Текст книги "Избранное. Тройственный образ совершенства"

105

Москва, 6 сентября 1915 г.

Дорогие мои!

У нас третий день бастует трамвай, а сегодня не вышли газеты. Была третьего дня паника – разнеслись слухи о всеобщей забастовке, и все спешили наполнить водою ванны и сосуды, запаслись керосином и свечами, но ничего этого нет. Слухов вообще не оберешься, один тревожнее другого, и, конечно, много говорят вздора. Теперь уже ясно, что немцы идут на Москву, или, по крайней мере, грозятся; но до зимы они уже немного успеют, зазимуют на Двине и разве с весны возобновят наступление, если только они уже не истощены сами. Скорее всего, перейдя 3. Двину, окопаются, а остаток осени посвятят на то, чтобы пройти чрез Сербию и Болгарию на выручку Дарданеллам. Здесь беда с дровами и некоторыми продуктами. Дров для кухни почти вовсе нельзя достать, и цена двойная; все дорожает чудовищно – все вдвое, из-за отсутствия подвоза. Последние дни все бросились закупать сахар, по пуду, по два, потому что его становится мало.

106[198]198
  1915. XI. 7.
  Жена В. И. Иванова – Вера Конст., рожд. Шварсалон. – Жилкин Ив. Вас. (р. 1874), полит. деятель, публицист. Жена его – Зинаида Андреевна. – Жуковский Дм. Евг., издатель.


[Закрыть]

Москва, 7 ноября 1915 г.

Дорогие мои!

Третьего дня, после лекции Сологуба, на которой и я был, мы все приехали к нам чай пить; Сологуба я раньше пригласил, но вышло так, что приехали еще все Ивановы, Жилкин с женою, Алексей Толстой с женою и Жуковский, – а у Маруси была приготовлена ничтожная закуска. Но ничего, все покушали. Толстой привез свой новый рассказ и прочитал его, а потом спорили до 4 час. Очаровательно говорил Сологуб; потом он еще стихи свои говорил. На лекции молодежь сделала ему колоссальную овацию, хотя лекция была скучная. Мы вчера встали в 10½ час. Самовар у нас небольшой, но их было выпито три.

107[199]199
  1916. III. 11.
  Во II томе «Русских Пропилей» помещены извлечения из записей А. Б. Гольденвейзера о Толстом. – Яффе Лев Бор., журналист, редактор сионистского журнала «Еврейская жизнь». – Бялик Хаим-Нахман (1873–1934), известный еврейский поэт. – «Песни и поэмы» Бялика в пер. Влад. Евг. Жаботинского изданы в 1911 и 1912 гг. – Первое издание «Грибоедовской Москвы» было в 1914 г.


[Закрыть]

Москва, 11 марта 1916 г.

Дорогие мои!

Кажется, я не писал вам еще, что 2-й том Пропилей арестован за некоторые изречения Л. Толстого. Вероятно, его освободят, может быть, потребовав перепечатки 1–2 страниц, но эта волокита займет несколько месяцев. Я писал Вам недавно о Яффе, мамаша. Его журнал – «Еврейская Жизнь» – собирается дать нумер, посвященный Бялику, и Яффе просил меня написать что-нибудь для этого №; я и написал статейку. Поэзию Бялика я знаю по его книжке на жаргоне, которую привез из Одессы, по переводу Жаботинского и т. п.; да когда-то Дизенгоф читал мне и буквально переводил его стихи древнееврейские. Еще я познакомил Яффе с Шестовым и Вяч. Ивановым, у которых он также хотел просить статей. Три дня назад вышло 2-ое издание «Грибоедовской Москвы». Изредка пишу в «Бирж. Ведом.» – раз в две-три недели. Иногда работаю много, запоем, иногда подолгу только читаю и целыми месяцами ничего не пишу. Да так у меня и всегда было. Когда в настроении – пишу быстро и охотно, а когда нет настроения, сижу полчаса над фразою и никак не могу ее склеить. Маруся хозяйничает, экономит, детишки скачут и учатся. Теперь очень трудно вести хозяйство и даже придумать обед: мяса нет, того-другого нет, у Чичкина нет масла, сахар можно достать только с большим трудом, – и бешеная дороговизна.

