Текст книги "Избранное. Тройственный образ совершенства"

Дух и душа
Биография двух слов

Да ведают потомки православных Земли родной минувшую судьбу.

А. С. Пушкин

Зачем понадобились русскому народу два разных, хотя и родственных слова для обозначения таинственной силы, незримо обитающей и движущей человека? А раз были созданы два и сохраняются доныне в постоянном употреблении, значит оба ему нужны. Другими словами, оба означают не один и тот же предмет, но два разных.

Это раздвоение смысла тем более загадочно, что оба слова, как ясно всякому, произведены от одного корня, различаясь только суффиксами. Их общий корень – индоевропейское dhu или dheu, означавшее вообще быструю подвижность, потом веяние, откуда и наши слова: дуть, дым, дыхание, также латинское fumus, дым, и греческое thumos, страстное начало духа. Известно, что большинство первобытных народов отожествляют жизнь и дух человека с его дыханием. По Библии Бог вдунул Адаму, чрез рот или чрез ноздри, дыхание жизни; точно так же малайцы верят, что душа умирающего выходит чрез его ноздри, и почти у всех арийских народов, у яванцев, австралийцев, калифорнийцев, совершенно одинаково понятия «дыхание» и «душа» выражаются одним и тем же словом. Следовательно в отношении словопроизводства русский язык не составляет исключения; напротив, он повинуется широко действующему закону. Этимологически «дух» и «душа» равно значат: дыхание. Почему же народная мысль вывела из одного корня два ствола, увенчанных несходными кронами-суффиксами?

Но эта самая историческая справка бросает первый свет на загадку. Стоит только с точки зрения изложенного корнесловия взглянуть на живое употребление обоих слов, – тотчас становится ясным, что основной ствол – один, а другой есть лишь надземный отросток первого. Именно, обнаруживается, что только слово «дух» сохранило в себе тот смысл, который заключался в корне: материальный смысл веянья, и дыхания. По-славянски «дух» означал просто движение воздуха: «Духом бурным (то есть сильным ветром) сокрушиши корабли Фарсийские», Псал. 47-й. «Дух» еще и теперь значит – пар, испарение; мы говорим: «дух поднимается от сгоревшего навоза». Дух значит также – запах: «тяжелый дух», «винный дух», у Толстого: «Да и духу же напустили – аж на дворе воняет»; о собаках, почуявших зверя, говорят: «забрали дух». «Дух» еще и теперь значит дыхание; говорят «перевести дух», «от бега захватило дух», «дух короток», и в этом смысле дух или дыхание служит синонимом жизни, жизненной силы: «испустить дух» значит умереть, «дух вон» – то же, что «умер». Итак, слово «дух», наряду с позднейшим, психологическим смыслом, удержало и первоначальный, вещественный смысл – смысл самого корня; слову же «душа» весь этот ряд материальных значений совершенно чужд; нельзя сказать: «перевести душу», «испустить душу» и т. п. Очевидно, что древнее и исконное слово – «дух», слово же «душа» не возросло непосредственно из корня, а ответвилось от слова «дух», уже после того, как «дух» приобрел свой производный смысл психического начала.

Поэтому я начну мой рассказ с основного слова «дух».

О достоверной истории этого слова еще нельзя и думать, так как не собраны документальные сведения о нем и даже не приступлено к их собиранию. Итак, все, что я расскажу о нем, есть лишь моя догадка или гипотеза.

