Текст книги "Избранное. Тройственный образ совершенства"

28[101]101
  1892. II. 28.
  «Лекции о героях и героическом в истории» знаменитого английского писателя Томаса Карлейля (1795–1881), вышедшие в 1841 г., на русский язык переведены в 1898 г.


[Закрыть]

Москва, 28-го февраля 1892 г.

Пятн., 9 час. веч.

Дорогой брат! Как только я написал эту строку: Москва и т. п., я подумал, что обычай, который заставил меня ее написать, не имеет никакого смысла, по крайней мере в наших письмах. В деловом письме она, пожалуй, уместна; в таком же письме, какое я пишу обыкновенно, т. е. где я рассказываю не только о своих внешних делах, но и о своем настроении, она и не нужна, и недостаточна. Не нужна потому, что ты, получив письмо, хорошо знаешь, где и в какой день оно написано, а недостаточна потому, что эта фраза ничего не скажет твоему уму, не послужит к объяснению содержания или тона моего письма. Я думаю, что единственная необходимая строка во главе моего письма была бы та, которая заключала бы в себе название книги, которую я отодвинул от себя для того, чтобы писать письмо, и название пьесы, которую во время моего писания играет моя хозяйка (потому что письма я пишу вечером, когда она обыкновенно играет). В таком случае вместо слов: Москва, 28 февраля 1892 г., пятница, 9 час. веч., я должен написать: Карлейль «Герои», и Соната Бетховена, посвященная Крейцеру. Я и всегда должен был бы придерживаться такого обыкновения, потому что – при бедности внешней жизни – чтение и музыка одни только дают направление моим мыслям и чувствам; в особенности же я должен это сделать сегодня, когда пишу под впечатлением лучшей музыкальной пьесы, которую когда-либо слышал, и лучшей книги, которую когда-либо читал. Да, самой лучшей книги, по крайней мере для меня; именно такой книги, которая мне была нужна теперь и которая будет моим Евангелием, моей доброй вестью. Каждая книга на каждого из нас влияет тем сильнее, чем больше опорных точек она находит в запасе наших собственных мыслей. Всыпь кислоту в стакан с водою; потом сыпь сверху муку, соль или какой-нибудь другой порошок – он не произведет никакого действия; но всыпь соду – и ты получишь шипучий напиток. Неслыханно и странно, но эта книга была для меня откровением; не все, но важнейшие вопросы, мучившие меня особенно, в последнее время, она раз решила, она была содою для кислоты. Нет, не разрешила; она сделала гораздо больше. Я готов заплакать от благодарности к этому угрюмому шотландцу за то, что из состояния вопроса он толкнул меня на путь решения и указал верную дорогу. Я сам давно задал себе вопрос – в этом я вижу предмет гордости и залог дальнейшего развития. Но вопрос это – нечто пассивное, кроме минуты своего рождения. Эта книга указала мне путь решения, привела мою мысль в деятельное состояние, и она решит вопрос, насколько в ее силах. Никакое состояние не может быть тягостнее, мучительнее того, когда в уме родился вопрос, от которого, ты чувствуешь, зависит твоя жизнь и смерть, и когда мысль не знает, как подступить к нему, и он один царит над духом, как раскаленное солнце над песками пустыни. В таком состоянии я был до сих пор.

Сегодня, еще больше, чем прежде, я сожалею о пропавшем недавно письме. Из него ты узнал бы о том, какого рода это был вопрос, и мне не было бы надобности теперь об этом говорить, – об этом трудно говорить. Впрочем, ты, может быть, не забыл нашего разговора этой зимою, когда мы ходили по улицам, и тогда ты знаешь главное. А главное вот что: я знал, что назначение человека – жить, т. е. действовать, что действие есть главное, а все остальное, т. е. мысль и проч., есть только вспомогательное орудие – во всяком случае второстепенное. Жить, т. е. действовать, мне казалось невозможным без твердого миросозерцания, потому что деятельность состоит в творчестве и выборе; а творить можно только с ясным сознанием цели и средств (в сущности, это тот же выбор), выбирать можно только при ясном сознании, что хорошо и что дурно. Жить, как живут почти все, т. е. беспринципно или что то же: без веры, я не считаю возможным, потому что такая жизнь есть вечная нерешительность, вечное колебание; напротив, твердое миросозерцание раз навсегда определяет не только всю деятельность, но каждый отдельный шаг. Кроме того, жизнь без веры я считаю самым тяжким преступлением против природы и природы человека…

(Конец письма утерян).