108[200]200
  1917. I. 17.
  Шпет Густ. Густ. (1879–1937), философ.


[Закрыть]

Москва, 17 января 1917 г.

Дорогие мои!

Очень неприятно, что больше не было от вас известий о Мише, – хочется знать о нем, да и о вас. Вчера вечером я впервые читал публичную лекцию «Мудрость Пушкина». Когда расстроилось дело с петербургским агентом, а лекция у меня была уже написана, об этом узнали и ко мне обратились из Союза Городов с предложением прочитать ее здесь в пользу их приютов и других благотворительных дел. Я согласился, выговорив себе 1/3 чистого сбора. Лекция была в зале Консерватории, где 800 мест. Зал был полон, несмотря на высокие цены – от 5 руб. Я последние дни дома дважды прочитал наедине лекцию вслух. К 8-и часам за нами зашли: Шестов, Андрей Белый и Елиз. Ник. Из Союза Городов приехал автомобиль и забрал нас всех; очень весело. Мы с Марусей впервые ехали в автомобиле. Первую половину лекции, 50 минут, я читал недостаточно громко, многие жаловались. Я говорил, изредка заглядывая в рукопись. В перерыве пришло ко мне множество приятелей, я выпил стакан чая; было шумно и весело. Через 20 минут продолжал, – 1 ч. 5 мин., очень громко. Аплодировали долго, я выходил и кланялся деревянно; говорят, что большой успех. Были, конечно, все наши друзья. В 11¼ мы вернулись домой с Шестовым, Белым, Шпетом и пили чай до начала 2-го.

Потом я долго не спал, а сегодня разбит. Дети весь день были возбуждены и, лежа, не спали до нашего возвращения. Теперь я вместо «я тебя нашлепаю» говорю: «я тебя заставлю прочесть лекцию». С непривычки утомительно. Маруся сидела в первом ряду, и я все время ее видел. В газетах сегодня – изложение с похвалами, в Русск. Вед. так изложено, что ничего нельзя понять, как обыкновенно. Но меня беспокоит мысль о Мише. Маруся шьет: детишки скачут и учатся. Я читаю корректуры. Хотелось бы прочитать эту лекцию в Одессе, и там есть агентша такая – Иозефер, но я ее не знаю.

109[201]201
  1917. I. 30.
  Лекция «Мудрость Пушкина» была прочитана М.О. в Петербурге 26 января. – Вильямс, корреспондент английских газет. – Чеботаревская Ал-дра Ник. (ум., 1925 г.), известная переводчица. – Верховский Юрий Никандр., поэт, историк литературы. – Щеголев Пав. Елис. (1877–1931), известный пушкинист и историк революционного движения. – Чуковский Корней Ив. (1882–1969), известный критик.


[Закрыть]

Москва, 30 января 1917 г.

Дорогие мои!

С тех пор, как я писал вам, я успел съездить в Петербург, прочитать там Мудрость Пушкина и вернуться. Устроил лекцию агент, уже раньше списывавшийся со мною. Мне здесь по знакомству достали билет 2-го класса с плацкартою. Выехал я из дома во вторник в 1 ч. ночи, приехал в Петербург в среду в 3 часа дня и остановился у Вильямс. Вечером собрались ко мне знакомые – Франк, Ремизов, Чеботар., Верховский, и мы сидели поздно. В четверг, день лекции, я никуда не выходил, было 26° мороза; лекция была в Тенишевском училище, в 8½ ч. Зал был почти полон, человек 600; я читал громко, все слышали. Перед началом и в перерыве ко мне приходило множество людей, знакомых и незнакомых. По окончании довольно хлопали, а я был очень утомлен. Потом еще собрались у В. ужинать разные наши знакомые, сидели до 2½ и я затем не спал до утра. На следующий день я должен был завтракать у Сологубов в 1 час. Там были еще званы Щеголев и Чуковский. Оттуда в 4 часа я пошел покупать подарки детям и затем домой. Уехали в 10 ч. веч., так что в Петерб. провел только двое суток и почти безвыходно. За лекцию я выговорил себе 350 руб., из них 50 стоила поездка. Назад, чтобы спать, я ехал в 1 классе. Приехал сюда в субботу в 2 часа дня, а вчера было рождение Сережи, и оттого сутолока весь день, так что я не успел вам написать. В петроградских газетах были большие отчеты о лекции. Еще там мне подарили 12 ф. сахару.

