Текст книги "Избранное. Тройственный образ совершенства"

77[170]170
  1900. XII. 4.
  О Мейере см. п. от 10 ноября 1901 г.


[Закрыть]

Москва, 4 дек. 1900 г.

Понед., 5¾ ч. дня.

Дорогие мои!

Мейера я изложил, страниц 10 печатных – и решил отложить это дело вот почему. Если пошлю им первую статью теперь, то они напечатают ее в январской книге, и тогда я должен к 8 февраля прислать вторую статью (2 печ. листа), к 8 марта третью и к 8 апреля четвертую; таким образом, мне за всю зиму не удалось бы выкроить ни одного месяца на Огарёва. Лучше же я начну печатать Мейера с марта – тогда у меня есть теперь время для большой статьи. Понимаете? Раз напечатана первая часть Мейера – перерыва уже нельзя делать даже на одну книжку.

Но, чтобы с января иметь деньги, я решил ежедневно диктовать перевод два часа; это 3 стр. или около 80 стр. в месяц, т. е. 120 руб. За исключением этих двух часов все время буду употреблять на Огарёва.

78[171]171
  1900. XII. 8.
  «Перевод» – седьмой том «Всеобщей истории» Э. Лависса и А. Рамбо – «XVIII век», вышедший в издании Солдатёнкова в 1901 году (в книге 977 стр.). – Старик служитель в Румянц. Музее – Вас. Сушин (ум.). – Заведующий каталогом Румянц. Музея – Григ. Ник. Шапошников. В № 11 ж. «Жизнь» напечатано начало повести Горького «Трое». – Оттиски – ст. М. О. Доктор Вернер из «Героя нашего времени» в «Мире Божьем», 1900, № 12. – Биншток – Михаил Львович, знакомый Гершензона. – Рецензии М. О. в декабрьской кн. «Мира Бож.» 1900 г. – на книгу Е. Боброва, о чем см. прим. к п. от 21 окт. 1900 г., и на кн.: «Думы и песни русских поэтов, от Ломоносова до наших дней» т. I. М. 1900. – Тина ди Лоренце, известная драматическая актриса, с большим успехом гастролировавшая в России. – «Адриенна Лекуврер», известная пьеса франц. писателей Скриба и Легуве.


[Закрыть]

Москва, 8 дек. 1900 г.

Пятн., 10½ час. веч.

Дорогие мои!

Работаю теперь здорово. Первым делом диктую перевод. Диктую – потому что я так ленив до этой работы, что когда сажусь сам переводить, то каждые пять минут мысль удаляется в совершенно незаконные экскурсии, и приходится за шиворот тащить ее обратно к французским строчкам. Этого 7-го тома Рамбо осталось мне еще 8 листов, так что том выйдет, вероятно, в январе. Издание все предоставлено мне – остается еще пять томов, каждый не меньше 900 страниц.