Корень dhu, принесенный с прародины, был в руках народа как глина; народ лепил из этого корня всевозможные слова, разновидные и разномысленные, смотря по нуждам своим, – лепил с полной свободой мастера. Он переделывал корень, прибавлял к нему другие вещества и сплавы из своего звукового материала, отмерял длину слов, определял подударные гласные. Он обделывал каждое свое создание с величайшей практичностью и крайней экономией сил, так что ни в одном нет никакого излишка или ущерба, ни одной случайной неровности, но все до мельчайшей черты гениально обдумано, деловито и точно. Он вылепил из dhu «дуть» и «дым», «дохнуть» и «дыхание», «дух» и «удушье» и все их бесчисленные производные, как «воздух», «духота», «дуновение», «душный», «духовный», «вздох» и пр. и пр. В этом ряду – не слепо и не случайно древний язык создал слово «дух» именно в этой форме, по этому типу слов, а не как-нибудь иначе. Односложностью слова «дух» ему дан характер суровый и замкнутый. Таким он является в именовании, как созидающий или призываемый: именительный и звательный – «дух»; да еще в страдательной роли, то есть в винительном. Но слово «дух» образовано еще по закону тех односложных имен мужского рода, которые и в косвенных падежах сохраняют ударение на коренной гласной, потому что есть и другие, переносящие его на флексию, как «бич» – «бича», «бичу». Следовательно, слово «дух» никогда не изменяет своему происхождению и остается верно самому себе даже перед приманками соблазна, то есть в богатстве двусложности; и это сдержанное ударение в косвенных падежах – духа, духу, духом – кажется добровольным самоотречением: дух как бы сдерживает себя или смягчает свою суровость, когда вступает в общение с другой сущностью. Насколько он непреклонен в явлении и страдании, настолько в действии он строг к самому себе и трогательно милосерден. Передощущал ли народный разум уже в самый момент создания будущее призвание слова и создал его пригодным для его грядущих дел? Или, напротив, именно своей счастливой форме слово обязано своим позднейшим могуществом?

Такова наружность слова «дух». Что же касается его биографии, то она необыкновенна; ее по праву можно сравнить с биографией Наполеона.

И даже не так чудесно было венчание скромного корсиканца-поручика французской короной, как восшествие слова «дух» на высшую ступень величия в русской речи. Происходя из древнего, но чужеземного и незнатного рода, из санскритского вещественного «дуновения», оно постепенно приобрело у нас смысл наивысшей умопостигаемой сущности, общей уже людям и Божеству.

Как совершилось это чудесное возвышение слова? Первоначально «дух» означал только веяние, то есть движущуюся волну воздуха, но вероятно очень рано в круге этого общего смысла обособился более узкий и специальный смысл – воздушной волны, исходящей из уст человека. Так образовались два родственных, но разных значения слова «дух»: веянье и дыхание. Но веянье только внешним образом важно для человека, как явление окружающей его природы, дыхание же является неотъемлемой частью его собственного существа; и потому дальнейшее развитие обоих значений пошло разными путями: «дух как веянье» стал расширять свой смысл экстенсивно, по мере того как человек все лучше узнавал мир, «дух как дыхание», наоборот, сосредоточенно углублял свой смысл сообразно растущему самопознанию человека. И так как оба значения все-таки выражались одним и тем же словом, то всякое завоевание одного неизбежно доставалось в удел и другому, так что оба смысла – природный и человеческий – на всем пути своего самостоятельного развития взаимно обогащали друг друга и тем сугубо возвышали общий смысл слова «дух».

Свое первое и навеки важнейшее завоевание «дух-веянье» сделал тогда, когда особенной формой веянья был признан запах. «Дух-запах» явился не только пространственным расширением изначального смысла: на новом месте, в своем новом значении слово «дух» как бы вдруг расцвело и раскрылось; оно обнаружило в себе новое, раньше скрытое содержание. Простая струя воздуха однородна и определенно-вещественна; но в том особенном дуновении, которое мы ощущаем как запах, явственно различаются не один, а два деятеля: движущаяся волна воздуха – и чувственная окраска этой волны, собственно запах. Именно этот второй деятель стали обозначать теперь словом «дух». Таким образом, первоначальная, простая вещественность «духа» уступила место новому представлению; если «дух» и раньше означал материю легкую и разреженную (воздух), то теперь он был познан как вещество высшего рода, почти развоплощенное, как некая бесплотная сила, потому что качество вещи есть, правда, еще вещественность, но уже не вещество. В значении «запах» слово «дух» было сразу вырвано из первобытной материальности и поставлено на путь абстракции. Этот решающий шаг определил всю дальнейшую историю слова «дух».

Тем временем и второе, параллельное значение слова «дух» – «дух-дыхание» – само по себе несомненно развивалось в том же направлении. Ибо с той минуты как общее природное дуновение было приурочено к человеку, слово «дух» начало и в этой сфере наполняться соответственным содержанием.