110[202]202
  1917. II. 9.
  Богдан Ал-др. – Кистяковский.


[Закрыть]

Москва, 9 февраля 1917 г.

Дорогие мои!

Очень сочувствую вам в вашем холоде; это – испытание, и тяжелое. Здесь дрова есть, вчера Маруся купила для кухни: сажень, стоившая до войны 10–11 руб., стоит 50 теперь. Я в воскресенье, 5-го, повторял «Мудрость Пушкина» по просьбе кассы взаимопомощи Высш. Женск. Курс., в здании курсов, за что получаю часть дохода. Народа было много, но мне было скучно читать то же в третий раз, и так скоро раз за разом.

Богдан Александрович вчера вернулся из Харькова, где защищал диссертацию. Он тяжко хворает печенью всю зиму, каждые 2–3 недели у него повторяется воспаление желчного пузыря; диспут откладывается с декабря. Ему там дали сразу доктора и очень чествовали, так что он вернулся сияющий, но вид у него – хуже нельзя; ему нужна операция. Теперь он сразу получает кафедру. Радуется своему успеху, как ребенок, приятно смотреть, а то он всегда недоволен собой. Маруся изворачивается хозяйничать.

111[203]203
  1917. III. 1.
  «Писал еще одну лекцию» – «Кризис современной культуры».


[Закрыть]

Москва, 1 марта 1917 г.

Дорогие мои!

Кажется; я опять долго пропустил без письма. Делаются такие дела, что не соображаешь времени. Я тут писал еще одну лекцию, Маруся хозяйничает, детишки скачут и учатся. Я должен был в начале марта читать две лекции в Киеве, по предложению агента; теперь едва ли придется. Оттуда я хотел ехать в Одессу, и потому написал тамошнему агенту по устройству лекций, Иозеферу в Пассаже, но он ответил, что теперь за свой счет не устраивает лекций. Сегодня здесь введены хлебные карточки. К тому времени, когда вы получите это письмо, верно уже обо всех событиях будет опубликовано. Маруся постаралась достать провизии хоть на два-три дня, и немного дров по бешеной цене. Говорят, что сейчас появилась газетка или бюллетень, но я еще не видел ее.

112[204]204
  1917. III. 15.
  Демидов Игорь Плат. (р. 1873), политический деятель.


[Закрыть]

Москва, 15 марта 1917 г.

Дорогие мои!

Вот какие чудеса мы пережили. Тут было два дня, что мы беспокоились о вас, в газетах писали из Одессы разные неприятности, но после того пришли уже ваши письма. 1–3 числа мы с Марусей выходили смотреть народ, сплошь наполнявший город, и даже детей водили смотреть. Волновались мы страшно, – газет не было, – я, можно сказать, не отходил от телефона, потому что поминутно либо приятели сообщали новости, либо я звонил, спрашивая новостей. И, надо сказать, мы ежечасно знали довольно подробно, особенно чрез Сабашникова, ход дел здесь и в Петрограде. Потом жизнь очень быстро вошла в колею, числа с 7-го. А когда начали выходить газеты, я весь день читал газеты, по 5–6, случалось по 9 штук в день; и теперь еще полдня трачу на это, что, разумеется, не умно, но и оторваться невозможно. Однако, я и занимаюсь понемногу. Третьего дня, в частном доме, член Г Думы И. П. Демидов, тот самый, который был послан в Царское Село, 2½ часа рассказывал, как совершалась революция, т. е. с 27 февраля по 11 марта; это было совершенно поразительно слушать, – я там был. Сегодня в Рус. Вед. немного передано из его рассказа. Теперь здешние писатели заняты составлением «резолюции» и выработкой плана Союза писателей; хожу на собрания и я, да только все идет в разброд, никак не столкуются. 2-й том Пропилей теперь, конечно, свободен и поступит в продажу, как был, без вырезок, – а ведь суд приговорил перепечатать 10 страниц. Тут помог случай: приговор суда состоялся еще в ноябре, но до сих пор не удавалось получить бумагу из-за волокиты. Приди бумага, книга была бы исковеркана. Здесь теперь все заняты мыслью о немецком наступлении. Хорошо, что распутица отодвинет его еще недели на две-три, пока страна успеет войти в норму. Маруся хозяйничает, детишки учатся и скачут. У нас хлебные хвосты по-прежнему, и в трамвай редко можно попасть.

