Текст книги "Вернуться никуда нельзя. Разговоры о кино, фотографии, о живописи и театре"

Обитаемый остров

Борис Натанович Стругацкий рассказывает в своей книге «Комментарии к пройденному», что «Обитаемый остров» задумывался как беззубая и стопроцентно цензурно проходимая повесть.

Из этого не делалось секрета, и в домашних разговорах Борис несколько раз именно так и характеризовал находящееся в работе сочинение.

В своих воспоминаниях Борис пишет: «Мы взялись за „Обитаемый остров“ без энтузиазма, но очень скоро работа увлекла нас. Оказалось, что это дьявольски увлекательное занятие – писать беззубый, бездумный, сугубо развлекательный развлеченческий роман! Тем более, что довольно скоро он перестал нам видеться таким уж беззубым».

Двадцатилетний Максим Ростиславский из Группы Свободного Поиска терпит аварию и вынужден посадить свой корабль на неизвестную планету. Обитатели планеты похожи на землян. Планета переживает последствия разрушительной атомной войны. Разнообразные военного назначения механизмы еще мечутся сами собой по лесам и болотам (один из таких механизмов и сбил, а затем уничтожил космический корабль Максима). Где-то живут мутанты. Какие-то злобные недруги населяют Хонти и Пандею. За морем раскинулась Островная Империя. Везде ужасно. Зато в той стране, где оказался Максим, – все замечательно. Четверть века назад некая анонимная группа – Неизвестные Отцы – захватила контроль над страной, стабилизировала положение, положила конец анархии и разрухе. Народ Неизвестных Отцов обожает и почти боготворит. Не разделяют этого обожания только какие-то выродки, негодяи и шпионы, которые стремятся напакостить и навредить. Народ их, конечно, ненавидит, а доблестные гвардейцы ловят, чтобы либо отправить негодяев на перевоспитание, либо уничтожить.

Через какое-то время, однако, Максим узнает, что башни противобаллистической защиты, усеивающие страну от границы до границы, на самом деле ретрансляторы гипнотического излучения, превращающего людей в послушных и преданных роботов, а «выродки» – это люди, на которых как раз излучение не действует.

Дело было сорок лет назад, но общее впечатление от романа (в который по ходу работы превратилась повесть) я помню отчетливо. Я помню, как читал его в июне 1968 года с удовольствием, но и с каким-то смущением. С удовольствием, поскольку написан роман был динамично, а объявленная развлекуха обернулась острой сатирой. Смущение же вызывало то, что после «Улитки на склоне», «Гадких лебедей», «Понедельник начинается в субботу» и «Второго нашествия марсиан» это была явная беллетристика, отличная беллетристика, но вторичная в сравнении с высшими достижениями Стругацких. Когда вам девятнадцать лет, вы ждете и требуете от каждой новой книги, чтобы она оказалась шедевром.

И должен признаться, что при всей своей сатирической открытости, тогда, в июне 1968 года, роман показался мне абсолютно проходимым.

Со слов Бориса я знал, что в Москве Аркадий Натанович отдал рукопись в Детгиз. В Ленинграде же ею занимался наш общий друг Самуил Лурье, который работал тогда редактором отдела прозы в журнале «Нева».

В моих бумагах сохранилось редакционное заключение на рукопись «Острова», подписанное главным редактором «Невы» Поповым и зав. отделом прозы Кривцовым. Писал его, разумеется, Самуил, который сумел сформулировать претензии начальства в форме, приемлемой для авторов (то есть убедить начальство, что вот это и есть его, начальства, претензии), и в то же время направить мысли этих начальников (вложив в их уста нужные слова) в сторону Запада: Стругацкие, мол, пишут о Греции, Южной Родезии, ФРГ и, понятно, «политическом гангстеризме в США». Короче говоря, прочитав и подписав такой документ, начальство окончательно осознало, что оно печатает очень правильную книжку, которая нуждается лишь в косметической доработке.

