Текст книги "Избранное. Тройственный образ совершенства"

67[158]158
  1900. I. 26.
  Статьи Герцена в русском журнале – статья «Скуки ради», напечатанная в «Неделе» 1868, № 48 и 1869, №№ 10 и 16 с подп. «И. Нионский». – Сын Герцена – Ал-др Ал-др., с которым М.О. познакомился летом 1902 г. в Швейцарии. – Во время пребывания в 1899 г. в Германии М. О. собирал переводы на немецкий язык произведений Пушкина. Книги покупались М.О. на средства К. Т. Солдатёнкова, и были отданы в Румянцевский Музей. – Некрасова, Екат. Степ. (р. в 1850-х гг., ум. 1905), историк литературы, перечень ее многочисленных публикаций по Герцену, Огарёву и др. см. в «Ист. Вест.», 1905, № 2, стр. 765. – Кетчер Ник. Христ. (1809–1886), член кружка Станкевича, приятель Огарёва и Герцена, переводчик. – Некрасов Ник. Алекс. (18211877), поэт.


[Закрыть]

Москва, 26 янв. 1900 г.

Среда. 10 ч. веч.

Дорогие мои!

Пишу вам два слова у Щепкиных. Вот уже три дня, как я с головой погрузился в Герцена, Огарёва и пр. – решил писать об Огарёве (прежде всего характеристику поэзии, а потом, может быть, и биографию). Сижу до 3 ч. в Румянц. музее, ищу и нахожу массу нового и интересного. Сегодня нашел ряд статей Герцена, напечатанных в русском журнале, конечно, под псевдонимом, о которых не знает даже сын. Вот подлинно: не знаешь, – где найдешь, где потеряешь; материалы о Пушкине, которые я собрал в Берлине, открыли мне все двери в музее – и директор, и библиотекари знают меня и теперь относятся с величайшей предупредительностью. Сегодня Стороженко дал мне письмо к Некрасовой, которая в последние десять лет напечатала множество писем Герцена и пр. Я сейчас от нее; просидел у нее с лишком три часа, как во сне слушая ее рассказы, рассматривая подлинные письма Герцена, Огарёва, Кетчера, Некрасова и пр., портреты их всех и пр. Истинно сон.

68[159]159
  1900. I. 28.
  Об. Н. А. Огарёвой-Тучковой см. п. от 25. II. 1900. – Собрание стихотворений Н. П. Огарёва было издано в Лондоне в 1858 г. – «Перевод» – VII т. Рамбо. Перевод статьи известного немецкого философа Фридриха Паульсена «Образование» был напечатан в «Вест. Восп.» 1900, № 2. Предисловие М. О. было запрещено цензурой, и статья Паульсена вышла отдельной книгой в изд. Сабашниковых (М. 1900) без предисловия. – Статья известного историка литературы и критика Дм. Ник. Овсянико-Куликовского (1853–1920) «К вопросу о приемах и задачах художественной критики» в «Новом Слове», 1897, сентябрь. – Херасков Мих. Матв. (1733–1807), Лажечников Ив. Ив. (1792–1869), Загоскин Мих. Ник. (1789–1852), Вельтман Ал-др Фом. (1800–1870), писатели. – Каратыгин Вас. Андр. (1802–1853), известный трагик. – Бодянский Осип Максим. (1808–1877), известный славист, проф. Моск. ун. – Тепляков Викт. Григ. (1804–1842), поэт.


[Закрыть]

Москва, 28 янв. 1900 г.

Пятница, 9 час. веч.

Сегодня я отправил старухе Огарёвой письмо, где просил ее содействия для моей работы и где писал ей также об издании; я предложил ей приехать для переговоров к ней в Саранск. На моем письме Щепкин приписал несколько слов, что она может вполне довериться мне, сообщая материалы и сведения, что я был бы также хорошим редактором сочинений Огарёва и пр. Во всяком случае я хочу написать художественную характеристику стихотворений Огарёва, и остановка у меня только за лондонским изданием их, которого я до сих пор не достал. Эти дни совсем не перевожу. До сегодняшнего дня по утрам сидел в Румянцевском музее, а потом читал – все о художественной критике, либо этюды о различных поэтах, чтобы увидеть, как другие люди делают это дело. Вообще за этот месяц я перевел всего три листа, да и те еще не напечатаны. Сегодня весь день исправлял гранки статьи Паульсена; вечером отнес их в редакцию В. Восп., а оттуда зашел к Сабашниковым отдать мое предисловие к этой статье, чтобы его тотчас отправили в цензуру (самую статью цензура для отдельного издания прямо пропустит, потому что ведь статья будет раньше напечатана в В. Восп.). В 7½ вернулся домой и до сих пор пил чай и прочитал в старой книжке «Нового Слова» статью Овсянико-Куликовского о задачах художественной критики. Завтра в 9 ч. утром пойду отправить деньги, оттуда – в Музей, где пробуду недолго; главное, хочу спросить Стороженко, нет ли у него лондонского издания. Затем хочу часа три переводить. Вчера вечером я зашел к Щепкиным, чтобы старик приписал к письму; посидев с ним с час (других никого дома не было), я пошел к Моравским, у которых засиделся до 12. А перед тем, как я ушел из дому, приходил ко мне мой бывший массажист Бодянский, только что вернувшийся после Рождества из дому, из Житомира, он привез мне 6 портретов, два – от себя в подарок, а 4 он там купил для меня (по 25 коп.): Херасков, Лажечников, Загоскин, Вельтман, Каратыгин и его дед, Бодянский. А Щепкин дал мне вчера портрет В. Теплякова (мы меняемся дублетами). Теперь у меня всех 68 портретов, да с дюжину маленьких фотографических карточек, все – русские писатели. Потратил я на них массу энергии и 8 р. 40 к. денег (я веду точный счет); в театре я не бываю и на удовольствия вообще не трачу ни копейки, так можно себе позволить. А если их развесить по стенам, как у Щепкиных, то получается настоящий пантеон русской литературы и, говоря высоким слогом, комната обращается в храм. Все бы хорошо, только одиночество, одиночество! Наработаешься за день, хочется прочь от книг, и идешь к «знакомым» просто оттого, чтобы не сидеть одному в безмолвной комнате, и знаешь, идя, что это будет чисто формальное общение с людьми, и возвращаешься еще с большей пустотой в сердце. С каждым годом это чувство сильнее.