29

Москва, 20-го октября 1892 г.,

вторн., 4 ч. д.

Дорогие мои! Пишу Вам в каком-то тумане, едва связывая свои мысли, едва подбирая слова. То, что тяжелым камнем лежало на моем сердце, – того больше нет. Я рад, что могу Вас обрадовать, и не меньше рад тому, что могу Вам доказать, что не по капризу пошел на филологический факультет. Коротко, но важно говоря – моя будущность решена.

Я только что вернулся от проф. Виноградова, которого случайно встретил в университете; я шел с ним от университета до его квартиры, вошел и сидел с ним. Было бы долго передавать все его слова. Он сказал, что очень хотел бы оставить меня при университете, но это совершенно невозможно, потому что на этот случай есть особое распоряжение; но он сделает все возможное, чтобы я мог спокойно заниматься. Он предложил мне следующее: в этом году я не держу экзаменов, а пишу сочинение на золотую медаль (которую он же будет присуждать); этот год я существую отчасти на свою стипендию, которая с 1 января опять будет в 250 руб., отчасти на сторонние заработки, которые он по мере возможности будет мне доставлять. А, начиная с будущего года, я буду жить 1) на стипендию в 300 руб., которую он берется мне выхлопотать, 2) на жалованье в 25 руб. за работу секретаря у него самого (два часа ежедневно, кроме праздников); это место я получаю с сентября месяца. В будущем же году буду сдавать и экзамены. Медаль нужна для того, чтобы иметь основание требовать для меня стипендию по выходе из университета на два или три года. В перспективе – командировка за границу. Нравится ли Вам это, довольны ли Вы? Нечего говорить, как я-то рад, но над вопросом о медали я еще подумаю. Мне было бы очень выгодно писать на медаль, потому что я был бы почти уверен в ней, но, занимаясь самостоятельно, чем хочу, я могу успеть больше. Об этом еще надо подумать; я попрошу его узнать, не дадут ли мне этой стипендии без медали, просто в виде поощрения или за заслуги на факультете, а то, если будет другой заработок, то можно и без стипендии обойтись.

Он рассказал мне подробно, как было дело с уменьшением стипендии. Оказывается, что он знает обо мне такие подробности, что я и не предполагал (т. е. относительно моего прошлого). Он первый, прервав другой разговор, завел речь об оставлении при университете, и сказал: «Если бы не было распоряжения – не оставлять при университете нехристиан, а дело было только в сопротивлении факультетского совета, то я не остановился бы даже перед демонстрацией и добился бы своего». Он был настолько умен, что ни одним словом не намекнул о переходе в христианство. Сегодня он дал мне для перевода с французского статью (небольшую), за которую я получу руб. 10–12.

Буду ли держать на медаль, или нет – одно верно, что экзамены буду держать в будущем году; теперь мне спешить нечего. Еще потому не хотелось бы писать на медаль, что это заставило бы меня все лето прожить здесь, что было бы и неудобно, и неприятно.

30[102]102
  1892. XI. 4.
  Реферат у Виноградова – работа об «Афинской политии», сочинении великого греческого писателя (IV в. до н. э.) Аристотеля, незадолго перед этим открытом. – Клаус – вероятно, учебник зоологии Карла Клауса. – Мих. Мих. Покровский (р. 1868) окончил Моск. ун. в 1891 г., в 1895 г. начал читать лекции в качестве пр. – доц.; магист. диссертацию защитил в 1896 г., докторскую – в 1899, с этого года экстраординарный, а с 1901 г. ординарный проф. Моск. ун. по кафедре классической филологии, с 1917 г. чл. – кор. Академии Наук. Статья Покровского «К вопросу об авторе новооткрытого трактата «Αθηναίων πολιτεία» в «Журнале Мин. Нар. Проев.» 1892, класс. отд. ноябрь. Его же «Этюды по Афинской политии Аристотеля». М. 1893. – Плутарх – знаменитый греческий писатель (II–I в. н. э.), автор сравнительных биографий знаменитых людей Греции и Рима. – Декан историко-филол. фак. – проф. М. М. Троицкий. Работу над этой темой М.О. отложил, см. след. письмо.


