсель Пейрутон, министр внутренних дел, Ив Бутьер, министр финансов, адмирал Ферне, отвечавший за проведение секретных совещаний кабинета, Жан Боротра, чьим талантам игрока в теннис нашли применение, поручив ему управление комиссариатом по спорту, и Анри Мулен де ла Бартет, глава его гражданского секретариата, седовласый маршал изучал тактику Фабьена, к которой фон Шарнхост, фон Гнейсено и Штайн обратились после поражения при Йене и которая в конечном счете дала возможность перевооруженной Пруссии внести свой вклад в поражение Наполеона при Ватерлоо.

Другим видным «сопротивленцем» в окружении Петена являлся генерал Хантзигер, взваливший на себя неблагодарную задачу ведения переговоров по заключению перемирия с Кейтелем перед тем, как он заменил Вейгана на посту военного министра. Точно неизвестно, во время первой или второй поездки Сент-Экзюпери в Виши, но он завтракал с Хантзигером, но точно известно (и об этом есть свидетельство Шарля Салля), что на Сент-Экса произвела впечатление очевидная цельность и честность Хантзигера и его твердое намерение противостоять немцам. По всей видимости, эта беседа еще раз утвердила Сент-Экзюпери в его сомнениях относительно Де Голля; поскольку на самом пике разгрома, в тот момент, когда правительство Рено уже ретировалось в Тур, до того затаившийся Де Голль внезапно появился в штабе 4-й армейской группы и потряс Хантзигера опрометчивым планом организации «Бретонского фронта».

Если Сент-Экзюпери под убедительным влиянием Кресселя и Бержери, возможно, на миг и соблазнялся идеей начать работать в Виши (дабы «спасти мебель», как образно выражались французы), мысль эта, похоже, все меньше привлекала его с каждым новым посещением этой погруженной в обманчивую дремоту столицы. Пока некоторые благонамеренные французы пытались утвердить в Петене его способность к сопротивлению, другие, начиная с Лаваля, изо всех сил старались снискать расположение немцев. Действительно, еще до конца августа Лаваль достиг такой низшей точки заискивания, что счел себя обязанным нанести визит маршалу фон Брошичу в его штабе в Фонтенбло и предложить ему помощь французских военных самолетов для бомбардировок Англии (унизительная попытка пинать бульдога еще до того, как он будет низвержен), от которой маршал с прусской наглостью отказался за ненадобностью!