О вечере, который я провел у Некрасовой, я охотно написал бы вам подробно, если бы это было возможно. Оба мы до мельчайших мелочей знаем обстановку и жизнь Герцена, Огарёва и пр., и именно таких мелочей она рассказала мне множество, а для вас это будет неинтересно.

69[160]160
  1900. II. 7.
  Младший Сабашников – Сергей Вас. – Языков Дм. Дм. (1850–1918) – известный библиограф, заведующий библиотекой Моск. ун. в 1896–1908 гг. – Кушка – конечная станция линии Мерв-Кушка Закаспийской ж. дор. В марте 1885 г. под Кушкой было столкновение русских войск с афганцами. – Милюков Пав. Ник. (1859–1943), известный историк и политический деятель. В это время он близко стоял к ред. «Мира Божьего». – «Находка» – ст. Герцена. См. п. от 26 янв. 1900 г. – III том «Из дальних лет». Воспоминания Т. П. Пассек. СПб. 1889.


[Закрыть]

Москва, 7 февр. 1900 г.

Понед., 6½ ч. веч.

Вчера утром получил ответ от Огарёвой, очень любезный; поэтому я решил, не откладывая в долгий ящик, на этих же днях съездить к ней. Это не очень далеко. Посмотрите на карте железнодорожный путь от Москвы на Казань: Москва – Рязань – Троицк – Саранск. Поеду, может быть, послезавтра; в Саранске останусь, смотря по надобности, день, два или больше. Беру у младшего Сабашникова его шубу, которая точно на меня шита, и валенки. Денег у меня достаточно: 50 руб.; думаю истратить не больше 25. Поеду во 2-м классе, потому что стоят порядочные морозы (утром до 24°).

Все эти дни переводил не больше, как по две страницы, да и то не каждый день. Много времени потратил на поиски лондонского издания Огарёва, и все без успеха. Авось найдется у старухи. У Некрасовой есть (я вчера вечером еще раз был у нее), но она ни за что не хочет дать.

Нынче я обратился к управляющему университетской библиотеки, известному библиографу Д. Д. Языкову. Длинный, тощий, голову держит вперед, лицо – узкий костяк, обтянутый желтой кожей, сильно развитые челюсти, на носу золотые очки. Вот изумительный человек! Коротко сказать – по отношению к русской печатной бумаге он знает все. «Огарёв? Как же, как же. Он у меня в тетради 1877 года. Видите ли? Пока писатель жив, за ним трудно следить; но как только он умер, он всецело становится моим достоянием; как же, как же. У меня для каждого заведена тетрадка под годом его смерти; страницы перегнуты пополам – слева, что он писал, справа – что о нем». Завтра эта тетрадь будет у меня в руках, и я жду от нее многого. Человек имел терпение всю книжку стихотворений Огарева разметить, в каком журнале, годе, нумере и на какой странице появилось каждое стихотворение. И так с каждым писателем!

На «Журнал для всех» я подписался. Рус. Вед. не посылаю, потому что в них решительно ничего нет. Здесь говорят, будто русское правительство ссудило английскому 60 милл. руб. и взамен получило право занять Кушку. Завтра ждут студенческих беспорядков – вероятно, вздор.

Я из Саранска, конечно, буду писать вам, а вы пишите сюда; только в самый час получения этого письма напишите бессодержательную (только насчет здоровья) открытку в Саранск, Пенз. губ., мне, до востребования, на случай, если я поеду не в среду, а на не сколько дней позже.

Крепко целую вас и Сашку и остаюсь любящий вас М.Г.

Сию секунду, когда хотел заклеить конверт, подали телеграмму от Милюкова: «Присылайте немедленно, пойдет марте». Это насчет моей находки. Я очень рад. Это мне облегчит доступ к материалам о Герцене, которые находятся у сына и пр. Сегодня напишу предисловие и завтра пошлю его. Но вот вопрос: статья была в трех нумерах журнала; надо ли списать ее здесь и послать им, или они сами могут там взять в Публичн. библиотеке эти нумера и прямо с них печатать? Думаю, что надо списать здесь. Завтра засажу, по возможности, трех барышень сразу, чтобы в два дня сделали. Это на пару дней задержит меня здесь. Первый блин – соловьем! Небось, обрадовались! Находку эту я сделал теоретически, летом в Одессе. Просматривая твой, Бума, 3-ий том Пассек, стр. 214 и конец 208, я тогда же подумал, что шесть точек должны обозначать «Неделя»; спрашивал Неделю в Одеск. Публ. библ. – ее там не оказалось. Здесь нашел.