Этот особенный вид воздушной струи – дыхание – привлекал к себе, как уже сказано, несравненно более пристальное внимание, нежели остальные виды веянья; и, конечно, очень рано было замечено, что дыхание неизменно свойственно всякому живому существу во все продолжение его жизни, и, напротив, со смертью исчезает, – что, следовательно, дыхание – не случайный, а необходимый признак жизни. Отсюда первобытный человек естественно заключил: жизнь и наличность дыхания суть тожество, жизнь и есть не что иное, как дышание. Эта идея тотчас угнездилась в языке; таковы русские речения: «испустить дух», «дух вон» в значении «умереть», и подобные им во многих других языках. Позднее слово «дыхание» было даже вовсе приравнено к слову «тварь», то есть живое существо: «Всякое дыхание да хвалит Господа». И вот, этот новый смысл слова «дух»: дух как жизненное начало повлек за собою те же самые последствия, как значение «запах» для основного «духа-веянья»: он еще несравненно решительнее вывел слово «дух» из грубой вещественности. Дух-дыхание есть явление, доступное чувственному восприятию; но дух-жизнь есть явление всеобщее и не уловимое раздельными чувствами. Образ, знаменуемый словом «дух», безмерно расширился в объеме и вместе с тем развоплотился почти до абстрактности. Так «дух-дыхание» в своем новом значении жизненного начала очутился бок-о-бок с «духом-веяньем», понятым как «дух-истечение», «дух-запах». Они встретились теперь после долгой разлуки и подали друг другу руку, как два школьных товарища, которые, не видавшись много лет, узнают друг в друге, несмотря на разность опыта, людей одного духовного строя. И более определенный, более положительный дух-запах оказал драгоценную помощь своему собрату – духу-дыханию жизни: помог ему своим опытом укрепиться на той зыбкой почве, какую представляло понятие «жизнь».

Общего между ними было то, что оба далеко ушли от той неизменной, материальной среды, в которой они родились. Один, подвигаясь как бы горизонтально в своей родной плоскости, вдруг оказался на рубеже ее, там, где вещественность разрежена уже почти до неосязаемости; другой углублялся вертикально и, пробив всю толщу вещественности, точно так же увидал себя на грани ее, правда – на другой грани, где вещественность переходит не в определенную качественность действия (запах), а в безобразную всеобщность как бытия, так и действия (жизнь). Но дух-запах имел важное преимущество перед духом-дыханием. Волна воздуха, означавшаяся раньше словом «дух», есть простое единство; неизвестно, откуда она пришла, неизвестна также ее дальнейшая участь; она мыслится всегда, как некоторый средний отрезок. Напротив, запах – явление двусложное: вот виновник запаха – пахнущий предмет, личность, и вот порождаемая им пахучая волна, тоже в своем роде самостоятельное существо, как столб дыма, поднимающийся от костра. Следовательно, здесь образовалось представление – во-первых, о существе грубо-материальном, и, во-вторых, о другом существе, более тонко-материальном, которое пребывает не иначе как в первом, и из него выделяется. Простая воздушная волна как бы разложилась на две определенные вещи: вниз осело плотское тело, вверх поднялся его эфирный «дух». Но именно таков был дух как дыхание жизни, только в отношении запаха конечно рано была замечена эта оформленность истекшего существа, тогда как дыхание сразу не могло быть понято столь ясно. И вот, эти два определенных свойства запаха-истечения: его производность в смысле происхождения, и его самобытность после исхода, – как бы сообщились внутри общего слова «дух» от духа-запаха – человеческому духу; слово «дух» соединило в себе ту абстрактность, которую оно уже приобрело в значении жизненного начала, с обоими конкретными смыслами духа– запаха. От этого отожествления отвлеченного «духа» с запахом или вообще истечением образовались две обширные группы речений, из коих одна представляет дух как эманацию, другая как самостоятельное существо.

