Текст книги "Круги от камушка"

***

from: [email protected]

to: [email protected]

subject: Re: родной мой…

Привет. Сорри, что не отвечал: только с Мск вернулся, неделю в инете не был.

Что тебя так вынесло, я не врубаюсь? Я ничего в виду не имел, просто понравилась игрушка, ну и хотелось, правда, тебе подарить что-нибудь. Ну, и еще позлить хотелось немного. =) Так что никаких намеков, честно. Знал бы, что ты так воспримешь – не стал бы дарить.

Короче, успокойся, и не строй себе иллюзий. Никуда не надо «возвращаться», привыкай и строй новую жизнь. Ты еще не старая.;)

Я тебя видел, кстати, с твоим новым. Ничего так с виду, подрастет – будет завидный жених. =ь

Насчет развода – когда пойдем?

С приветом,

К.

ЗЫЖ фамилию мне оставишь, ладно? не хочу снова быть *евым. =)

***

– Я знала, Нелюшка. И Гарик знал. У тебя в глазах все было написано, только ты сама не верила. А мы были готовы. Хотя надеялись… так надеялись…

– Надюш, прости меня!

– Не за что прощать, солнышко. Это не вина, это беда твоя. Знаешь, что тебе надо делать?

– Нет…

– Возвращайся к мужу. Но не на коленях, а на равных. Заслужи снова его уважение. Будет уважение – и любовь вернется.

– А как?

– А вот этого я не знаю. Это ты уже сама. Будь сильной, верь в себя, что еще можно сказать… Но это будет очень трудно, доча. Без поддержки, одной – очень трудно.

– Ну, придется выдержать. Что ж теперь.

– Молодец. Ты справишься, я знаю. Но ты звони мне раз в неделю, хорошо? Чтобы я знала, как у тебя дела. А захочешь – и чаще звони. Детям не надо, а мне – в любое время. Я тебе теперь мама, а маму уволить нельзя, верно?

– Верно. Все будет хорошо… мама… Все. Будет. Хорошо. Счастливо тебе… и ребятам. Я позвоню, обязательно.

– И тебе счастливо, дочур. Держись. До связи.

***

from: [email protected]

to: [email protected]

subject:

Farewell.

Like two notes on a double bass, silencing out into the empty hall: «farrre… weelll…».

You’ve been my life. You still are. You will be, forever. My every step is watched from now on by invisible Ginger Cloud: with joy, or understanding, or aggravation, but each and every step. And what you’ve done to me in these three months – is worth a whole life.

I know true love now. That insane kind where you give away irresponsively, but the more you give – the more you have.

I know true sex now. That incredible kind where there isn’t «You» and «I» – there’s only «We», flying on the same crazy wings.

And I know true friendship now. The only kind where a soft, weak and capricious creature gives you a tough shoulder in the crushing Universe.

I said «I know»? No, I’m wrong, of course. We know all this, me and my Little Ginger. My sister, my love, my fate, my hope. And for her it is immeasurably more important: you’ve changed me forever, but her – you’ve made her anew… using pieces from your own soul, it seems…

You know, she and I think about building a family afterwards. Modern genetics is a magic by itself, making today’s «real» from yesterday’s «impossible» – and my girl is determined to devote her life to this high art. And to our future children, too.

So, the light of my life… of our lives… we even don’t wish you to be happy, we simply know you will be. You deserve it more than anybody anywhere – and the world is a fair place. Be strong, have hope, keep your fire bright and clear – and be yourself. You are the only and the best.

Farewell, my Ginger.

Farewell.

«Faarre… welll…».

***

from: [email protected]

to: [email protected]

subject:

Люшенька, любимая!

Все будет хорошо, не грусти! Мы тебя не оставим!

Твоя сестра Вика.

11. «Может, правильно сработала рулетка…»

К середине декабря Нелли поняла, что пора покупать новые напольные весы. У старых что-то случилось с пружиной: каждый вечер они показывали граммов на сто больше, чем накануне, и регулировочное колесико давно перестало помогать, упершись в ограничитель. Килограмма на два за месяц ушли, совершенно же невозможно пользоваться!