70[161]161
  1900. II. 15.
  Боровская М. – одесская знакомая М.О. – Лепешкина Екат. Яков., рожд. Прохорова (1830–1901), вдова чайного торговца и фабриканта Вас. Сем. Лепешкина, затевала серию книжек «История женщины». – Новгородцев Пав. Ив. (1866–1925), известный юрист – философ, прив. – доц., а с 1901 г. проф. Моск. ун. – «Нибур» – см. письмо от 6 апреля 1897 г. – Батюшков Ф. Д. «Критические очерки», ч. I. 1900. – «Бессарабец», газета, издававшаяся в Кишинёве П. А. Крушеваном. – «Автобиография» Над. Степ. Соханской (лит. псевд. Кохановская) (1823–1884) была напечатана в «Русском Обозрении» 1896 г. В продаже были отдельные оттиски.


[Закрыть]

Москва, 15 февр., 1900 г.

Вторн., 9 ч. веч.

Дорогие мои!

Вот два дня опять почти ничего не делал. Вчера у меня полдня отняло путешествие к М. Боровской. В 4 часа вернулся домой очень усталый; пообедал, потом читал до 8 час; тогда отправился на заседание к Лепешкиной. Здесь застал уже всех в сборе; из «генералов» был один Ключевский, затем пять человек молодежи.

Рассказать о самом заседании не стоит. Нелепый первоначальный план распался от первых десяти слов Ключевского. Теперь план отличный, но трудно исполнимый. Что сделалось с Ключ., что заставило его пойти в салон барыни и в течение четырех часов рассуждать об «истории женщины» – для меня загадка.

Истинное наслаждение было видеть его необыкновенно подвижное, хитрое лицо; в каждом слове сквозит тонкий, острый ум, с величайшим «себе на уме». Я в первый раз видел его так близко. «Заседание» продолжалось до 12½, причем пили чай; затем хозяйка пригласила в столовую, где роскошно был сервирован обильный ужин. Разошлись мы в 1½ ночи. Я обещал организовать первый выпуск (Восток, Греция, Рим, принятие христианства), что и сделаю, – т. е. подберу сотрудников и составлю с ними план; сам писать не буду.

Сегодня до завтрака читал, затем отправился в Унив. библ., где Языков обещал принести мне новые материалы; часа полтора я списывал их, затем собрался уходить. Тут встретил Вормса и Новгородцева, натурально поболтали.

С Вормсом вместе и ушли; на улице тепло, снег темно-серый, разрыхленный, народа много – масленица. Зашли к Мюру и Мерилизу; мне нужен был галстух для стоячего воротника; купил за 65 коп. Оттуда к Суворину; Вормс покупал книги, а я получил по комиссионной квитанции за Нибура 9 руб. и тоже купил книжку за 1 р. (Батюшков, Критич. очерки); рядом в газетной лавке я купил № Бессарабца, из которого узнал, что Губернская улица на днях переименована в Пушкинскую. Дальше пошли по Кузнецкому – там есть старьевщик, торгующий картинами. Тут еще постояли, и Вормс ушел, а я продолжал рассматривать портреты. Разорился совсем: купил редкостный портрет Гоголя и 18 других за 1 р. 55 коп. – Отсюда отправился в книжн. магазин «Труд» тоже получить за Нибура – получил 6 р. 65 коп. – Нибур дал мне уже 74 руб.

В 4 вернулся домой и читал Батюшкова.

Завтра пошлю 3 №№ Verzeichniss, В. Восп. и автобиографию Кохановской (купил у букиниста за 40 коп.). Я читал ее еще в Рус. Обозр. – чудесная вещь; если бы была написана несколько более сжато, то была бы один из перлов нашей литературы.

71[162]162
  1900. II. 22.
  Кавелин Конст. Дм. (1818–1885), известный юрист и общественный деятель. – Чаадаев Петр. Яков. (1793–1856), известный писатель. – Варнгаген фон Энзе Карл-Август (1785–1858), немецкий писатель.


[Закрыть]

Саранск, вокзал, кажется, 22 февр. 1900 г.

1 ч. ночи, вторник.

Дорогие мои!

Что вам много рассказывать? Увожу несколько сот писем 40-х и 50-х годов – одного Огарёва фунта два, затем Грановского, Герцена, Некрасова, Кавелина, Чаадаева, Варнгаген фон Энзе и пр. – все из Акшена, где провел двое суток, разбирая тысячи писем. Поймете ли мое настроение? Вернулся из Акшена только сегодня в седьмом часу вечера, до сих пор сидел у Огарёвой. Теперь еду в Москву. В Акшене сидел на огарёвских стульях, ел с огарёвских тарелок, и весь был охвачен атмосферой тех времен. Этого не заменят никакие книги, никакое размышление. Вообще увожу чудесные впечатления (и расстроенный желудок). Главное – увожу письма.

