Текст книги "Круги от камушка"

***

– …никогда не целовалась с девчонками. Так странно…

– А с Нелечкой?

– Нет, мы с ней… не это…

– Ой. А я была уверена, если честно…

– Да все уверены. Нет.

– Ну… и как тебе? Нравится?

– Нравится. Только давай не здесь, а то завтра такое рассказывать будут! Вон, уже пялятся.

– Ничего, эти сейчас уедут. Пойдем, я там полянку видела с бревнышком. Пойдем-пойдем, девочка… я тебе конфетку дам…

***

Я этих котяточек утром даже будить не стал, так умильно они дрыхли. Нимало не скрываясь, как говорится: под одним спальником, голышом, судя по всему, и мордочки ну такие счастливые! Меня прямо тянуло тоже к ним забраться, но чем это закончится – понятно было… так что удержался. Только отметил про себя: если вдруг Пушинке стукнет чего в голову – никакая Шу меня не удержит. Надо с ней поосторожней.

Весь лагерь к завтраку, естественно, был в курсе: на ту полянку регулярно парочки заглядывают, особенно на рассвете, да и троп вокруг проходит предостаточно. Могли бы и сообразить девочки, что в радиусе километра от станции им уединение не светит… В общем, эти хулиганки отсыпались – а я за них отдувался. Кто ни проснется – через пять минут приходит и ехидно спрашивает: что, мол, Чебуратор, отбила у тебя москвичка подружку? И это еще самая невинная подколка, основные шутки были в русле «женился Ёжик на Белочке…» Это они Вербу прозвали Белочкой, за волосы и за миниатюрность.

В общем, завтрак – традиционные макароны с тушняком – спутницы мои благополучно продрыхли, но я им заначил по миске. К чаю тоже не объявились. Ну и ладно, пусть отсыпаются. А мы завтракали лениво, кто чай хлебал, кто пивком поправлялся; трепались, вчерашнее вспоминали, кто-то гитарку взял: мы, мол, в такие шагали дали, что не очень-то и дойдешь, трал неделю по дну гоняли, несмотря на ветра и дождь… Это у них песенка такая, почти что гимн клуба: «мы – охотники за байдаркой, той, что где-то кильнул Максим». Написана по следам реальных событий, говорят, и Макс этот – реальный чувак, и байду он тогда вправду кильнул и утопил. Еле нашли потом, зато вот песенка осталась11
  Вполне реальная песенка, кстати. Музыка – А. Макаревич, слова – В. Шифрин, М. Штыб.


[Закрыть].

Короче, веселое и расслабленное утро последнего дня. Даже тепло было и солнечно… поначалу. Потом глаза поднимаем – «а чёй-то оно такое серое?.. а чёй-то капает?..»

…а оттуда как ливанет! Народ под тент как ломанется! А тент-то – только кажется большим: сбились под ним всей толпой, чуть костер не затоптали. Вот ведь как самим в ледяную воду лезть – так за уши не оттащишь, а как сверху на них эту же воду льют – так им противно! Уржаться просто.

Потолкался я в этой электричке под открытым небом, и решил: пойду лучше домой. Стихать оно не собирается, похоже, сверху через дырки за шиворот льется, снизу от костра ноги жжет… ну нафиг, у нас там уютнее. Миски взял, футболкой накрыл, доскакал галопом до палатки, сунул под полог: потом разогреем, лишь бы не залило. Промок, конечно, пока бежал: мы на краю лагеря стояли. Запрыгиваю внутрь, чертыхаясь; смотрю – лежат мои зверки рядышком, не спят уже давно, похоже… а глаза хитрые-хитрые! «Что», – говорят, – «ты правда нам чаю принес?»

Ну куда б я делся! Разоблачился до плавок, чтобы одежку не выжимать потом; взял кружки, вдохнул воздуха, нырнул – и поплыл. Дождь как раз в самое зверство вошел, сплошная белая стена вокруг, ни черта не видать, глаза заливает; гребу, кое-как прокладывая курс по приметным палаткам… раз заблудился, круг сделал, но со второго захода таки выбрался к костру. Они там просто уписались от восторга, когда меня увидели: «За пять минут до трусов пропился!», «Да он купался и не заметил, что уже берег!», «Ни фига, это он уши поливает, чтобы не завяли!», «Что, Ленка на развод подала и из дому выгнала?» – ну, и прочее в том же духе. Им дай только повод постебаться, до вечера не остановятся. Ладно, отшутился: не впервой.

