Текст книги "Вернуться никуда нельзя. Разговоры о кино, фотографии, о живописи и театре"

Перед нами жизнь Ли Миллер. Женщины, которая была ярким персонажем истории. И выставку материалов, рассказывающих о ее жизни, можно только приветствовать. Ли Миллер была хорошим фотографом, способным литератором, привлекательной женщиной. Но давайте все же не забывать о смысле слов, которые мы произносим. При чем здесь искусство?

2008 год

¹ Недавно для какой-то рекламной кампании модный фотограф Эни Лейбовиц сделала портрет кинорежиссера Френсиса Форда Копполы. После этого Коппола сказал (с иронией или с удивлением – не берусь судить), что когда он снимает фильм, его киногруппа меньше, чем бригада, которую привезла с собой Лейбовиц.

² Незадолго до этого Ли Миллер сделала ее портрет.

Неизвестный солдат

«Неизвестный солдат», так называется полуторачасовой документальный фильм немецкого режиссера Майкла Верховена. Но эта картина не о том безымянном солдате, чью могилу превращают в монумент памяти погибших воинов, и не о том, чьи воинские подвиги воспевают поэты, и совсем не о том, чьих родственников находят юные следопыты. Полное название фильма: «Неизвестный солдат. Папа, что ты делал на войне?»

Подзаголовок задает тему.

Хороший вопрос, не правда ли, – что делает на войне солдат?

Майкл Верховен включил в свою картину множество интервью: с бывшими солдатами, с повзрослевшими детьми этих солдат, с журналистами, писателями, историками, политиками. Так вот, один из интервьюируемых предложил такую формулировку: солдат воюет, когда стреляет в противника, то есть в такого же, как он, человека с оружием в руках, если же солдат стреляет в безоружного, он становится обыкновенным убийцей.

Легче всего, конечно, сказать: был приказ, приказы в армии не обсуждаются. Однако Нюренбергский трибунал произнес вслух раз и навсегда: каждый – и солдат, и генерал – отвечает за им содеянное, отвечает и тот, кто отдавал преступный приказ, и тот, кто преступный приказ исполнял. По-существу, Нюренбергский процесс и начался с этих слов, когда один из подсудимых, Альберт Шпеер, прочитав обвинительное заключение, заявил: «Даже авторитарное государство не снимает ответственности с каждого в отдельности за ужасные преступления».

Фильм Майкла Верховена – своеобразный отклик на выставку «Война на уничтожение», стартовавшую в 1997 году в Мюнхене и показанную затем в десятке крупнейших немецких городов.

Выставка рассказывала о том, как убивали безоружных. О тех, кто убивал. О том, что не изверги из СС, не садисты из Гестапо, а самые обыкновенные солдаты и офицеры стреляли, вешали, засыпали рвы, заполненные шевелящимися еще телами, или наблюдали за тем, как это делают местные энтузиасты-полицаи. Самые обыкновенные солдаты – нормальные парни. Вот они смеются, запечатленные любительской камерой, обливают друг друга водой, жуют бутерброд, играют на гитаре, а вот полминуты пленки, снятые через какое-то распахнутое окно: немецкий солдат с автоматом сгоняет женщин в угол двора, какой-то малыш бежит по снегу за своей мамой, солдат оттаскивает его, а женщину подгоняет пинками под зад, ребенок опять бежит за мамой, и солдат снова отпихивает его. Эти кадры невозможно забыть, как невозможно забыть застывшее в ужасе лицо человека с наброшенной на шею петлей, избиения палками какого-то оборванного еврея, женщин, раздетыми согнанных в овраг. Немецкие солдаты, обыкновенные парни, испытывают прочность веревок на свежепостроенной виселице. Следующий кадр – та же виселица с пятью повешенными на этих прочных веревках, и каждый помечен шестиконечной звездой.

Фотографии для выставки взяты из государственных и домашних архивов. Рядом с виселицей – как турист на фоне какого-нибудь восьмого чуда света – позирует немецкий солдат с автоматом. Здесь нет речи, что солдат этот вешал, повинуясь приказу и страшась наказания. Судя по фотографии, он гордится содеянным.

Кстати, фильм сообщает нам, что за все время войны ни один человек не был осужден военным трибуналом за то, что отказался участвовать в казнях.