Вторым открытием стало то, что выходные – это отвратительно.

Суббота начиналась со склеенных какой-то гадостью пальцев, мерзкого вкуса в носу и тошнотного запаха в ушах: классическое «смещение точки сборки», частенько дополнявшееся перекосом вектора гравитации. Попросту говоря, добираться до ванной приходилось по стеночке, подавляя естественное желание встать на четвереньки. Живительная ледяная вода, которой волшебник Горводоканал щедро снабжал армию субботних страдальцев, более-менее возвращала чувства в предназначенные им органы – но не в силах была сладить со стенами и дверными косяками, так и норовившими притянуть и врезать по лбу. Не сильно лучше с ними справлялся и полускисший, вонючий кефир, специально хранимый вне холодильника «на опохмелку». Если не было никаких дел – тогда можно было запить четверть пачки пенталгина кружкой жирной комковатой дряни, добраться обратно до кровати, со стоном на нее рухнуть и подождать пару часов, пока жалкий самолетик сознания не продерется сквозь воздушные ямы в относительно чистое небо, и добрый голос из трансляции не объявит: «Уважаемые пассажиры, через пять минут вам будет предложен завтрак.»

Если же умный «Самсунг» с самого утра сверлил дырки в мозгу, напоминая о делах и неотложных встречах – приходилось лечиться общепринятым способом, из «кристалловской» бутылки, спрятанной в шкафу среди походного барахла. Каждый раз, когда это случалось, Нелька потом целый день себя презирала: известно же, что лечить подобное подобным – первый признак алкоголизма. Или – первый шаг к алкоголизму? А, не один ли хрен!..

Сейчас телефон молчал, будто чувствуя, что единственный звук может стать последним в его хрупкой телефоньей жизни. Давно проснувшаяся хозяйка уже дважды пыталась оторваться от подушки, но оба раза была вынуждена прервать взлет: в первый раз пошел вразнос двигатель, а при следующей попытке мир за ветровым стеклом стал раcсыпаться, как разбитая витрина. Это оказалось настолько страшно, что теперь неудачница всерьез обдумывала – не позвать ли Ромку? Пусть хоть воды принесет, все одно облегчение…

Стыд, однако, одержал верх, хоть и запрещенным приемом: быстренько слепил и подкинул воображению картинку Ромкиной физиономии, перекошенной от брезгливости. Взбешенная Нелька, мысленно зарычав, изорвала изображение в клочки – а потом, вдохнув поглубже, сорвала с себя одеяло и скатилась с кровати на пол.

…только одним обезьяньим рефлексом уклонившись от летящей в лицо бутылки. Будь кровать пониже – так и наделась бы глазницей в аккурат на горлышко.

Полежала, мелко дрожа и стараясь не коситься на темный вытянутый силуэт у левого виска. Осторожно напрягла ставшие вдруг звонко-прозрачными мозги, пытаясь понять: откуда взялась бутылка? Вроде же вчера у Аньки сидели? Ну да, с Анькой, Лехой, и еще этот был, как его… Стасик? или Славик?.. на ноги мне все пялился, и намекал, что у него дома какая-то супер-охуенная трава есть, типа в следующий раз принесет. Да, значит, у Аньки. И сколько мы выжрали? Три ноль семь? Нет, пацаны еще бегали, кажется, две притащили… не, одну, вторая сок была. Значит, четыре ноль седьмых. Портвяги, и белого какого-то. Да, последняя как раз белое было, Анька еще материлась, она его не любит. Ну и что – это я с бутылки в такой пиздец ужралась?! Да меньше, там пацаны себе чуть не с горкой лили… Или я потом еще сама добавила? Дома уже? Вот блин, точно. Даже помню, как покупала. Что хоть за отрава?.. «Ночи Испании». Уйбляаа…

Хлынувшие из черно-розовой этикетки воспоминания рывком вздернули желудок в носоглотку и шмякнули обратно. Нелька успела только привстать на четвереньки…

…долго лежала, втиснувшись лицом в подушку и время от времени содрогаясь от нервного смеха. «Ночи Испании, блин… „Сказал: ноль ноль семь – это мало, и вытащил три по ноль семь…“ Алкоголичка, звездец. Завязывать пора…»

Голова все-таки болела преизрядно. Паршивенькое вчера было вино, хоть и дорогое.