[Закрыть]

Москва, 4 ноября 1892 г.,

среда 1 ч. н.

Дорогой брат!

Теперь могу сообщить тебе еще кое-что новое. До субботы я дьявольски работал над рефератом, в субботу подал его Виноградову, а в понедельник был семинарий по моей теме. Виноградов назвал мою работу «очень хорошею», «в некоторых частях прямо замечательною», «образцовою». Сказал, что я избрал правильный метод и хороший план; сказал еще: «я в этой работе ценю особенно то, что она написана совершенно самостоятельно, не обращая внимания на то, что я до сих пор говорил и писал об этом предмете; но должен наперед сказать, что со многими выводами не могу согласиться, и, надеюсь, референт не будет на меня в претензии, если я против его доводов буду выставлять свои». А я сидел рядом с ним (как референт) и слушал, опустив глаза на раскрытую передо мною книгу, и точно замер. Вчера вечером я отнес ему перевод статьи, которую он мне дал (я писал тебе). Он снова подтвердил, что находит мою работу отличною: «к сожалению, сказал он, я не могу согласиться с вашими выводами, иначе я напечатал бы ее; она того стоит». Советовал мне обратить внимание на стиль, потому что у меня будто бы язык иностранца. Это объясняется просто спешностью работы и тем обстоятельством, что я три недели читал исключительно по нем., франц. и гречески. А доля истины, может быть, есть.

Завтра я должен быть у него вечером; у него есть какая-то работа для меня.

Удача реферата и отзывы о нем Виноградова доставили мне большое удовлетворение. Эти два дня – от подачи работы до семинария, – т. е. от субботы до понедельника, я страшно волновался; я просто не находил себе места. Две недели назад, когда он сказал, что оставит меня при себе, я откровенно выразил ему свое удивление, откуда он меня знает? На это он, между прочим, ответил: да ведь я знаю, что вы можете дать. Тогда я сказал, что это он узнает вполне после прочтения моего реферата; «конечно, сказал он, я резервирую свое мнение». Теперь тебе понятна причина моего волнения.

Твое открытое письмо сегодня получил; завтра утром вышлю Клауса. Не писал – до субботы – за недостатком времени, в воскресенье – потому что был в ожидании, а до нынешнего дня – потому что завертелся: то у меня кто-нибудь, то ухожу, то занимаюсь. Ты не пишешь, привил ли себе оспу; также – доволен ли квартирою, как проводишь время и проч.

Дорогой брат! Дописываю письмо в четверг, в 7 час. веч. Вчера было очень поздно, и я лег спать. Весь вечер, до 12 час, я провел у одного молодого человека, окончившего университет два года назад и оставленного при университете министерским стипендиатом. Он тоже бывает у Виноградова, но я был знаком с ним и раньше. Он уже год как занимается Αθηναίων πολιτεία; в октябрьской книжке Ж. М. Н. П. начала печататься его статья об авторе ее – статью отвозил в Петербург сам Виноградов, а скоро выйдет из печати его объемистое исследование об источниках “А. π., издаваемое на счет университета. Несмотря на свою молодость, он уже теперь – один из самых талантливых русских ученых. Его имя – Мих. Мих. Покровский. Вчера я был у него в третий раз; каждый раз прихожу к нему в 8–9 и ухожу в 12. Часы, которые провожу у него, принадлежат к счастливейшим в моей жизни; его глубокие знания, живой и светлый ум, недюжинное остроумие делают беседу с ним очаровательною. Один вечер проведенный с ним, обогащает меня более, чем год университетских лекций. Он дает мне драгоценные советы и рукописи своей ненапечатанной еще работы. Уходя от него, я обретаюсь всегда, если можно так сказать, в научном вдохновении или просто в вдохновении, если ты вспомнишь то, что я писал тебе когда-то о вдохновении идеею. Живет он от меня на расстоянии полутора часа ходьбы, но вчера – вот какова сила вдохновения! – выйдя от него, я взял извозчика, невзирая на то, что денежный капитал мой измеряется не рублями, а копейками.

