Текст книги "Круги от камушка"

Часть пятая: «Их благословенная земля»

1. «Берем на себя, все берем на себя…»

На склоне холма горит огромным костром разбитый вертолет-платформа. Сверху к нему падает – камнем! – еще один, за ревом огня и грохотом детонирующих снарядов звука двигателей не слышно, как будто они вообще остановлены; только метрах на тридцати винты вдруг взвывают на пределе, перекрывая взрывы, гася свободное падение. Спустя пару секунд плоское днище зависает в метре над камнями: за такую «посадку» в мирное время выгоняют к чертям из армии, и поделом!

Распахивается левый бронеблистер, наружу выпрыгивает человек в летном комбинезоне и глухом шлеме; пригибаясь, бежит к горящей машине. Не добежав, останавливается над лежащим поодаль телом в таком же комбезе, только обгоревшем и дымящемся. Окинув взглядом бушующее пламя, человек подхватывает лежащего за руки, закидывает его на плечи и бежит к своему вертолету. Чьи-то руки через створку заднего отсека принимают тело, фигура прокатывается под брюхом машины и втягивается обратно в кабину. Почти одновременно раздается нарастающий рев, платформа наклоняется и скользит вниз над склоном, набирая скорость и разворачиваясь. Минуту спустя она уже еле видна – черточка на фоне иссиня-раскаленного неба.

Еще через несколько минут через гребень холма переваливают пятеро солдат в хаки без знаков различия. Понаблюдав издали за продолжающими беспорядочную пальбу обломками, они переглядываются и утягиваются обратно. Перед этим один делает несколько снимков: для отчета. Пленных не получилось, жаль, но за сбитую платформу тоже очень неплохо отвалят. Не так часто их удается достать.

***

[расшифровка записей речевого самописца борта 10419 (реконструкция)]

– Ну, Ирен, вломят нам пизды на базе! Получили бы сейчас дурным снарядом в борт, и пиздец всему! Машину бросать, самим в камнях прятаться, во позорище было бы!

– Арончик, заткнись. Или ты бы по-другому сделал?

– Да конечно нет! Любой бы так сделал! Но все равно же пизды получим!

– Не ты получишь, вот и заткни пасть! Все записано, ответственность моя. За землей лучше следи, а то словим тоже «дракона» в брюхо… точно будет позорище. Бери управление.

– Взял.

– Машина, связь. Индекс: далет-мем-самех-каф-далет. Передача. Экстренно. Я девятнадцатая. Двадцатая сбита, пилоты погибли. Стрелок у меня на борту, тяжелый. Ожоги. Миссию прерываю, иду домой. Прошу санборт в Адассу через полчаса на поле. Конец передачи. Конец связи. Хели, как он там?

– Плохо, Ирен. Обгорел очень сильно. Глаза не спасти. До базы дотянет, но дальше…

– Держи его, Хели. Я запросила санитарный, отправь им диагностику прямо сейчас. Идем на взлетном, через полчаса будем дома, через два он в Адассе. Там вытащат.

– Да я слышу, что на взлетном… не оглохнуть бы за полчаса…

– Блядь, Ирена, ты всю дорогу так собираешься?! Пиздец движкам. Девчонки, у вас же есть анальная смазка дома? Поделитесь?

– Чтоо?! Ирен, когда сядем – держи меня, я его задушу нахуй!

– Я тебя хотела то же самое попросить! Арончик, у тебя что, мозги в жопе? Мы же под записью! Завтра вся база будет валяться!

– Да мне похуй, я все равно после Цура без сознания буду. Это вам в кайф…

– Арончик, дома из машины не выходи, понял? Поймаю – твоими же яйцами накормлю!

– Хели, этот пидарас не выйдет, я тебе обещаю!

Интересно все-таки сочетается иврит с «русским командирским»…

В ста двадцати километрах к северу взвывает сирена в ангаре санитарного «Кофеца», заставляя техников пошвырять в урну недоеденные сандвичи. Голос оператора в медблоке объявляет параметры прыжка: «…ожоги… первая бригада… минимальная кривая… ускорения… заливка…»

Тяжелая штурмовая платформа ЦАХАЛа идет в не предусмотренной никакими мануалами конфигурации на север над бывшей территорией Южной Сирии – ныне временным военным округом Ас-Суэйда – к авиабазе в одном из пригородов Дамаска. Бывшего Дамаска, вернее. Того места, где он был.