Диктую теперь только два или три часа в день, по утрам, но с будущей недели начну диктовать вечером, с 6 до 9. Вот как я провел, например, нынешний день, типичный. Встал в 8 ч. 40 м., пил чай и читал газету В 9¾ пришла барышня, и я диктовал до 11¾, при чем съел два яйца и выпил два стакана кофе. В 12 пошел в Румянцев. музей. Там я просматриваю всю нужную литературу и делаю множество выписок. Работаю, как и весною, не в читальном зале, а в особой комнате, с большими удобствами, т. е. каждый час требую десяток других книг и тотчас их получаю. Это огромный зал, уставленный книгами и витринами; подле меня пустая горизонтальная витрина, где под стеклом валяются три маски Пушкина; я часто подхожу и подолгу смотрю на мертвое белое лицо. Для меня поставлен громадный стол, слишком высокий для меня, а боковая доска его так широка, т. е. так низко спускается, что колени не подходят, так что сидишь не за столом, а у стола. Пол асфальтовый. По комнате беззвучно скитается, скучая от старости и безделья, старый старичок сторож, худенький, совсем беззубый, в серой ливрее-тужурке с медными пуговицами и в валенках. Он положил мне под ноги веревочный коврик, потому что «от каменного пола вот ноги испортились» – у него ревматизм. Все в этой зале огромно и не уклюже-монументально, кончая стоящей на столе чернильницей, бездонной квадратной во всех трех измерениях и доверху полной плохих чернил. Стол громоздкий, пудов в двадцать, старый, неуклюжий: сверху положен кусок глянцевитого картона, который от тепла изогнулся. Часам к двум за столом уже темно: я просил завтра перенести стол ближе к окну. Заведующий каталогом (я только с ним и имею дело) – добрейший и услужливый человек, сам отыщет и тащит гору книг. – Итак, там я работаю до 3. Эта половина музея закрывается в 3 часа, после 3 функционирует только читальный зал. В 3 я ушел домой, по дороге купил пачку этой почтовой бумаги и конвертов, да хлеба на вечер; когда вернулся домой, старуха уже успела принести обед. Она согрела его, я пообедал и лег отдыхать. По дороге купил Сев. Курьер, так теперь читал его. В 5¼ встал и опять пошел в Рум. Муз. (он от меня – минут 15 ходьбы), уже в читальный зал, куда днем велел принести себе кучу книг. Тут неприятно сидеть: народа гибель, ни одного свободного места, ходят, двигают стульями и пр., слишком светло – и свет неприятный, я терпеть не могу электричества. Без четверти в 8 я ушел; до сих пор пил чай и читал новую повесть Горького в № 11 Жизни – хорошо. Теперь выпью стакан горячего молока и съем хлеба с маслом. Недавно я купил ¼ ф. семги и отличную испанскую луковицу, каковые и сожрал весьма быстро. – Завтра день такой же.

Нынче получил оттиски своей статьи из М.Б. – 25 штук.

Погода отчаянная: тепло, как весною, снег тает, всюду лужи, небо без солнца уже три месяца.

Вчера получил от Михаила Бинштока составленный им сборник «Русская Лира. Сборник произведений художественной лирики». В этих словах по крайней мере две глупости, ибо что такое «произведения лирики», и какая еще бывает лирика, кроме художественной? Внешность издания – выше всякой похвалы, просто чудесно. Составлен он, по-моему, не совсем хорошо, но имеет достоинства.

Да, в последней книжке М.Б. – еще две моих рецензии, подписаны М.Г.

В среду я нечаянно попал на Тину ди Лоренце, шла Андриенна Лекуврер: старик Гольденв. принес редакционный билет, и они прислали его мне. Сидел в 5 ряду кресел, что было не очень приятно, хотя и весьма удобно. Тина лицом была бы божественна, если бы не нос; сложена, как едва ли лучше была сложена Елена, голос – музыка, и в довершение – очень большой сценический талант. Пьеса из рук вон плоха.

Чудесный был тогда концерт Шаляпина, а 17-го опять его концерт, и я опять иду. Этого пенья в жизни немного наслушаешься.

Крепко целую вас и детей и остаюсь любящий вас М.Г.

79[172]172
  1900. XII. 23.
  Старший Сабашников – Мих. Вас. – Беневоленский Пав. Влад. (1875–1902), сын священника ц. Симеона Столпника на Николоямской ул., ученик П. Г. Виноградова, историк, препод. средних учебных заведений. О нем писал М.О. в «Литер. Обозр.» в «Науч. Слове», 1904. № 9. – Лопухин Ив. Влад. (1756–1816), известный масон. – «Джоконда» – знаменитая картина итальянского художника Леонардо да Винчи (1452–1519).


[Закрыть]

Москва, 23 дек. 1900 г.

Суббота, 1½ ч. дня.

Дорогие мои!