Каны с чаем у огня стояли, не остыли ни фига; я сдуру кружки доверху зачерпнул, на середине обратной дороги они прогрелись… думал – выкину их сейчас к чертовой бабушке, так пальцы прижгло. Еле донес, с матюками и шипением. Но надо отдать девчонкам должное: встретили, двери распахнули, кружки отобрали, внутрь меня затащили – а там уже готово уютное ложе, даже с подушкой из фаршированного тряпками свитера. В четыре руки вытерли меня насухо, уложили мордой кверху, накрыли спальником, а сами уселись с двух сторон и принялись чинно-благородно пить чай. Молча. Гоняя карамельки из щеки в щеку. Потягиваясь. Загадочно улыбаясь и строя глазки – причем не мне, друг другу. Одетые… вернее, раздетые до купальников. Как выглядит снизу девушка, потягивающаяся в купальнике – объяснять не надо, надеюсь? А две сразу?

Я уж, грешным делом, решил, что девочка моя Шу сбрендила на почве таинственных женских процессов, и решила Вербочку под меня подложить. Приготовился сопротивляться до последнего патрона: в мои планы подобное абсолютно не входило, я вообще изменять Лиске не собирался. Еще и с чужой подачи, да с кем, вдобавок! Это ж – как память о медовом месяце грязью вымазать!

Однако зря я хорохорился: эти маленькие бяки не собирались меня иметь ни в каком виде – просто решили подразнить, пока снаружи льет и заняться нечем. Так что допили они свой чай, отставили кружки – и давай надо мной друг у дружки вкусное трогать, пушистое лохматить, гладкое облизывать и пухленькое целовать. То по очереди: одна назад откинется, плечики развернет – и вздыхает, и вскрикивает, пока вторая по ней пальчиками и губками порхает и нахальным мизинчиком под плавочки заныривает. То вместе: наклонятся интимно, розовыми от смущения щечками прижмутся, глазки закроют, купальники сдвинут – и скользят-катаются смугленьким по беленькому, пумпочками горошинки щекочут, вжимаются, расплющиваются… а ладошки, оставшись без присмотра, с «девочками» заигрывают: светленькую пухляшку вот-вот разденут, а каштановую спортсменочку прямо так тискают, бо она скромница, каких поискать…

Ну, я сначала пялился. Потом зажмурился и скрипел зубами. Потом на пузо перевернулся и уши заткнул. Так они что сделали, вредины: улеглись мне прямо на спину, и давай дальше целоваться и тереться. Слух-то и зрение можно кое-как отключить – а с осязанием что прикажете делать?

Короче, сосчитал я про себя дважды до двадцати, и решил: еще один раз – и пофигу все, сами напросились. Нервы – не струны, лопнут – не заменишь.

Уже до пятнадцати дошел, приготовился рывком крутануться и ухватить ту, которая ближе окажется… и тут они обе с воплем «Соолнцее! Уррраа!!!» – подрываются и вылетают наружу! Шу ведь и вправду меня чувствует, как себя – вот и отслеживала все это время, паршивка. Пакет с шортами и кедами у них заранее под краем тента был заначен, они его хвать – и как дунут наперегонки к озеру!

А я даже и не думал догонять: я из палатки решился вылезти только минут через десять. Место у нас неприметное, за кустами, но закон подлости никто же не отменял: только вылезешь – тут же какая-нибудь девка перепутает тропинку, и нынешнее погоняло мне сладким сном покажется.

Короче, сидел внутри и обдумывал, как бы тоже так пошутить над этими приколистками.

И таки придумал, на свою голову…

***

Прикол удался на славу, что и говорить. Выскочив на полянку, лично выбранную три дня назад за уединенность, и узрев вместо палатки и вещей только квадрат примятой травы – Ленка так обалдела, что даже забыла затормозить. Так и врубилась с разбегу в кусты на другой стороне, едва зажмуриться успела.

– Нескоро поляны травой зарастут… – нервно смеялся Костик, помогая ей выпутаться из крапивы и веток. – У, блин, жжется!

– Дурак ты, боцман, и шутки у тебя дурацкие, – исцарапанная и шокированная Леночка наконец сумела подняться на ноги. – Все, пусти, сама уже вылезу.