72[163]163
  1900. II. 25.
  Как и предполагал М.О., письмо это ему пригодилось: оно использовано в некрологе Н. А. Огарёвой-Тучковой в «Рус. Мысли», 1914, № 4. – Наталья Алексеевна Огарёва, рожд. Тучкова (1829–1913) – дочь отст. поручика Алексея Алексеевича Тучкова (1800 – ок. 1879), члена «Союза Благоденствия», впоследствии Инсарского уездного предводителя дворянства, и Нат. Аполл. Жемчужниковой (1802–1894). Н. А. Тучкова после того, как Н. П. Огарёв в 1846 г. разошелся со своей [первой] женой, в 1849 г. стала его женой, а в 1857 г. женой А. И. Герцена. – Дядя Н. А. Огарёвой-Тучковой, Павел Алексеевич Тучков (1803–1864), в 1859–1864 гг. был Московским генерал-губернатором. – Тат. Петр. Пассек, рожд. Кучина (1810–1889), дочь Петра Ив. Кучина и Нат. Петр. Яковлевой (ум. 1822), двоюродная сестра Герцена, с 1832 г. жена писателя Вадима Вас. Пассека (1808–1842). В ее известных воспоминаниях «Из дальних лет» (3 тома, 1-ое изд. 1878–1889 гг., 2-ое 1905–1906 гг.) рассказы Н. А. Огарёвой-Тучковой в 3-ем томе, главы IV и V. – Старшая дочь Герцена и Н. А. Огарёвой – Елизавета Александровна (р. 1858), влюбившись в известного французского социолога Шарля Летурно (1831–1902), человека женатого, отравилась, вдыхая хлороформ, в 1875 г. – Близнецы Алексей и Елена р. 1861, ум. 1864. – Оля – Ольга Андреевна (1886–1913), усыновлена была Н. А. Огарёвой-Тучковой и получила фамилию Огарёвой. О судьбе О. А. Огарёвой после 1900 г. см. в указанном некрологе Н. А. Огарёвой-Тучковой, написанном М.О. – Сестра Н. А. Огарёвой-Тучковой, Елена Алексеевна (ум. 1871), в 1849 г. вышла замуж за приятеля Н. П. Огарёва Ник. Мих. Сатина (1814–1873). От этого брака было шесть человек детей. Саня – дочь одного из сыновей Н.М. и Е. А. Сатиных. – Нат. Ник. Сатина (1850 – ум.?) – дочь Н.М. и Е. А. Сатиных. – Бакунин Мих. Ал-др. (1814–1876) – знаменитый революционер. – Джузеппе Мадзини (1805–1872) и Джузеппе Гарибальди (1807–1882) – знаменитые итальянские революционеры. – Елизавета (1837–1898), жена (с 1854 г.) австрийского императора Франца Иосифа (1830–1916), была убита анархистом Луккени. – Сади Карно (1837–1894), президент Французской республики с 1887 г., был убит анархистом. – Феликс Фор (1841–1899) – президент Французской республики с 1895 г. После смерти Ф. Фора президентом был избран Эмиль Лубе. – Война буров с Англией была в 1899–1902 гг. – Ермолов Алексей Серг. (1846–1917), в 1892–1905 гг. министр государственных имуществ. – Из девяти человек детей А. И. Герцена и Нат. Ал-др. Захарьиной (1822–1852) шестеро умерли в раннем детстве, остальные трое: Александр (1839–1906) – известный физиолог, Наталья (р. 1844) и Ольга (р. 1850), вышедшая замуж за Габриеля Моно. Н. А. Огарёва-Тучкова писала характеристики Александра, Николая (1843–1851) и Натальи. – Дневник А. А. Тучкова напечатан М.О. в «Вестнике Европы» 1900 г. № 8. – «Записка» Н. А. Огарёвой-Тучковой о земельном вопросе, адресованная министру А. Г. Булыгину, напечатана в «Былом», 1925, № 6. – Рассказ Н. А. Огарёвой-Тучковой об известном революционере Сергее Геннад. Нечаеве (1848–1882) напечатан в ж. «Печать и революция» 1925, кн. 5–6. – Отец Н. П. Огарёва, Платон Богданович (1777– после 1831) – д.с.с. (1802 г.). – Дед Н. П. Огарёва – Богдан Ильич (1744–1806) – пензенский помещик. – Первая жена Н. П. Огарёва – Марья Львовна Рославлева (ум. 1853). – Григорий Ал-др. Римский-Корсаков (ум. 1852) – сын Ал-др. Яковл. и Марьи Иван., рожд. Наумовой (1765–1833) – приятель отца Н. А. Огарёвой-Тучковой. – Брат его Сергей Ал-др. Римский-Корсаков (ум. 1883) был женат на двоюродной сестре А. С. Грибоедова Софье Алексеевне, рожд. Грибоедовой (ум. 1886), дочери Алексея Фед. Грибоедова (ум. 1830) и Анаст. Сем. Нарышкиной. По преданию, С. А. Римская-Корсакова, рожд. Грибоедова – прототип Софьи в «Горе от ума». См. еще письмо от 17.IV.1902. – Атава – псевдоним писателя Серг. Ник. Терпигорева (1841–1895), автора очерков из жизни пореформенного дворянства «Оскудение». -Григорович Дм. Вас. (1822–1899) – известный писатель. Повесть его «Антон Горемыка» была напечатана в «Современнике» 1847, № 11. – Беттина фон Арним, рожд. Брентано (1785–1859) – немецкая писательница, друг великого Гёте. – Павлов Ник. Филипп. (1805–1864), писатель и журналист. – О няне Фекле Егоровне есть в «Воспоминаниях» Н. А. Огарёвой-Тучковой. – Лепешкина Е. Я., см. п. от 15 февр. 1900 г. – Теодор Моммзен (1817–1903), знаменитый немецкий историк. – Герман Зудерман (1857–1928), известный немецкий писатель. – Володя – Влад. Онис. Тромбах. – Дю-Буше, известный французский хирург, владелец клиники в Париже.