113[205]205
  1917. III. 30.
  27 марта М.О. читал «Мудрость Пушкина», а 29-го «Кризис современной культуры».


[Закрыть]

Киев, 30 марта 1917 г.

Дорогие мои!

Вы, конечно, удивлены, но я здесь читал две лекции, 27-го и 29-го, и сразу скажу: хотел сегодня, послав вам телеграмму, ехать к вам на несколько дней, – и не еду, потому что проехать теперь нет возможности. Я не думал, что так будет, и мне очень жаль. Но расскажу по порядку.

Со мной списался киевский агент по устройству лекций; я должен был читать еще 7 и 9 марта, но из-за событий лекции дважды откладывались. Наконец, они были объявлены, и я готовил вам сюрприз приездом своим. Все это оказалось теперь не ко времени: людям теперь не до философии и не до лекций; ежевечерне по нескольку митингов. Ехал я сюда с Шестовым и живу у его родных. У нас были билеты 1 класса в Международном вагоне, и нас даже не пустили в скорый поезд, мы ехали в почтовом, 5 человек на одной лавочке, все туго набито солдатами, до такой степени, что в коридор нельзя выступить, ни в уборную, ни наружу. Так, не двигаясь, без сна, без чая, мы ехали в ужасной атмосфере – вместо 21–38 часов, опоздав на 7 часов. И отсюда во всех направлениях тоже, и к тому же нет возможности достать билет. На первой лекции было еще прилично, человек 500, а вчера, я думаю, и 300 не было. Мой агент потерпел убыток, так что я вместо условленных 700 руб., беру только 600. Успех был недурной, встречали хлопками и провожали тепло, в газете даже сказано, что устроили овацию. Но мне все это безразлично, и аплодисменты, и пустая зала, – только устал очень. Теперь мы сидим здесь и ждем возможности выехать.

114

Москва, 4 апреля 1917 г.

Дорогие мои!

Третьего дня я вернулся вместе с Шестовым и до сих пор еще не оправился от пути. Нам достали в Киеве билеты 1-го класса в международном вагоне, и на вокзал мы приехали за два часа, – но мы с великими усилиями могли только пробраться в коридор вагона, и ехали 28 часов в коридоре, сидя вдвоем на маленьком чемодане, в ужасающей тесноте, безвыходно, не спав, не евши. Все было забито офицерами и солдатами, на крышах вагонов было 600–700 человек, – чистый ад. Чудо, что еще добрались сюда. Часть ночи даже не было света, – свеча догорела; и зловоние страшное.

Видел множество людей и очень уставал. На Брянском вокзале Маруся встретила меня с детьми. Здесь застал Вашу открытку, мамаша. С месяц назад Маруся послала Вам посылку – сливочное масло, но видно вы ее не получили. В Киеве еще зелени не было. Он показался мне теперь, несмотря на чудесное местоположение, препротивным городом, вроде Дерибасовской. Весь обстроился новыми безобразными и претенциозными домами, и я его не узнал – в помине не осталось прежней уютности, милой провинции Прорезной и подобных улиц. Жил я удобно, богатейший дом и много музыки. Это облегчало усталость.

115[206]206
  917. IV. 23.
  Саша – сын Абр. Осип.


[Закрыть]

Москва, 23 апреля 1917 г.

Дорогие мои!

Все думаю о дяде и о Вашем огорчении, мамаша, а от Вас долго нет писем. Я простужен, глотаю аспирин, и дети кашляют и не выходят. Эти дни мы очень волновались по поводу петербургских событий. Вчера вечером Яффе привез к нам Бялика; была еще только жена Яффе. Они просидели часа три. Итак скажу: много я видел замечательных людей, но такого большого, как Бялик, еще не было за нашим столом. Маруся говорит, что из такого теста могли быть разве Кант или Шекспир. Он так удивительно глубокомысленно умен, и в своем мышлении так существен, конкретен, что по сравнению с ним наше мышление как-то беспочвенно и воздушно. И потому же, конечно, он с вида, по манерам, прост совершенно, точно приказчик. Говорит самым простым тоном, и когда вслушаешься, то слышишь нарастающую стальную крепость мысли, отчетливость и поэтичность русских слов, а в узеньких глазах – острый ум. Он говорил, что недавно видел тебя, Бума, и вспоминал свое знакомство с Вами, мамаша, на даче. По сравнению с ним и Вяч. Иванов, и Сологуб, и А. Белый – дети, легкомысленно играющие в жизнь, в поэзию, в мышление. Представляю себе, как вы скучаете по Саше. Служить ему, конечно, не придется – фактически война уже кончилась, по крайней мере на нашем фронте, а летом, без сомнения, кончится и формально.