За два дня не мог выбрать времени, чтобы написать вам, как следует; наконец, хотел вчера или сегодня утром написать хоть открытку, и того не успел, а все по пустякам. Третьего дня я перестал переводить, решил немного отдохнуть. Вчера с утра читал, потом пришел старший Сабашников поговорить о деле, потом я пообедал, потом пошел к Виноградову, а как вернулся домой, тотчас пришел Коля Гольденв., а за ним Беневоленский. Коля скоро ушел, Бенев. сидел до 9½, а когда он собрался уходить, я предложил поехать с ним к нему. Это милейший и очень интересный человек: умный, тонкий, нервный, влюбленный в «красоту», в символизм, в стихи.

Сын попа, живет в церковном доме на окраине Москвы, а сам modern до конца ногтей: курчавая белокурая голова, блестящие глаза, очень одухотворенное нервное лицо, тонкие усы. Они люди состоятельные, но он набрал много уроков в гимназии (он историк), много зарабатывает и тратит: 50 р. в месяц на извозчиков, остальное на нем., франц., англ. и русск. книги – все больше стихи, ницшеанскую литературу и пр. Ему 25 лет; ловок, изящен и быстр в движениях; умен, но в голове сумбур, читает необыкновенно быстро и, кажется, редко дочитывает книгу до конца. Все его предки – попы, дед – поп был масон, друг Лопухина. Он уже давно просит побывать у него, но я все не собрался. Так вот поехали к нему. Это очень далеко – за Яузой; церковный двор, старинные, деревянные, падающие домишки причта; их дом приличный, хотя низко. У него комната совсем отдельно рядом с типичной поповской столовой. В его комнате поразительна смесь поповского духа, мертвой, истинно русской сельской тишины – и высшей умственной и эстетической жизни: масса книг – das Allermodernste, всех изящных литератур Европы, прелестные гравюры, горы писем и бумаг на прадедовском столе, покрытом клеенкой, все в ужасном беспорядке, везде окурки. И главное – эта охватывающая все существо тишина, мир; всем существом чувствуешь, что здесь нет и не может быть никаких тревожных звуков, – раздайся сейчас звук дверного колокольчика, и, кажется, вздрогнул бы от страха. И вот в этой удивительной обстановке мы сидели до 1[173]173
  Архисовременное.


[Закрыть]/ ночи, и невольно говорили тихо. Его семья уже спала, но они все равно не услыхали бы – он запер все двери. Заботливая мать приготовила ему чайник с чаем – в печке. Он принес его, принес масло, сыр и хлеб, раскупорил полбутылки настоящего шартреза. Я пересмотрел все его книги и картины. У него есть чудная копия «Джоконды» Леонардо да Винчи; я смотрел и смотрел, и до сих пор вижу ее. От этой массы впечатлений я ужасно устал. В 1½ уехал от него на извозчике и ехал 45 минут.

80[174]174
  1901. I. 31.
  Ольга Андреевна Перелешина, рожд. Котляревская (1862–1925), была замужем за Дм. Ал-др. Перелешиным (р. 1862). – Мать ее Антонина Иван., рожд. Якоби (1830–1895). – «Тангейзер» – опера Р. Вагнера. – Якоби Пав. Ив. (р. в 1840-х гг., ум.) окончил Михайловское артилл. училище, медицинское образование получил в Вюрцбурге, женат был на Голицыной, рожд. Зайцевой, сестре критика Варфоломея Ал-др. Зайцева. В России печатал статьи в «Русском Богатстве». Умер католическим монахом. – Братья его – Валерий Иван. (1834–1902), известный художник, и Аркадий Иван., проф. гигиены Харьковского унив. – Лучинин Влад. Фед. (1834–1911), термохимик, в 1890–1906 гг. прив. – доц. и проф. Моск. унив. – Жуковский Ник. Иван., политический эмигрант, был близок с М. А. Бакуниным и Герценом, а в 1890-х гг. находился в дружеских отношениях с кружком Н. В. Сперанского и бр. Сабашниковых. – Серно-Соловьевич Ал-др Ал-др., политический эмигрант, публицист. – Екатерина Андреевна – Котляревская. – Лесевич Влад. Викт. (1837–1905), философ-позитивист. В ссылке был в 1879–1888 гг. – Лавров Петр Лавр. (1823–1900), писатель, революционер. – Кирпичников Ал-др Ив. (1845–1903), историк литературы, проф. Моск. унив.


[Закрыть]

Москва, 31 января 1901 г.

Среда, 9 ч. утра.

Вчера я перешел в рукописное отделение – и нашел два высокозамечательных письма Герцена, 1855 и 1857 гг., которые на днях же пошлю в Рус. Стар., потому что в другом журнале цензура не пропустит их. Вероятно, найдется еще немало важных вещей. В последние дни я нашел в старинных журналах анонимную статью Герцена, первые 4 стихотв. Некрасова, которому было 16 и 17 лет, и пр. Все это неизвестно, все напечатано.

Вчера вечером я, по обыкновению, диктовал с 6 до 8, а в самом начале 9-го (все мои знакомые знают, что я освобождаюсь в 8) пришли сначала Саша с женою, а тотчас вслед за ними Ольга Андр., привезшая масло и огромную банку хорошего – но вишневого варенья. Все они просидели до 10½, когда мы пошли проводить Ольгу А. Она просила всем вам сердечно кланяться. Она очень мила, очень умна и отлично рассказывает; она много говорила и это было прелесть как хорошо. Вот напишу вам самое интересное.

Ее мать была урожденная Якобий, сестра психиатра, известного художника и, наконец, бывшего проф. Харьк. ун., гигиениста. О психиатре я и раньше много слышал, и о нем-то она рассказывала вчера.

4½ ч. дня. Охти мне! Ольга Андр. хочет сегодня на «Тангейзера», и уж, конечно, приходится идти с нею. А я бы охотно посидел дома. Сейчас от нее. Обед уже принесен, сейчас его разогреют; пообедаю, прилягу, а диктовать буду только до 7½.

Сегодня нашел писанный собственноручно Огарёвым план «политехнической» школы для крестьян, которую он думает устроить у себя – страшно интересный, но в России его невозможно напечатать.

Итак, Якобий в 1863 году, будучи лет 17 и будучи юнкером, передался на сторону поляков (во время польского восстания) и сражался против русских войск. Когда восстание было подавлено, он бежал за границу, и прожил там почти 30 лет, из них около 20 в Париже. Лугинин, у которого я был в октябре, рассказывал мне, как незадолго до смерти Герцен в Женеве при нем вел все переговоры с Якобием, Жуковским, Серно-Соловьевичем о совместном возобновлении «Колокола». В Париже Якобий изучил медицину и там же женился (на Зайцевой). Он написал по франц. книгу о вырождении, благодаря бракам в тесной среде, царских династий, начиная с фараонов, и обратил ею на себя большое внимание в ученом мире. Лет 12 назад ему было разрешено вернуться в Россию; теперь он заведует орловской земской психиатрич. больницей. Ему около 60 лет. Он, по ее словам (мне еще много рассказывала о нем Екат. Андр.), удивительно умен и остроумен, и необыкновенно пылок, так что в страстном споре доходит до лжи. Этой весною в Воронеже на земском собрании (он там гласный) шла речь о том, выгодно ли устроить земледельческую ферму при психиатрической больнице. Баженов указал на пример одной западно-европейской частной лечебницы, хозяин которой благодаря своему огороду нажил хорошие деньги. – Вскакивает Якобий и говорит: Но вы забываете, что он был посажен в тюрьму за долги. – Баженов отвечает: Вы забыли, он был посажен в тюрьму по политическому делу. Якобий опять вскакивает и восклицает: Да! ведь это правда.

Так вот, этот Якобий последней весною, заехал из Воронежа на день к Перелешиным в деревню и рассказал следующий эпизод. Дело было много лет назад. Философ Лесевич был тогда в ссылке, и там, в Азии, заехал в какой-то буддийский монастырь (он изучал буддизм). Монахи оказали ему настолько радушный прием, что он был тронут и, уезжая, спросил, чем он может отблагодарить их. Они просили, если у него будет случай, достать и прислать им 1) воды из священной реки Ганга, 2) листьев с какого-то священного дуба в Индии. И вот Лес. пишет в Париж Лаврову и Якобию – не можете ли достать. Начинаются долгие хлопоты (при этом Якобий прибавляет: вы знаете, для атеиста нет ничего более святого, чем вера другого человека). Написал он своим приятелям в Лондон, те снеслись с каким-то миссионерским обществом – словом, после долгих хлопот, наконец, Якобий получает посылку: три странного рода бутылочки с гангской водой, запечатанные на месте буддийским духовенством, и также запечатанный пакет с листьями. Все это лежит у него впредь до оказии переслать в Азию. Тем временем в России происходит какое-то покушение, и по просьбе русского правительства французская полиция предпринимает обыски у русских в Париже. Происходит обыск и у Якобия. Когда дошло до этих вещей, он начинает уверять комиссара, что это вода из Ганга и пр., и умоляет не открывать. На что ком. отвечает: «М-ч правда, о глупости французской полиции пишут во всех юмористических журналах, но не так же мы уже глупы, чтобы поверить такой сказке». Наконец, Якобий достигает того, что вещи будут взяты, но не будут открыты тотчас, а он тем временем побывает у одного своего знакомого из высших властей. Тот, однако, тоже сострадательно улыбается и отказывается поверить сказке. Через несколько дней полиция возвращает Якобию эти вещи с извинением, что, дескать, действительно, в бутылках оказалась какая-то водица, а в пакете сухие листья. – Якобий рассказывал это у них за обедом. Тут был какой-то недалекий молодой человек, который затем спрашивает: Почему же вы потом не запечатали сами и не послали. Якобий быстро оборачивается к нему и говорит: Видите, молодой человек. Вот перед вами тарелка с супом; если бы вы отвернулись и я плюнул в нее, то ведь хотя вы и не видели, это была бы гадость? – Якобий много лет не виделся с Лесевичем и увиделся этой весной во время земского собрания, когда Л. приезжал в Воронеж читать публичную лекцию. При Ольге Андр. Лес. на обеде подошел к Як. и сказал: Якобий, это вы? Ведь это вы доставали мне гангскую воду? И они облобызались.

На этом же земском собрании подходит к Якобию один гласный и со смехом рассказывает, как их партия упросила такого-то баллотироваться и затем торжественно провалила. «А у вас в Европах это бывает?» И Якобий с жаром восклицает: «Бывает, бывает, и даже называется определенным именем – только я не смею вам его сказать».

Этот Як. хорошо знал Герцена и Огарёва. Когда поеду в Одессу на пути остановлюсь на несколько часов в Орле и поговорю с ним, а Ольга Андр. предварительно напишет ему.

Час ночи. Что за удивительная опера Тангейзер! И отличные голоса (это в частной опере). Большое имели наслаждение. – Получил сегодня 125 руб., даю Ольге Андр. для передачи сестре 50 руб. в счет долга. Третьего дня была первая студенческая сходка – 308 человек. Подали ректору свои требования: отмена «временных правил», возвращение всех когда– либо наказанных студ., разрешение устраивать студен. кассы, разрешение землячеств и сходок, замена суда правления судом профессоров, и допущение в унив. семинаристов, реалистов и женщин. – Их переписали и вчера вечером судили очень мягко: временно удалить 8 человек, остальным выговор. Вчера и сегодня сходок, говорят, не было. Насчет других городов ходят противоречивые слухи. Мягкость здешнего приговора – заслуга Кирпичникова (декан ист. – фил. фак.).

