Текст книги "Избранное. Тройственный образ совершенства"

47[127]127
  1897. IV. 6.
  «Мейер» – перевод сочинения немецкого историка Эдуарда Мейера «Экономическое развитие древнего мира». Перевод в это время был запрещен цензурой и появился в изд. Мягкова в 1906 г. – «Верба» – торг на Красной площади на шестой неделе великого поста. – Капнист Вас. Вас. (1756–1823) – известный писатель. – Нелединский-Мелецкий Юрий Ал-др. (1751–1828) – поэт. – Дельвиг бар. Ант. Ант. (1798–1831) – поэт, друг Пушкина. – Первая диссертация С. Ф. Фортунатова (1850–1918) – «Представитель индепендентов Генри Вен». М. 1875 г., вторая – «История политических учений в Соединенных Штатах». Ч. I. М. 1879. – Протасов-Бахметев гр. Ник. Алексеев. (1834–1907), с 1890 г. главно-управляющий собств. е. в. канцелярией по учреждениям имп. Марии. – Блюнчли Иоганн-Каспар (1808–1881) – юрист и политический деятель, был профессором государственного права в Цюрихе, Мюнхене и Гейдельберге. – «Нибур» – известная книга «Рассказы о греческих героях, составленные Б. Г. Нибуром для его сына», переведенная М.О. и печатавшаяся в типографии Мамонтова. – «Карбасников», «Суворин», «Дейбнер», «Вольф» и «Труд» – известные книжные магазины в Москве. – Солдатёнков Козьма Терентьевич (1818–1901) – известный миллионер, меценат-издатель. «Перевод» – работа над переводом II-го тома Рамбо. См. письмо от 28.I.1897 г. – М.О. собирался с матерью на лето в Гейдельберг.


[Закрыть]

Воскр., 6 апр., 1897 г.,

12 ч. дня.

Вчера не записывал, потому что утром был в цензурном комитете и потом весь день был болен. Говорил с председателем ценз. ком. – он же и цензор Мейера, Назаревским. Тупость и невежество, каких я еще не встречал, – но не в этом беда. Ужасно сознание бессилия своей правоты перед роковой силою его власти, эта лицемерная форма ученого спора, который совсем не нужен, потому что ведь он все равно может сделать со мною все, что хочет. Я добился того, что он еще раз просмотрит запрещенные им места и вызовет меня для объяснений. Чтобы развлечься, пошел из цензуры на вербу и стал рыться между книгами, увлекся и пробыл там целых три часа; правда, и погода была невиданной красоты, а народа – тьма, едва можно было протискаться. Купил 3 книги: соч. Капниста, автора «Ябеды» за 20 коп., соч. Нелединского-Мелецкого и Дельвига – за 25 коп., и соч. Грибоедова, бывшее приложением к Ниве – за 50 коп. Вернувшись домой и пообедав, читал, а вечером пошел к Гольденв., откуда вернулся в 11½ ч.

Сегодня встал в 8½ и до сих пор читал апрельскую книжку В. Е.[128]128
  «Вестник Европы».


[Закрыть], а теперь пойду, оденусь и отправлюсь на завтрак к Фортунатову.

Воскр., 10 ч. веч.

У Фортунатова просидел до 3¼, Были Шамонин и полдюжины курсисток, большею частью очень симпатичные. Весело болтали. Форт. в ночной сорочке, с расстегнутыми пуговицами штанов (пардон!) хихикал, потирая ручки; бегал по комнате и проч. Этот курьезный, умный, несомненно талантливый человек чрезвычайно занимает меня. Ему лет 47–48, он сед, малого роста, необычайно подвижен, невероятно растрепан и нечистоплотен, холостяк, живущий с ветхою тетенькой в барской квартире, которая внутри почти пуста. Выдержав магистрантский экзамен, он в 75 году представил диссертацию, которая была забракована; та же участь постигла и вторую его работу – 79 года (он дал мне вчера обе эти книжки). С тех пор он учительствует, массу читает и ничего не пишет. Он лучший в Москве учитель истории; в унив. доцентом, читает очень поверхностно и занимательно, так что у него бывает по 400 чел. на лекции. Зарабатывает большие деньги и одет, как нищий; радикал старого пошиба. Он рассказал сегодня прелестную сценку. На его урок истории в 4 женск. гимназии явился начальник гимназии, почетный опекун, граф Протасов-Бахметев. Ученица отвечала урок об июльской революции. Протасов спрашивает ее, к какой партии принадлежал Гизо. Учен.: «Он был вождем консервативной партии». Протас.: «А какая есть партия правее консервативной?» Учен., задумывается, и Прот. сам отвечает: «Абсолютистская». Прот.: «Еще какие есть партии?» Учен.: «Либеральная». Прот.: «А более крайняя?» Учен.: «Радикальная». Прот.: «Мой учитель Блюнчли сравнивал эти 4 партии с 4 возрастами человеческой жизни. Радикалы – это дети (инспектор приятно улыбается); либералы – это молодежь, это – вы; это хорошо (инспектором на секунду овладевает столбняк, но потом он соображает, что это говорит высшее начальство, и расплывается в улыбке); консерваторы – это люди зрелого возраста (и жестом любезно указывает на Фортунатова), а абсолютисты – это мы, старики, мне 62 года».

Разве не прелестно? Дело было в феврале, а Форт., до сих пор повторяет этот рассказ при каждом удобном случае. От Форт., я с Шамониным пошел к Моравскому, выпили чая и посидели; потом я пошел к Водовозовой рассказать ей о результате моего разговора с цензором, а затем вернулся к Моравск. обедать; после обеда пришел Вормс, и мы просидели до сих пор.

Понед., 8 ч. веч. Нынче продиктовал 7 стр. Потом, прочитав газету, пошел обедать, а затем пешком отправился в типографию. Там забрал 290 экз. Нибура, взял извозчика и пустился в странствие – развозить их по книжн. магазинам. Результатами очень доволен: все продавцы говорят, что книжка пойдет отлично; Карбасников взял даже тут же за наличные 100 экз. (скидка 30 %, как всем). Затем оставил у Суворина 50 экз., у Дейбнера 25, у Вольфа столько же, в кн. маг. «Труд» – 50. Последний в пятницу напечатает в Русск. Вед. объявление на свой счет; я сам напечатаю верно в среду или в четверг. 40 экз. привез домой, чтобы раздать приятелям и сохранить для себя.

Щепкин оставил мне чек на 100 руб. Получу их в среду. Теперь хочу пойти ненадолго на журфикс к Петрушевскому.

Вторник, 7 час. веч. У Петруш. было скучно, но до ужина не отпустили, и я вернулся домой в 2 ч., так что не выспался. Диктовал от 9 до 1, потом сделали перерыв: мне нужно было поехать в контору Солд. отвезти Солд-ву и Барышеву по 2 экз. Нибура в виде подарка. У Барышева посидел, потом пешком отправился в типографию, а оттуда обедать. С 4 опять диктовал до 6; всего нынче 7 стр. Скоро пойду на заседание истор. – юридич. комиссии (или кружка).

Завтра получу деньги в банке и пошлю вам.

Перевод я сильно двинул; теперь набирается уже 17-й лист. Пожалуй через месяц смогу уехать. Думайте о паспорте, мамаша!

48[129]129
  1897. IV. 15–20.
  Калмыкова Ал-дра Мих., рожд. Чернова (1849–1926) – известная деятельница по народному образованию, издательница и писательница. – Основанный в конце 1893 г. И. А. Баталиным ежем. журн. «Новое Слово» в середине 1895 г. был приобретен О. Н. Поповой, которая, в свою очередь, продала журнал в феврале 1897 г. Мих. Ник. Семенову, сыну сенатора Ник. Петр. Семенова. В лице Семенова журнал перешел к марксистам – М. И. Туган-Барановскому, Г. В. Плеханову, П. Б. Струве, А. Н. Потресову и др. Мартовская книжка журнала была первой при новом составе сотрудников, которым удалось выпустить только 9 книжек: после ноябрьской книжки журнал был запрещен правительством. В майской кн. «Н.С.» было помещено три стихотворения М.О. – Братья С. Н. Булгакова, рано скончавшиеся – Михаил и Владимир. – Черняева, из семьи Черняевых, знакомых М.О. – Коля – Н. Б. Гольденвейзер. – Мать М. П. Щепкина – Клавдия Ник., рожд. Тимирязева, скончалась 17 апреля 1897 г. (р. 26 февр. 1800 г.). В это время, кроме Митр. Павл., были живы сыновья ее Сергей Павлович (1824–1898), чл. Совета Мин. госуд. имуществ., и Николай Павл. (1825–1911) и дочь Анна Павловна Лопацинская (1828–1917). – О Неручеве см. письмо от 29.XII.1897. – «Мандль» – известная фирма готового платья. – Каллаш Влад. Влад. (1866–1918) – историк литературы, препод. в средних учебных заведениях. – Кунцево – дачная местность под Москвой по Брестской (ныне Московско-Белорусско-Балтийской) ж. д.


[Закрыть]

[15–20 апреля 1897 г.].

Вторн. 7 час. Сейчас получил письмо от Булгакова, письмо, которым я буду гордиться и которое переписываю вам, как лучшую характеристику этого замечательного ума и редкого сердца.

«Дорогой М. О.! Здесь были Калмыкова с Семеновым[130]130
  С февраля издатели «Нового слова». Автор.


[Закрыть] и мы вместе пытались привлечь к журналу имена многих “славных русских лиц”, но почти везде получили нос. Имя одного из славных еврейских лиц – Гершензона – с дозволения последнего отдал для пропечатания[131]131
  Несколько стихотв. Автор.


[Закрыть] и на обложке в качестве сотрудника (рецензента и автора статей). Если, паче чаяния, Вы забрыкаетесь, черкните. – Сейчас уезжаю в Ливны до пятницы. Один брат безнадежен здесь[132]132
  Скорот. чахотка. Автор.


[Закрыть], у другого, кажется, та же болезнь там. Вот что: позондируйте почву у Виноградова, согласится ли он дать свое имя на обложку журнала? Предоставляю все Вашему такту; в случае его благосклонности, обращусь к нему официально от имени Нов. Сл. Предполагается сделать попытку привлечь ряд имен, напр., М. Ковалевского и под. Конечно, не эти имена будут выражать направление, но для большой публики известного сорта они важны. Нужно еще будет поговорить с Петрушевским и К. Хотя они почти безнадежны в качестве рецензентов или авторов статей по экономич. истории. – О результатах переговоров с Виногр., которые, пожалуйста, не откладывайте в долгий ящик, черкните мне немедленно.

Про себя и писать не хочется: настолько тошнехонько. Консилиум подтвердил безнадежное состояние этого брата, и я еду домой ангелом смерти за родителями и не знаю, не безнадежен ли и второй брат. Обнимаю Вас. Ваш Булгаков».

А сам едва держится на ногах, лихорадочный румянец на щеках, лихорадочно работает, точно торопясь выразить побольше перед близкой смертью. Пока здоров, но наследственность – алкоголизм и туберкулез.

Мейера Водовозова отвезет в Петербург, где цензура мягче; здесь без крупных изменений не разрешают. Что буду делать в Гейдельберге? Меньше всего – слушать лекции; на что они мне? Сделаю ли какую-нибудь работу, не знаю еще; планов много. А главное, хочу отдохнуть, много читать, очень много читать; был бы рад, если бы можно было не писать ни строчки. Отдохнуть надо, необходимо – заработался. Видите мамаша, что Вы должны поехать со мною: Вы не будете мне давать много работать, и я лучше поправлюсь. – Насчет печатания Белоха еще ничего не знаю; поговорю с Щепкиным. А что если Солд. умрет, Белох пропал, это пустяки: 1 том настолько вызывает удивление качествами перевода, что любой издатель с радостью примет на себя издание 2-го.

Перевожу ежедневно регулярно 7–8 стр.; чтобы покрыть аванс, осталось еще на 10 дней. Я немного придержал печатание, потому что до обе да так устаю, что после обеда сидеть еще над корректурами невмоготу. После этих 10 дней, напротив, прерву перевод и сразу напечатаю все переведенное.

Я не записывал регулярно, во-первых, потому, что живу теперь очень монотонно, а главное потому, что мне ненавистно брать перо в руки – так надоело разговаривать с бумагою. Живу изо дня в день так: встаю в 8, мне приносят зажженную машину примус, и я быстро завариваю кофе и яйца, молоко кипятит мисс, и мне приносят его уже готовым, чтобы не пришлось самому возиться. Пью кофе, прочитываю телеграммы – ровно в 9 звонок: Черняева. Тотчас же начинаю диктовать; все время мы лишь изредка перекидываемся фразою. В 12 подают самовар, и мы за работою пьем чай. Начинаю диктовать всегда с великой неохотой, к 12 разойдусь и диктую почти вдвое быстрее, чем утром. В 3 ровно кончаем, и я немедленно переодеваюсь и иду погулять до 4, когда обедаю. После обеда лежа читаю и иногда засыпаю; в 5 опять выхожу, гуляю или захожу в типогр., к Моравскому и т. п., иногда остаюсь на вечер, иногда возвращаюсь домой и читаю. Сегодня в 3 зашел Коля, и мы пошли за Девичий монастырь погулять на поле, а потом по конке поехали к ним, пообедали и сыграли 2 партии в шахматы, причем я оба раза дал ему два хороших мата, что всегда доставляет мне большое удовольствие. Я очень люблю шахматную игру.

Этой ночью умерла мать Щепкина, 98 лет от роду, умиравшая уже целый месяц. Митр. Павл., который был с семьей у Неручева в Кишинёве, вызвали срочной телеграммой, и он приехал вчера веч. с женою и младшим сыном. Теперь здесь все дети покойной – все старики 62–68 лет. Красивая картина. Я был у них вчера в 10 час. веч., и старуха еще была жива, а нынче утром в газете уже прочитал объявление о ее смерти. Завтра утром пойду на панихиду Сегодня Коля вспоминал стихи из Пушкина (сцена из Фауста):

 
И всяк зевает да живет,
И всех вас гроб, зевая, ждет, —
 

и заметил, что эти стихи невозможно перевести на немецкий. Я немедленно перевел их:

Ein jeder gähnt sein Leben ab Und gähnend harrt auf euch das Grab Abgähnen – как ableben[133]133
  Прозевать (жить зевая) – как прожить.


[Закрыть].

Ленау говорит в одном месте: Wie man das Leben verraucht, vergeigt, verschlaft[134]134
  Прозевать (жить зевая) – как прожить.


[Закрыть]

Новейший афоризм Моравского: He скажи «гоп», пока не перескочишь (а когда перескочишь, скажи «слава Богу»).

Воскресенье, 9 час. утра. Глупый день провел я вчера. Утром, в 10-м часу, отправился на отпевание, а потом незаметно шел с Митр. Павл. до самого Донского монастыря и был на похоронах. Это было, впрочем, интересно.

Назад мы ехали в великолепных колясках. В город вернулись около 2 час. У них был поминальный обед, но я зашел только на минуту, выпил стакан чая и ушел к Моравскому, по делу ком. дом. чт. Было 3 часа, а он еще не вставал. Жара вчера была невыносимая, как вообще всю эту неделю. Я крепился-крепился, думал купить пальто уже в Берлине, но, наконец, стало невмоготу ходить в зимнем. И вот вчера я поднял Моравского, взял его за эксперта и отправился с ним к Мандлю, у которого и купил черное летнее пальто, очень приличное, за 14 руб. Сидит на мне отлично. Два лета послужит – чего же больше?

Потом мы пошли за Девичий монастырь погулять, в 6 вернулись к нему (пришел еще Каллаш), пообедали и болтали. Потом я зашел к Гольденв., и мы условились предпринять сегодня поездку в Кунцево – кстати, они должны поговорить с хозяином своей дачи. Выедем в 4 и в 10 веч. будем обратно.

Насчет заграницы думаю сделать так: отсюда проеду прямо в Берлин, где пробуду недолго – maximum 10–12 дней; затем – на юг, вероятно, в Гейдельберг, может быть, в Дрезден; но жить думаю не в городе, а где-нибудь поблизости, где можно будет найти еврейский стол для мамаши. Сперанский очень хвалит Ziegelhausen в 15 мин. езды от Гейдельберга; но если там нет кашерной пищи, то мамаше по субботам, когда она не сможет ехать, придется быть без обеда. Во всяком случае, это мы увидим на месте. В Берлине я осмотрюсь, разузнаю, поеду на место, найму квартиру, и только тогда Вы выедете, мамаша.

49[135]135
  1897. XI. 6.
  Ухтомский кн. Эспер Эсперович (1861–1921), публицист; окончил ист. – фил. фак. Петерб. ун.; в 1890—91 гг. сопровождал в. к. Николая Александровича в его путешествии на восток, откуда их близкие отношения. С 1896 г. арендатор газ. «С.-Петербургские Ведомости».


[Закрыть]

Москва, Воздвиженка, «Америка».

6 ноября 1897 г. Четв., 6 ч. веч.

Дорогие мои!

Новостей, интересных для вас, мало. Вот одна. Издатель С. Петербургских Ведомостей – Ухтомский, близкий друг императора, на ты, и, говорят, разговаривает с ним по телефону. Тон его газеты – очень смелый, и это создало ему много врагов. Недавно мин. вн. д. Горемыкин призвал его и поставил ему на вид, что его газета систематически становится в оппозицию взглядам правительства. Ухтомский ответил, что не знает, кого надо разуметь под правительством, и если, как он думает, – прежде всего государя, то ему известно, что государь вполне разделяет его взгляды. Когда Ухтомский затем рассказал в своей газете о шавельской истории (что поляков-гимназистов, вопреки указу, заставляли ходить на православную молитву), то это еще больше восстановило против него министра. Тотчас во все редакции был разослан циркуляр, запрещавший писать об этой истории. Ухтомский повидался с государем, и последний громогласно заявил свою солидарность с ним и желание, чтобы он продолжал вести газету в том же духе. Результатом было то, что в редакции был разослан циркуляр, отменявший первый, а в Пет. Вед. явилась горячая статья на ту тему, что между царем и его верными подданными все больше вырастает китайская стена бюрократии, и как это печально. Эта статья была дней 5–6 назад.

50[136]136
  1897. XI. 17.
  Ник. Вас. Сперанский (1861–1921), историк, автор многих выдающихся исследований по истории образования в Западной Европе. Окончил в 1884 г. ист. – фил. фак. Моск. унив.; в 1890–1906 гг. жил большей частью за границей. С 1909 г. читал лекции в Моск. Коммерческом Институте, а затем в Моск. унив.; принимал живейшее участие в организации Городского ун. им. Шанявского; сотрудник и член товарищества по изданию газ. «Русские Ведом.» – Ландау, Моисей Ефим., экономист, в 1894–1905 гг. работавший в иностранном отделе «Русск. Ведом». – Обед в честь Н. Н. Златовратского был по случаю исполнившегося 30-летия его литературной деятельности. – Маклаков – Вас. Ал. – Карышев Ник. Ал-др. (1855–1905); с 1896 г. профессор политической экономии и статистики в Моск. Сельскохозяйственном институте (б. Петровская академия). – Кривенко Серг. Ник. (1847–1906), публицист. – Шенрок Влад. Ив. (1853–1910), историк литературы. – Муравьёв Ник. Конст. (р. 1871), известный адвокат и общественный деятель, в 1917 г. председатель Чрезвычайной Следственной Комиссии. – Златовратские – супруга писателя Стефания Августовна, сыновья Ник. Ник., проф. физики в Ташкентском унив., Ал-др. Ник., скульптор, Софья Ник., писательница, и Стефания Ник. – Кого из двух братьев Водовозовых, Николая Вас. (1870–1896), рано скончавшегося талантливого экономиста, или Вас. Вас. (1864–1933), юриста и публициста, разумеет здесь М.О., сказать трудно. – Добролюбов Ник. Ал-др. (1836–1861), известный критик. – Молодой Щепкин – Митрофан Митрофанович. – Сабашниковы – Михаил Васильевич (1871–1943) и Сергей Вас. (1873–1909), известные издатели. – «Arbeit und Rhytmus» («Работа и ритм)» – сочинение (1896) немецкого экономиста Карла Бюхера. – «Мальчик» – старший сын Абрама Осиповича Ал-др Абрам. (1897–1917). О нем в ряде писем.


[Закрыть]

Москва. Воздвиженка, мебл. комн. «Америка»,

17 ноября 1897 г. Понед., 1 ч. дня

Дорогие мои!

Нынче непременно жду от вас письма. Напишу пока, чтобы к вечеру письмо было готово. Все эти дни я был занят составлением оглавления, переводом и проч. Очень хотелось бы кончить Рамбо на этой неделе. В пятницу веч. квартет у Гольденв. был скучнейший. В субботу вечером у меня были гости: Булгаков, Ник. Сперанский и Ландау; сидели до 11, потом мы пошли погулять. Вчера в 2 часа Вернер принес мне билет на обед Златовратского, и мы условились, что я к 4-м зайду к нему (он живет возле Эрмитажа). В 5 мы были уже в Эрмитаже. В большой колонной зале все места уже были заняты; Вернеру один из его приятелей приготовил место, а мне оставалось сесть в боковой зале, где ничего не слышно. Это было очень досадно. Но в это время я увидел Маклакова, и это спасло меня; один из его приятелей занял на всякий случай мест десять и теперь раздавал их друзьям. Маклаков и добыл мне одно из этих мест – очень хорошее, у того самого стола, где сидел Злат. и где говорились речи. Обед начался около 6. После жаркого начались речи; об этом вы можете прочитать в сегоднешней газете. После речей и телеграмм говорил сам Злат. – говорил изумительно нескладно, но и удивительно искренне; вообще его речь, как и его фигура – медвежья, в старом и плохо сидящем сюртуке – отнюдь не имели юбилейно-торжественного характера. Почти все, что говорилось (кроме него) можно охарактеризовать одним неприличным словом: п… Аффектация в каждом слове, самодовольство, убожество мысли и слова – просто поразительно. Читает адрес «рабочий» в сюртуке, манишке и изящном сером галстухе, немедленно Карышев вскакивает на стул и вопиет: «Сегодня знаменательный, исторический день: сегодня реально совершается слияние народа с интеллигенцией, с литературой». Читает адрес студент Петровской Академии, франт-белоподкладочник; только он кончил, Карышев держит речь: «Этот адрес, мол, высоко знаменателен; он показывает, что есть преемственность между поколениями, преемственность русского идеализма». – Злат. наговорил кучу нелепостей (сопоставил марксизм с декадентством и проч.), но говорил от глубины сердца, с искренней болью и волнением. Кончил он тостом за идеалы 60-х годов; демократизацию учреждений, демократизацию социального строя и демократизацию образования. По правую руку от него сидели Скабичевский и Кривенко, которые для этого приехали из Петербурга, по левую – Веселовский, Шенрок и др. Отличный адрес был от русских женщин. Часов в 8 окончился обед; кто ушел, а большинство перешло в соседнюю залу, и снова началось вино и чаепитие. Ермилов отлично прочитал отрывок из «Деревенского короля Лира» Злат-го. В 10 часов я уехал домой вместе с Муравьевым. На его вопрос о впечатлении, я ответил: у меня разболелась голова – не знаю, от речей или от вина; и то, и другое было фальсифицировано. Я обратил его внимание на такой факт: за обедом было около 240 чел. С персоны стоило 3 р. 75 коп.; кроме того, все пили вино и многие шампанское; я выпил только 2 рюмки, и это обошлось мне в 1р. – всего, значит, 5. С уверенностью можно сказать, что большинство оставило по 6–8 руб. Итак, всего – около 1500 руб. – один обед. Затем тьма телеграмм, разъездов, подношений, и проч. Юбилей обошелся minimum в 2000 руб. Разве это не ужасно? На 2000 можно учредить целую школу. А на школу имени Злат-го собрано всего рублей 400.

Когда я вернулся домой, ко мне зашел Булгаков. Я передал ему свои впечатления, а он рассказал о том, что было у Злат. утром. В крошечной и бедной квартирке (у Злат. жена и четверо детей) набилось множество народа – все депутации с адресами. В ответ на адрес Нов. Сл. Злат. сказал примирительное слово: что-де теперешний раскол – временный, вызванный ненормальными политическими условиями, а настанет время, и все опять будут заодно.

Но я не сожалею, что пошел. Я убедился, что между остатками шестидесятников и нами психологически гораздо больше общего, чем между ними и промежуточным между нами поколением; это общее – искренность, честность мысли и слова. Люди 70-х и 80-х годов за очень немногими исключениями – в лучшем случае равнодушные болтуны. Тип Гольцева и Карышева преобладает между ними, тогда как между нами преобладает тип Булгакова или Водовозова, приближающиеся к Добролюбову по чистоте и искренности.

Пятн. 6 ч. веч. Вчера я остановился на этом с тем, чтобы подождать 5 ч., когда приходит почтальон. Действительно, получилось ваше письмо от пятницы.

Обед Златр. затянулся, говорят, до 4-х часов ночи и ознаменовался дракой. Подробностей пока не знаю.

Вчера, часов в 7 веч., пришел молодой Щепкин и просидел до часа ночи, так что я не успел дописать письма. Нынче часа в два пришел ко мне Ник. Сперанский с предложением от Сабашниковых – взять на себя редактирование рус. перев. книги Бюхера – Arbeit und Rhytmus[137]137
  «Работа и ритм»


[Закрыть], по 12½ руб. с листа (листов будет 9—10). Я просил его достать мне оригинал и рукопись, чтобы посмотреть перевод, и тогда дам ответ. Если будет много работы, то не возьму.

С корректором я уже совсем расплатился; пришлось ему кроме тех 20, еще 8 руб.

Перевожу последние 30 стр. и очень медленно. Надоело.

Будьте здоровы и пишите часто. Крепко целую вас и мальчика и остаюсь любящий вас М.Г.

51[138]138
  1897. XII. 29.
  Неручев Мих. Вас., деятель по сельскому хозяйству и публицист. – Начальница Николаевского Института – Ольга Карл. Рейтерн (1828–1898). – Должности «инспектрисы» в институте не было, и речь идет, очевидно, об одной из классных дам.


[Закрыть]

Понед. 29 дек. 1897 г.

12 час. дня.