Итак, вот почему я не окончил вчера письма; притом я хотел сообщить тебе уже заодно о работе, которую Виноградов хотел мне сегодня дать. Полчаса назад я вернулся от него. Он приготовил мне неожиданный сюрприз. Дело в том, что, окончив реферат по 'θ. πολ. я имел в виду взяться за сочинение для зачета шести семестров – то самое, которым занимался летом: об английской революции. Оно мне уже давно, по правде сказать, надоело: я знаю события чуть не каждого дня, да и вообще предмет отлично знаю, так как в прошлом году на ту же тему писал рефераты. Оказывается, что Виноградов на днях сказал Герье, что я подал ему отличную работу, и он считает возможным, на основании этой работы, зачесть мне шесть семестров. Герье, которому одному принадлежало это право, изъявил свое согласие – и теперь я свободен для более интересных работ. Неправда ли, это очень любезно?

Сегодня же решился другой важный вопрос: я начинаю работу на медаль. Если экзамены (как ходят слухи) будут осенью, то я успею и сочинение написать, и экзамены держать, если весною, то отложу их на год. Тема – не Виноградова, но по его предмету, так что сочинение будут читать оба профессора. Ты понимаешь, что недурно писать сочинение на медаль по совету самого профессора, и когда он объясняет план и метод (он это сделал сегодня). Тема следующая: «Об отношении цитат из Аристотелевой Αθηναίων πολιτεία в биографиях Плутарха к показаниям изданного Британским Музеем под этим заглавием трактата». Некоторые ученые утверждают, что трактат, дошедший до нас без заглавия, вовсе не есть знаменитая в древности Αθηναίων πολιτεία Аристотеля, а какое-то другое сочинение; сопоставляя ссылки, которые делает Плутарх на Аристотелеву Αθηναίων πολιτεια с изданным теперь трактатом, нужно доказать, что это именно и есть сочинение Аристотеля. Трудность состоит в том, что Плутарх редко называет Аристотеля и еще реже цитирует его буквально, а большею частью, взяв у него несколько слов или строк, передает их своими словами.

Работа будет трудная и интересная. Главное, что она даст мне твердый метод для критики текстов, что самое важное для историка. Я и Виноградову сказал, что это соображение больше всего побуждает меня принять его совет, но что я никогда не посвящу себя греческой истории. Если работа будет хороша, я почти могу быть уверен, что она будет напечатана.

Он принимает во мне, как видно, большое участие; на днях он говорил с деканом о моей стипендии, и декан сказал, что мне, вероятно, нельзя будет выдать прошлогодней стипендии – в силу весеннего указа о стипендиях для не-христиан. Ввиду этого Виноградов как бы снимает с меня заботу о моем материальном положении и берет ее на себя. Он опять подтвердил, что с осени рассчитывает на меня, как на своего секретаря, а пока тоже не оставит меня без работы. Ближайшие три дня, т. е. завтра, в субботу и воскресенье – я буду вечером работать у него – он будет диктовать какую-то статью.

Вот как обстоят дела: все это нахлынуло так неожиданно, что я еще не совсем опомнился. Обо всем происходящем я почти никому не рассказываю; просто боюсь, как бы не подумал кто-нибудь, что все это делается по моим просьбам, что я заискиваю в Виноградове. Между тем – видит Бог – все делается без моего участия. Сегодня, слушая его, я ни разу даже не благодарил его за участие, которое он во мне принимает, и только при прощании, пожимая его руку, прошептал едва слышное: «благодарю вас». Если не другие, то ты мне поверишь, что теперь, сидя у себя за столом, со стаканом чая, я чувствую себя гораздо лучше, чем час тому назад, когда сидел у него в кабинете и слушал его комплименты и слова участия. Он – очень симпатичный человек, очень простой и деликатный, но комплименты – от кого бы то ни было – заставляют меня краснеть, а признаки участия обязывают к благодарности. Свобода мне дороже всего в мире; я с подозрением слушаю его лестные слова, опасаясь, что они похищают мою свободу; поэтому, когда он дает мне какой-нибудь совет, я – может быть, иногда даже с излишней горячностью – привожу свои доводы. Я ревную свою свободу.