– Ага. Осторожно.

Кое-как выбралась, уселась на сухое пятно на месте палатки, и принялась за осмотр повреждений, ворча: «…ну псих… а если б это Верба была? ты бы один ее хаер полчаса выпутывал…» Впрочем, ворчание было вполне ритуальным: неудачная, ладно – но все равно же шутка! Да и шкура, как выяснилось, почти не пострадала: всего одна серьезная царапина на предплечье, пара синяков да пожженные крапивой ноги. Мелочи жизни. Руки трясутся, конечно, но и это пройдет.

– Главное, лицо нормально, – Костик уселся рядом, осторожно обняв подружку. – Не сердись, лап. Я не думал, что ты так…

Она прощающе ухмыльнулась:

– Ладно, чего сердиться. Отомстить решил, да?

– Ага, – он в ответ тоже позволил себе усмехнуться. – Вообще-то у вас тоже шутка была… как бы…

– …Идиотская, – Леночка вздохнула. – Знаю. Прости, ладно? Это я дура, Верба не хотела сначала, я ее уговорила. Хорошо, что ты не сорвался, а то бы…

– Да. А то бы. Сначала ее, потом тебя.

Она изумленно вскинула брови:

– Даже так?!

– Ну а ты думала, – Костик скорчил кислую рожу. – Это я с тобой вдвоем… меру знаю… а если втроем – снесло бы крышу нафиг, без вариантов. Так что не надо так больше, ладно?

– Коось… – до Леночки явно только сейчас дошло, чем все могло обернуться. – Слушай, прости. Я вообще не думала, что… ну… поверила, что мы с тобой… всегда как-то… и так всегда и будет… прости меня, ладно? Вот я дура!

– Да брось ты… – притянув поближе испуганную девчонку, Костик утешающе подул ей на нос. – Я тоже так думал, только сегодня понял, что нет. Мы – это мы, а есть еще и другие. В общем, будет нам урок.

– Да уж… я запомню… Слушай, – она сглотнула, как будто на что-то решаясь. – Раз уж такой случай. Я давно хотела… поговорить с тобой. Серьезно.

– О нас?

– О нас, да. Ничего, если сейчас?

– Да а чего. Пока Пуха нет. Давно вообще пора.

– Давно, – Леночка собиралась с мыслями. – Ты только не обижайся… знаешь… мне все чаще кажется, что…

– …Что нам надо разъехаться?

– Ага. Не сердись. Ты же сам все видишь. Я не хочу, совершенно… но…

– Шу. Тихо. Тише, лап. Хочешь, я тебе все сам скажу? Я тоже об этом все время думаю.

Ленка, подняв голову, взглянула на него в упор – одновременно с мольбой и благодарностью. Костик не отвел взгляда:

– Ты боишься, что в конце концов уведешь меня у Нельки. Да?

– Ага, – она разом выдохнула и сгорбилась, снова уставившись в землю.

– И все к тому идет, на самом деле. Она меня явно решила тебе отдать.

– В очередной раз…

– Да, только на этот раз серьезно. Знаешь, я вообще не представляю, как с ней детей заводить… она ж сама ребенок полный. Втемяшится что-нибудь в башку – черта с два выбьешь. Ты по сравнению с ней взрослая.

– Ну, не во всем…

– Но во многом. Короче, мы с тобой меру знаем, а она ни фига не знает. Как-то бы с ней это решить, а все остальное уже… разобрались бы как-нибудь. Ты об этом же думала? Ну, примерно?

Дождавшись медленного кивка, Костик тоже кивнул и продолжил:

– А вот как – фиг знает. Наверное, нам все-таки надо с тобой… не разъехаться, ну…

– …Разделиться.

– Угу. Побыть со своими, каждому. Утрясти все, а потом уже вместе решать. Кстати, как у вас с Ромкой сейчас?

Леночка неожиданно подняла голову и грустно усмехнулась:

– Все надеешься?

– Да ну тебя, – Костик даже фыркнул. – Я с тобой серьезно, а ты…

– Кось… – она вдруг развернулась, перекидывая ноги, и подвинулась, очутившись у него на коленях. Решительно обняла за шею:

– Я тоже серьезно. Ну чего мы друг друга обманываем, Кось? И ты мечтаешь, и я мечтаю, и знаем, что ничего не будет, и хотим, и боимся… глупые, как дети… Может, и правда, надо… один раз, и все?.. Ты хочешь?