Посылаю вам вещицу Горького; она была, говорят, напечатана в «Нижегородском листке». Пора спать.

81[175]175
  1901. 11.26.
  «Определение Святейшего Синода от 20–22 февраля 1901 г., № 557, с посланием верным чадам православные греко-российские церкви о графе Льве Толстом» было напечатано в издании «Церковные Ведомости, издаваемые при Свят. Прав. Синоде», № 8 от 24 февраля 1901 и затем перепечатано в газетах и журналах. – Боголепов Ник. Павл. (1847–1901), проф. римского права Моск. ун. в 1895–1898 гг. попечитель Моск. учебного округа, а с 1898 г. министр народного просвещения; 14 февраля 1901 г. был убит П. В. Карновичем за отдачу в солдаты студентов. – Марья Бор. – Гольденвейзер.


[Закрыть]

Москва, 26 февр. 1901 г.

Понед., 10 ч. веч.

Дорогие мои

Здесь с пятницы идут беспорядки, принявшие грандиозные размеры. Рассказывают тысячи подробностей (часть и самому довелось видеть).

Началось в пятницу, 23 февр. На 12 час. дня назначена была студенч. сходка (перед тем было совсем спокойно); полиция знала об этом, и еще в четверг утром видели сотни полторы низших полицейских чинов из уезда, входивших попарно в город, вероятно, с вокзала. Сходка собралась на Моховой, у ворот старого здания университета; ворота были заперты, студенты проломились и собрались сначала во дворе, а потом вошли в актовый зал; это было в начале 1-го. Между ними были и курсистки, и небольшое число студентов специальных уч. зав. На улице собралась тем временем громадная толпа народа. Прибыли сначала городовые, затем конные казаки с пиками, и только гораздо позднее сумской полк. Полиция заняла калитку и во двор никого не пускала, а ту толпу студентов и девиц, которая образовалась на тротуаре и требовала пропуска во двор университета, около 2 час. оцепили и отвели в манеж. В актовом зале сходка продолжалась до 4 час; они разбили окно и время от времени вывешивали флаг с надписью огромными буквами; надписи были о принятых постановлениях (по-видимому, чисто университ. свойства, наприм.: требуем отмены временных правил). В 4 они вышли, собрались во дворе, городовые оцепили их, взялись за руки, и передвигаясь, влекли их за собою в манеж. Студенты, должно быть, возмутились таким способом передвижения, прорвали цепь и, говорят, несколько человек скрылось в толпе; таким порядком их перевели в манеж и заперли. От публики – громовые «ура», барышни махали платками. Их было, говорят, свыше 500 студ., около 100 курсисток и горсть межевиков, техников и проч. Улица была запружена народом и войсками весь день. Говорят, в 6 час. толпа студентов и рабочих пыталась вломиться в манеж и тут казаки пустили в ход нагайки. Студенты изнутри выбили все окна в манеже и, говорят, выбрасывали записки о том, что с ними дурно обращаются, что их бьют и пр.