В субботу вечером был я у Вернеров и очень скучал; домой вернулся в 11 час. Вчера с утра читал корректуру, затем, около часа пришел Фабрикант и потащил меня к Щепкиным, где я уже засиделся до 7 час. У них все время были гости. Познакомился с Неручевым, который теперь проездом в Петерб. гостит у них. Он был когда-то проф. Петровской Академии, потом вместе с Щепк. принужден был уйти оттуда, и вот уже лет 12 живет возле Кишинёва в своем саду. Очень хороший, честный и умный старик, убежденный антисемит, у которого лучшие приятели в Кишиневе – евреи, человек незлобивой души. Там же слышал о почти невероятном событии, которое случилось на днях здесь в женском Николаевском Институте. Ночью одной ученице 5-го класса (значит 3-го) приснился сон, будто стоят в классе директриса с инспектрисой и первая говорит: вот стены очень почернели, надо будет выкрасить их, – а инспектр. отвечает: не надо красить – они скоро обагрятся кровью учениц. – Утром девочка рассказала это товаркам, они стали обсуждать этот вопрос, и у них сложилась такая мысль, что приедут убивать их студенты, и приедут на лодках по Москве-реке (институт стоит на берегу), а инспектриса из окна даст им знак. – В тот день у них было чтение с туманными картинами для старших классов; во время чтения инспектриса как-то подошла к форточке – одна ученица крикнула не своим голосом, и все в паническом страхе бросились вон из залы, падая и наступая друг на друга. В результате искалеченные и окровавленные, которых перенесли в лазарет. Маленьких спасли только тем, что немедленно собрали на молитву. – Недурная характеристика воспитания и нервности учениц в закрытых институтах!

Вечером зашел ко мне Романов и рассказал, что произошло вчера на заседании историч. общества. Читал какой-то дурак о Лампрехте, которого ругал. После реферата Романов выступил в защиту Лампрехта, ссылаясь на мою статью в РМ. (1896, № 10). Герье заинтересовался узнать, чья статья, и Ром. неосторожно назвал меня (на что не имел права, так как подписано М.Г) После закрытия заседания Герье подходит к Ром. и говорит ему: «Я уже давно ищу Герш. и думал, не придет ли он сегодня сюда. Вы видите его?» Ром. ответил, что да. Тогда Герье просил его передать мне приглашение придти к нему или в пятн. веч., или в воскр. днем. Без сомнения, хочет выудить у меня реферат; но тщетно. Однако, я пойду к нему вместе с Роман. же.

Сегодня (понед. 6 час.) у меня весь день были гости: сначала Черняев врач (в прошлом году я обедал у него); он вчера приехал из земства и поселился здесь. Он кончил в этом октябре и рассказал интересные вещи о Данилевском, который был у них председателем. С ним держало 18 женщин (15 евреек в том числе кишин. Цвибель и 3 христ.). Между еврейками была некто Гурвич, которая уже 6 лет работает в московском земстве, то на эпидемии, то вольно. Чуть не накануне 1-го экзамена полиция сообщает в комиссию, что Гурвич не может держать экзаменов, так как она неблагонадежна. г. бросается в полицию, к председателю губ. зем. управы, который ее лично знает, к губернатору, – доказывает, что ей два месяца назад выдано свидетельство о благонадежности, что она жила там-то, что ее знают такие– то – ничего не помогает. Тогда Данил. сам едет к губернатору, но тоже узнает, что ей нельзя держать экз., а почему – никто не знает. Между тем начинаются экзамены. Гурвич едет раз в Петерб., едет другой – ответ тот же. Данил. телеграфирует министру, но получается категорический отказ. В то время Аничков был где-то в московском округе; Данил. добивается того, что помощник попечителя едет к Аничкову узнать, в чем дело, но тот тоже ничего не знает. Данил. решает в промежутке между экзаменами лично поехать в Петербург, но в это время дело разъясняется: полиция смешала эту Гурвич с какою-то ее однофамилицей. Все теоретические экзамены уже прошли, но Данил. назначает для нее особые комиссии, она держит по три, по четыре предмета в день и получает диплом. – В самом разгаре экзаменов полиция потребовала, чтобы все еврейки покинули Москву, но Данил. поехал к обер-полиц. и уговорил его. – Девицы на прощание отдельно снялись с Данилевским; провожали его с овациями.