116[207]207
  1917. IX. 28.
  М.О. с семьей летом жил в Судаке.


[Закрыть]

Москва, 28 сентября 1917 г.

Дорогие мои!

Доехал я сюда очень удобно, вероятно, именно из-за забастовки, которая удерживала публику от поездок. Мою открытку с дороги вы, надеюсь, получили. Я писал вам, что еду один, чтобы отсюда сообщить Марусе точные сведения о продовольствии; только тогда она и сможет решить, ехать ли сюда, или зимовать в Судаке. Там больше провизии, но очень дорого, да и жизнь на два дома увеличила бы расходы; притом здесь для детей жизнь правильнее, можно учить их, а там одна рассеянность; и жить врозь тяжело. Здесь по расспросам оказывается, что пропитаться трудно, но возможно; главное – очень дорого, и надо теперь же сделать большие запасы. Овощей можно накупить, но абсолютно нет никакой крупы; выдают по карточкам  фунта риса на 15 дней человеку, и помимо этого никакой крупы достать невозможно. Маруся в этом отношении все надежды возлагает на вас, что вы будете время от времени присылать сколько-нибудь риса, перловой, смоленской, пшенной или гречневой круп. Так что, ежели можно, припасайте для нас и присылайте. Совсем нет муки, нет также макарон вовсе и картофельной муки. А вы напишите, не прислать ли вам сухих грибов, и сколько; здесь это есть, 10–12 руб. фунт. Это у нас важный ресурс, так как ежедневно варятся постные супы на грибах. Еще, Бума, у меня к тебе просьба; табаку я немного привез, но гильзы исчезли из продажи; я верчу в бумажку, это очень неприятно. Нельзя ли как-нибудь помочь в этом. Может быть, ты можешь разыскать того хроменького и поручить ему сделать папиросы, – не надо у вас, пусть работает у себя, он честный. Я курю вышесредний табак, все равно чей, а гильзы № 12. Ты писал мне, Бума, насчет денег; благодарю тебя, мне по совести не нужно; вот истратишь на посылки за зиму, мне будет неловко вернуть тебе. На посылки не жалей денег, лишь бы достать. Теперь по новой почтовой таксе посылка стоит дорого: от 1 до 12 фунт. безразлично – 2 р. 15 к., а всякий фунт свыше 12–20 коп. Крупу лучше посылать мягкими посылками, не в ящичках.

Здесь холодно и мокро. Людей видел еще мало, все угрюмы и голодны. Кто побогаче, запасает провизии на тысячи, достают даже сахар по 3 руб. фунт; и всюду говорят только о провизии, о трамвае и других невзгодах, скучно слушать. Верно мои просьбы больше всего доставят хлопот Вам, мамаша, так как Вы свободнее; Вы будете искать крупу – и я заранее сердечно благодарю Вас. Маруся хотела писать Вам. Она теперь, наверное, страшно беспокоится за меня, узнав из газет, что я попал в железнодорожную забастовку. Я послал ей телеграмму, но телеграммы ходят не быстрее заказных писем.

117[208]208
  1917. XI. 20.
  Лекция «Мудрость Пушкина» впервые напечатана в сб. «Мысль и слово», в. 1. М. 1918.


[Закрыть]

Москва, 20 ноября 1917 г.

Дорогие мои!