Их вывезли оттуда в тюрьму, как говорят, только в 4 часа ночи с субб. на воскрес. и все это время, и днем, и ночью вся окрестность была занята тысячной толпой. Женщин выпустили, кроме 4–5, еще в пятн. ночью. Что происходило в субботу, не умею сказать; только беспорядки не прекращались все время. В субботу, говорят, началось волнение между рабочими. В воскр. был самый бурный день. Утром в газетах явился синодский указ насчет Толстого, принятый еще в мае, тогда же объявленный Толстому и так изумительно некстати напечатанный в этот день. Притом, богослужения в некоторых церквах по случаю 40-летия осв. крестьян были с 19 перенесены на этот день. Происходило, по рассказам, вот что: в 1 ч. дня на Тверском бульв. собралась толпа студентов и рабочих против дома обер-полицеймейстера, с красными флагами (предварительно перебив стекла в ред. Мос. Вед. на Страстном б.) и спела полную панихиду, кто говорит Боголепову, кто – Трепову (обер-полиц.). Казаки въехали в бульвар и оцепили толпу; арестовали, говорят, 60 чел., при чем многих толпа освобождала, срывая городовых с саней. Я вышел из дома в 1 ч. 15 м. и в переулке встретил Марью Бор., с которою и пошел. Пошли мы Арбатом и затем переулками на Тверскую и видели только большое движение народа; слышали, что что-то произошло на бульваре, и раза два перед нами проскакали взводы казаков с пиками. Когда приблизительно в 2 ровно мы назад вышли на Никитскую, то увидели, что снизу, от университета, идет толпа; мы остановились. Зрелище было необыкновенное. Во всю ширину улицы шла тысячная толпа (студентов не очень много, больше простонародье, интеллигенты, масса мальчишек, множество женщин), шла стеною и чудесным хором пела дубинушку. На лицах никакого ожесточения, напротив, кто серьезен, кто весело настроен. Часто студент с барышней под руку. Когда толпа залила нас, сверху, от Тверск. бульв. мчится взвод казаков. Толпа раздалась на тротуары, оглушительный свист, гам, крики – взвод проскакал, толпа опять слилась, двинулась и запела. Так продолжалось весь день до полуночи. Десятитысячная толпа с песнями двигалась по Тверской, Мясницкой, Покровке. Ген. – губерн. дом сильно охранялся. Картины были такие. Идет толпа по Мясницкой и поет, впереди какой– то фабричный. Из ворот появляется человек 20 городских чистильщиков с лопатами. Фабричный восклицает: «А, наши!» берет у одного из них лопату, они сливаются с толпою, а он идет впереди и дирижирует лопатой; на перекрестке увидел городового, величественно махнул лопатой, городовой исчез и толпа со свистом и хохотом идет дальше. Часа в 4 толпа у Лубянской площади увидела Толстого, который гулял с каким-то знакомым. Его окружили и кричали «ура» до тех пор, пока знакомому удалось посадить его на извозчика и увезти. Говорят, в этот день уже сильно били (в первые два дня полиция и казаки в общем были вежливы); вчера веч. тетка Бинштоков рассказала мне вот что: ее сын шел со своим товарищем, молодым человеком; у последнего в руках была толстая-претолстая палка. Увидев эту палку пара казаков и городовых погнались за ними; молодой человек пытался убежать, споткнулся и упал навзничь. В это время его настиг городовой, схватил его палку и принялся бить ею его по спине до тех пор, пока палка не сломалась пополам. Приятель говорит: я думал, что они переломили ему позвоночный столб, но когда его подняли, чтобы посадить на извозчика и везти в участок, он мог стоять. Другие говорят, что видели двух окровавленных барышень. Один городовой говорил моему знакомому, что за эти четыре дня три часа спал, все с ног валимся. Вчера, т. е. в понедельник, утром в Моск. и Русс. Вед. появилось воззвание Совета университета, которое, говорят, вызвало сильное негодование в студентах – (все это пишу во вторник утром, 10 ч.). Днем, когда я шел в Музей и из Музея, толпа вокруг университета была порядочная, полиции и казаков тоже не мало, но все было тихо; то же самое и в 9½ веч., когда Бинштоки провожали меня домой. Упорно говорят, во-первых, что сегодня назначена грандиозная демонстрация перед унив., и, во-вторых, что три фабрики (каждая – по несколько тысяч человек) забастовали и решили поддержать студентов. Если это будет, то несомненно без кровопролития не обойдется. Воззвание подписали 71 профессор; Тимирязева, Виноградова, Стороженко (может, еще кого-нибудь) между ними нет. Человек 30 студентов вчера пришли слушать лекции. Герье читал, т. е. вместо лекции уговаривал студентов. Говорят, гимназии и другие средние уч. заведения наполовину пусты – ученики не ходят. В газетах, кроме этого воззвания, за все время не было ни слова.