[Закрыть]

Москва, 25 февраля 1900 г.

Пятн., 3 ч дня.

Дорогие мои!

Итак, я начинаю мое повествование. Сохраните, пожалуйста, эти письма – они будут мне нужны.

Выехал я из Москвы, как вы знаете, 17-го, 11½ ч. ночи; в Саранск приехал на другой день, в пятницу, тоже около 12 ч. ночи. Еще в вагоне оказался лесопромышленник, хорошо знающий Саранск; он и посоветовал мне остановиться в гостинице Полякова, в доме Умновых на Московской улице. Вокзал – в полуверсте от города. Договоривши извозчика, я поехал по какому-то пустынному оврагу; темно, ни зги не видно, еду и думаю, не ограбит ли? Но вот показались тусклые фонари, далеко друг от друга, – въехали в «город». Через четверть часа санки остановились перед двухэтажным белым домом. Я велел извозчику нести за собою вещи, взошел на второй этаж и принялся звонить. Наконец, дверь отпер нам молодец, одетый по-городскому, но босой. Стал он мне показывать комнаты скверные, подешевле, но я попросил получше. Тогда он ввел меня в очень хорошую, высокую комнату, с зеркалом, мраморным умывальником и пр. Этот номер я и взял за 1р. в сутки. Молодец оказался самим хозяином гостиницы. Я тотчас лег спать; постельные принадлежности я привез с собою, т. е. простыню, маленькую подушечку и плед. Утром напился чая и читал до 11½; тогда послал работника с записочкой к Огарёвой. Ее не оказалось дома; я из окна рассматривал улицу. В 2 часа пошел в клуб, где сносно пообедал; затем принялся пить чай, но тут пришли сказать, что Огарёва просит меня к себе. Я оделся и пошел – это поблизости.

В небольшой комнате, больше похожей на крестьянскую хату – стены из бревен без штукатурки и обоев, потолок низок – поднялась мне навстречу невысокая, сгорбленная, чистая старушка. Благодаря ли старческому горбу, но лицо ее опущено вниз, и когда она подняла глаза, это был как бы взгляд исподлобья. Исподлобья, впрочем, смотрит она и на всех почти карточках молодых своих лет. Глаза большие, должно быть были красивы, теперь белок красноватый; белые красивые волосы, на которые надета черная кружевная косынка, сползающая вниз. Лицо умное, без добродушия; яснее всего выражена на нем сдержанность, может быть, осторожность. Во время разговора она не дает себя вся, а размышляет о том, что говорит, и часто прислушивается к тому, что в соседней комнате делают дети, – даже когда увлечется рассказом. Голос старческий, дребезжащий; довольно сильно глуха. Она – дочь декабриста Тучкова, одного из благороднейших людей крепостного времени (1800–1878), брата московск. ген. – губерн. 60-х годов[164]164
  Обо всем этом – ее рассказы в 3 томе Пассек; стоит прочитать. – Прим. автора.


[Закрыть]. Она родилась в 1829 г. и, кажется, в 1854 вышла замуж за Огарёва, в 1856 г. уехала с ним за границу, в Лондон; они жили в доме Герцена, и уже через год она стала жить с Герценом, а Огарёв продолжал жить с ними же. От Герцена у нее было трое детей. Старшая дочь, Лиза, лет 16 отравилась, младшие двое – близнецы – оба умерли в 1864 г. С Герценом она жила до его смерти, в 1870 г. После этого, потеряв и всех детей, она еще 7 лет прожила то в Италии, то в Швейцарии, и в 1877 г. ей выхлопотали разрешение вернуться в Россию, к родителям, которые еще оба были живы. Она поселилась у отца, в Яхонтове, Пензенск. губ. Сначала умер отец, затем, всего лет 6 назад, мать, урожденная Жемчужникова. Тем временем она взяла на воспитание девочку нескольких недель, Олю; теперь Оле 14 лет; она не производит впечатления очень умной, но так добра, так женственна и деликатна, и улыбка ее так прелестна, что я влюбился в нее. Позднее она взяла на воспитание еще одну сироту девочку, Саню, дочь одного из своих племянников, Сатиных. – Дело в том, что ее сестра, Елена, вышла замуж за друга Огарёва, поэта Сатина (переводчик Шекспира и пр.). Родовое имение Огарёва, Старо– Акшено, лежит тоже в Пензенской губернии. Уезжая за границу, Огарёв продал это имение на выплату своему шурину Сатину. Из всех детей Сатина в живых осталась только одна дочь, Наталья Николаевна, девушка лет 50; она теперь и владеет большей частью акшенского имения. Она, следовательно, приходится племянницей Огарёвой.