Отожествление дыхания с запахом, в общей идее эманации совершилось, кажется, не сразу, а постепенно и с большой осторожностью. Первым, как и естественно, осмелился на этот шаг старый пращур духа, исконновещественный глагол «дышать». Он образовал по примеру запаха речение: дышать чем-либо, конечно, еще в своем древнем значении дуновения, веянья; мы и теперь говорим: «от ее смуглых щек так и веяло зноем и здоровьем», или: «так и пышет здоровьем». Такие обороты, как «дышать злобой», «дышать ненавистью», образованы несомненно по аналогии с запахом или вообще истечением. Пушкин говорит про Ленского: «Его перо любовью дышит», у Лермонтова сказано: «И дышит непонятная, святая прелесть в них»: все это – как бы отвлеченные выделения некоторых конкретных существ; слово «дышать» употреблено здесь исключительно в смысле эманации. Только позднее, когда люди освоились с этим новым значением слова «дышать», когда стало привычным понимать дыхание как эманацию дышащего, этот смысл был перенесен и на слово «дух». Что такое «германский дух»? У Крылова сказано: «Вдруг сырный дух лису остановил»: «германский дух» образован по образцу этого «сырного духа» или «винного духа» старой бочки, то есть по принципу запаха, эманации. Чуткий слух Пушкина еще умел расслышать это прозябание отвлеченного смысла в слове «дух» из конкретного представления «дух-запах»; он говорит: «Там русский дух… там Русью пахнет» – то есть поясняет «русский дух» как запах Руси. И все речения, где слово «дух» соединено с родительным падежом (так называемый у грамматиков genitivus auctoris или genitivus originis), принадлежат к этой группе; заглавие старой русской переводной книги: «Дух Жан-Жака Руссо» (собрание афоризмов из его сочинений) имеет точную аналогию в стихе А. Толстого: «О свежий дух березы!» Дальше следуют еще более отвлеченные речения, как «дух законов», «дух партий», «дух века», «в духе того времени», и наконец вовсе отвлеченные: «дух противоречия», «дух кротости, смиренномудрия и терпения», где смысл эманации уже совсем исчез, оставив по себе только свою оболочку: сочетание слова «дух» с родительным падежом.

Второе значение – дух как обособленное явление, как личность – могло зародиться лишь непосредственно в слове «дух», и именно в том его состоянии, когда слово «дух» уже управляло родительным падежом. Речение «дух тьмы» образовано по типу «дух кротости», то есть по типу эманативному; весь ряд можно представить так, в порядке возрастающей отвлеченности: «дух березы» – «дух законов» – «дух кротости» – «дух тьмы». «Дух тьмы» – родной брат «духу кротости», но глубоко отличается от него тем, что речение «дух кротости» имеет целью указать единственно происхождение (а тем – и характер) данного «духа», подобно «духу березы», тогда как в речении «дух тьмы» этот первоначальный смысл родительного падежа уже значительно стерся и на первый план выступила та вторая особенность запаха – его оформленность. «Дух тьмы» – существо, правда, порожденное тьмою, но прежде всего – существо, личность. И опять Пушкин с необыкновенной чуткостью подметил эту бледную грань в развитии слова «дух» – его переход от эманативного смысла к персональному; он прямо употребляет речение: «дух» с родительным падежом – в значении «личность»:

 
Дух отрицанья, дух сомненья
На духа чистого взирал.
 

В Евангелии от Иоанна сказано: «Когда же приидет… Дух истины, который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне». Здесь как бы на наших глазах совершается воплощение Духа истины; по происхождению он – эманация Бога, в бытии же – личность.

Так в результате долгого и глубокого развития дух приблизился к моменту своего воплощения, сохранив, однако, всю так трудно завоеванную им невещественность. Ему оставалось теперь сделать еще только последний шаг: отчетливо раздвоиться в своем познанном чудесном естестве – на дух-абстракцию и дух-личность, на дух как высшую, абсолютно бесплотную энергию, и дух как абсолютно же бесплотное существо sui generis. В любом противопоставлении духа плоти дан первый полюс духа – его чистая умопостигаемость в отличие от чистой же вещественности тела, а в слове «духовидец» дан второй полюс – дух, облеченный личной формою и оттого по крайней мере зримый. Так говорится: «вызывать духов», «дух» в значении «призрак», «привидение», у Пушкина «чистый дух» вместо «ангел»; «нечистый дух», «злой дух» и т. п. Этот олицетворенный «дух» имеет общего с духом-силою только бесплотность, да еще некоторую долю могущества, проистекающую, впрочем, не из его сущности, а именно из его минимальной вещественности, которая делает его неуязвимым для смертных. Духличность (ангел, демон) мыслится, конечно, прикрепленным в каждое данное мгновение к определенному месту в пространстве – по закону всякого индивидуального бытия. Напротив, дух как сила универсален. Он мыслится как высочайшее и оттого лишенное какой бы то ни было конкретной определенности, неиссякаемо-действенное начало, мировой принцип жизни и движения. В этом смысле евангелист Иоанн дал наивысшее истолкование слову «дух», написав: «Дух есть Бог». То же представление очень тонко выразил Державин:

 
Дух, всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы называем – Бог.
 