«Надо в другом магазине попробовать. Не, лучше, конечно, вообще не надо… но это не сразу. Постепенно. Тем более, теперь и не с кем…»

Поморщилась, вспомнив Анькино сбивчиво-решительное: «Ты извини, но я с тобой… мы… не будем больше. Не обижайся. Ну, тебе нельзя, ты… вообще начинаешь… как эта. Полный неадекват. Извини.» Сама виновата, конечно – как будто не знала, что Нютка Леху к ней ревнует. Дозаигрывалась. Ладно, это и к лучшему.

С неохотой выбравшись из-под одеяла, поискала на всякий случай глазами: разумеется, никакой бутылки у кровати не было. Ну да, не хватало еще в постели бухать. Из горла. Вот была б картина маслом… и сыром…

«Жрать охота, между прочим. А скока у нас время? Ох, йо – двенадцать почти! Что там на улице? Ага, все метет. Ни фига себе зима… Ладно, поехали умываться и лечиться. И без обливаний сегодня. Башка моя, башкааа! О боги мои, таблетку мне, таблетку!..»

Волоча ноги, бормоча и яростно зевая, она добрела до двери ванной – но когда уже взялась за ручку, внутренний голос вдруг обиженно заявил: «Не, ты как хочешь, а у меня сушняк!», и направился дальше по коридору, в кухню. Хозяйке ничего не оставалось, кроме как вздохнуть и последовать за ним.

За поворотом открылась умилительная картина: Элечка, кушающая за столом овсянку с клубничным вареньем, и Ромка, сидящий рядом и приговаривающий: «…давай еще ложечку… вот моя хорошая, вот умничка!» При виде Нельки малышка заулыбалась, а папочка покосился с неодобрением, коротко бросив: «Доброе утро». Рыжая в ответ улыбнулась как можно лучезарнее – и, видимо, удачно, потому что маленькая уронила ложку и засмеялась во весь рот, забрызгав полстола овсянкой.

Ромик с присвистом втянул воздух сквозь зубы, развернулся к Нельке… и тоже заржал в голос, настолько нелепо она в этот момент выглядела: заспанная, встрепанная, как белка, упавшая в лужу, с опухшими красными щеками и выражением крайнего конфуза на неудержимо улыбающейся, сморщенной от головной боли ряшке.

«Красивая, ведьма!» – вздохнул про себя Ромка. – «Зачем пьет?»

Качая головой, шагнул мимо нее к раковине за тряпкой… и так и замер с протянутой рукой, когда она молча уткнулась ему лбом в плечо.

Элечка из-за спины сначала смотрела на них с интересом, потом соскучилась, размазала ладошкой овсянку по столу и принялась рисовать. Вывела два кружка, добавила все положенные точки-палочки, не по-детски оценивающе поглядела на обнявшихся взрослых, и, прикусив язык от старания, навозюкала над правым кружком волнистые загогулины. После чего, откинувшись на стульчике, нетерпеливо заявила:

– Папа! Смотйи! Мама! Смотйи, я найисовала! Папа! Ну смотйи! Ну мама!

– Мама… – тихо повторил Ромик.

– Папа… – еле слышно отозвалась Нелька и потерлась носом о его шею. – Ромк, ну их всех. Я с вами. Возьмете?

Все его размышления, все сомнения, копившиеся полгода, разом перестали что-то значить. Только легкий пух между пальцев…

– Возьмем. Я тебя люблю, Нель. Ты же знаешь.

– Знаю. Я тебя… не люблю пока… но я постараюсь полюбить. Не обижайся, Ромашка. Ты хороший.