Так, может быть, и не было таких?

Нет, рассказывает нам режиссер, были. Осенью 1941 года коменданты трех соседних городов получили приказ уничтожить на вверенной им территории подряд всех евреев. Один из них не имел никаких возражений. Второй усомнился в правильности приказа, но, обсудив его с начальством, в конце-концов решил, что приказ есть приказ, – и выполнил. А третий, Йозеф Сибле, несмотря на неоднократные напоминания и угрозы быть наказанным за неподчинение, – никого не расстрелял. И с ним – и даже с его карьерой – не случилось абсолютно ровно ничего.

Создатели фильма настаивают – убивали не какие-то специальные чудовища и не запуганные и спасающие собственную шкуру недоумки. Убивали простые солдаты. Те, кто не хотел убивать, – не убивали. Но большинство хотело.

* * *

Не знаю, есть ли тут связь, но за год до открытия мюнхенской выставки, была опубликована шестисотстраничная книга Даниэля Гольдхагена «Добровольные гитлеровские палачи»¹. Собрав и проанализировав гигантский материал, этот гарвардский историк пришел к выводу, что палачей были не десятки, не сотни и не тысячи, а сотни тысяч.

«Если бы Холокост был осуществлен десятью тысячами немцев, тогда это преступление можно было бы назвать деянием особой, не репрезентативной группы. Но если в этом преступлении виновны пятьсот тысяч, возможно, миллион немцев, тогда перед нами дело совсем другого рода».

В это трудно поверить, но, главное, в это не хочется верить.

Гольдхаген начинает свою книгу рассказом о капитане Вольфгане Хофмане. Хофман был командиром одной из рот Полицейского батальона номер 101. Батальон 101 принимал участие в депортации и убийствах десятков тысяч польских евреев – мужчин и женщин, стариков и детей, – и капитан Хофман беспрекословно выполнял приказы, и, не дрогнув ни разу, сам отдавал приказы своим подчиненным. И вдруг случилось такое, что Хофман счел задевающим его честь, такое, что он счел морально неприемлемым. И он не только отказался выполнять приказ командира, но и по своей инициативе написал специальную объяснительную записку. Приказ, который капитан Хофман нашел совершенно неприемлемым, гласил, что солдаты и офицеры не имеют права красть у местного населения, не имеют права расхищать чье-то имущество и не имеют права получать что бы то ни было, не заплатив. От Хофмана и его солдат требовалось засвидетельствовать своими подписями, что они прочитали этот приказ. Капитан Хофман был шокирован: заставлять людей подписываться под такой бумагой значило хотя бы гипотетически допускать, что кто-то из них действительно может ограбить, скажем, магазин или украсть нечто у какого-нибудь аборигена. Такие подозрения по меньшей мере оскорбительны. «Как офицер, я сожалею, что мне приходится противоречить командиру батальона, и что я не могу исполнить этот приказ, поскольку он задевает мою честь, и я вынужден отказаться поставить свою подпись под этой декларацией».

Что-то удивительное должно было произойти с людьми, если они могли, топча обнаженные трупы, отыскивать во рву недострелянных женщин и приканчивать их выстрелом в голову, и это никак не конфликтовало с их самоуважением и чувством чести. А вот возможность, что кто-то может заподозрить их в воровстве или грабеже, возмущала их до глубины души, более того, заставляла нарушить присягу и отказаться от выполнения приказа.

Кстати, что касается невыполнения приказа, капитан Хофман за это наказан не был. Как, между прочим, не были наказаны и те солдаты (об этом пишет Гольдхаген), которые отказывались участвовать в казнях. То есть отказывались выполнять приказ. С ними ничего не случилось – их не расстреляли, не посадили в тюрьму. Просто перевели в другую часть.

* * *

Книга Гольдхагена стала в Америке бестселлером. Немецкое издание книги, появившееся через полгода, тоже стало бестселлером и в Германии, и в Австрии, но и вызвало множество протестов – как со стороны простых граждан, так и со стороны респектабельных историков. Не меньше протестов вызвала и выставка «Война на уничтожение. Преступления немецкой армии в 1941–1944», вокруг которой организован фильм Верховена. Нашлось немало людей, которые устраивали демонстрации, митинги и шествия с портретами своих отцов и дедов в форме солдат и офицеров вермахта. Нашлось немало историков и журналистов, которые доказывали, что солдаты, подчиняясь приказам, просто исполняли свой долг, что выставка переполнена липовыми документами и фальсифицированными фотографиями.