От вас нет писем, это меня мучает, – хоть бы открытку. Хочется спросить о так многом, – еще о Саше, и о вас, и о детях, как они перенесли и переносят. Я не успел прийти в себя от здешних событий, как меня оглушил ваш удар; ничего не могу делать, даже читать долго. Вчера подавал голос, да мало верю в продолжительность Учредительного Собрания. Скорее всего, не то, что разгонят его, а просто оно внутренне разорвется, потому что в нем будут преобладать кадеты и большевики, у которых нет общего языка, а середина, т. е. с.-р. и пр., будут тонкой пленочкой, которая не выдержит растяжения в две противоположные стороны. Все как то сжалось; здесь до сих пор не решаются ходить вечером, тот обстрел шестидневный здоровых сделал нервными, а нервных неврастениками. Гости, вместо вечера, приходят в 3–4 ч. и сидят до 7–8. И когда приходят гости, подается самовар, чай, в сахарнице сахар наколот мелкими кусочками, чтобы пить в прикуску, и больше ничего не подается, так-таки ничего, даже черного хлеба, потому что и его нам едва хватает: выдают по ½ ф. на человека. Мы питаемся, впрочем, ничего себе, только я, любитель хлеба, весь день голоден. Детишки учатся с Марусей, а у Маруси с хозяйством очень много хлопот. Теперь это дело трудное, чистая головоломка. Люди друг другу помогают: Шестов получил из Харькова два хлеба – дал нам один, и мы несколько дней ели вволю; а хлеб этот был базарный и, конечно, не свежий, – в былое время мы брезгали бы, а теперь лакомились им, как пирожным. Молоко получаем изредка, а все больше употребляем английское сгущенное; вместо яиц – яичный порошок, и ничего, даже яичница выходит довольно вкусная. Думаю постоянно о Вас, мамаша, – какие времена Вам было суждено увидеть, какие события пережить, и общие, и домашние. Я должен был в начале декабря читать в Одессе лекцию о еврейском вопросе, об этом хлопотал Яффе, и я хотел заранее не предупреждать вас; теперь из-за событий и это расстроилось. Посылаю вам «Мудрость Пушкина» – ту статью, которую я читал, как публичную лекцию. Это – оттиск из «Философского Ежегодника», который вскоре должен выйти. 4-й том Пропилеев готов, но еще не вышел из типографии – брошюруется. Бума, напиши, как твое глотанье, и еще – сократил ли ты теперь свои занятия или сохранил все. У вас верно холодно в комнатах, угля нет, дрова дороги. Здесь почти нельзя достать керосина, он выдается по карточкам, 2 ф. в месяц на человека; дрова есть по 110 руб. сажень, т. е. наша сажень, 1¼ аршинных дров. Кусок марсельского мыла для рук – полтора рубля; и все в этом роде.

118

Москва, 11 декабря 1917 г.

Милый Бума!

Теперь даже нельзя быть уверенным, что письмо дойдет, – между нами «украинский фронт», война. Твое последнее письмо пришло на 13-й день, из Киева теперь едут 3 дня и две ночи. Всю прошлую неделю я с тревогой читал сообщения из Одессы; у вас было скверно и опасно, теперь как будто стало спокойнее. В Рус. Вед. были целые столбцы об Одессе. Не знаю, так ли вам известны здешние дела. У нас с третьего дня объявлено военное положение и военная цензура, вследствие чего 12 газет перестали выходить, в том числе и Рус. Вед. Объявлено это на 12 дней, – для чего, говорят разное, все больше пустые слухи: чтобы за эти дни заключить мир, и т. п., многие уверены, что немцы на днях оккупируют Петроград. Я ничему этому не верю, но верю, что мы на днях останемся без хлеба. И то живем впроголодь,½ ф. хлеба на день; приходится рано ложиться спать, иначе от голода не уснешь. Тут несомненно самовнушение, – есть хочется несравненно больше, чем в сытые года. Или, может быть, мы не знали, как много значит хлеб в нашем питании. С завистью слушаем от приезжих, что в Киеве хлеба едят сколько хочешь. И это, и общее положение, волнует, трудно заниматься. Я читаю, думаю, курю, думаю о вас, о Саше, о мамаше. Мы этот год с одной прислугой, – слишком дорого, – и Маруся работает весь день, да еще учится с детьми. По вечерам теперь остерегаются ходить, и мы не ходим; рано ложимся и рано встаем, я все плохо сплю. Телефон не действует, – это очень затрудняет, да и мало ли еще трудностей; все внешнее теперь трудно. Даже толстокожих проняло, редко кто может работать.