В материальной истории человечества господствует непреложный закон, в силу которого каждый высший строй развития может возникнуть только из останков предшествующего. Здесь сын неизменно пожирает отца, как и сам в урочный час будет растерзан своим порождением. Напротив, дух содержит в себе неиссякаемый запас протоплазмы; ему нет надобности освобождать материал из старых форм, чтобы переплавлять его в новые. Возводя слово «дух» от узкого грубо-вещественного смысла до крайней и всеобъемлющей отвлеченности, язык не уничтожил ни одного из пройденных значений, но все их закрепил и сохранил в прежней силе. Мы и теперь употребляем слово «дух» в его древнейшем значении воздушной волны, когда говорим: «духовое ружье», «духовой шкап», «духовая музыка». «Дух» и теперь значит «дыхание»; мы говорим: «захватило дух», «перевести дух». Он и теперь означает «жизнь» в речениях, как «испустить дух». Он означает и запах, откуда наше слово «духи». Тем более, конечно, уцелели все позднейшие, сравнительно недавние значения его в смысле эманации, понимаемой все более отвлеченно, как «дух березы», «дух века», «дух кротости», и наконец в смысле олицетворения, как «дух тьмы» и просто «дух»-привидение. В славянской фразе «Дух веет иде же хощет» как бы сразу воплощена тысячелетняя биография слова «дух», потому что «дух» понят здесь и как бесплотная миродержавная сила, Божественный абсолют, – и как вещественное нечто, подлинно – прах земной, «веющий» дуновением ветра, – и оба эти полярные смыслы его свились в образ конкретной личности, обладающей личной волею, отчего «Дух» и написан здесь с прописной буквы и о нем сказано, что он «хочет».

Древнеарийское слово «dhu» или «dheu», легендарный пращур, от которого ведут свое происхождение наши слова: дух, дыхание, дым и все их несметные поколения, строго завещал своим потомкам: «Я был создан для того, чтобы знаменовать движение; движение – мой единственный смысл. Ныне вам передаю дело мое. Блюдите свято это значение. Какова бы ни была ваша судьба, – в богатстве и в бедности, на всех поприщах жизни, не изменяйте ему никогда, вы и ваши потомки». Слово «дух» навеки осталось верно родительскому завету: оно пронесло древний смысл чрез все ступени своего возвышения; как воздушная струя, как дыхание, как запах, как отвлеченная эманация – оно всегда и неизменно включало в себя смысл движения. Даже в олицетворяющем смысле своем, как дух – бесплотное существо, оно не уклонилось с пути, потому что «дух-призрак», «дух-ангел», «злой дух» мыслятся преимущественно как действующие, а не пребывающие, и лишены почти всех признаков статического бытия. Как термин, означающий движение, слово «дух» на вершине своего развития естественно приобрело смысл абсолютного движения, отрешенного от всяких форм. В этом смысле дух универсален и сверхличен; он одновременно пребывает и в целостном строе вселенной, и в отдельном создании. «Дух» – в подлинном смысле слова понятие пантеистическое, как «энергия» современной физики. «Дух» не может быть заключен в личности: он только действует в ней и из нее, как винный запах – в этой бочке, как мировая энергия – в этом водопаде, или жизнь – в этой бабочке, не переставая, однако, быть и во всех других.

Именно в этом высшем своем смысле, достигнув уже предельной абстрактности, слово «дух» было наконец применено для означения человеческой психики. Здесь оно образовало две группы слов и речений. Высшая группа вполне сохраняет тот смысл безусловной противоположности всему статическому – прежде всего, значит, плотскому, бренному, – который слово «дух» приобрело в конце своего пути. Во вселенной дух есть Бог, в человеке дух – высшая и совершенно-бесплотная божественная сила: я говорю «божественная», потому что в применении к человеку дух мыслится непременно пантеистически. Таков смысл речений: «духовный голод» («Духовной жаждою томим»), «духовный стих», «духовный отец», «духовенство», «духоборы», «быть на духу» и т. п.