Действительно – и это признали устроители выставки, – некоторые фотографии попали туда по ошибке. Кое-что было сфальсифицировано НКВД, иные из казней, в которых обвиняли немецких солдат были осуществлены украинцами, литовцами или румынами (при поощрении, впрочем, и под наблюдением немцев). Но в каких-то случаях, вероятно из своеобразной политкорректности, говоря о замерзших и погибших от голода миллионах советских военнопленных, устроители выставки постеснялись заметить, что немалое количество советских солдат погибло от советского оружия – советские самолеты не раз – повинуясь приказу – бомбили лагеря военнопленных².

А разглядывая фотографии сожженных деревень и умерших от голода крестьян, нельзя забывать Приказ Ставки Верховного Главнокомандования номер 0428 от 17 ноября 1941 года, подписанный Отцом народов:

«Разрушать и сжигать дотла все населенные пункты в тылу немецких войск на расстоянии 40–60 км. В глубину от переднего края и на 20–30 км вправо и влево от дорог. Для уничтожения населенных пунктов в указанном радиусе немедленно бросить авиацию, широко использовать артиллерийский и минометный огонь, команды разведчиков, лыжников и подготовленные диверсионные группы, снабженные бутылками с зажигательной смесью, гранатами и подрывными средствами…»

Понятно, что Отцу и Учителю не было дела до десятков миллионов граждан, проживающих в этих «населенных пунктах». И уже через четыре дня военный комиссар 53-й кавдивизии докладывал:

«Только за 19–20 ноября нами сожжено четыре населенных пункта: Гряда – осталось только несколько несгоревших домов, Малое Никольское – полностью, поселок Лесодолгоруково и Деньково – результат пожара мне пока не известен, но лично наблюдал, как эти населенные пункты были охвачены пламенем…»³.

Кроме того, советская пропаганда не раз пыталась списать на немцев казни заключенных в тюрьмах на территориях, оккупированных вермахтом. В последнее время, однако, опубликовано множество документов, подтверждающих то, в чем никто и раньше не сомневался: в конце июня – начале июля десятки тысяч заключенных были расстреляны НКВД (в документах это называется «убыло по первой категории») во Львове, Луцке, Жолкеве, Самборе, Виннице, Дубно (где 500 заключенных были зверски замучены), в Дрогобычской области, Станиславской, Тарнопольской, Ровенской, Волынской областях.

Да что удивляться этому, если за время войны по приговорам советских военных трибуналов было расстреляно 157593 советских солдата⁴.

Так или иначе, ошибки, допущенные во время первой экспозиции, были исправлены, и выставка «Немецкая армия в войне на уничтожение» двинулась дальше в свой тур по немецким городам. В общей сложности ее посмотрело пятьсот тысяч человек.

* * *

То, как немцы разбираются со своим прошлым, по понятным причинам нам интересно вдвойне. Наверное, почти в каждой семье кто-нибудь погиб во время войны: в Ленинграде или под Сталинградом, лежит в Бабьем Яру или черным дымом улетел в небо над Треблинкой. И, наверное, почти в каждой семье кто-нибудь побывал в лагере советском – одним повезло вернуться оттуда, другие остались там навсегда, превратившись, как говаривало начальство, в лагерную пыль. И сегодня и в Германии, и в России находятся люди, которые кричат – хватит ворошить прошлое, которые настаивают – мы (вариант: наши отцы) выполняли приказ; которые негодуют – нельзя очернять нашу историю. Уже не говоря о тех, которые повторяют: мы ничего не видели, ничего не знали, ни о чем не догадывались.

Как, почему происходит эта загадочная мутация, в результате которой человек может шутить, любить своих детей, тонко чувствовать музыку, ходить с высоко поднятой головой и одновременно, «в рабочее время», расстреливать людей тысячами, вешать, бить палками, сжигать в печах?

Поймем ли мы это когда-нибудь? Действительно ли мы хотим понять?

Вот о чем думаешь, посмотрев картину Майкла Верховена.

2008 год

¹ Daniel Goldhagen. Hitler’s Willing Executioners. Random House, 1996.