31[103]103
  1892. XII. 20.
  Н. Б. Гольденвейзер (о нем см. выше) получил медаль за сочинение о римском императоре Тиберии. – Семья прис. пов. Бор. Солом. Гольденвейзера (1838–1916) и супруги его Варвары Петр., рожд. Щекотихиной (1848–1898) состояла из дочерей Татьяны и Марии и сыновей Николая и Александра.


[Закрыть]

Москва, 20 декабря 1892 г.

Воскрес., веч.

Дорогие родители!

По недостатку времени пишу Вам немного. Самое важное, что я имею Вам сообщить, есть то, что я твердо решил держать экзамены в этом году, а сочинение на медаль писать летом. Со вчерашнего дня я начал готовиться. Работы предстоит столько, что у меня дыбом волосы встают; авось успею. Если в марте увижу, что не хватит сил, то оставлю этот план и займусь сочинением; во всяком случае я ничего не теряю. Теперь от меня ждите по одному письму в неделю; я буду вероятно писать чаще, но если неделю не будет письма, Вы не должны беспокоиться. Вообще Вам нечего за меня беспокоиться; я буду готовиться с легким сердцем, зная, что каждую минуту могу бросить работу и ничего не потерять. Еще могу Вам сообщить следующее приятное известие. У нас на факультете есть пожертвованный кем-то капитал, проценты с которого ежегодно употребляются на то, чтобы лучшему или лучшим из кончающих студентов давать на память книги. Этих денег всего 21 руб.; в этом году они присуждены двум – Гольденвейзеру и мне; выбор книг предоставляется нам. Тут дело, конечно, не в деньгах и не в книгах. – Я уже писал Вам, кажется, что Гольденвейзер подавал сочинение на медаль; она ему действительно присуждена (золотая). Присуждение состоялось в среду, и мы это знали, но не знали, что там решили. Гольденвейзер и вся семья страшно волновались, а между тем не было никакой возможности узнать, что присудили. Так прошли среда, четверг, пятница. В пятницу вечером мне надо было быть у Виноградова, и у него я узнал, что Гольд. получил золотую медаль. Выйдя от него, я немедленно поехал к Гольд. и принес им эту приятную весть. Можете себе представить, каким дорогим гостем я там был. Дело для них не в медали, а в том, что благодаря ей он будет, вероятно, оставлен при университете.

Я здоров. Со вчерашнего дня и до 9 января на уроке не буду. Вчера получил за 8 уроков 48 руб. Теперь я буду целые дни сидеть дома и заниматься. На этих днях заплачу за Ниву, чтобы не вышло остановки с первыми нумерами.

32[104]104
  1893. II. 19.
  «Настольный энциклопедический словарь» изд. т-ва А. Гарбель и К° выходил выпусками в 2–3 печатных листа с 1890 г.; с 44-го выпуска издатели и состав редакции изменились, и на обложке выпусков словаря значилось «Издание бывшего товарищества А. Гарбель и К°». Редактор, пригласивший к участию в словаре М.О. через П. Г. Виноградова, был Игнатий Наумович Гранат. – Meyers Grosses Konversations-Lexikon – известный немецкий энциклопедический словарь Мейера. – Министериалы – слуги римских императоров; в средние века – сословие несвободных рыцарей. – «Moniteur» – «Moniteur Universel», французская газета, выходившая в Париже в 1789–1868 г. Являясь первоисточником за годы великой французской революции, несколько раз переиздавалась. – Низар Дезире (1806–1888) и Леонар (1808–1889) – французские историки литературы. – Ниссен, Генрих – немецкий историк. – Ниппердеи Карл (1821–1875) – немецкий филолог. – Нейман Карл-Иоганн (р. 1857) – немецкий историк. – Нибур Бартольд (1776–1831) – знаменитый немецкий историк. – Норденшильд Адольф (1832–1901) – знаменитый шведский путешественник по полярным странам. – Осокин Ник. Алексеевич (1843–1895) – историк, профессор Казанского университета. – Мравина Евгения Конст. (1864–1914) – певица (лирическое сопрано), артистка Мариинского театра в 1886–1897 гг. – Прянишников Иппол. Петр. (1847–1921) – известный баритон Мариинского театра в 1878–1886 гг.