Надо признать – судьба старухи была необычайна. Почему она перешла к Герцену, и как, несмотря на это, между Герценом (и ею) и Огаревым остались прежние братские отношения, – это тайна. Она говорит, что пишет теперь эту историю, чтобы ее напечатали после ее смерти. Она была близка и в дружбе с Бакуниным, Мадзини, Тургеневым, Гарибальди, и пр. Теперь у нее, кроме Сатиной, нет никого родных и никого друзей; у нее есть 12 тысяч и имение в 290 десятин, принадлежащее одной из девочек. Она довольно скупа и даже несколько алчна – как она говорит, ради девочек. За квартиру она платит 8 руб. в месяц; это – ради близости к прогимназии, где учатся девочки (Оля в 3 кл., Саня, 10 лет, – в старшем приготовительном). В Саранске у нее нет ни одного человека знакомых; только изредка заходит к ней начальница прогимназии. О том, кто эта старуха, в Саранске, конечно, никто не догадывается. Она не получает и никогда не читает газеты, вероятно, из бережливости; не покупает и книг. Она слышала, что Елизавету Австрийскую кто-то убил, слышала, что убит Карно, но думает, что президентом Феликс Фор; слышала, что англичане воюют с бурами – вот, кажется, все новости, которые она слышала за последние 6–7 лет. Но она удивительно сохранила ум и благородство души; в ней цело то, что дал ей Герцен. Живет она исключительно для детей, дрожит над ними и, как событие, рассказывала мне, как 12 лет назад она единственный раз оставила на четыре дня Олю, на попечение своей матери и Натальи Ник. Она говорит: я живу с мертвыми. Но она смотрит и на то, что делается вблизи от нее. Недавно она написала письмо мин. земл. Ермолову, советуя ему принять меры к тому, чтобы земли умирающего дворянства переходили не к купцам, не к кулакам, а к крестьянам: «они – наши естественные наследники». Ей, конечно, не отвечали. Она дала мне свою статью о земских начальниках: Письмо из деревни, за подписью: Откровенный, где излагает множество случаев произвола и проч., и, в конце концов, как противоядие, советует, чтобы земские начальники служили без жалованья, как предводители дворянства. Конечно, понятия ее во многом очень устарели, но дух жив. Она говорит, что с детства чувствовала призвание к уходу за больными и что имеет к этому несомненный талант («моей отличительной чертой всегда была преданность»), и думает, если обстоятельства позволят, устроить в деревне родо-вспомогательный приют. Она постоянно пишет, она дала мне прочитать: «Письмо из деревни», Три очерка (характеристики трех старших детей Герцена, написана пока только одна – сына) и интереснейшую статейку – дневник ее отца, 1818 г., из командировки в Одоевский уезд. Кроме того, у нее написан большой рассказ о Нечаеве; я не успел его прочитать, – его теперь нельзя печатать, пока живы дети Герцена. Затем, она дала мне сюда (вместе с Письмом и Дневником Тучкова) – рассказы о своем пребывании, в 1876 г., в больнице в Болонье.

Вторая комната – побольше, но лишь полстены отделяет ее от кухни; у этой полстены стоит ее кровать. Кухня маленькая, грязная; кухарка маленькая, грубая, бойкая и глупая крестьянка, Матрена, вечно вмешивается в наш разговор. Огарёва жалуется, что от кухонного чада у нее часто болит голова, что Матрена грязна, груба и скверно готовит (а сама она ничего не умеет делать по хозяйству), тогда как ей хотелось бы, чтобы дети хорошо питались. Детей (это уже мне рассказывала Сатина) она очень балует и вместе ужасно тиранит, так что, когда они приезжают на день без нее в Акшено, они счастливы. Она, по словам Сатиной, вспыльчива, капризна и вообще очень неровна. Раз младшая девочка, сидя между нами, как-то прервала ее рассказ; старуха на секунду остановилась, метнула на нее коротенький гневный взгляд и затем, очевидно, преодолевая гнев, начала медленно, с трудом, собирая мысль и ища слов. В другой раз та же Саня, сидя рядом со мною, держала на коленях кошку и принялась своим платочком вытирать ей усы. Я сказал ей, что этого не надо делать, старуха подтвердила. Та спрятала платок, но продолжала возиться с кошкой; через четверть часа старуха – потому ли что ей самой надоело, или она думала, что мне неприятно смотреть на это – вырвала у нее кошку и спустила на пол. Оля рассказывала Сатиной, что однажды старуха отпустила ее куда-то в гости до такого-то срока; девочка, конечно, опоздала. Когда она вернулась домой, старуха за дала ей такую трепку (т. е. кричала), что девочка долго плакала и потом говорила Сатиной: «Если бы знала, никогда бы не поехала». И так, говорит Сатина, во всем. Так же тиранит она и ее, Сатину; по пустякам напишет ей такое письмо, точно высечет. И пилит постоянно.

Она читает и пишет без очков, только немного отодвигает от себя книгу. Ест, говорит, мало, еще меньше спит; «проснусь – еще темно; лежу и думаю, думаю. Я живу в прошлом».

Мебель в «гостиной» жалкая: старый черно-кожаный диван и такое же кресло, два стула, кушетка старая, ломберный стол, правда, огарёвский, красного дерева, но крышка качается; полки для книг – на них книг нет, а лежат бумаги, ее рукописи, тетради детей; в углу небольшой старый парусиновый чемодан, запертый на ключ: там – реликвии: портреты, письма и пр. Этот чемоданчик – большая драгоценность.

В большой комнате – стол у окна, стулья, кровать и большой деревянный ящик, ширмы, за которыми спит младшая девочка, старшая спит в каморке рядом с гостиной. На окнах занавесок нет. Всюду беспорядок, грязь. А сама чистенькая и дети чисты.

Приняла она меня с видимым смущением; она годами не видела свежих людей, особенно из столицы. Очевидно для меня, на столе кипел самовар; она заварила чай, налила мне и придвинула сахарницу; я положил сахару и хлебнул – невыносимо пахло керосином. Тут же стояло в тарелке немного бисквита и лежал на блюдце кусочек лимона; чтобы заглушить запах керосина, я потянулся к лимону; она отрезала несколько кусочков и не вытерла ножа – он скоро покрылся черными пятнами. Понемногу разговорились; я просидел у нее в этот первый раз часов 6. Несколько раз спрашивал, не устала ли она, но она говорила, что нет и что она охотно рассказывает. Многие из ее рассказов я потом записал. Она сама говорит, что память ее ослабела. Притом, она – женщина, и с умом не широким. Ее рассказы – большею частью житейские происшествия, мелочи, и никогда не идут дальше общих наблюдений: «он был необыкновенно снисходителен ко всем», или «я не знаю более обаятельной улыбки и взгляда, чем у Тургенева» или «он (Тургенев) умел сидеть за столом несколько часов и буквально не замечать присутствия многих лиц; это было какое-то удивительное manque de savoir vivre (недостаток обходительности, вежливости)». Многое и я ей рассказывал; рассказал вкратце свою биографию. Вечером она показала мне много портретов (из чемоданчика). Притом она забывает, что она уже сама напечатала или Т Пассек с ее слов, и рассказывает это, а я все это до мелочей знаю.

Она посоветовала мне съездить в Старое Акшено, говоря, что там есть хорошие портреты Огарёва. Я сказал, что поеду завтра же, пробуду там часа два и в тот же день вернусь, а затем еще останусь в Саранске на день.

Ушел я, должно быть, в 11 час. Она дала мне на ночь прочитать некоторые свои рукописи и сказала, что к утру приготовит мне письмо к Нат. Ник. Сатиной. Утром в воскресенье я пришел к ней в 10½час. Письмо уже было готово. Я просидел часа полтора, затем вместе с младшей девочкой пошел на почтовую станцую нанять лошадей. Был последний день масленицы, и все ямщики были пьяны. Тем не менее обещали через полчаса подать лошадей, договорился за 2 р. 50 к. – считается 35 верст. Оттуда пошел с девочкой в потребительскую лавку и купил ей и Оле по коробке конфет с сюрпризами. Затем вернулся в гостиницу, переоделся, т. е. надел тужурку, и принялся ждать лошадей. Не решился идти обедать, – думал, сейчас подадут. Прошел час, полтора – нету; посылаю человека из гостиницы. Оказывается, еще и не думали запрягать – он только разбудил ямщика. Наконец, в 2½ ч. подали лошадей; ехать часа три, а я, кроме пустого чая утром, ничего не ел. Ну, зашел в «кондитерскую», купил фунт хлеба и две плитки шоколада, сел и поехал. День был теплый, я был в шубе и ноги покрыл пледом. Как выехали из города, я стал щипать хлеб и прикусывать шоколад; ел с жадностью, хотя рука замерзла. Вообще в поле оказалось очень холодно, особенно ногам. Картина была для меня удивительная: эти две белые равнины с обеих сторон, деревни, татарские села с мечетями и пр. – в первый раз видел все это. Ехал с колоколом, и народ кланялся. Часов в 6 подъехали, наконец, к господскому дому; это хутор (Шалма по имени реки) в полутора верстах от Старого Акшена. Дом большой, новый (деревянный, конечно). Выходит горничная, спрашивает, оказывается Нат. Ник. уехала в Акшено. Я попросил, чтобы за ней послали, дал посыльному письмо Огарёвой (так советовала последняя), а сам, промерзший до костей, вошел в дом; горничная предложила поставить самовар, я не протестовал.

Я успел выпить уже два стакана чая, когда приехала Сатина. Большая, плотная, без передних зубов, на лице – доброта и мягкосердие. Прием ее меня удивил: после нескольких минут неловкого молчания, она говорит: Вы хотели видеть портреты Огарёва – вот они висят на стене. Пошла, сняла и положила на стол; потом пошла в другие комнаты и еще принесла портретов. И ничего не говорит. Потом я понял, что она просто оробела. Едучи, я решился, как только приеду, первым долгом попросить поесть, но этот прием напугал меня. Пока я рассматривал портреты, пришел мой ямщик спросить, поеду ли сегодня назад. А было уже начало 9-го. Сатина предлагает не ехать ночью, а переночевать; меня же так страшила мысль сегодня же снова проехать 35 верст, ночью и в мороз (к ночи заморозило), что я, не церемонясь, сказал: с величайшим удовольствием – и объяснил, почему. Она велела накормить кучера и дать есть лошадям. Слово за слово, разговорились, и я спросил, нет ли у нее писем каких– нибудь. Она говорит: да есть, горы целые, только я никогда не разбирала их, не знаю, какие такие. – Можно мне их посмотреть? – Сделайте одолжение. Пошла и принесла охапку связок. Я развязал одну и обомлел: рука Огарёва, год 1853-й. Села и она помогать, потом поужинали – она все извинялась за ужин; тут я заметил, что она краснеет и смущается; потом еще просматривали письма до начала 2-го. Мне была приготовлена постель в угловой комнате.

Ей пришлось поделить Акшенское имение с вдовой своего брата. Притом, старый, огарёвский дом был уже очень ветх. И вот она выселилась на хутор три года назад и отстроила себе отличный дом в 6 просторных комнат, на солнечную сторону; вид далекий и летом, вероятно, очаровательный. Мебель она перевезла из того дома (его недавно развалили); мебель вся – еще отца и деда Огарёва, роскошная, вся красного дерева, комфортабельная, прочная – главное, старинная. Я не мог наглядеться. Даже сервиз столовый, – отца Огарёва. На стенах – старинные, превосходные гравюры – и портреты, портреты! Огарёв, поэт, двухлетним мальчишкой – божественно. Затем его же три портрета, все масляными красками, в 25–35 лет; портрет его первой жены, портреты Тучковых, Сатиных и пр., и пр. Удивительный карандашный портрет Римского-Корсакова, из семьи которого взяты типы «Горе от ума» (Софья – жена его брата).

Проснулся я в 9½ ч. Сатина встала, по своему обыкновению, в 7. Подали самовар, она наливает чай и говорит: «А я нашла связку еще более старых писем». Принесла – смотрю: Грановский, Кетчер и пр. Волновался ужасно. Без передышки разбирал письма (их в двух комодах оказалось много тысяч) до обеда, в 2 ч., и затем до ужина, в 9; в 4 еще пили чай. Она хлопотала по хозяйству, а в свободные минуты подсаживалась разбирать письма. Перед вечером, чтобы освежиться, я вышел с нею, и она обвела меня по своему хозяйству – на скотный двор и пр. У нее полторы тысячи десятин, 37 лошадей, 53 коровы и пр. – хозяйство огромное. Но оно ей не в радость: братья оставили ей столько долгов, имение чуть не трижды заложено; в 1889 году к ней до 50 раз приезжали описывать имущество. Письма со времени освобождения крестьян (тучковские и особенно сатинские) – живая иллюстрация к «Оскудению» Атавы: сначала письма и документы насчет выкупных платежей, затем заклад этих платежей, затем ужасающие счета торг. дома Бодмер (земледельч. машины), затем, без преувеличения, тысячи векселей (конца 80-х и начала 90-х годов) и закладные листы земельных банков. Сатина платит 24 %, а тетка, Огарёва, не дает ей взаймы ни копейки.

Вечером приехали из Ст. Акшена жена станового и ее сестра; я тут же за столом разбирал письма и тут же нашел по одному письму Чаадаева, Кавелина и Григоровича (где Григ. из деревни извещает Сатина, что написал повесть совсем в новом роде – из крестьянской жизни; это «Антон Горемыка»; письмо драгоценное), несколько писем Беттины фон Арним, которую так любил Гёте. Легли спать в 1 ч., утром я опять разбирал – до 12. Сатина сказала, что ей все равно, а чтобы я отвез эти письма к Огарёвой и если она отдаст их мне, то так и будет. Можете себе представить, как я волновался. Часов в 12 приехал кто-то из Саранска и привез Сатиной письмо от Огарёвой. Она, смеясь, показала мне: там было написано: «Гершензон – очень милый труженик пера. Не бойся его: Щепкин его рекомендует». Это, хотя и мало, обнадежило меня. Мы пообедали, завязали в узел с пуд писем, и я, сердечно поблагодарив, уехал. Была порядочная метель и ветер; на меня сверх шубы надели чепан – бурка такая, огромная хламида из очень толстого и грубого сукна. Кроме того дали полость, но ею я закрыл узел с письмами. Писем я взял с собою трех категорий: Огарёва и имеющие ближайшее отношение к нему (его первой жены, Некрасова – по поводу ее имения, Н. Ф. Павлова и пр.); сюда же вошли все вообще важнейшие письма других лиц; затем письма поэта Сатина и, наконец, письма старика Тучкова и его семьи. Сюда вошли все письма с конца 40-х по 1865 год приблизительно. Просмотр мой был, конечно, очень поверхностен, иначе пришлось бы просидеть недели две; но важнейшее я взял. И вот еду, мерзну ужасающим образом, а в голове неотвязная мысль: даст или не даст? – В Акшене я вышел из саней у церкви и осмотрел могилы Сатина, отца Огарёва и няни Феклы Егоровны. Остальные были покрыты снегом. У Сатиной я забыл свой плед. В Саранск приехал полуживой уже в темноте. Подъехал прямо к Огарёвой. Она и дети встретили меня очень радушно и стали хлопотать, чтобы согреть меня. Я быстро выпил стакана чая. Говорили мы много и уже дружески, потом поужинали (она ужинает неизменно тертой редькой на хлеб с маслом); наконец, дошло до вопроса, когда я думаю ехать; я сказал, что хотел бы ехать сегодня, если она даст мне письма, и предложил сатинские и тучковские письма оставить ей на просмотр, так как там много семейных писем и не мало ее собственных. Она согласилась; итак, я получил фунтов 15–20 писем – важнейших. Поставила только одно условие: что если я не буду писать биографии Огарёва, то чтобы вернул эти письма. Было уже почти 12 часов, и девочкам давно пора было спать. Я завязал свои письма в тот же чехол, который дала мне Сатина, и, простившись сердечно, поцеловав руку у старухи и обещав еще приехать, ушел во тьму ночи с тяжелым узлом и переполненной душой. В гостинице переложил письма в чемоданчик, а вещи скомкал в узел, расплатился (очень скромно: за 4 суток, с 4 самоварами, с яйцами на завтрак и пр., всего 4 р. 55 к.) и поехал на вокзал. Я не находил себе места, а ждать приходилось до 3½ ч. ночи. В дороге спал мало; один раз пошел в буфет пообедать – и чемоданчик взял с собой. В вагоне был интересный спутник – бывший режиссер одесского театра, теперь антрепренер в Херсоне, Ивановский. Тотчас по приезде отнес письма на хранение к Сабашниковым. И до сих пор не пришел в себя. Поездка обошлась в 33 рубля. Сегодня послал Огарёвой «Воскресение» и Рус. Вед., которые буду посылать ежедневно.