Когда я говорю о начальстве, я имею в виду, конечно, главного редактора Попова и ответственного секретаря журнала, чье имя я забыл, – сухощавого, чуть кособокого седоватого типа, по выражению лица и ухваткам напоминающего идеолога Суслова. Зав. отделом прозы Владимир Николаевич Кривцов (если я правильно помню его имя и отчество) был человеком не злобным, совсем не глупым и просекал ситуацию значительно лучше, чем главред Попов. Сам бы он не стал продвигать такой роман, но когда это делали другие – то есть Самуил, – сопротивления не оказывал.

В «Неве» сначала все складывалось хорошо. Чем-то пришлось пожертвовать, но это были мелочи, а основная редактура заключалась в том, что Самуил вычеркивал слова, фразы и даже целые куски и вместо них вписывал те же слова, фразы и куски, перепечатав их на редакционной машинке. Потом грянуло 21 августа, советские танки отправились – как сказал Владимир Уфлянд – «с приветом братским» в Прагу, и начальство засуетилось. Почему-то – я никогда не мог уразуметь почему – весь военный кусок романа показался начальникам как-то специально подозрительным, и из журнальной публикации этот кусок пришлось выкинуть. Но, так или иначе, в начале 1969 года роман был в «Неве» опубликован.

С детгизовской же публикацией вышла закавыка. Сначала издательство почти готово было роман печатать, потом приостановило. Дальше посыпались поправки в количестве нескольких сотен. Писатель Марк Поповский рассказывал мне, что однажды, зайдя в редакцию – у него шла в это время какая-то книга в Детгизе, – он наблюдал как «рукопись резали в лапшу». Это была рукопись «Обитаемого острова». По тем временам машинописные строчки аккуратно заклеивались другими машинописными строчками, ленточками с редакторским текстом, так что бумагу действительно резали в лапшу. Ножницы и клей были необходимой оргтехникой любого редакционного кабинета.

В результате Максим Ростиславский был переименован в Максима Каммерера, Неизвестные Отцы в Огненосных Творцов, Гвардия в Легион. И так далее. Исчезли портянки, леденцы и прочие подозрительные слова. Цензура требовала фантастики. Раз это фантастика, при чем тут наши родные портянки? Портянки убрали, но зато было дозволено вернуть на место пропущенный в «Неве» кусок с войной.

В таком виде роман и продолжал переиздаваться до нынешних времен, когда энтузиасты-людены (так называют себя поклонники Стругацких) не восстановили оригинальный текст для одиннадцатитомного собрания сочинений. Впрочем, почти восстановили. Максиму Ростиславскому было суждено оставаться Максимом Каммерером, поскольку в последующие годы он уже под новым именем стал героем двух повестей Стругацких – «Жук в муравейнике» и «Волны гасят ветер».

Но даже и в изувеченном виде «Обитаемый остров» все эти годы продолжал оставаться одной из самых читаемых книг Стругацких. И одной из самых острых, прямых и понятных.

Сразу после публикации романа в «Неве» какой-то бдительный военный написал возмущенное письмо в Ленинградский обком КПСС. «Что же это получается, товарищи? Это же про нас! Эти вышки – это же наши телебашни!» И так далее.

Владимир Николаевич Кривцов был вызван в обком для объяснений. Понятно, он рассказал там про Родезию, Америку, ФРГ, про режим черных полковников в Греции. Всех, мол, вышепоименованных Стругацкие обличают. Объяснение приняли, и наказания не последовало.

«Обитаемый остров» оказался одной из тех сатирических книг, острота которых с годами – и даже метаморфозами режима – не уменьшается, а только растет. Редкая ситуация. Сегодня роман выглядит не менее актуально, чем 40 лет назад.

Хорошая беллетристика показала себя прочной и долговечной.