– Да я не обижаюсь. Вместе постараемся, – Ромка ласково потрепал ее по темечку. – Все наладится, Рыжик. Все будет нормально. Пойдем посмотрим, что она там «найисовала»?

– Пойдем. А потом я ее докормлю, ага?

– Ага. Только сходи умойся сначала.

***

Так догорает фальшвеер ночью: только что бил слепящий фонтан огня, шипел, играл тенями; мгновение – и лишь черный провал мерещится в темноте. Отполыхала моя юность, рассыпалась по памяти искрами, нечему больше гореть. Пусто внутри, бездомно и холодно.

Но ведь и у Ромки то же самое, как почти сразу выяснилось! Плакал горькими слезами мой бессознательный (ну честное слово!) расчет – опереться в беде на твердую мужскую руку: предчувствуя Эличкины январские простуды и февральский грипп, дрожала та рука, как заячий хвостик. Питерские зимы вообще не для слабых и маленьких, а наша девочка уродилась вдобавок южным цветком, холодов не терпящим. Той весной, уже в мае, ухитрилась с воскресной прогулки принести воспаление легких – хорошо, Ленка сразу спохватилась, обошлось одной стороной и без осложнений; но Ромка теперь на каждый дочкин чих вздрагивает, температуру ей меряет дважды в день. Боится.

Так что неудивительно, что первым нашим общим решением стало – в ближайшее время сбежать из Питера. Как говорится: «в Крым, там тепло, там яблоки!» Ну, не прямо в Крым, конечно – но куда-нибудь, где потеплее и не так мокро. С Ромкиной специальностью на любую электростанцию можно устроиться, то есть почти где угодно; приличных инженеров нынче днем с фонарем ищут, а у него, кроме красного диплома, за спиной три года работы. Да не в «Макдональдсе», а по самой что ни на есть по профессии: со второго курса на «Северной верфи» со своими любимыми турбинами возится. И диплом у него по корабельным двигателям, какая-то там комбинированная установка с автоматическим регулированием и еще чем-то ужасным… я даже объяснить не просила, не женского это ума дело. Мне достаточно было, что у него один оклад раза в два больше всех моих ломовых заработков, и теперь я смогу – наконец-то! – завязать с обрыдлым репетиторством. А может, и вовсе бросить работу. Пойти дальше учиться, скажем. Или дочку воспитывать. Или еще одну завести. Да мало ли вариантов, когда не надо трястись над каждой тысячей!

А чувства… ну сколько можно за ними бегать? Стерпится – слюбится, или хотя бы привыкнется. А то ведь и правда сопьюсь с тоски.

***

Вот примерно с такого настроя началась для меня новая жизнь. Нет, и облегчение было, и надежда на лучшее – однако при взгляде в будущее что-то все же поджималось внутри. Хорошо выходить замуж в двадцать, когда не знаешь слова «проблема»…

Конечно, мы начинали не с пустого места: все-таки полгода прожили бок-о-бок, притерлись немножко; да и Эличка успела привыкнуть к тому, что «мама-Лиса» теперь одна, почти перестав спрашивать про «маму-Ёжика». Дети быстро привыкают. Но семьей мы еще не были, и никакой штамп в паспорте нам не помог бы; Ромка точно сказал в одном из ночных разговоров: «…сначала должна уйти память, а потом нарасти новая». Пока что мы были просто двумя жертвами кораблекрушения на одном плотике, с большим желанием выжить и полоской неизвестной земли на горизонте.