[Закрыть]

Москва, 19 февраля 1893 г.

Пятница.

Дорогой брат!

У меня мало нового. Мой ученик был болен, и я потерял 4 урока; думал даже, что совсем потерял урок, но вчера получил телеграмму – приходить в субботу. На прошлой неделе получил новую работу: участие в Энциклопедическом словаре Гарбеля и К°. Редактор этого словаря недавно обратился к Виноградову с просьбою рекомендовать ему сотрудников по историческому отделу, и Виноградов указал между другими и на меня. Плата хорошая – по 3 коп. со строки (страница в два столбца, но шрифт мелкий), а работа совсем легкая: в основу кладется Мейер (Conversat.-Lex.), который переводится и сокращается. Так поступаю и я, за исключением немногих слов, о которых пишу самостоятельно. О каждом слове приходится писать строк 10–20, что занимает (с перепискою набело) не более десяти минут. Я написал уже рублей на пять; но расплата производится по отпечатании, впрочем выдают и авансы, в чем я пока не нуждаюсь. Теперь печатается буква М; я написал слова: министериалы, Moniteur, Низар, Ниссен, Ниппердеи, Нейман, Нибур, Норденшильд, Осокин и др., взял слова: 1) новогреч. язык и 2) литература, новолатинские поэты, о которых надо будет написать строк по 50 или больше. Главное затруднение состоит в добывании Мейера; пока я беру его в редакции выпусками. Если у кого-нибудь из твоих знакомых имеется этот словарь, и ты мог бы выслать мне дней на 10 букву О, то очень облегчил бы мою работу.

Кроме этой работы и небольших занятий у Виноградова (на прошлой неделе), я отдаю все время сочинению. Последние дни, пользуясь свободою от урока, занимался часов по двенадцати и сильно подвинулся вперед. Если занятия будут идти так же успешно, и гипотеза моя оправдается, то сочинение выйдет очень хорошим и его можно будет напечатать. Я нахожусь в положении химика, который поставил свою колбу на огонь и должен долго ждать результатов опыта, с тою разницею, что ожидание химика – пассивное, а мое активное. Полгода назад я не поверил бы, если бы мне сказали, что я буду в состоянии с утра до вечера просиживать исключительно за греческими книгами, только изредка оставляя их для справок в диссертациях, написанных по-латыни; а теперь не нахожу в этом ничего странного. Но окончу сочинение – и греческая история пойдет по боку, потому что я все больше убеждаюсь, что в этой области мы дальше остроумных предположений не можем идти. Причины Крестовых походов и результаты татарского завоевания на Руси – две нетронутые области исторической литературы, – привлекают меня больше всего. Только бы мне здоровья да душевного покоя, я не устану работать. Теперешний труд доставляет мне истинное удовольствие; из этого я заключаю, что не ошибся дорогой. Ты, как медик, должен лучше всего знать, что удовольствие есть показатель естественной потребности; не так ли?

Кроме университета почти нигде не бываю. 11-го числа был на публичной лекции Виноградова; он очень хорошо читал о Грановском. В театре был один раз: здесь гостит теперь немецкая труппа (из Мюнхена), играющая бытовые пьесы на баварском наречии – совсем как наши малороссы. Их довольно трудно понимать, но зато они много и очень хорошо поют и танцуют. Играет еще итальянская опера с Мазини, Мравиной, Прянишниковым, но цены высокие; я пойду, вероятно, только один раз, когда Мазини будет петь в Лоэнгрине.