* * *

Бессмысленно судить фильм Федора Бондарчука, сравнивая его с романом Стругацких. Сравнивать – до определенного предела – можно только иллюстративные экранизации, каковые вообще-то встречаются крайне редко (всем знакомый пример – «Война и мир» Бондарчука-старшего, но попробуйте-ка вспомнить что-нибудь еще). В любом ином случае, ставит ли режиссер перед собой творческие задачи или коммерческие, он делает свой фильм, и говорить можно (и стоит) именно об этом фильме. Оригинал же – роман, повесть, рассказ – лишь толчок, повод, катализатор, полено, подброшенное в топку воображения. Как вишневое дерево за окном: для кого-то вишневый цвет, для кого-то терпкий вкус ягод, для кого-то кислосладкое варенье, для кого-то вкусная (но быстро прогорающая) вишневая трубочка, для кого-то олицетворение незыблемости жизненных ценностей, а для кого-то (для Ермолая Алексеевича Лопахина) – кусок земли, который выгодно разбить на дачные участки и сдавать «по двадцать пять рублей в год за десятину».

Короче говоря: то, что Стругацкие хотели сказать, они сказали своим романом, перед нами же фильм со своей собственной поэтикой, со своими собственными характерами, со своими собственными сюжетными ходами, своим темпом, своим ритмом. Похоже это на Стругацких или нет – вопрос, не имеющий смысла. Братья Стругацкие написали свой роман и поставили точку. А Федор Бондарчук снял свой фильм.

И по всем параметрам это очень плохой фильм. С примитивной и какой-то карикатурно-экзальтированной актерской игрой. С неумело разведенными мизансценами. Со сбивчивым, случайным ритмом. С бессмысленными движениями камеры. Фильм, изобразительное решение которого – от городских ландшафтов до одежды и причесок персонажей – откровенная сколка с картины Лука Бессона «Пятый элемент» (1997).

Впрочем, после первых трех минут обо всем этом уже не думаешь, а просто пытаешься понять, неужели режиссер серьезно воображает себе страдания или ярость вот таким комическим образом, как разыгрывает это актер, исполняющий роль Государственного Прокурора?¹ Неужели режиссеру серьезно могло придти в голову, что сцена «объяснения» Максима и Рады с этим на сверхкрупном плане сближением-касанием пальчиков, а потом поцелуем на фоне светящегося оранжевого круга, неужели ему могло придти в голову, что это вызовет у зрителя какую-нибудь иную реакцию, кроме гомерического хохота? Или крушение космического корабля, происходящее именно во время разговора Максима с матерью. Только не говорите мне, что взрослый человек, претендующий на то, чтобы называться режиссером, серьезно мог подумать, будто присутствие при аварии матери Максима (по радио) не произведет впечатления дешевки и пошлости, а как раз наоборот – усилит трагичность ситуации?

Возможно, я так и не нашел бы ответа на эти вопросы, если бы не книга, которую я как раз принялся читать. Книга Виктора Пелевина «Generation П». Это книга о сознании, сформированном телерекламой (которая в России, если не ошибаюсь, называется «клипами»). Там я наткнулся на сценарий рекламного ролика, практически целиком совпадающий с любовной сценой из фильма «Обитаемый остров»:

«По лучу вниз скользит тень – она приближается, и, когда мелодия достигает крещендо, мы видим гордого и прекрасного духа в развевающемся одеянии, с длинными волосами, осеребренными луной. На его голове тонкий венец с алмазами. Это Ариэль. Он долетает почти до Миранды, останавливается в воздухе и протягивает ей руку. После секундной борьбы Миранда протягивает руку ему навстречу. Следующий кадр: крупно даны две встречающиеся руки. Внизу слева – слабая и бледная рука Миранды, сверху справа – прозрачная и сияющая рука духа. Они касаются друг друга, и все заливает ослепительный свет. Следующий кадр: две пачки – (стирального. – М. Л.) порошка. На одной надпись: „Ариэль“».

Вот оно что! Пелевин открыл мне глаза. Все эти жесты, позаимствованные из комиксов, слащавый Максим-Ариэль (с волосами, осеребренными луной, при содействии парикмахера), все эти поцелуи с подсветкой, эти драки, скопированные из популярных американских фильмов для детей, эти чудища-юдища, изображающие мутантов, этот монтаж, рассчитанный на тридцатисекундный ролик, – все это последовательно и аккуратно укладывается в особую поэтику, в поэтику клипа.

Если верить Пелевину (а он говорит и о производителях, и о потребителях клипов), речь идет о целом поколении, которое он называет «Generation П».

То есть перед нами культурный продукт поколения клипов. Разыгрывает ли Федор Бондарчук человека, ментальность которого сформирована этими клипами, или он и в самом деле видит вещи таким вот образом, в любом случае мы имеем любопытный материал. Материал не для киноведа, впрочем, а для социопсихолога. И, я полагаю, те, кто занимается социальной психологией, наверное, захотят посмотреть и вторую серию «Обитаемого острова», когда она выйдет в прокат. У них будет свой профессиональный интерес. Мой же интерес удовлетворен. С меня хватит первой, и вторую серию я смотреть не стану.

Лучше я перечитаю роман.

2009 год

¹ После публикации этой статьи мне подсказали, что роль Государственного Прокурора играет как раз сам режиссер.

Про Ивана Дурака и миф об антисемитизме

 
За горами, за лесами,
За широкими морями,
Против неба – на земле,
Жил старик в одном селе.
У старинушки три сына.
Старший умный был детина,
Средний сын и так и сяк,
Младший вовсе был дурак.
 

Петр Ершов. «Конек-горбунок»

ПОХОЖДЕНИЯ ИВАНА-ДУРАКА

Иов Шамир, вне сомнения, мастер. Его новая картина «Клевета» (Defamation) берет зрителя за руку (если не сказать – за шкирку) и в течение полутора часов, не отвлекаясь и не теряя ни одной минуты попусту, ведет этого зрителя к цели, заранее намеченной режиссером.

Вот зачин. Автор фильма – молодой человек, выросший в Израиле, постоянно слышит три слова: Холокост, нацисты, антисемитизм. Но что такое антисемитизм? Он никогда сам его не испытывал. Нужно в этом разобраться.

Затем пролог: автор едет в такси и разговаривает с водителем (повествование в фильме ведется от первого лица, так что автор становится рассказчиком). Дело происходит где-то вне Израиля. «Знаете, о чем я снимаю фильм? – спрашивает автор таксиста. – Об антисемитизме». – «Что это значит?» – задает вопрос водитель. – «Антисемитизм – это когда ненавидят евреев», – объясняет режиссер. – «Как это может быть, парень, – реагирует таксист, по облику иранец. – Евреи контролируют мир».

Это первый пролог.

Второй, не менее символический пролог режиссер снимает в Иерусалиме. Он приходит к своей бабушке. Ей за девяносто. Ее семья приехала в Палестину из России аж в 19 веке. «Я делаю фильм об антисемитизме», – говорит внук. – «Ты до сих пор не знаешь, что это такое?» – «Я пытаюсь понять». И бабушка объясняет, что антисемиты живут там, за границами Израиля. Откуда они берутся? Евреи все жулики (crooks), рассказывает бабушка, они любят деньги, но не хотят работать. «Как же они живут, не работая?» – спрашивает внук. Бабушка объясняет: занимаются ростовщичеством, винокурением или виноторговлей. Евреи знают этот «monkey business». «Но почему все они, спасаясь от антисемитизма, не приезжают сюда, в Израиль», – продолжает допытываться внучек. – «Здесь надо работать, а я же тебе говорю: работать они не хотят», – отвечает бабушка.

Короче говоря, налицо все элементы сказки: наивный Иван-дурак (который, понятно, в итоге окажется умнее всех) отправляется в странствие на поиски правды и получает благословение мудрого старейшины.

Далекие страны, в которые любознательность приводит Иванушку: Америка, Польша, Украина и Россия.

Сначала Америка. Там, в Нью-Йорке, живет могучий дракон по имени ADL (Антидиффамационная лига), который персонифицирован в облике Эйба Фоксмана. Ловкий Иван втирается в доверие к злодею и узнает: а) что бюджет ADL зашкаливает за 70 миллионов в год, б) что ADL называет себя самым крупным в мире борцом с антисемитизмом, в) что занимается ADL ерундой, однако морочит людям голову, дабы набить себе цену и убедить сильных мира сего, будто с ADL обязательно нужно считаться.

А что же у этой ADL в картотеке? Кому-то не дали выходной в еврейский праздник. Некто заметил на чьей-то интернетовской странице нечто оскорбительное для евреев. Какая-то женщина услышала, как полицейский, разговаривая по мобильнику, сказал кому-то про «еврейское дерьмо». Как разобрались с не получившей выходного дня учительницей и владельцем интернетовской страницы, нам не сообщают. Полицейский же извинился, и жалобщица ответила, что у нее больше нет претензий. Единственное, на что пытливый Иван-дурак решил обратить внимание: происшествие в Бруклине. На Краун Хайтс хулиганы принялись швырять камни в автобус, принадлежащий иешиве. В автобусе были маленькие дети. Два булыгана залетели в салон, слава Богу, ни в кого не попали, а приземлились в проходе. Именно здесь, в районе Краун Хайтс, в августе 1991 года случился знаменитый еврейский погром, во время которого зарезали студента Янкеля Розенбаума.

Вот он, пример антисемитизма, решает Иван-дурак. Сейчас я все узнаю. Со своим вопросом он обращается к черным подросткам, кучкующимся на каком-то углу. Такой примерно вопрос мог бы задать Петька Василию Ивановичу.

«Представьте себе, – говорит Иван-дурак, – вот идет по улице еврей, и тут же идет черный парень. Если у вас возникла нужда кого-то ограбить, на кого из них вы нападете – на еврея или на черного? Все убеждены, что на еврея, поскольку еврей – легкая добыча. Это правда?»

«Нет, нет, нет, – отвечают подростки. – Зачем на еврея? Адвокаты и судьи будут всегда на стороне еврея. За еврея больше срок дадут. Мы нападем на черного. Потому что евреи – они везде, они в каждом казенном офисе самые первые. Если вам нужно что-то от властей, вы обнаружите, что евреи неизменно получают все раньше других – они знают ходы и выходы». «И вообще, – заявляет один самый умный и разбитной, – почитайте книжку „Протоколы сионских мудрецов”. Евреи правят миром. Это не антисемитизм, это правда».

После такой встречи какой-нибудь еврейский гогочка действительно заговорил бы про антисемитизм – и подыграл бы тем самым пресловутому Эйбу Фоксману, – но проницательный Иван на то и дурак, чтобы заявить: «Этот разговор заставил меня понять – там, где соседствуют разные этнические группы, всегда существуют трения, которые легко могут разжечь пламя».

То есть перед нами просто случай взаимного непонимания. Видимо, Янкель Розенбаум просто не понял своих убийц, а они – его.

Исследовав вопрос, Иван-дурак убеждается – в чем с самого начала он и был убежден: – ADL вешает людям на уши лапшу про антисемитизм, а сама живет припеваючи на 70 миллионов, разъезжает по миру и встречается с министрами и президентами, как равный с равными. Законспирированный Иван допущен до важных переговоров и лично убеждается, что ADL, то есть Фоксман, просто набивает себе цену.

Но и это еще не все. Потихоньку-потихоньку герой-рассказчик пытается объяснить нам, что Фоксман не просто жулик, наслаждающийся своей значимостью и ежегодными семьюдесятью миллионами, а самый настоящий политический гангстер. Именно это недвусмысленно заявляет Иов Шамир, подкладывая под хронику пребывания Фоксмана в Риме музыкальную тему «Крестного отца».

Прямым текстом это говорит с экрана Норман Финкельштейн, бывший профессор университета Де Пол, автор книги «Индустрия Холокоста»: Холокост, антисемитизм, нацисты – это слова и понятия, которые используются для маскировки агрессивной и антигуманной политики Израиля. Нам предлагают пакет: когдатошние страдания евреев и нынешняя оккупация Палестины. Подчеркивая одно, мы должны оправдать другое. «Эйба Фоксмана, – говорит Финкельштейн с экрана, – я не сравниваю с Гитлером: это было бы оскорблением для Гитлера».

Примерно то же, хотя и более сдержанно, говорит Джон Маршеймер, написавший вместе со Стефаном Волтом книгу «Израильское лобби». Основная мысль этой книги: так называемое «израильское лобби» в Америке действует и против настоящих американских интересов, и против истинных интересов Израиля. Наш герой-рассказчик, путешественник в чужие края, на всякий случай задает Джону Маршеймеру вопрос: «А не антисемит ли вы?» И удовлетворенно кивает, получив ответ: «Ни в коем случае». Видимо, умный Иван-дурак полагал, что профессор Чикагского университета мог бы прямо так и закричать в камеру: «Бей жидов – спасай Америку!»

Еще одно откровение ждет нашего Ивана на Украине. Потерявший бдительность Фоксман везет с собой Иванушку в Киев, где наивный злодей и его камарилья, расчувствовавшись перед мемориалом Бабьего Яра, прямым текстом говорят, что в их понимании Израиль – потенциальное убежище для всех евреев. И если опять кто-то попытается загнать евреев под пулеметы – есть место на Земле, где они смогут спастись.

Какое открытие! Иов Шамир подталкивает нас к сложной математической задаче, типа: два плюс два. И хочет, чтобы мы сами нашли ответ. Бабушка же сказала внучку, что евреи провоцируют антисемитизм своим жульничеством. Так вот, если и когда ALD и всякие-там «израильские лобби» достанут аборигенов до печенок, жуликам-евреям будет куда бежать. Вот для чего, оказывается, существует Израиль!

Но добросовестный Иван-дурак и на этом не успокаивается, а едет в Москву. Там, пишут газеты, произошло событие. «Человек ворвался в синагогу и принялся пырять людей ножом. Происшествие было зафиксировано установленными в синагоге камерами. И, – повествует Иван-дурак, – я решил спросить у прихожан – чувствуют ли они себя в безопасности».

«Антисемитизм? Неправда, – отвечает бойкий человек лет за пятьдесят, – этого нету. Ну нету. Ну нету, понимаете. Нет его. Потом, понимаете, многие евреи сами виноваты. Вот представьте, вот он работает на заводе. И он плохо работает, и его не двигают по службе, не продвигают. Карьеры нет. А он говорит: это потому, что я еврей. Я говорю: но я же тоже еврей, а я главный технолог завода. Как же тебя-то антисемитизм притесняет, а меня-то нет?»

Видите, как Иван правильно все понял! И вот московский «главный технолог» подтвердил. Во-первых, никакого антисемитизма нет. Нету. Ну нет его. А во-вторых – как и говорила бабушка – евреи сами виноваты.

Окончательно точки над «и» ставит разговор Иова Шамира с Ури Авнери, возглавляющим левую израильскую организацию Гу-Шалом. Иван-дурак задает наивные вопросы, а его израильский коллега на них умно отвечает. Правда, здесь – наверное, случайно – создается даже впечатление, что вопросы-то не такие уж наивные и наш Иванушка задает их, чтобы получить известный обоим собеседникам ответ.

«– Для нас, израильтян, это ведь хорошо, что кто-то лоббирует наши интересы, правда?

– Первым делом мы должны спросить, кто такие «мы» в данном случае. Лобби помогает израильским правым – от Ольмера и правее. Их любимец Биби Натанияху и даже те, кто правее Натанияху, правые экстремисты.

– Но ведь у них хорошие намерения – бороться с антисемитизмом. У них правильная задача, не так ли?

– Я больше не уверен. Я не знаю – кто помогает кому. Помогают ли они нам или мы помогаем им. Определяем ли мы их политику или они определяют нашу. Никто из них не борется с антисемитизмом. Они борются с теми, кто критикует Израиль. Это две совершенно разные вещи. В Америке нет никакого антисемитизма. Это миф. Нет его. Если бы в Америке был какой-нибудь антисемитизм, лобби не вело бы себя так. Феномен антисемитизма существует только в израильских средствах массовой информации. Где, интересно, можно увидеть антисемитизм? Нет его. Никогда евреи в Америке не жили лучше чем сегодня.

– Правда? Вы хотите сказать, что антисемитизм – израильская выдумка? Еврейская выдумка?

– Антисемитизм? Сегодняшний антисемитизм? В конечном счете – да. Все страшатся антисемитизма из-за того, что произошло раньше. Евреи напуганы. Но в Америке евреи сильны и влиятельны. Они просто боятся своей собственной тени. Каждую минуту под каждым деревом прячется антисемитизм! Брехня. Ничего подобного нет. Есть такие, кто настроен против арабов, или против мусульман, или против черных. Против кого угодно. Антисемитизм? Вам понадобится увеличительное стекло, чтобы обнаружить его. И есть люди, которые ходят с увеличительным стеклом, точно Шерлок Холмс, чтобы его обнаружить».

Надо было обладать проницательностью и незаурядной ловкостью, чтобы разобраться в коварном заговоре американского «израильского лобби» и израильских правых, Натанияху и компании. Американские правые используют миф об антисемитизме в своих политических целях, израильские – в своих. Вот как, а все думали – Иван-то простой дурак!

Однако и даже это не конец. Иван копает еще глубже.

Параллельно рассказу о приключениях Ивана-дурака во вражеском стане, Иов Шамир разрабатывает еще один сюжет. Речь идет о подготовке кадров.

То есть – о детях.

Их пугают. Их отзывчивые души пытаются заразить ядом ненависти. Им стараются внушить, что поскольку их дедов и прадедов сожгли в Освенциме и расстреляли в Бабьем Яру, им теперь позволено убивать тех, на кого укажет Натанияху и прочие кровожадные правые.

Детям показывают фильмы про Холокост. Детей ведут в музей. Детей поощряют совершить паломничество в лагеря смерти Майданек и Освенцим. «Когда я был старшеклассником, – звучит, сопровождая изображение, голос Иова Шамира, – таких паломников было меньше пятисот человек в год. Сегодня каждый год их по тридцать тысяч».

Шамир вместе со своей камерой сопровождает группу, отправляющуюся в Польшу. И мы узнаем, что детей настраивают, будто в Польше есть антисемитизм. Что им показывают бараки и газовые камеры, коллекции зубных щеток и волос, что детей планомерно и безжалостно доводят до истерического состояния, пока они не произнесут: мы готовы убивать. «Кого вы хотите убивать? – с наигранным сочувствием спрашивает Иов Шамир. – Тех, кто обижал евреев, уже нет на свете».

Вопрос риторический. Иов Шамир спрашивает детей, но обращается он к нам, сидящим в зрительном зале. Он полагает, что к этому времени зрители уже знают ответ. Детей оболванивают Холокостом, чтобы, когда придет их черед, отправить их разрушать «арабские мирные хаты» и убивать арабов.

Таким образом, в соответствии со сказочной традицией, именно Иван-дурак добирается до самой сути.

ПРО МИФ ОБ АНТИСЕМИТИЗМЕ

Еще раз хочу повторить: картина сделана мастерски. Режиссер обосновывает свою точку зрения, используя все возможные средства. Это нормально и естественно. Нормально и естественно, когда автор выкладывает перед зрителем факты и делает свои выводы, какими бы неожиданными эти выводы ни были. Проблема возникает тогда, когда автор подтасовывает факты, сознательно их искажает и манипулирует ими.

Россия, Украина, Польша, Америка. Давайте посмотрим на факты.

Если Шамир хоть немного интересовался обстоятельствами жизни советских евреев, он должен был слышать о деле врачей, о безродных космополитах, о советском государственном антисемитизме, ну и, понятно, о борьбе с сионизмом, об антисионистском комитете (1983–1994 годы), основной задачей которого было доказывать Западу, как хорошо живется советским евреям. Представители этого комитета, и в частности его председатель генерал-полковник Давид Драгунский, устраивали пресс-конференции, издавали книжки и путешествовали по заграницам, рассказывая о прелестях советской жизни.

До самой своей смерти в 1992 году генерал-полковник продолжал бороться с сионизмом, возмущаясь передачей помещения Антисионистского комитета Еврейскому культурно-просветительскому обществу. Недаром в почетном карауле у гроба Давида Драгунского среди прочих достойных граждан красовался бывший Председатель КГБ генерал Чебриков.

Драгунский родился в городе Новозыбкове Брянской области, где проживало около пяти тысяч евреев. В январе 1942 года 3 тысячи из них, те, кто не успел эвакуироваться, были расстреляны в лесу Корховка. И среди них отец, мать и две сестры Давида Драгунского. (И среди них дед и бабушка автора этой статьи.)

Евреи Новозыбкова были уничтожены, а большое двухэтажное здание синагоги сохранилось. И после войны было передано под нужды городской администрации, каковая администрация, переименовавшись в новом стиле, занимает это здание и по сию пору. Евреям же разрешили построить небольшой молельный дом. Ну очень натурально, что генерал-полковник рассказывал заграницам, как хорошо и вольно живется советским гражданам, евреям в частности и всем остальным вообще.

Когда Драгунского, прибывавшего во главе советской делегации во всякие Брюссели, спрашивали про антисемитизм, он, словно рубя шашкой (хотя был он, кажется, танкистом), по-военному отвечал, что ничего такого в СССР не наблюдается. Но в перестроечные годы, чутко, по-партийному реагируя на изменения атмосферы, сказал корреспонденту «Аргументов и фактов»: «Вы не хуже меня знаете, что проявления антисемитизма в последнее время в ряде случаев стали принимать организованные формы… Я считаю, что нельзя оставлять безнаказанным ни один факт проявления антисемитизма… Идеологическая работа по разоблачению антисемитизма, как и сионизма, должна быть взвешенной и продуманной…»

Если Иову Шамиру случилось прочесть хотя бы одну серьезную книгу про Советский Союз, он должен был знать, что таких драгунских в СССР (а нынче в России, где живы и старые и наплодились новые) сотни тысяч. Не все генерал-полковники, есть и старшие технологи, есть и полковники, и лейтенанты, и рядовые. Но от высших чинов до самых нижних они прекрасно понимают, что можно и что нужно сейчас говорить.

Весной 2005-го года группа из 20 депутатов Государственной Думы, духовных наследников генерала Драгунского, присоединилась к письму пяти тысяч российских граждан, требовавших запретить в России иудаизм как террористическую религию. Владимир Путин, которому случилось оказаться в этот момент не дома, а за границей, заявил: «Совсем недавно канцлер Германии сказал, что ему стыдно за прошлое, но это прошлое, а мы должны стыдиться сегодняшнего дня». Депутатов пожурили за излишнее рвение, а председатель комитета Государственной Думы по конституционному законодательству Владимир Плигин остроумно назвал призыв «неуместным» и «несвоевременным». Но никто этих депутатов из Думы не отозвал, и дело кончилось разговорами.

27 мая 2002 года москвичка Татьяна Сапунова увидела на обочине Киевского шоссе плакат «Смерть жидам». Когда она вылезла из машины и попыталась выдернуть плакат из земли, прогремел взрыв. Молодая женщина получила многочисленные осколочные ранения. Особенно пострадали глаза. Вот как прокомментировал происшедшее полковник Николай Вагин, начальник милиции Ленинского района, на территории которого произошел взрыв:

«…Это спорный вопрос: является ли установка такого щита правонарушением. Я считаю, что с формальной точки зрения лозунг „Смерть жидам“ не есть призыв к разжиганию межнациональной розни. „Жидами“ у нас называют кого угодно»¹. Дело получило международную огласку, Путин наградил Татьяну Сапунову орденом «Мужество». Но и сам плакат со взрывчаткой, и реакция на него полковника милиции, которого никто, между прочим, с работы не прогнал, – все это весьма показательно.