Все предстояло создавать заново: хозяйство, привычки, общие воспоминания… и даже язык, как выяснилось. Пока мы общались по-соседски – видимо, неосознанно старались говорить правильно; а тут перешли на «домашний стиль» – и хлынуло. Я впадала в ступор от Ромашкиных фраз вроде «дай хвост, он в правом отсеке» (то есть удлинитель в правом отделении шкафа), или «я перекрою кислород?» (в смысле «закрою что-нибудь» – форточку, допустим); он морщился, когда я называла «Василеостровскую» – «Васькой», или Финляндский вокзал – «Финбаном»; да и вообще намекал, что приличную женщину сленг не украшает, тем более – в таком количестве. А уж «птичий язык», все эти мои «ку», «мяф» и «хумся-хумся» – он мне прямо запретил, как единственное условие совместной жизни. И специально предупредил насчет «пингвина»: мол, увижу, что Элька его показывает – тебя же и заставлю ее отучать. «Пингвин» – это такой дурацкий жест: ссутулясь и втянув голову в плечи, хлопаешь руками по бокам, подпрыгиваешь на носочках и повторяешь «ыыы!», «ыыы!», с лицом максимально тупым и счастливым. Беспредельно идиотское зрелище. Обыкновенно хладнокровный и не лишенный чувства юмора, Ромка от него теряет всякую выдержку, начинает шипеть и плеваться; так что я переборола себя и пообещала отныне изображать только белочек – причем не тех, которые на водочных этикетках. Он только усмехнулся, с видом «так я тебе и поверил»…

А зря, между прочим. Я давно искала повод выгнать свою внутреннюю хиппушку на мороз, и уж никак не собиралась ее подпускать к воспитанию дочки. Не надо ей нашей судьбы, пусть растет нормальной. Как все, то есть. И без того успели поиздеваться над бедняжкой: воспиталки в садике уже не раз у Ромы интересовались, что это за фантазии у девочки насчет двух мам и пап. И когда мы пришли вместе – представить меня, чтобы я могла сама Эльку забирать – так разглядывали нас с превеликим подозрением, и разрешили явно с большой неохотой. До сих пор косятся: видно, не тяну я в их глазах на «приличную женщину». Впрочем, я и в своих-то не тяну…

Короче говоря, воздушных замков мы не строили, но и в пессимизм не впадали. Бывает и хуже, как говорится. Незаметно подкравшийся за суетой первых дней Новый Год решили отпраздновать по-семейному, никого не приглашая (и вообще договорились пока не афишировать перемены). Я, конечно, тихонько вздохнула, вспомнив предыдущие отмечания: уж в чем другом, а в превращении обыденного праздника в развеселый бедлам Ленке с Тикой равных не было. Подумала мельком: «пригласить его?.. не в этот раз, через год или два…» – но тут же эту мысль отогнала. Кончено – и кончено, нечего бередить. Даже подарка ему придумывать не стала.

А Ромашке, отчаявшись с выбором, связала за ночь шарфик: светло-голубой с оранжевой полоской. Намек, так сказать. Ему – к полной моей неожиданности – понравилось чрезвычайно, и на наших считанных общих фотках он так и остался в этом шарфике. Носил его все «новогодние каникулы», почти не снимая… и оставил на вешалке в прихожей, когда уезжал. Даже не знаю, куда он в итоге делся: то ли унес кто-то, то ли так и остался висеть, когда я тоже уехала. Жалко его почему-то до слез.

Но до этого оставалось еще больше недели.

***

from: [email protected]

to: [email protected]

subject: письмо второпях

Здравствуй, Лесенка!

Ни за что не угадаешь, откуда я сейчас пишу. С твоей исторической родины, почти из самого центра Вильнюса! =) Заснеженного, пасмурного, и офигенно уютного. Привет тебе от него, кстати.;)

Как меня сюда занесло? Да это гражданин Пинскер проявил инициативу. Мы с ним… как бы сказать… помирились. => Не то чтобы у нас роман (с Романом, хехе), но решили жить семьей. Надоело маяться поодиночке. Вот он и предложил отметить это замечательное событие романтическим путешествием: взял и подарил мне на Новый Год неделю в Литве. И себе, конечно, заодно. У нас же у обоих шенген открытый, нынче это просто.

А почему именно Литва? Леська, это дурдом: я пятый год живу с человеком через стенку, и ни-чер-та не знаю о его увлечениях! Когда нас здесь на вокзале встретила девушка, у которой мы сейчас живем (дальняя Ромкина родственница), и они вдруг заговорили на непонятном языке – я чуть не села. Он, оказывается, литовский знает, читает на нем и даже говорит бегло! Когда они с Гьедре, нашей хозяйкой, по вечерам болтают за столом, я себя чувствую невежественной крестьянкой. =) Гордилася, что аглицкий и немечин знаю, а тута оно вона как…

Кстати говоря, язык очень забавный (я, конечно, сразу стала Ромашку расспрашивать). Он, оказывается, близок к славянским, у него много общих корней с русским и особенно белорусским, даже кое-что на слух можно понять, если сильно напрячься. И в то же время – большое влияние немецкого, в основном в грамматике. И звучит очень музыкально и красиво. Хотя что я тебе рассказываю, ты это лучше меня должна знать. =D

Короче говоря, вот уже четыре дня мы бегаем по Вильнюсу, точнее – ходим, чинно-благородно, под ручку и с коляской. Ибо я решила наконец-то завязать со своим буйным прошлым и стать респектабельной дамой. Вообрази? %) Пока что получается, видимо, задатки у меня есть. До тех пор, пока из подворотни не выскочит какое-нибудь роскошное кошачье существо – я очень респектабельная.;)))

Сам город странный (не знаю, была ты здесь или нет – в общем, это мои впечатления). Местами похож на Питер, местами – на Псков, окраины вообще безликие по-современному. Я пока не решила, нравится ли он мне. В чем-то – нравится очень, в другом – отталкивает. Никакой столичности в нем нет и в помине, провинция провинцией. Тихий, размеренный, сонный. Мы проходили по одной улочке возле университета, и Ромашка мне показал дом, в котором живет президент: не знаешь – ни за что не догадаешься. Особнячок о двух этажах с окнами прямо на улицу, маленький палисадничек, заборчик с финтифлюшками… здесь половина домов в центре такие.

Но вот переулочки в Старом Городе, «Святая Анна», Кафедральный собор – это взяло за душу сразу, ради этого я готова еще приехать. И безумный Дом Культуры, конечно – оцени фотку. 8)

А еще есть квартира, в которой живет Гьедре (и мы временно). Она не ее, здесь жил ее дядя – скульптор, всю жизнь лепивший Ленина. Я-то думала, это байка, а они и вправду были. =) И вот теперь мы просыпаемся, открываем глаза – и со стены над телевизором нас приветствует хмурый Ильич-барельеф, размером метр на метр. Ромашка фыркает, а я здороваюсь. Тут есть еще закрытая комната, где их вроде бы много, но Гьедре сама нам не показала, а просить неудобно. Да и что мы, Вовочку не видали? =)

Зато в кухне есть стеклянная дверь, сейчас заметенная на четверть, и то, что мне еще долго будет сниться: большое круглое окно, и за ним яблоневый сад, укрытый снегом – сплошной лабиринт веток, сквозь который еле видна стена соседнего дома в кирпичную клеточку. Туда можно смотреть бесконечно, особенно если встать на цыпочки и прижать нос к стеклу. Как на гравюры Эшера, только с ними и можно сравнить это чудо. Я, ты знаешь, не склонна к религиозным размышлениям – но подумала, что если мне суждено когда-нибудь попасть в рай – то пусть там будет в саду домик, а в нем – такая полутемная кухня, запах кофе и корицы, и вот это круглое окно в зиму.

Интересно, кстати, а дома попадают в рай? Говорят же, что у старых домов есть души? Вот забавно было бы – жить там в своем же «земном» доме… :)

На этой лирической ноте – буду закругляться. Завтра у нас поездка в Каунас, послезавтра – Тракайский замок, а потом уже и собираться пора. Может, еще успею отсюда написать, а может, уже из Питера остальное допишу. Впечатлений море, ты же понимаешь. :)

Счастливо!

Огромный привет Линкору и Бандиту!

Твоя Н.

P.S. Не говори пока никому про нас с Ромкой, ладно? Утрясется немного – тогда.