Иначе понимается слово «дух» в применении к отдельной личности. Поскольку дух пребывает во мне, отдельном человеке, он и есть во мне единственная движущая сила; в этом смысле ему противоположны апатия, косность, нерешительность. Так образовались речения: «не хватает духа», «собраться с духом», «придать духа», «падать духом», «присутствие духа», «быть в духе», не «в духе» и т. п. Этот специальный, в применении к отдельному человеку, смысл слова «дух» есть позднейшее сужение основного полного смысла, знаменующего ту высшую умопостигаемую сущность, которая вовеки равна себе и не знает ни подъемов, ни упадка, ни рассеяния. Здесь в созревшем слове «дух» как бы вновь проступили пятна того давнего психологизма, который невидимо зародился в «духе-дыхании» и позднее, растаяв, исчез.

Теперь ясно, что слово «душа» могло возникнуть лишь после того, как слово «дух» завершило путь своего развития. Слово «дух» в его последнем, отвлеченнейшем смысле, было примерено к внутренним состояниям отдельной человеческой личности – и здесь оказалось недостаточным. Видно, русский народ уже знал целую категорию психических состояний, не выразимых словом «дух»; и когда было дознано в опыте, что все они подлинно составляют единство, явилась потребность образовать новое слово для обозначения этой множественной целости. Народный разум в высшей степени экономен – и смел.

Я расскажу дальше, как искусно и просто, точно играя, он вылепил новое слово «душа», и как тонко рассчитаны закономерные движения этого слова. Его конструкция и смысл недвумысленно показывают, зачем и когда оно понадобилось. Очевидно, слово «дух» оказалось недостаточным как раз вследствие своей избыточности, вследствие своей универсальности. Очевидно, к тому времени, когда оно приобрело свой отвлеченнейший смысл, отдельная личность уже отчетливо сознала замкнутость своей внутренней жизни, ощутила себя стройной и самостоятельной организацией в целостном составе мира. Личность движима особенным механизмом, пусть и подчиненным общему «духу», но как-то местно изолированным. Та уже совершенно безобразная, рассеянная, весь мир наполняющая энергия, которая теперь обозначалась словом «дух», в личности как бы оплотневает и ощущается чувством как внутреннее ядро человека, обладающее несравненно большей оформленностью, нежели умопостигаемый «дух». Эту замкнутость и конкретность исключало слово «дух». Надо было создать новое слово, которое обрисовывало бы как раз эти две особенности индивидуальной психики. В слове «дух» личность чувствовала себя космически– распыленной, безличной; ей было холодно в слове «дух» – хотелось наоборот всегда знать себя неразложимым и самоправным единством. И так как ни на минуту не возникало сомнения, что индивидуальная психика есть лишь внутри-личное уплотнение всемирного духа, то новое слово было создано из старого слова «дух» путем соответственной переработки его. Важнее всего было сохранить корень, dhu, чтобы по завету родоначальника и в новом облике знаменовать движение.

Древний русский мыслитель точно определял отношение духа к душе: дух есть Бог, душу же Бог создал. Автор Палеи XIV века восстает против нелепого мнения, будто душа происходит «от существа Божия», то есть субстанциально тожественна Ему: «Аще оубо бы отъ существа Божия была душа, то всемъ бы одинака была; но се оубо видимъ разньство, яко во иномъ мудра, во иномъ же есть буя, въ друземъ же неразумева, а въ друземъ же размыслива, и нравомъ обдержащися на злое клонится, иная же на благое, иная же правду хвалящи и добрыя нравы любящи; Божие же существо не разделяется, не применяется».

Основное слово «дух» и произведенное из него слово «душа» относятся друг к другу так же, как «господ-инъ» и «госпож-а», «лодочник-ъ» и «лодочниц-а», вообще как всякая пара соотносительных слов, разнящихся в отношении пола. Они отличаются друг от друга только суффиксами: исконный мужской инъ или ъ заменяется женским а, и соответственно смягчается последняя перед суффиксом согласная; в слове «госпожа» коренное д смягчено в ж, в слове «лодочница» ц образовано из коренного к. Совершенно так же из двух изменений, с помощью которых слово «дух» превращено в слово «душа», одно является основным и преднамеренным, именно замена ъ женским а, другое же – смягчение х в ш — самостоятельного характера не имеет, но есть лишь механическое следствие первого, как в словах: «страх» – «страшный», «пух» – «пушинка», «дыхание» – «дышать». Подобно тому, как Бог во дни творения захотел дать Адаму жену и создал ее не из земли, как Адама, а из плоти Адама же и в Адамовой форме, так русский народ в какое-то время счел нужным поставить рядом со словом «дух» в его психологическом значении такое же, но женское имя, и не создал его заново, а с обычной своей практичностью образовал его из наличного уже мужского имени, употребив на эту поделку лишь минимальные и безусловно необходимые средства. Он дал старому виду только один отличный орган (новый суффикс а вместо ъ), функция которого уже сама закономерно породила вторичное половое изменение, ш вместо х, как бы мягкую округлость женского стана вместо мужской жесткости.

