Текст книги "Круги от камушка"

***

– Ну, блин, девки! Ну вы вообще! Ййебанутые, блин, извините за мой французский! – Тика уже минут десять трясло от смеха. Особенно после подсчета суммы в чехле. Под триста купюрами и больше пятисот мелочью – за два часа! Эх, гуляем!

– Это мы ебанутые, да? – Нелька в шутку врезала ему подзатыльник. – А кто при виде патруля «Песню про милицию» начал петь? Не было бы столько зрителей – отобрали бы все деньги, и самим бы вломили!

– Ну дык, не в первый же раз! Скажи ей, Шу!

– Правда, Рыж, – Леночка почти шептала: с отвычки и на холоде посадила голос. – Мы так всегда шутим, когда безопасно. При толпе они не тронут, а без толпы что хочешь пой – все равно прикопаются. Так что это фигня. Слушайте, что, правда восемьсот?

– Таки да. Охренеть, как мы эту груду железа попрем? У меня рюк и так килограммов десять. А у Лиски сумки нет.

– Деньги – не вес! Давай в карман на чехле половину, на плече нормально будет.

– А ты с ними не сбежишь? – подозрительно.

– А гитарку твою тебе не жалко, если я сбегу? – ехидно.

– Да ладно, что ты с ней делать будешь? Не умеешь же ни фига! – издевательски.

– Ах ты скотина! – разъяренно. – Нелька, лови его!

– Забей, – пренебрежительный взмах руки. – Далеко не убежит, деньги-то у нас. Ты мне лучше расскажи, подруга – ты что, и правда куришь? Или прикалывалась?

Тик мстительно захохотал с безопасного расстояния. Леночка покраснела:

– Нель, честное слово: только на трассе! Так, по жизни – никогда. Ну честно! Пачка просто завалялась в кармане, это ж моя стопная куртка, а я настолько… вошла в роль… – она вдруг захихикала. – Прикинь, сижу и думаю: вот блин, вечер уже, а у нас вписки нет!

Подошедшего поближе Тика согнуло пополам. Нелька помотала головой с веселым неодобрением:

– Нет, ну как это? Я всегда считала: или куришь, или нет. Как это – «только на трассе»?

– Лис! – отсмеявшись, Ёжкин верный товарищ по стопу встал на защиту подруги. – Училку из тебя – не вытравить! Ну ты вот в… цивильной жизни – бичпакеты будешь хавать? Естественно, нет! Раз в год, ради ностальгии, да? И то половинку. Ну. А выйдешь на трассу… да там этот бичпакет – пища богов, блин! Хрустишь и балдеешь. Первые два дня, конечно. Ну вот и она так же с куревом: в стопе – с удовольствием, а в жизни – ну его нафиг. И я точно так же. Шу, ну правда же?

– Абсолютная! Потом, сигареты – это офигенный способ знакомства. И вообще – трассовая валюта. Да ты как будто сама не знаешь!

– Хм. Ну да. Это конечно. Ну ладно, верю. – Нелли еще раз пораженно мотнула косами. – Сложная штука – жизнь…

– Ой, не говори. – Леночка застегнула карман и вскинула «Ямаху» на плечо. – Пешком пойдем? Или машинку поймаем, раз мы нынче богатые? Полтинник, и через десять минут мы дома. А?

– Ни фига себе! Я на полтинник круто пообедать могу! – возмутился Костик. – Давай на «пятерку», а там пешком.

– Принято, – резюмировала Нелька, переобувшаяся наконец из «динамок» в нормальные туфли. – У меня ноги не ходят, задубели, как не знаю что. В троллейбусе согреюсь, а там уже дойдем.

***

– Пипл, у меня предложение насчет денег.

– А?

– Ы?

– Помните, Верба написала, что они не смогут на Коськину днюху приехать?

– Ну?

– А если мы в Москву съездим на выходные? Там и отпразднуем? Тогда можно и Катьку с Дэном вытащить, к нам-то они точно не поедут. У девчонок комната большая, все поместимся, и спать места хватит. Мне кажется, им идея понравится. Как вам?

– Хмм. Восемьсот – это на два плацкарта, – Нелька пошевела губами, подсчитывая. – Или одному туда-обратно, или двоим в одну сторону. А обратно как? Еще восемьсот? Тысяча двести, вернее? Плюс еще четыреста «туда»…

– Не. Туда всем – стопом, а обратно поездом. Тогда только четыреста надо добавить. Или я могу одна по трассе уйти, тогда вообще этих хватит.

– Нет уж, если ты – то и мы!

– Тик, мы не потянем трассу туда-обратно. В понедельник утром здесь надо быть, это если в субботу утром отсюда – у нас одна ночь в Москве останется. Да и холодно еще, устанем как черти. Ёж, давай – туда все трассой, обратно все поездом. Так оптимально, по-моему.

– Окей. Кто с кем идет?

– Вас одних я не отпущу!

– Ой, как будто тебя кто-то спрашивает! – Ёжка показала Тику язык. – Нель, ну мне тоже кажется – вам лучше парой. А то мы с тобой долетим со свистом, а Коська будет висеть на каждой развилке. На твою гриву хорошо будет ловиться, быстро дойдете.

– А ты?

– А я соло. До Минска за день доезжала, что мне эта Эм-десять?

– Ну, оки. Тогда пиши Вербе, раз вы с ней уже эту тему поднимали. Когда у нас там выходные? Тик, глянь в телефоне?

– Эээ… двадцать восьмое – суббота. Вообще идеально.

– Значит, берем билеты обратно на двадцать девятое вечер. И перед трассой – выспаться, поняли меня?!

– Лис, ты смеешься? На трассу выспатым не ходят!

– А выспатой тем более!

– Уй, дети…

В ответ – оскорбленно:

– Мы не дети!

– Мы хиппи!

И в один голос, переглянувшись:

– Доообрые!

***

Из дневника Ёжки

12 апреля 2007, вечер.

…поужинали вместе, и разошлись по комнатам. Я – ждать Ромку с работы и заканчивать расписывать наш с девчонками экзаменационный номер (когда мы успеем его отрепетировать – вообще непонятно!), они – учиться, учиться и еще раз учиться. Как в том мультике: «Я, Масянь, волшебное слово знаю: нннадааа!» Правда, я вместо номера села писать в дневник. Но я недолго, честно.

Классно сезон открыли, слов нет. Сижу сейчас и мурлычу: «посетуй, что неету… бееломоора…» На трассу хочется. Скорей бы лето.

Голос посадила, конечно – но это мелочь, чаю с медом выпила, вечер помолчу – и завтра к утру буду петь, как Стрейзанд. А восемьсот рублей есть восемьсот рублей, у нас подобного успеха еще не было. Однажды пятисотку кинули, одной бумажкой, но там из жалости, мне кажется: ноябрь, свистящий ветром переход у Черной Речки, двое тощих хиппей выводят «Костер» жалобными голосами – как не пожалеть. Мы тогда сразу же собрались и домой убежали, ибо нечего удачу дразнить. Тогда это был наш абсолютный рекорд, шестьсот с небольшим за час; обычно за пару часов набегает от ста до двухсот. Тоже, для бедных студентов, неплохая косточка в котел. Но восемьсот – это уже наводит на шальные мысли…

Нет, ну его к черту. Один раз голос сорвешь или банально простудишься – и неделю голодным сидеть: плавали-знаем. А в нашем паршивом климате сорвать голос на аске – что называется, раз плюнуть. И вообще, приедается за сезон, как ни крути. Так что не будем делать из веселья работу.

Вот пишу, а сама прислушиваюсь, что там за стеной. Вроде переговариваются. Или это за окном? Ладно, Ленка, не мандражируй: первый шаг сделали, дальше легче пойдет. Не дам я вам разбежаться, дорогие мои. Мне еще жить охота.

Стишок на днях зацепился за антенну. Глупенький, но все равно запишу.

Мне снилась наша расплата:

Пожары, болезни и войны.

Мы в счастье живем – но кто нам

Сказал, что мы счастья достойны?

Деленья считает стрелка,

Медяшки летят в копилку.

Мы счастливы четверть века —

Не скоро ли наша развилка?

Все, пора учиться.

4. «Москвичи мои – из Пскова, из Самары, из Ростова…»

Будут у меня когда-нибудь деньги – хрен вы меня вытащите тогда на трассу!! Не потому, что нечестно: потому что тошно!

Блин. Полседьмого утра, суббота, все добрые граждане храпят по постелям, а ты прешься в темноте по грязной обочине Московского шоссе, дыша копотью раздолбанных «КамАЗов» и фур. Холод собачий. Спать охота – сил нет. Нахрен мне эта Москва, нахрен мне эта днюха! Домой хочу! Нахаус! Подууушечка!..

Нелька, оценив мое состояние, матерно шлепает губами и отмахивает рукой на газон. Сиди, мол, пионэр, что с тебя взять. На мне поедем.

Тоже мне, олдовая… Мы с Шу как-то почти двое суток без сна ехали: ночами развлекали драйверов, днем аскали, хавали и стопили. Дожди шли зарядами, палатки не было, в мокрых кустах отсыпаться – лучше уж в машинах урывать по пятнадцать минут. Но это же – когда урвешь, а когда и нет. Я до глюков тогда дошел: голоса какие-то стали звучать, рюкзак цвет поменял, вместо берез пальмы мерещились…

Пионэра нашла, блин!

Трава грязнющая и мокрая, так что присаживаюсь на корточки. Ни разу еще с собственной женой не ездил, не складывалось как-то. Интересно.

Рыжая выходит на обочину, решительно встряхивается, перебрасывает косу вперед – и вытягивает руку с оттопыренным пальцем. «Он сказал: поехали!»

Ловит она действительно хорошо. Первую «жульку» пропускаем: на Шушары. Следующий придурок просит денег. Ну, проси, проси. А вот черненький «меган» до Ушак – это другое дело. «Спасибо! Спасибо вам огромное!»

Ленки впереди уже нет: улетела в секунду. Талант, аж завидно.

И понеслась… фуры, «козлики», кафешки, пироги в Крестцах, «Волга» с седым кавказцем и пенсионерская «Ока», в которую мы уместились полулежа, поверх мешков с картошкой. Бедное животное аж застонало. Всегда для меня загадка: нафига такие нас подбирают? Везут километров на тридцать, смотрят злобно, за дорогу слова не скажут – но берут же…

К двенадцати добрались почти до Сволочка, попали под небольшой дождь. Решили – чем вытаскивать дождевики, быстрее что-нибудь поймать; оказалось почти что так, но слегка промокнуть все же успели. У Лиски обнаружилась характерная черта красивых стопщиц: по мере уставания эффективность ловли снижается по экспоненте. Так что после обеда ловил все больше я, а она бегала договариваться. Вот тут, действительно, у моей рожи шансов несравнимо меньше.

К трем часам дня проехали Торжок, опять же по-мокрому; тут пришла эсэмэска от Шу: «Долетела в три машины, брожу по Третьяковке, балдею, как вы там?» Мы – вроде даже ничего, бывало куда хуже. Ответили, что к началу седьмого планируем быть на Речном Вокзале.

…Черт бы подрал ту тетку на «Калине»! Обещала провезти через Клин насквозь, а высадила в центре. Планы у нее изменились, видите ли! Сволочь.

Да, я злобен и несправедлив. Но я бы на ее месте проехал эти несчастные пять километров до выезда из города, высадил «бродяг», и вернулся. Пятнадцать минут, двести граммов бензина. Люди так поступают. А это – свинья была, ей окружающие до фени. Выкинула на обочине: делайте что хотите, ребятки, мне до вас дела нет.

Короче, пока мы из этого бесконечного Клина выбирались, настали и прошли те самые шесть вечера. И семь прошли. А еще восемьдесят кэмэ переть, и самых мерзких: на подходах к МКАДу берут очень хреново, везут недалеко – все расползаются по округе; да прибавить сюда легендарные пробки на Ленинградке…

Вот в пробку мы и влетели, за шереметьевским поворотом. Пересечение с железкой уже позади, на собаку не пересесть: вздохнули, смирились, и принялись развлекать водилу в меру оставшихся сил. Благо, нормальный попался. Жалел, что травы с собой не взял, как раз бы пригодилась. Но обошлись и так: песенок попели, анекдоты потравили, просто поболтали. С Рыжей мужики готовы болтать до бесконечности, кажется (тем более что семейных отношений мы не раскрывали, она вообще кольцо сняла на время стопа). Так через три часа и вползли в Москву. В пол-одиннадцатого. Соответственно, к девкам вломились только за половину первого, с невысохшими еше рюкзаками, голодные и злые, как черти.

(На разборе полетов решили, что надо в такой ситуации сразу идти на собаку. Ехать чуть больше часа, уж как-нибудь можно от контролеров отмазаться. Высадят – в следующую лезть, на крайняк билеты купить на несколько станций. Все лучше, чем терять шесть часов на неполных ста километрах).

Москвички к нашим приключениям отнеслись по-разному: Вербочка смеялась и крутила головой восхищенно, а Люська возмущалась – как вообще так можно? Надо, мол, зарабатывать и ездить на поезде, как все нормальные люди. Потом ей пришло в голову язвительно спросить: «А к родителям вы так не пробовали поехать?» Мы с Шу заржали, ударили ладонью в ладонь и хором ответили: «Ездили, туда и обратно! Трое суток в каждый конец!» Люська только за голову схватилась, и долго потом сидела обиженная. Но утром уже с гораздо большим юмором отнеслась, конечно. Она хоть и цивилка, но не воинствующая.

А Верба в какой-то момент, кажется, хотела попросить взять ее с собой. Попробовать. У нее, в отличие от нас, свободное время есть: поэтический анализ – своеобразная специальность. Если уж сидит над статьей или курсовиком, то неделями из библиотек не вылезает и из дому не выходит, зато потом может месяц гулять и неторопливо обдумывать следующую. А это и по дороге можно делать.

Расползлись, несмотря на умотанность, только часам к полчетвертому, но подорвались с утра на удивление рано: часам к девяти. Сами с себя офигели, посмотрели за окно – и отправились после завтрака шляться вчетвером по Москве. Благо, обещанного дождя так и не случилось, было даже довольно тепло. Девчонки открыли сезон мороженого, но Шу и мне не позволили, пообещав по возвращении домой компенсировать заботой и освобождением от всех трудов. Песенков они хочут, понимаете ли! Глотки наши берегут! Нелькино почему-то нет, заметьте! Впрочем, мы не обиделись: и правда, песенки важнее, а мороженого летом налопаемся от пуза.

Вербик и Люська порадовали истинным родством душ: преподнесли мне совместно последний, самый полный сборник Быкова, с авторским автографом: он у Пуха в институте периодически лекции читает. Прикольный дядька, кстати, она потом вечером про него рассказывала.

Лиска подарила давнюю мечту – хоннеровскую губную гармошку, и к ней самоучитель. Целовались с ней посреди тротуара (с Лиской, не с гармошкой!), пока Люська не возмутилась.

А Шу, сделав загадочную физиономию, вытащила из кошелька нечто маленькое в пакетике, и предложила на опознание. Я чуть не охренел на месте, когда разглядел: византийская монета периода Гераклия! Настоящая! Это как же надо было постараться, братцы-сестрицы?! Ей же цены нет!

Обнял я Ленку, притянул носом к носу – и пофигу мне вдруг стали все: и девчонки, и прохожие, и менты. Поднял ее на руки, прижал изо всех сил…

Короче, Кивина развернулась и ушла домой оскорбленным шагом. Нелька ее, правда, догнала и сумела кое-как успокоить, но все равно к нам они уже не вернулись, отзвонились, что обе домой идут. Вербочка тоже на нас посмотрела с пониманием, и откланялась: мол, они там сейчас готовить начнут, а я тут гуляю. Неудобно.

Ну и ладушки. Извинимся вечером перед всеми.

Когда еще такой случай выпадет?

***

– Шу, у тебя в каждом городе чердак есть?

– Конечно! И по возможности – не один, мало ли что. Осторожно, тут лист играет, не громыхай.

Москва с крыши выглядит совсем иначе, чем Питер. Она вообще намного разнообразнее и хаотичнее, а сверху – так просто безумие. Плотная разноэтажная застройка без единого разрыва, высотки полукругом, свежеотгроханные небоскребы, черные башни «Москва-Сити» на горизонте, останкинская «игла», храм этот чудовищный, видный с любой точки…

«Но все равно – я люблю этот город».

Правильно сказано. Это, к сожалению, не мой город – но это, таки да, очень хороший город.

Рыжая вот Петербург любит – хотя и без фанатизма; Шу и там, и там хорошо; а я так и не прижился в этой «Северной Венеции» за два года. И вряд ли уже приживусь, судя по всему: что-то есть в ней такое, что меня отталкивает. Не климат даже: в Москве он не сильно лучше. Что-то в самом городе. В атмосфере.

– Душеевно…

– Ага…

В Москву на поезде въезжаешь – еще с пригородов вокруг все живое. Жилое. Дома, заводы, трубы, мосты, супермаркеты… А в Питере почти до самого вокзала – унылая пустыня вокруг. Пролетит какой-нибудь оживленный квартал – и снова ничего, одни осины и заборы.

С вокзала выходишь: в Москве – в любое время – сразу вокруг куча народу, бомжи тусуются, ларечники, бабы сосисками и носками торгуют, менты шныряют, все громкое, наглое, веселое. Жизнь кипит. В Питере даже днем выйдешь – как будто в больничный коридор попал: какие-то люди куда-то идут с унылыми лицами, ларьков нет, цветочницы смотрят равнодушно, мент у метро вот-вот помрет от скуки. Если бы машины не шумели – тишина бы стояла. Вообще он какой-то полумертвый, Питер. Анемичный до тошноты.

И зелени в Москве не в пример больше.

– Слушай, а где Покровский бульвар? Где-то ж недалеко, да?

– Ээ… сейчас… вот высотка ближайшая к нам, видишь?

– Ага. Это та, которая у Яузы?

– Да, на набережной. Вот если от нее немножко вправо взять, и чуть дальше от нас, вот там. Хочешь, потом сбегаем? Тут рядом.

– Давай, когда слезем. Интересно. Каждый раз этот фильм смотрю, и думаю – надо ж сходить наконец!

– Да, там красиво. Вообще, хороший город. Легко в нем дышится… как ни смешно.

– Ты ж вроде Питер любишь? Или уже нет?

– Почему… люблю по-прежнему. Одно другому не третье. Питер тяжелее, конечно, но и там много хорошего. Петроградка… острова… помнишь крышу на Бармалеева?

– Даа… было дело… Петроградка – это таки да. Коломна еще. Вокруг Литейного переулки. Собственно, то, что на Москву похоже. Блин, а правда же?

– Хе. Ты думаешь?

– Ну, не знаю… «Ваську», допустим, я не переношу просто. Сетка эта жуткая, буэ! Однообразно, как… вообще… Вот именно, что дышать нечем. А там, где неровно, где каналы, допустим – там классно. Как у нас на Грибанале.

– Нну… может, что-то в этом и есть… В принципе, да: я тоже из всей Васьки люблю в основном то, что… ну, до Тучкова. Там, где кривые переулки. Слушай, смешно, правда! Никогда не приходило в голову.

– Вот так вот. Чужда человеку геометрия. А здесь, единственное, реки нет нормальной. Это минус.

– Да, еще какой. Хотя нет… в Кузьминках, или в Коломенском – там же вполне себе река. Вспомни? Не Нева, конечно, но смотреть приятно. Даже пляжи есть.

– Слушай… а в Коломенское мы не успеем уже? Черт, поздно вспомнил!

– Не, не успеем. Скоро темнеть начнет. Вообще, нам уже пора потихоньку.

– Не-хо-чу.

– И я не хочу. Посидим еще, да?

– Ага. Иди ко мне.

– Мрр! Ой, хорошооо…

***

Не знаю, что там Рыжая Люське наплела насчет меня и Ёжки – но смотрела Кива на нас по возвращении с пребольшим подозрением. Решила, наверняка, что мы целый день трахались где-нибудь, а Нелька и не подозревает, бедняга. Она ж такая доверчивая!

Как они вообще с Вербой уживаются, мне непонятно. Я бы Люсиных загонов больше недели не выдержал. «В нашем доме все кладут на место.» «Зачем так дверью хлопать?» Крошки хлебные на пол просыпались – «я подмету, разойдитесь». Фотографировать без предупреждения не моги: «вдруг лица плохо выйдут!» И так далее. Нет, она хорошая девчонка, красивая, умная, интересная, людей очень любит – но зануда местами совершенно невозможная. У Пуха истинно ангельское терпение, если она сумела к этому привыкнуть.

В конце концов я не выдержал: когда Люська под каким-то предлогом вытащила меня на лестницу и принялась выговаривать за то, что я «неблагодарный» и «не понимаю, как мне повезло» – я слушал, слушал… а потом взял и поцеловал ее. Прижал к стене, и – как следует, от всей души, минуты на две. Осуществил давнюю мечту, можно сказать.

Надо отдать ей должное: сопротивлялась, брыкалась и даже кусалась. Первые тридцать секунд где-то. Синяков мне понаставила, пытаясь мои руки от своих ушей оторвать.

Потом притихла.

Потом расслабилась.

Даже отвечать стала под занавес. И не разозлилась, хоть и обозвала «маньяком чокнутым». Если б не риск, что кто-нибудь выйдет из квартиры – я бы продолжил, честное слово: платье у нее так и просило… хыхы… крепкой мужской руки…

А позже вечером, когда мы с ней медляк танцевали, она вдруг прижалась полностью и голову мне на плечо положила. Верба, увидав такое, забыла из стакана глотнуть: к губам его поднесла – и зависла, глаза вытаращив. Потом, танцуя со мной в свою очередь, шепнула: «Ты чего с Люськой сделал, Казанова?» Я честно ответил. Пришлось ей проделывать то же самое, что и подруге (только встав на цыпочки): иначе упала бы от смеха.

Конечно, нервов мне это доставило: не хватало еще, чтобы Кива в меня влюбилась. С этими «правильными девочками» вечно так… сначала она недотрога и на тебя смотрит, задрав нос, а один раз прижмешь, не удержавшись – и все, будет бегать за тобой, как собачка, светя влюбленными глазами. У Люськи ума хватило, к счастью: только у вагона, на прощание, не удержалась и обняла-поцеловала еще раз. Шу ухмыльнулась, Нелька «сделала мышку», тем все и ограничилось. Они еще и не к такому привыкли. Вот если бы там Катюха была… но с ними мы еще в метро попрощались.

***

– Что, все так же гуляешь, да? Не жалко тебе Нельку?

– Кэт, ну чего ты сразу наезжать…

– Ну извини. Просто из того, что она мне пишет, можно сделать… некие выводы.

– Да? Ну, я не в курсе, что она тебе пишет. Вообще-то я ни с кем не «гуляю», как ты говоришь.

Она скептически улыбается:

– Ну да. И с Ленкой ты не спишь, да? Верный муж, типа?

Мы на кухне у окна стоим, никто не видит и не слышит – можно и поржать негромко. Катька внезапно свирепеет:

– Че ты ржешь? Че я, не знаю, что ли? Че вы сегодня с ней целый день делали, а? Расскажи мне, если такой честный?

Блин, сейчас кто-нибудь придет на звуки: решат, что мы анекдоты травим.

– Уй, Катюха… я c тя уссусь, ваще… Че ты знаешь, блин? Мы гуляли, понимаешь? Гу-ля-ли! Пешком! На крыши лазили. На Покровский cходили. Мороженое ели… только девкам не говори. Че ты вообще знаешь о том, что у нас с ней? Умная, блин. Ты думаешь, если я с девчонкой вдвоем – так ни о чем, кроме трахаться, не думаю? Бля, я не могу просто… Ты ж не дура вроде, Кать, что за дела, вообще? Чего ты на меня так злишься, можешь объяснить, а?

Обиделась. Стоит, в окно уставившись, губы поджала.

– Кать…

– Че?

– Ну правда, что такое? Что я тебе сделал? Если это из-за той истории – так сколько лет уже… можно и успокоиться…

– Не знаю, Кость, – она все так же не поворачивается, говорит в стекло. – Я вообще злая стала. Нервная. Вроде все хорошо, а я злюсь. Без причины без всякой. Не знаю, в чем дело.

– Катюх…

Стоим, молчим. Потом она бросает, не глядя:

– Закрой дверь? Я покурю в форточку. В подъезд неохота идти.

Делаю пару шагов, закрываю, стараясь не стукнуть.

– Дай мне тоже. Уу, «Данхилл»!

– Ты ж вроде бросил? – равнодушно.

– Да пофиг. Давай. Тут окно можно открыть, подвинься.

– Угу.

Разглядываю Катьку искоса. Из наших она больше всех повзрослела, почти уже сестру догнала. Красивая по-прежнему, даже больше, но какая-то… холодная стала. Равнодушная, именно что. Лицо замкнутое, глаза неподвижны, губы сжаты все время. Сидит вроде со всеми вместе, шуткам улыбается, но видно – ей не смешно. Думает о чем-то своем, нам непонятном.

– Слушай, ты не жалеешь, что приехала? Могла бы сказать, что не можете, я бы не обиделся.

– Да нет, – она легонько машет рукой с сигаретой. – Нормально сидим, чего. Надо иногда выбираться, а то совсем с ума сойдешь.

Слабо улыбается вдруг:

– Да и вообще, Дэну нравится. Он тащится от таких… «посидьелок» – последнее слово она произносит с «немецким» акцентом. – У них в Европе совсем по-другому, такого вообще нет.

– А что есть? – мне и вправду интересно.

– Или «пати», или семейный вечер. А в такой комнатушке собраться всемером, да еще танцевать… – Кэт ядовито усмехается. – Им в голову такое не придет, они кафе снимут.

– Немцы…

– Да при чем тут немцы. Итальянцы так же, у шведов то же самое. У всех. Бритосы только другие, они вообще попроще. Они как раз вот так могут. Но все равно организуют по-другому. Пиццу закажут, вино хорошее, вообще сами готовить не будут.

– А ты была уже там? В Британии, всмысле?

Затягивается, выдувает струю дыма в окно:

– Была. И в Германии была, и в Италии. В Скандинавии – правда, только проездом. Хотим в этом году на Рождество туда податься.

– В Швецию?

– В Норвегию. У Дэна там друзья – вот, зовут. Прикинь – в апреле уже зовут на Рождество!

– Да… другая жизнь, другие правила.

– Вообще другая. Тебе не представить. Съезди когда-нибудь, если будет возможность.

Вздыхаю, ничуть не притворяясь:

– Ой, не скоро она будет.

– А че? Тут ехать-то…

– Ну, во-первых – деньги. Мы в Москву лишний раз себе не позволяем, какая Европа.

– Аа… бедные студенты… А во-вторых?

– Во-вторых… как бы сказать…

– Ну? Че, боишься, что ли?

Хрюкаю в полный голос, совершенно искренне:

– Кэт, ну тя нафиг! После стопа на Байкал – Европы бояться…

– Ффы! Крутой автостопщик, блин! Люди обе Америки проезжают, сверху донизу!

– Люди кругосветки делают, без гроша в кармане, – огрызаюсь, пожалуй, резче, чем надо. – Не в этом дело. Мы просто если куда-то и поедем – то сначала на юг. В Египет, в Турцию, в Грецию… в Израиль, в конце концов. Нам это интересно.

– А, все твоя Византия… – пренебрежительно.

– Уже не столько Византия, я в последнее время больше на историю религий перешел. Это же регион фантастический в этом плане…

– Хм. А Нельке в этом что? Это ж не ее профиль?

– А она тоже увлеклась, от меня уже. Сейчас ей работа не дает… всерьез зарыться… но вообще она тоже хочет этим заниматься. Читает, врубается. Правда же, там офигенно интересно.

– И что, в Турцию уедете? Или в Израиль?

– Почему?

– Что «почему»?

– Ну… почему вдруг «уедете»?

Катька впервые за весь разговор поворачивается ко мне лицом. Глаза – сплошное недоумение:

– А что, вы здесь собираетесь оставаться?

Стою и не знаю, что ответить. С какой вдруг радости? Зачем?

– Да… нам вообще и тут хорошо, как бы… Чего вдруг?

Она, вновь уставившись в окно, бросает равнодушно:

– Ну, хорошо так хорошо. Ваше дело. Только кому тут нужна твоя история религий?

Пытаясь скрыть раздражение, я старательно давлю бычок в пепельнице:

– Ну да, никому. В универе преподавать только. Или в школе.

– Ага, – Катька брезгливо кривится. – За десять штук деревянных. И на что вы жить будете? Все так же нищенствовать? Автостопом в Москву ездить?

Опять молчим. Курить больше не хочется, ответить нечего. Видимо, поняв это, Катька передергивает плечами и поворачивается ко мне:

– Ладно, не обижайся. Просто… будь поближе к жизни, мой тебе совет. Наука – это круто, но есть еще дети, жена и пустой холодильник. Подумай на досуге. Все, пошли, а то они решат, что мы тут трахаемся с тобой. Может, потому и не заходят.

– Слушай, ну ты вообще уже?!

– А че такого? С них станется.