– Честно?

– Честно.

– Хочу. Правда, глупо.

– Вот то-то и оно. В этом и надо разобраться. В этом – все. Почему мы друга любим – и не вместе? Что нам с тобой Нелечка? Что для меня Ромка? Почему мы хотим – и ничего не меняем? Почему мой первый ребенок – не…

…Бывает такая тишина, что потом целый день ходишь оглохший.

***

Вернуть на место сложенные за кустами рюкзаки им, естественно, в голову не пришло – «не до пирогов сейчас», как говорил персонаж одной славной фильмы. Так что Вербу, когда она вернулась с берега, ждал шок почище Ленкиного: мрачный Костик, обнимающий заплаканную подругу на месте, где два часа назад стояла палатка. То есть – полное впечатление, что их ограбили, унеся вообще все.

Но, с другой стороны, именно Вербины трясущиеся губы вывели обоих из ступора. Бросились наперебой утешать и объяснять, притащили обратно вещи и упакованную палатку – и даже чуть было не поставили ее снова, по инерции. Спохватились, когда уже дуги начали собирать. Смеху было…

Поскольку день уже перевалил за середину, решили по-быстрому закинуться утренней едой и бежать на собаку – пока народ массово не двинулся. Срываться прямо так было нельзя: девчонки вдруг обнаружили, что как-то незаметно провели без крошки во рту почти сутки, и теперь у них ощутимо подкашиваются ноги. Но макароны в мисках, как тут же выяснилось, напитались водой и разлезлись; пришлось искать и одалживать сковородку… разогревать… потом отшкрябывать неизбежные на костре «прижарки»… искать, с кем передать сковородку уехавшему за это время хозяину…

Короче говоря, в вагон втиснулись только к семи вечера, и закончить разговор не получилось. Да и настроение после еды слегка поднялось, не хотелось возвращаться к грустному. Так что всю дорогу трепались с Вербой, выспрашивали ее о впечатлениях, шутили – довольно вымученно, впрочем. В какой-то момент зашла речь о дальнейших планах – и тут Верба выдала идею: у нее в Ярославле есть двоюродный дядя, живет один в большой квартире, она его не видела лет пять – давайте поедем туда стопом и у него впишемся? Он рад будет, серьезно. Поживем пару дней, погуляем, город посмотрим, а то когда еще будет случай? А потом – в Москву, и вы домой уедете. Как вам такой план?

Костик с Леночкой перебросились взглядами – и отыграли мгновенно: мол, здорово, я давно хотела туда съездить, давай!.. а я бы тоже хотел, но без Нельки не могу, она обидится, потом вместе с ней съезжу, или все вместе. Так что вы едьте вдвоем, а я останусь на этот раз.

Леночка его для виду поуговаривала чуть-чуть, но быстро «отступилась». Так и решили: несколько дней в городе, потом девчонки срываются в Ярославль, а Костик остается домохозяином при работающей жене.

– …А потом вернешься, возьмем у кого-нибудь снарягу, и втроем с Лиской завалимся на скалы, она с весны мечтает, – он решительно потер руки. – Хотя я тоже, вообще-то.

Верба только вздохнула с завистью…

8. «И сидя у окна напротив зимней ночи…»

– Чегооо? Что за шутки, Костя? – Нелли рывком села в постели. – Ты совсем уже чокнулся?!

Тик только глазами хлопнул в растерянности. Чего угодно ждал: смущенного признания, недоумения, непонимания – но не такой вспышки. А уж «Костей» она его с самой школы не называла.

– Что за дела, я не понимаю? – голос жены звенел бешенством и обидой. – Мы что с тобой, никогда ни о чем не говорили? Не обсуждали ничего? Я тебе ничего не обещала? Или ты полагаешь, что мои слова – это так… наплевать и забыть?!

– Погоди… – собраться с мыслями под такой аккомпанемент решительно не получалось.

Нелька взорвалась окончательно:

– Нет, это ты погоди! Я тебе жить мешаю, да? Мне уйти? Чтобы ты наконец мечту осуществил… с Леночкой?! Ну? Не стесняйся! Что ты молчишь?!

– Лиска, блин, успокойся!