Но нет: русский «дух», подобно еврейскому Богу, не имеет жены. Душа – дочь вселенского духа и жена индивидуального тела.

Слово «дух» образовано из корня dhu, слово «душа» – из слова «дух». Но много ли значит материал? Адам, созданный из земли, и Ева, созданная из его ребра, разве не стали равноправными мужчиной и женщиной? – Важно то, что и в Еву, как раньше в Адама, Бог вдунул свое дыхание и образовал ее по своему образу и подобию. Так и русский народ одинаково творчески создал древнее слово «дух» и позднейшее слово «душа», соподчинив их плотски для того, чтобы они ощущали свою природную родственность и слиянность.

«Дух» – мужского рода, «душа» – женского. Слово «дух» звучит сухо и замкнуто, «душа» звучит мягко и открыто. И не случайно слову «душа» придан именно тот характер, какой мы видим в нем. Слово это сразу предстает нам лишенным той существенности, какая свойственна «духу»: оно изменило корню, перенеся ударение с него на суффикс: душа, и тем откровенно выставило на вид свой пол. Оно образовано не по типу «суша», «груша»: оно носит ударение на последнем слоге – и не принудительно, как «дух», а своевольно, потому что в нем ведь не один, а два слога и ударение могло бы пасть на первый из них. И дальше «душа», в отличие от «духа», всюду обнаруживает эту чрезмерную экспансивность, сохраняя свое страстное ударение во всех косвенных падежах: души, душе, душою; она смиряется и входит в себя только под властью неотразимого насилия, то есть в винительном: душу Так глубоко она разнится от «духа» уже по внешнему поведению. Там врожденная суровость и честность односложного слова и высокая мудрость в бескорыстии, в самообладании; здесь – нервозный и слабый характер в женственно-нежном обличье.

Слово «душа» почти не имеет биографии. Долгий жизненный опыт прошел для него бесследно: со дня своего рождения доныне оно на йоту не изменило своего смысла. Не меняясь внутренно, оно только расширяло круг своей деятельности, то есть вовлекалось все в новые сочетания слов или само основывало их. Оно объемлет узкий и определенный круг явлений. Дух универсален, к слову «дух» неприложимо притяжательное местоимение: мой, твой, его. Напротив, «душа» всегда употребляется или по крайней мере мыслится в соединении с таким местоимением. В том– то и обнаруживается сравнительная овеществленность души, что она пребывает непременно в отдельном живом существе и уже более ни в каком другом, как любой материальный предмет обязательно находится в определенной точке пространства и больше в то же мгновение нигде. Дух вездесущ, он владыка над тварью – всегда во всем и никогда не замкнут ни в одном создании; душа не имеет крыльев, чтобы летать, она индивидуальна, то есть заперта в личности, как ее собственность: моя душа. Другими словами, «дух» по самому существу понятия есть не что иное, как чистейшее начало мирового движения; напротив, душа означает лишь определенную форму движения, – ту, которую мировое движение принимает в личности. Так мы одинаково называем движением, но разумеем разное, когда говорим о реке, движущей свои воды вдаль на протяжении сотен верст, и о движении мельничного колеса, вращаемого той рекою вокруг своей оси. В строгом смысле слова по-русски нельзя сказать: мой дух, хотя можно сказать в эманативном значении: дух Вольтера; но можно и должно говорить: моя душа, как нельзя сказать: моя женственность, ни: моя женщина, но непременно: моя жена, или вообще чья-нибудь. В этом пункте обыденное литературное словоупотребление погрешает на каждом шагу; ошибался, и не раз, даже Пушкин. У него есть два односмысленных стиха:

 
Душа кипит и замирает
 

(«Погасло дневное светило»)

 
В нем замер дух и взволновался
 

(«Свод неба мраком обложился»)

из них точен только первый, – второй терминологически ошибочен. Нельзя сказать: