Текст книги "Вернуться никуда нельзя. Разговоры о кино, фотографии, о живописи и театре"

Что произошло дальше, мы знаем: выросло поколение – и не одно – фотографов, художников, людей, живущих в виртуальном мире, для которых реальный мяч, реальный мир с его заботами никак не связаны с их «искусством». Большинство из них не только «творит», но и живет в придуманном мире. Герой Вендерса оказался выбит из комфортабельного своего безразличия дорожным происшествием, жизнь разладилась, и, почувствовав дискомфорт, он попытался понять – почему. Он спит, и спит, и спит. Он пытается проснуться. Сможет ли он проснувшись, поверить в настоящий мир? Вот главный вопрос. А какой он будет снимать камерой – пленочной или цифровой – я бы не делал из этого большой проблемы.

И еще мне хотелось бы сказать два слова в защиту фотографии. Вим Вендерс настаивает, что кино интерпретирует действительность, а фотография – фиксирует. Интерпретация – это отношение, это точка зрения, это позиция, это индивидуальное видение. Отказав фотографии в этом, вы отказываете ей в праве на место в семье искусств. Но дело, впрочем, даже не в признании или отрицании (каждый волен придерживаться своего собственного мнения), а в том, что зафиксировать что-либо «документально», то есть нейтрально, то есть не интерпретируя, фотография просто не в силах. В свое время об этом писал Юрий Тынянов². «В сущности, каждая фотография деформирует материал», – писал Тынянов. Вырвав кусок ландшафта и заключив его в рамки кадра, мы создаем новую систему с новыми связями. В результате «соотношение между предметами перераспределяется. Предметы деформируются». То есть интерпретация, говорит Тынянов, просто неизбежна.

Не менее сомнительна и идея «священного момента». Во-первых, просто печатая фотографию с негатива на бумагу, меняя всего лишь тональность и контраст, фотограф может радикально изменить смысл запечатленной картины. Во-вторых, испокон веку фотографы позволяли себе и более радикальное манипулирование, вплоть до соединения нескольких негативов на пространстве одного отпечатка. Репортер из репортеров Юджин Смит (премией чьего имени, кстати, награждена Летиция Баталья), случалось, соединял два негатива, чтобы создать нужный ему имидж. Ибо заботился он не о правде момента, а о правде образа. Это же касается и Анри Картье-Брессона, который, говоря о решающем мгновении, имел в виду не фиксацию момента, а фиксацию при помощи фотокамеры смысла, квинтэссенции момента. Гигантская разница. Поскольку фиксация момента – буде таковая возможна – должна быть объективна, внеличностна, то же, к чему стремился Брессон, – полное слияние, включение фотографа в происходящее: «нужно поместить свой мозг, свой глаз и свое сердце на одну ось». Это ли не интерпретация?

И опять: имеет ли значение, какой камерой пользуется фотограф? Пленочной «Лейкой», пленочным «Никоном Ф6» или самым современным цифровым «Никоном Д3»? По-моему, никакого.

2009 год

¹ Мануэлю де Оливейра 11 декабря 2008 года исполнилось 100 лет. Он выпустил 47 фильмов, заканчивает монтаж 48-го и в ближайшее время приступает к съемкам своего 49-го фильма.

² «Об основах кино», в сборнике «Поэтика кино». Москва – Ленинград. 1927 г. С. 55–85.

Первый ученик

«Генрих: Но позвольте! Если глубоко рассмотреть, то я лично ни в чем не виноват. Меня так учили.

Ланцелот: Всех учили. Но зачем ты оказался первым учеником, скотина такая?»

Евгений Шварц. «Дракон»

Незадолго до нашего отъезда из Ленинграда, переключая программы – их было, кажется, три – я наткнулся на передачу о юбилее Матвея Блантера. Блантеру исполнилось восемьдесят. В каком-то помпезном зале сидели важные люди, а на сцене в это время пел, по-моему, Кобзон:

 
Летят перелетные птицы
В осенней дали голубой,
Летят они в жаркие страны,
А я остаюся с тобой.
А я остаюся с тобою,
Родная навеки страна!
Не нужен мне берег турецкий,
И Африка мне не нужна.
 

Кобзон пел, делая драматические ударения, а камера скользила по рядам, показывая одного за другим насупленных советских монстров, пока не остановилась на Сергее Михалкове, которого двадцатью годами позже прозвали «трижды гимнюк Советского Союза». В те времена он был всего лишь только дважды гимнюком. На Михалкове камера остановилась, как бы фиксируя отношение зала к произносимым на сцене словам. «Не нужен мне берег турецкий», – присягал Кобзон, и Сергей Владимирович в зале кивал головой: «Не нужен, не нужен. Верно, правильно – не нужен».

Матвей Блантер служил полезным евреем, безропотно и безотказно сочиняя то, что требовалось режиму, – и про перелетных птиц, и про Сталина. Но удивительным образом эта работа в идеологической обслуге не вытравила его живую душу, и, сочинив «им» про Сталина, олицетворяющего «нашу славу боевую», он умел написать и такое, что не просто задевало каждого, а выражало самый дух народа. Народа, который, слушая эти песни – «Катюшу», «В лесу прифронтовом», «Враги сожгли родную хату», – удивительным образом осознавал себя действительно не русским, не еврейским, не каким-то еще, а именно советским народом (вне зависимости от нашего отношения к этому словосочетанию). Как ему удалось сохранить в себе художника, я не знаю.

Я не собираюсь рассуждать о вине и искуплении, не собираюсь изображать, будто знаю такую меру добра и зла – из палаты мер и весов, – которая позволит сделать окончательный вывод и повесить на жизнь человека однозначный ярлык. Все, что я хочу сказать, – дьяволу не удалось здесь ни купить, ни уничтожить тот дар, которым наделил человека Бог.

В первых кадрах фильма «Сталин вспомнил о вас» мы опять, почти четверть века спустя, в том же помпезном зале, заполненном серьезными, ответственными людьми. На сцене другой юбиляр, который празднует свое, кажется, стопятилетие. И тот же Сергей Владимирович Михалков среди зрителей, в первых рядах – и так же аплодирует одобрительно. (В скобках замечу, что теперь среди ответственных людей присутствует и Михалков-младший, Никита Сергеевич. Хоть и не сподобил его Бог талантом сочинять стихи, но талант гимнюка он, несомненно, от батюшки унаследовал).

А на сцене четверть века спустя другой полезный еврей – Борис Ефимович Ефимов, по фамилии Фридлянд. Человек, посвятивший свою жизнь политической карикатуре.

Фильм про него. Это о нем однажды – и даже не однажды – вспомнил Сталин.

Борис Ефимович Ефимов (1900–2008) рисовал всех и все, что велело начальство, зачастую, впрочем, даже опережая начальственные указания. Наверное, легче сказать, чего Борис Ефимов не рисовал за свои сто восемь лет. Не довелось ему, например, рисовать евреев, замешивающих мацу на крови христианских младенцев. Своим политическим карандашом Борис Ефимом мог бы сделать это очень убедительно – смешно и страшно. Но не случилось. Не поступило команды. Зато не без успеха рисовал он и безродных космополитов, и носатых врачей-убийц, и сионистов, израильских оккупантов, убивающих мирных арабов. Ему не пришлось рисовать своего брата, Михаила Кольцова, с омерзительной улыбкой продающим иностранным агентам советскую власть, но зато ему случилось – и не раз – изображать «Иудушку Троцкого», того самого Троцкого, который написал предисловие к первой книжке его карикатур, Троцкого, которого Борис Ефимов, по его собственным словам, уважал и которым восхищался. Он рисовал и фашистских преступников, и «социал-фашистов» (т. е. европейских социал-демократов), «вейсманистов-морганистов» (т. е. генетиков), и Бухарина (с которым Ефимов был неплохо знаком лично), и «предателя» Тито в компании с «палачом» Ранковичем и каким-то неприличным Милованом Поповичем, рисовал Есенина с Зиновьевым и Троцким – мол, одного поля ягоды, – рисовал милитаристов Эйзенхауэров-Адэнауэров и «литературного власовца» Солженицына.

В новые времена, когда о некоторых моментах истории стало возможным говорить открыто, Борис Ефимов придумал фразу, которую он неизменно повторял почти каждому интервьюеру: «Я не Джордано Бруно и класть голову на плаху не собирался».

И действительно – человек оказался в нечеловеческих обстоятельствах. Жил бы он себе в Киеве, и, может быть, ничего бы этого с ним не случилось. Но уже вызвал его старший брат в Москву, уже придумал он себе псевдоним «Борис Ефимов», уже он отличился на ниве «политической карикатуры», уже заметил его лично товарищ Сталин. Он уже был на виду. И что теперь? Отказываться рисовать уважаемого им Троцкого или безразличного ему Эйзенхауэра? Отказаться, прекрасно зная, что именно последует за таким отказом? Многие ли способны на такое? Можно ли осуждать человека за подобное предательство – предательство самого себя?

Правда, об осуждении нынче никто и не говорит. Нам предлагают Борисом Ефимовым восхищаться. Лично товарищ Путин им восхищен: «Ваше творчество неразрывно связано с жизнью нашей страны и ключевыми моментами ее истории, а художественный почерк знаком миллионам россиян. Представители разных поколений хорошо знают и любят Ваши работы. Ценят их за хлесткую сатиру, неподдельную искренность и мощный нравственный заряд. /…/ Глубокого уважения заслуживает Ваша активная гражданская позиция…»

Ему вторит другой президент, товарищ Медведев: «Вы не просто отражали, но и формировали историю XX века. Всегда честно и преданно защищали интересы нашей страны и ее граждан. И миллионы людей отвечают Вам искренней благодарностью за радость встреч с Вашим замечательным творчеством».

Борису Ефимову, говорят в унисон президенты, не в чем себя упрекнуть и не в чем раскаиваться. Даже в том, что он с самого первого дня советской власти до последнего ее дня помогал одурачивать людей, то есть, говоря красиво, не отражал, а формировал историю 20 века. Нужно только утвердить современное значение нескольких слов: искренность, нравственность, гражданская позиция, честность и преданность, – и все будет в ажуре.

Ну, разумеется, он не Джордано Бруно. Джордано Бруно, как известно, был всего один. Однако прошли людоедские времена, наступили вегетарианские, а Борис Ефимович Ефимов все продолжал рисовать злобных агрессоров, кровавых сионистов, лживых римских пап и предателей-солженицыных. Ничего не изменилось ни в его стиле, ни в его тематике, ни в его подходе к своему ремеслу первого ученика. Чего нужно сегодня хозяевам, то и сваляем! Искренность, честность, нравственность и гражданская позиция – все налицо.

Надо сказать, что у Бориса Ефимова была фантастическая память. О своем брате, журналисте и агенте ОГПУ Михаиле Кольцове, он впервые написал для сборника «Михаил Кольцов, каким он был» в 1965 году. В постперестроечные времена Борис Ефимов выпустил собственные мемуары, а в последние годы жизни дал сотни интервью. И каждый раз это выглядело, словно он выучил свои воспоминания наизусть. Ни одному интервьюеру не удавалось вывести Бориса Ефимова за пределы отрепетированной заранее роли, то есть он повторял не только структуру, но и опубликованный текст. Причем нередко слово в слово.

Удивительное существо советский человек! Все мы до определенной степени советские люди, но такие совершенные экземпляры, как Борис Ефимов, встречаются редко. Вспомните: когда вы учились в школе, много ли в вашем классе было первых учеников? Один, а может быть, и ни одного. А тут перед нами выставочный экземпляр, образец. Голый инстинкт выживания и полное отсутствие того, что, наверное, даже у динозавров называлось совестью.

На эту тему рассуждает герой одной замечательной повести (написанной в 1974 году): «В нашем веке стреляются потому, что стыдятся перед другими – перед обществом, перед друзьями… А в прошлом веке стрелялись потому, что стыдились перед собой… Понимаете, в наше время почему-то считается, что сам с собой человек всегда договорится. /…/ …Вот такие, как мы, – что это такое? То ли действительно так хорошо воспитаны временем, страной, то ли мы, наоборот, – атавизм, троглодиты? Почему мы так мучаемся? Я не могу разобраться».

Видимо, этот человек все же плохо старался и учился у времени и страны без энтузиазма. Как и почти все мы, остальные-прочие троечники. Те же, кто учился у страны с полной самоотдачей, – ее первые ученики – они не стреляются и не мучаются. Но их мало, они все же редкость. И даже когда наизусть знаешь то, что они могут сказать, их любопытно послушать. Тем более – на них посмотреть.

* * *

Так рассуждаю я. Но вряд ли так рассуждал молодой американец Кевин Макнир, приступая к работе над картиной «Сталин вспомнил о вас». Он хотел узнать и понять.

«После колледжа в Ричмонде, штат Вирджиния, я приехал в Лос-Анджелес. Я хотел стать кинорежиссером, как, наверное, еще миллион молодых людей в Америке. Но очень скоро понял, что все мои лос-анджелесские сотоварищи действуют по одному и тому же шаблону. Пишут сценарии по одним и тем же рецептам, смотрят те же фильмы, читают те же книги. А на самом-то деле рассказать им не о чем. Таким был первый опыт Лос-Анджелеса.

Однако Лос-Анджелес дал мне и другой опыт. В этом городе живут люди со всего света. На улице вы можете услышать и арабскую речь, и русскую, и испанскую, и польскую. Это само по себе подталкивает вас к тому, чтобы поехать в другие страны, повидать другую жизнь.

У меня была знакомая в Москве, американка, которая редактировала русское издание одного американского глянцевого журнала, она мне написала: приезжай на пару недель, я тебе все здесь покажу.

Я не знал ни слова по-русски. Я читал, конечно, русскую литературу по-английски, а тут я подумал – хорошо бы выучить русский язык. Оформил себе визу на месяц, при этом, честно сказать, прикидывал: вообще-то месяц будет многовато. И вот я живу в Москве уже 12 лет. Мне тогда было двадцать шесть. Я стал работать в журнале, потом в другом, но все думал о кино и, в конце-концов, прожив в Москве три года, я поступил на Высшие курсы сценаристов и режиссеров… Интересно сравнить, как учат в России и в Америке. Первое, что, конечно, бросается в глаза, – техника. Убогая техника в России и самая передовая, самая лучшая – в Америке. Проще говоря, в плане ремесла вас в Америке научат на высшем уровне. Но если говорить о драматургии, о философии – это гораздо выше в России. Правда, все это было восемь лет назад. Говорят, что теперь, при платном – и очень дорогом – образовании, там полно жен и дочерей богатых людей, которые воображают, что будут снимать кино, и этих специальных студентов надо ублажать. Не знаю, не могу судить. Так говорят. Но в мое время все было замечательно».

«Сталин вспомнил о вас» – первый фильм молодого режиссера, и я бы сказал, что Кевину Макниру повезло. Повезло, что он не сделал милый, красивый и бессмысленный проходной фильм. Повезло, что материал, с которым он столкнулся, требовал относиться к нему с максимальной ответственностью. Повезло, что у него был, как он выразился, «искусный противник в словесной борьбе».

Не думайте, Макнир не нападал на своего героя. Он лишь пытался понять и относился к Борису Ефимову с почтением и даже некоторой робостью, но он не мог не заметить зыбкости позиции этого милого трогательного старичка. «Я верил», «мы ничего не знали», «мы все верили», – повторяет Ефимов. Макнир не спорит с ним, не спрашивает у него в лоб: «Так что же было, Борис Ефимович, одно из двух – вы верили или не готовы были идти на костер?» Не припирает режиссер своего героя к стенке и вопросами о времени, когда от костра оставались только горячие угли. Но при этом Макнир не упускает возможности продемонстрировать двойственность почти каждой фразы, которую он слышит.

Слова об отчаянном героизме Михаила Кольцова и о жестокости вождя по отношению к нему, а также о нечеловеческих пытках, которым Кольцов подвергался, эти слова Макнир ставит в один ряд со словами Хемингуэя о Кольцове, о том, как Кольцов объяснял Хемингуэю необходимость террора, и о том, как по команде Кольцова (облеченного властью командовать) расстреливали пленных в Испании.

С одной стороны, почти восторженные слова Бориса Ефимова о Троцком, рассказ об их последней встрече, во время которой Троцкий спросил Ефимова: «За что вы меня высылаете?» Вопрос был, надо думать, риторический, но Ефимов в своей манере ответил на него: «Вам, Лев Давыдович, нужно отдохнуть». – «Ах, так это вы меня отдыхать посылаете!» – воскликнул Троцкий. И подал смущенному Ефимову пальто. С другой – уже через несколько дней Борис Ефимов рисовал карикатуры на Троцкого.

С одной стороны, эти коронные слова: «Я не Джордано Бруно, чтобы взойти на костер», с другой: «Что, я должен был пойти в дворники?»

Лишь один-единственный раз Кевин Макнир вступает в конфронтацию со своим героем. «Вы уважали Сталина?» – спрашивает он. И получает ответ: «Всякую силу уважаешь. /…/ Сталин это явление. А мне он подарил жизнь, свободу и работу».

Хороший ответ! Прямо для учебника психологии. Теперь это красиво называется «Стокгольмский синдром».

Но молодой человек с нормальной психикой не может с таким ответом согласиться:

«Разве надо благодарить его за то, что он не убил вас? Он не имел права никого убивать».

Борис Ефимов, кажется, все же задумывается на секунду, возможно, он даже жалеет своего наивного интервьюера, который ничегошеньки не понимает. Так или иначе, что-то взвесив, он отвечает после паузы: «Я ему обязан жизнью… /…/ Я не могу отказаться от мысли, что я обязан ему существованием».

По-моему, ради этой деликатной и почти бескровной конфронтации стоило снимать фильм.

2010 год

Уроки русского. Впечатления зрителя

«Наши действия являются абсолютно обоснованными и легитимными. Более того, они являются необходимыми. Это юридическая сторона дела. Но есть, конечно, и политическая. Она заключается в том, что Россия веками играла в этом регионе мира, на Кавказе в целом, весьма позитивную, стабилизирующую роль, была гарантом безопасности, сотрудничества и прогресса в этом регионе. Так было в прошлом. Так будет в будущем. Пусть никто даже не сомневается». Владимир Путин, премьер-министр Российской Федерации.

«Мясо, мясо… Как сказать? Запах мяса чувствовала… Целую обойму он закончил в моего мальчика. Я уже не в себе была, я на колени встала, руки подняла и сказала: «Стреляй меня тоже, брат, стреляй». Он говорит: «Сейчас». И я вот так вот руки подняла, и он начал в меня стрелять, и пуля пролетела, горячо было. И он мне сказал: «Я тебя убивать не буду, ты сама сдохнешь». А я перевернула моего мальчика, набралась сил, перевернула моего мальчика. У него глазки разбежались… Он еще дышал. Я как медик уже знала, моего мальчика уже нету, но я стала кричать все равно: «Дыши, Нукри, дыши!» Я открыла рот, положила на него губы и последний вздох я проглотила моего сына». Наира Каландиа, врач-анестезиолог, беженка из Сухуми.

В определенном смысле эти два голоса произносят вслух все, что Андрей Некрасов и Ольга Конская хотят сказать своим фильмом. Перед нами чистая публицистика, внятно организованная без кинематографической игры, изобретательных монтажных фраз, без изощренной звуковой полифонии. То есть, в отличие от картины «Бунт. Дело Литвиненко», предыдущей работы Некрасова, «Уроки русского» очень простой фильм. Андрей Некрасов пробирается к линии фронта с грузинской стороны, Ольга Конская с российской. Участники и свидетели рассказывают, что именно они видели своими глазами, политики произносят обтекаемые (Ангела Меркель) или агрессиво-напористые (Путин) сентенции, Андрей Некрасов и Ольга Конская (жена и соавтор Некрасова, скончавшаяся от рака в мае 2009 года) комментируют за кадром или прямо в кадре увиденное и происходящее. Иначе говоря, все здесь сказано словами. Или только кажется, что словами сказано все?

Шофер-осетинец говорит: «Ну, будут здесь стоять российские ракетные базы. Две вон уже построили». Бывший президент Грузии Шевардндадзе говорит: «Вся беда в том, что когда Хрущев отдал Украине Крымский полуостров, Россия лишилась основных портов на Черном море. Потому им нужна Абхазия». Генерал Мамука Курашвили говорит, что Грузию, которая хочет быть самостоятельной, которая хочет вступить в Европейское содружество и в НАТО, решено было наказать.

Все это очевидно и понятно любому.

Но дальше начинается непонятное. Сознание отказывается объяснить, как абстрактные геополитические цели воодушевляют исполнителей, тех, кто рубил демонстрантов в апреле 1989 года в Тбилиси саперными лопатками. Сознание отказывается объяснить, откуда взялся этот белобрысый, лет сорока офицер российской армии (или российский наемник), который остановил машину и, выйдя из нее, процедил «Ебаные грузины», а потом разрядил обойму в 17-ти летнего юношу Нукри. Это Абхазия, 1993 год: горстка абхазов, плюс российская армия, добровольцы, казаки, у берегов Абхазии российский флот, в небе, как утверждает Эдуард Шеварднадзе, российские самолеты. Сознание отказывается понимать, почему российская авиация бомбила Цхинвали 9 августа (снято оператором агентства Рейтер), если там, по словам Путина, были мирные жители. Сознание отказывается объяснять, как можно было из низко летящих самолетов, когда летчик невооруженным глазом видит цели, бомбить беженцев-грузин, покидающих свои деревни рядом с Цхинвали. Сознание отказывается объяснять, как можно было отдать приказ бомбить жилые кварталы Гори. Это август 2008 года.

Ладно, в 89-м советские солдатики, зашоренные и ничегошеньки не понимающие, делают то, что им велено. А откровенно смущенное начальство пытается замять, заровнять, заболтать, спустить все на тормозах. В 93-м погруженная в кризис голодная страна с трудом переваривает те несчастные капли информации, которые попадают на телевизионные экраны. Власти явно желают замолчать то, что происходило там, далеко, где-то на Кавказе.

В 2008-м власть нагло идет в атаку на подконтрольный ей народ, идет в атаку, красуясь и любуясь собой.

С телевизионного экрана Путин рассказывает, будто командир миротворцев бригадный генерал Курашвили прямо объявил: Грузия начинает войну с Южной Осетией. Путин не утруждает себя доказательствами, оставляя послушным средствам массовой информации самим раскрасить живыми красками слова трепетно обожаемого начальника. Не важно, что генерал Курашвили ничего такого не говорил, не важно, что Россия, готовя войну, по крайней мере полтора месяца гнала беспрерывным потоком танки и грузовики с солдатами в Южную Осетию, не важно, что практически все население Цхинвали было за несколько дней до начала военных действий предусмотрительно выведено из города, не важно, что почти каждый день сепаратисты, базирующиеся в Цхинвали, совершали набеги на грузинские деревни, убивая мирных жителей и даже солдат-миротворцев (каждый случай запротоколирован и скреплен подписями участников международной комиссии). Курашвили объявил – и Некрасов показывает нам видеозапись этого выступления – о начале операции против боевиков-сепаратистов. Боевиков, которые базировались в нескольких зданиях.

Однако начальник дал отмашечку, и голос московского диктора вещает с телеэкрана: «Цхинвали полностью разрушен. 2000 мирных жителей убито. Город сначала засыпали бомбами, потом сровняли с землей танками».

«Две тысячи убитых! Две тысячи убитых!» – кричит телевизор. – «Цхинвали лежит в руинах».

Власти Южной Осетии сообщают о 1492 убитых и о 80 процентах разрушенных зданий. При полутора тысячах убитых должно быть по крайней мере 6 тысяч раненых, в городе с 25–30 тысячным населением, это значит – каждый четвертый.

Ольга Конская беседует с жителями Цхинвали, спрашивает, знает ли кто-нибудь лично погибших или раненых. Никто не знает. На цхинвальском кладбище она насчитала около сотни новых могил – практически все мужчин солдатского возраста.

По спутниковым данным ООН, в Цхинвали разрушено 5 процентов зданий. Следственный комитет прокуратуры Российской Федерации достоверно идентифицировал в городе 133 погибших.

Но любимый начальник дал указание, и всемирно известный дирижер Гергиев тут же подсуетился. «Две тысячи убитых – страшная трагедия осетинского народа, – возвещает он. – Сейчас мы в память о погибших исполним Седьмую симфонию Шостаковича».

Какое иезуитство – привязать к этой бесчестной игре симфонию, написанную в блокадном Ленинграде, где погибли миллионы!

Может быть, вы скажете, что Гергиев не знал, вы скажете, что он был обманут. А я скажу: разве он не отвечает за ложь, которую он подкрепил своим авторитетом?

Или вот вопрос, кто сознательно редактировал кинокадры, которые Андрей Некрасов демонстрирует в своем фильме? Реальный кадр: грузинский военный дает команду осетинскому боевику с белой повязкой остановиться, тот не реагирует, и солдат открывает огонь. Из автомата. Среди бела дня. Отредактированный вариант: черное ночное небо, огненные полосы ракет, и на переднем плане тот самый грузинский солдат строчит по спящему городу из автомата. Кто раскрашивал это небо и рисовал сполохи ракет? Ведь не Путин же сам в «Фотошопе»?

Вот самолет сбрасывает бомбы на жилые районы. Грузинский самолет бомбит Цхинвали, сообщает российское телевидение, показывая эти кадры. На самом же деле это снятая грузинским оператором Ираклием Капориани российская бомбежка Гори. Вот растрепанная, измазанная кровью женщина кричит, поднимая к небу руки. Осетинская мать оплакивает смерть своего сына, сообщает послушное телевидение. На самом деле перед нами Гори, а сын этой женщины убит бомбой, сброшенной с российского самолета.

До такого бесстыдства не доходили, кажется, даже старые власти. Стоит ли в этой ситуации произносить сакраментальный вопрос: «С кем вы, мастера культуры?» Вопрос не звучит в фильме, но мы не можем о нем не думать. Как не можем мы не думать и о потворстве Запада людоедам, когда седовласый, благообразный немецкий журналист начинает свое интервью с Путиным с того, что сам оказывается интервьюируемым.

«Как вы считаете, кто начал войну?» – строго спрашивает Путин.

«Последним побудительным мотивом стало нападение Грузии на Цхинвали», – не заглядывая в бумажку, отвечает холеный немецкий журналист.

«Спасибо вам за этот ответ», – оценивает Путин, но без излишней сердечности, а в голосе его так и побрякивает железочка. Ну, правильно, не фиг их баловать. Протявкал ответ – значит, поддается дрессировке. А бросать ли ему конфетку, решит хозяин.

Хозяин газовой трубы.

«Причина того, – комментирует за кадром Андрей Некрасов, – что западные руководители смотрят сквозь пальцы на отношение российской власти к своим гражданам и соседним странам, называется „прагматизм”. Прагматизм, который, кстати, не гарантирует поступление газа».

Мы видим, как в Гори, в десятке метров от Некрасова и его оператора, взрывается бомба. Разрушен жилой дом. Среди руин Андрей Некрасов находит тетрадку. Тетрадь для работ по русскому языку ученика 5-го класса 6-й средней школы города Гори. Уроки русского.

«Хорошо, – говорит Андрей Некрасов, – когда не на твой город упала эта бомба. И еще хорошо, когда не твой соотечественник ее сбросил».

«Этот фильм скорее о России, чем о Грузии», – говорит за кадром Ольга Конская.

Фильм начинается со своеобразного пролога. 24 июля 2008 года, именины Ольги Конской. Любительская видеосъемка. Собрались друзья, пьют вино, играют на гитаре, Ольга читает написанное полвека назад стихотворение Юнны Мориц:

 
На Мцхету падает звезда,
Крошатся огненные волосы,
Кричу нечеловечьим голосом —
На Мцхету падает звезда!..
 
 
Кто разрешил ее казнить,
Кто это право дал кретину —
Совать звезду под гильотину?
Кто разрешил ее казнить,
 
 
И смерть на август назначал,
И округлял печатью подпись?
Казнить звезду – какая подлость!
Кто смерть на август назначал?
 

Кто смерть на август назначал? Вряд ли фильм «Уроки русского» снят для того, чтобы ответить на этот вопрос впрямую. Впрямую все ясно и так.

Наверное, он снят, чтобы мы задумались о себе.

* * *

Я не пишу рецензию на фильм Ольги Конской и Андрея Некрасова. Это просто первые впечатления от фильма. Можно было бы поговорить о его кинематографических достоинствах и недостатках. Но, признаюсь честно, посмотрев «Уроки русского» три раза за последние два дня, я совершенно не хочу говорить о кино. Это впечатления зрителя, а не кинокритика. О кино сейчас говорить мне просто не интересно.

2010 год