– Я? Это я должна успокоиться?! – Рыжая громко сглотнула. – Ты… ты вообще соображаешь, что ты сказал? Кто из вас это придумал, ты или она? Хотя чего я… вместе, конечно, куда вы друг без друга… голубочки…

Не дожидаясь ответа, отбросила покрывало, спрыгнула на пол и зашлепала к двери. Тик продолжал лежать, молча глядя в потолок, и только когда дверь стукнула, закрывшись – принялся витиевато материться шепотом, поминая мать всех баб со всеми ее грехами.

Конечно, первым порывом было – вскочить, догнать и припасть к стопам, прося прощения. Но, во-первых, виноватым он себя не чувствовал, хоть тресни; а во-вторых, нутром чуял: она сейчас на таком взводе, что запросто через него переступит и пойдет дальше – а ему потом подойти второй раз будет куда труднее.

Так что, послушавшись внутреннего голоса, продолжал лежать, аккуратно отсчитывая сердечные удары. Отсчитал триста – и только после этого встал, не торопясь, нашарил ногами тапки, и тоже направился к двери. На полдороге сообразил: вернулся, подхватил еще и Нелькины, и уже с ними в руках выбрел в кухню.

Ну так и есть: восседает на табуретке у окна – спина прямая, руки на подоконнике, вся такая гордая-обиженная… а ноги босые – поджаты изо всех сил, одними пальцами за линолеум цепляются. Ох, женщины…

Молча присел рядом, нахлобучил тапки на холоднющие ступни, утвердив их по очереди на полу. Затем уселся, привалившись спиной к стене, закрыл глаза и принялся ждать: раз не отпихнула – значит, все нормально, скоро сама не выдержит.

Чуть не уснул, честно говоря. Крепко она на этот раз обиделась. Полчаса прошло, не меньше.

– Ээх, котяра…

– Ы? – он встряхнулся.

– «Ы»… Уйду я от тебя когда-нибудь. Честное слово, соберусь и уйду.

– Ыыи…

– Вот будет тебе «ыии». Дурак ты. Слов нет.

– Ыгы.

– Чего «ыгы»? Сам знаешь? Ну и толку. Что мне с тобой делать, а?

– Ву. Ыву. Уы.

– Слушай, кончай тут… изображать. Не смешно.

– Не смешно, а чего улыбаешься?

– Я улыбаюсь?!

– Ну а кто еще. Лис… чего ты так взъелась? Что я такого сказал?

– А ты сам не помнишь?

– Ну блин. Ну ты ж сама сколько раз говорила. Типа, я на самом деле Ленкин, а ты так… сбоку. Не так, что ли? Что уйдешь, если она решит ко мне вернуться. Ну и что мы еще могли подумать?

Нелька посидела некоторое время, приоткрыв рот и ошалело глядя на Тика, а потом со стуком уронила голову на подоконник.

– Ооххосподи… Уййффф… Кот, ну ты даешь… ну нельзя же так пугать!

– Ээ… ааа?

– Хотя я тоже… дура дурой… – она выпрямилась. – Все время забываю, что вы дети. Да, дети, что уставился! Дурные и безмозглые! Слышите звон, да не знаете, где он! Что, не понял до сих пор?

– Ы-э.

– Ну точно дурак, – Нелька шмыгнула носом, а потом вдруг захихикала-зафыркала. – Но Ленка-то… ччерт! Уж она могла бы понять!

– Лиис… – Тик жалобно потерся ухом о ее коленку. – Чего понять-то? Ну объясни идиоту? Эй, ну… ну чего дерешься? Ухо пусти! Оно не казенное, аа!

– Сейчас оторву нафиг вообще… не казенное! – еще раз дернув как следует бордовый «лапоть», уже не способная сдержать улыбку Лиска звучно шлепнула мужа ладонью по шее. – Дурень лопоухий! Объяснять ему еще! Пошли уже обратно, я замерзла. Будешь меня сейчас отогревать, понял? В виде наказания. Отогреешь – тогда, может, объясню.

– Ыыы! Что б такого сделать, чтоб ты меня каждый день так наказывала?.. ай, да я пошутил! Ну Лис, ну! Перестань! Хватит драться, вообще! Хулиганка! Иди лучше сюда, я тебя давно на руках не носил. Аа… ыытть! Ох. Тяжоолая!..

– Ой, ну спасибо. Умеешь ты комплименты делать.

– А что, хорошей женшшыны должно быть много! – половицы недовольно заскрипели под двойным весом. – Все, тихо, а то Ромку разбудим. Откроешь дверь, ага?

***

– Готово. Принимай работу.

Перекинув заплетенную косу Нельке на грудь, Тик растянулся рядом. В шутку куснул оказавшуюся перед глазами коленку; увернувшись от встречного тычка в нос, перекатился на спину, и принялся наблюдать за женой, придирчиво изучающей его «творение». Свесившаяся челка в свете ночника казалась соломенной: лето выдалось солнечное, экскурсии шли потоком, вот и выгорела Рыжая чуть ли не в блондинку. Впрочем, в каком-то смысле это даже прибавило ей шарма.

– Хмм…

Смешно подумать: четыре года назад она ему казалась ужасно взрослой. Фигура, осанка, взгляд, умение одеваться, в конце концов… на фоне десятиклашек вчерашняя студентка Наумовна и правда выглядела женщиной. А на фоне прочего педсостава, так даже с большой буквы «Же». Что про нее болтали в «курилке» за спортзалом – Тик до самого выпускного отказывался озвучить, как она его ни щекотала. Только пыхтел и краснел по пояс, вспоминая.

К одиннадцатому классу, впрочем, впечатление подразмылось: город маленький, встретить собственную училку в магазине с кучей пакетов в руках – событие рядовое; то в кофейне ее с подругой увидишь, то она с парнями какими-то в снежки играет, то вообще прыгает у сцены на концерте «Чайфа» – кос она тогда не заплетала, а вычислить принадлежность взлетающего над толпой огненно-рыжего хвоста большой проблемой не являлось. (Потом уже он ей признался, что в тот раз чуть не подошел в антракте: видел, что она одна, крутился неподалеку, но так и не собрался с духом).

В общем, сквозь Учительницу и Взрослую Женщину все явственнее проступала нормальная симпатичная девушка, и учились бы они двенадцать классов – не было бы нужды торопить события той идиотской выходкой. Но – как вышло, так и вышло, что уж…

– Лиск? А, Лиск?

– Ум?

…А теперь ему почти столько же, сколько ей тогда было. И на семнадцатилетних он уже смотрит снисходительно: дурачки, мол, дети неразумные, «в поле ветер – в попе дым», как говорится. Но и себя взрослым не назовет при этом, вот что удивительно. И супругу свою двадцатисемилетнюю – тоже, что вообще ни в какие ворота. Просто вот такое промежуточное состояние: отвечаешь за себя сам, перед людьми держишься серьезно, в семье мир блюдешь… о детях вон уже подумываешь… а внутри сидит этакий чертик и время от времени дергает за рычажки самым непредсказуемым образом. И несется потом по Дворцовой площади среди бела дня взрослая, накрашенная, хорошо одетая женщина, страшно ругаясь на улепетывающего от нее молодого человека – а к рыжей гриве у нее накрепко привязаны четыре желтых воздушных шарика…

– Нну… что я могу сказать. Научился все-таки. Не прошло и года.

– Уай, уаай, прям застыдила всего. Я, между прочим – старался!

– А я, между прочим, вижу.

– О! А наградить? Отличника боевой и политической?

– Ххх! Наградить его! Копыта не откинешь, отличник? Эй, лапы убери!

– Копыта? С третьего раза? Меня так никто еще не оскорблял! Ща как встану…

– Да лежи, лежи… будет тебе сейчас награда… сам напросился…

…словно в замедленной съемке, пальцы неторопливо сдергивают резинку, вращаясь, расплетают концы свернутых прядей – и так же медленно возвращаются на колени, а голова начинает неторопливо раскачиваться из стороны в сторону, тяжелый тугой канат взлетает рывками – вправо, влево, вправо, влево, как взбесившийся маятник, клубящееся облако на конце с каждым взмахом становится ярче… разрастается… набухает…

…а потом вдруг лопается, не выдержав, расплетается, разворачивается, рушась сплошным ливнем, безумным небесным куполом – цвета кленов в осеннем Павловске, цвета майских рассветов над Ладогой, цвета новогодних мандаринов, августовских яблок в Коломенском, утренних булочек c корицей, углей в ночном костре – колышущееся, медленно опускающееся, фантастическое, марсианское небо, без которого и на Земле нет жизни…