² См.: И. Гофман. «Сталинская война на уничтожение. Планирование, осуществление, документы». М., АСТ-Астрель. 2006.

³ Цит. по книге: Марк Солонин. «23 июня: „День М”». М., Яуза. 2007. С. 440.

⁴ А. Яковлев. По мощам и елей. М., Евразия. 1995. С. 139.

Отказник

Фильм «Отказник» сделан людьми неравнодушными. Если вы родились в Советском Союзе и немного интересовались происходящим вокруг вас, то с первых же минут вы обратите внимание на некоторую – неизбежную для западного наблюдателя – наивность, иначе говоря, схематичность той картины, которую рисует режиссер. Но одновременно с этим или, если хотите, несмотря на это, фильм захватывает вас своей страстностью, ощущением соучастия, причастности к огромному движению не локального, а исторического масштаба.

Режиссер фильма Лаура Бэйлис строит свой рассказ, следуя за судьбами небольшой группы активистов, в какой-то момент осознавших себя евреями, не советскими гражданами еврейской национальности, а наследниками тех, кто когда-то молился в Храме, кого две тысячи лет назад разметало по миру, и кто с той поры повторяет как заклинание: «В следующем году в Иерусалиме». Еще одна группа участников этой истории – активисты, которые в Америке и в Европе (главным образом в Америке) боролись за освобождение своих братьев из-под власти советского фараона.

Посмотрев эту картину, вы с удивлением понимаете, что исторические события могут произойти по воле горстки людей. С одной стороны, это люди готовые пожертвовать своим положением, работой, покоем, готовые к преследованиям, тюрьмам, ссылкам и психушкам. С другой стороны, на Западе это люди, пережившие Холокост, такие, как Сай Фрумкин, выживший и томимый своей виной перед погибшими, или это молодежь, воодушевленная теми, кто называл положение советских евреев духовным Холокостом.

Мы знаем, как относились в Советском Союзе к желающим покинуть наш социалистический рай, но немногие знают, что еврейский истеблишмент, то есть, американские еврейские организации, не ударили пальцем о палец, чтобы поддержать зарождающееся движение советских евреев (как, впрочем, они не очень беспокоились о евреях Европы во время Второй мировой войны).

Свою знаменитую книгу «The Jews of Silence» (1966) Эли Визель закончил словами: «Я понимаю причины молчания советских евреев – это молчание вынужденное, но вот что действительно волнует меня, так это молчание евреев Запада, среди которых я живу».

Сай Фрумкин, Зев Ярославский, Иоши Клейн рассказывают, как оформлялось новое движение. «Закажи в типографии бумагу с какой-нибудь шапкой-названием, и этого уже будет достаточно», – так объяснял Фрумкин Зеву Ярославскому процесс создания организации. Делали то, на что хватало фантазии, энтузиазма и денег (собственных денег). Должно было пройти немало времени, прежде чем это движение было замечено политиками, должно было пройти немало времени, прежде чем нашлись политики, готовые к нему присоединиться, должно было пройти немало времени, прежде чем борьба за права человека (частью которых является свободная эмиграции) заняла важное, если не ключевое место в международной политике США.

Анатолий Щаранский вспоминает, как следователь говорил ему: «Не обольщайтесь, демонстрации на Западе вас не спасут. Вы посмотрите, кто там ходит на демонстрации, – студенты и домохозяйки».

Лаура Бэйлис ведет свой рассказ хронологически: зарождение движения, Шестидневная война, небольшие группы эмигрантов, первые отказники, «самолетное дело», поправка Генри Джексона-Чарльза Вэника, увязывающая режим наибольшего благоприятствования в торговле и свободу эмиграции, Рональд Рейган и Горбачев, перестройка и развал советской империи. Называются разные числа: миллион, полтора, два миллиона покинувших Советский Союз, – а началось это с горстки отчаянных людей, готовых бороться за, казалось бы, невозможное, горстки студентов, домохозяек и энтузиастов-идеалистов.

* * *

Нужно отдать должное режиссеру – фильм получился незаурядный. Но именно поэтому он заслуживает честного, прямого обсуждения. Не придирок к мелочам, а разговора о вещах принципиальных. Важнейшая из них – сама постановка вопроса.

…Вот она – огромная безжалостная империя. По Красной площади строем идут солдаты, везут ракеты, на трибуне начальники в шляпах, и голос за кадром произносит: «Маленькая группа людей бросила государству вызов».

Да, бросила. Но не совсем так. Создатели фильма ни словом не упоминают, что борьба за право евреев на эмиграцию была частью гораздо более широкого движения – борьбы за права человека. И что те отказники, кто оказался в лагере или был заперт в психушку, составляли лишь небольшой процент от общего количества советских политзаключенных.

Вот, например, «самолетное дело», символическая значимость которого, на мой взгляд, не оценена создателями фильма. Напомню, что речь идет о планах маленькой группы отказников захватить фанерный самолет-кукурузник, скрутить пилотов, высадить их в районе Приозерска, а самим попытаться на небольшой высоте долететь до Швеции. Шестнадцать человек были схвачены еще до того, как они ступили на трап самолета. Четырнадцать из них получили длительные лагерные срока, двое – Кузнецов и Дымшиц – были приговорены к расстрелу. В фильме мы видим многолюдные западные демонстрации, требующие отмены смертных приговоров, но нам не рассказывают о том, как материалы этого процесса попали за границу. Хотя стоило открыть книгу Владимира Буковского «И возвращается ветер» (переведенную на десятки языков и, разумеется, на английский) и прочитать:

«В тот сумасшедший, лютый декабрь 70-го, когда власти полностью перекрыли все контакты с Ленинградом, отключили телефоны, снимали с поездов, только одному Вовке Тельникову удалось прорваться в Москву с текстом приговора и стенограммой суда. Потом – безумная гонка по Москве: проходные дворы, подъезды, метро, машины… Нам все-таки удалось тогда уйти от чекистов, и где-то на Пушкинской площади, в квартире одного моего приятеля, мы лихорадочно перепечатывали текст. Ночью мне еще предстояло прорваться к корреспондентам.

30 декабря был день моего рождения – первый раз за много лет я встречал его на воле. И весь этот день проторчали мы у Верховного суда, ожидая результатов кассационного слушания самолетного дела. Только поздно вечером вышел Сахаров – сообщил об отмене смертной казни».

«Самолетное дело» – как и все прочие дела отказников – не было специальным, исключительно еврейским делом. Свой вклад в борьбу за этих людей, за их спасение внесли и те, кто боролся с советским режимом, не собираясь никуда уезжать.

И если группа советских евреев, о судьбах которой рассказывает Лаура Бэйлис, осознав себя евреями, рвалась в Израиль, то подавляющее большинство из 250 тысяч человек, выехавших из Союза до 80-го года (до прекращения «третьей эмиграции»), отправились не в Израиль, а в Америку. Они рвались не к Сиону, не на историческую родину, а просто из Союза. А то, что новая волна эмиграции, начавшаяся после перестройки, едет теперь в Израиль, тоже, вероятно, объясняется не сионистскими настроениями, а привходящими обстоятельствами. Как известно, до распада СССР эмигранты-евреи получали в США статус беженцев, после распада Союза ситуация изменилась, так что единственной гладкой дорогой для выезда из России стала эмиграция в Израиль. Что было бы – то есть сколько людей отправилось бы в Израиль, а сколько в США, – если бы Америка по-прежнему принимала эмигрантов как беженцев, этого мы не знаем.

К чему я все это говорю? К тому, что расстановка сил, которую фильм Лоры Бэйлис предлагает нам как простую схему: евреи против Советского Союза, – никогда такой не была (во всяком случае, она не была такой с точки зрения человека, смотрящего изнутри). И если нам захочется обозначить реальную ситуацию торжественным словом «противостояние», то говорить нужно о противостоянии Советскому Союзу инакомыслящих, к которым можно отнести и активных борцов, и пассивных травителей анекдотов, и прихожан церквей, и молящихся в синагогах и мечетях, и сектантов, и поэтов, рок-музыкантов и распространителей самиздата. И тех, кто хотел уехать, и тех, кто хотел остаться. И тех, кто мечтал встретить следующий год в Иерусалиме, и тех, кто никогда в жизни не переступал порога ни церкви, ни синагоги, а просто не хотел больше жить в большой советской тюрьме.

Вот тогда все встанет на свои места.

2008 год