***

– Ирена, я тебя отстраняю от полетов! – командир крыла врезал кулаком по столу. – Будет комиссия, там решат, что дальше с тобой делать. Нарушений у тебя – как у индуса-водителя! И готовься к тому, что за двигатели придется платить, вряд ли я тебя отмажу в этот раз.

Стоящая навытяжку Ирочка издала мысленный стон. Черт с ними, с нарушениями, но три движка от платформы – это в армии лет десять без зарплаты сидеть… или полжизни экономить, если в рассрочку…

Командир тем временем продолжал, чуть сбавив тон:

– Почему не сработала защита двигателей – это ты мне можешь не объяснять, я в курсе ваших хакерских фокусов. Комиссии объяснишь. Техникам передай, что это был последний раз. Они развлекаются, а мне потом за каждый движок мозги имеют по месяцу! Теперь дальше: вчерашнюю запись из вашей машины я приказал стереть и записать сбой, но в следующий раз я тебя за такое – лично и без смазки, поняла? Ты командир вертолета или палестинка с базара?! И Арончику то же передай. Без сознания он будет… в госпитале он будет, а не без сознания!

Из темных глубин генетической памяти вдруг выплыло необоримое желание щелкнуть каблуками и отдать честь. «Нет, честь – это если еще раз язык распущу, а каблуки резиновые…» Так что ограничилась кивком и четко уставным:

– Так точно, командир. Передам. Разреши вопрос?

– Можешь не спрашивать, – Цур усмехнулся. – Я бы сделал точно так же. За такую посадку – я бы тебя в полные лейтенанты досрочно произвел, мне показали симуляцию. Но, боюсь, комиссия решит иначе. Я вот что подумал, Ирена: тебе все равно скоро отпуск положен, так что езжай-ка ты домой дней на пять. Отдохни, родителей успокой. В любом случае тебе на земле сидеть. Приказ будет к вечеру, заберешь у Рути уже подписанный. Меня завтра на базе не будет, сдашь машину, я сейчас посмотрю, чьему экипажу. Послезавтра в девять утра идет грузовик прямо на Пальмахим, долетишь, как птичка. Обратно… сегодня второе… девятого апреля к ужину, и чтобы не опаздывала, ясно? Комиссия ориентировочно десятого-двенадцатого прилетит. Попутный борт обратно сама найдешь.

– Принято, командир. В девять послезавтра, грузовик на Пальмахим, обратно девятого к вечеру, обратный самостоятельно, – голова у Ирочки слегка закружилась. «Пять дней!»

– И к Дорону загляни, если сможешь. Я тебе пропуск выпишу. Привет ему передавай, пусть поправляется скорее.

– Обязательно загляну, Цур. Можно идти?

– Иди, Ирена. Удачи. Не забудь вечером приказ забрать. Сейчас Арончика ко мне отправь, пожалуйста. Скажи ему – смазку может не брать, я сегодня нежный.

***

Грузовик – древний, как говно мамонта, «Супер-Геркулес», набитый под крышу вывозимым в тыл армейским имуществом – обогнул с севера массив Хермона, выполз в долину Бекаа и потащился на юг, к бывшей границе. Здесь, над южным Ливаном, уже было относительно безопасно: партизаны бродили в основном юго-восточнее и северо-западнее, в горах. Уйти от ЗРК на этой туше с примитивными ловушками и потрепанными движками – как выиграть миллион, купив билетик у бедуина на углу; так что только теперь летчики позволили себе слегка расслабиться. Правак, отдав штурвал командиру, повернулся к сидящей сзади на откидном сиденье девушке:

– Подруга, ты где служишь? Там, в Ад-Думейре? Меня Йони зовут.

– Очень приятно, – та улыбнулась. – Я Ирена. Да, там служу, на платформах. Сейчас в отпуск лечу. Первый раз за все время.

– А ты с самого начала, да? Кул. Поздравляю с отпуском. Слушай, а тяжело на платформах летать? Просто я вообще никого оттуда не знаю.

– Да нет, чего тяжелого. Как на любой вертушке, даже проще. Это у вас тут столько приборов, у меня просто глаза на лбу.

– А у вас что, меньше? Я думал, на вертолете сложнее, чем на самолете. И кабина меньше. Всегда удивлялся, как там все помещается!

В разговор вступил командир:

– Йони, ты сравнил наш гроб и современную вертушку. У них же все на голосовом управлении. Верно, Ирена?

Та помотала головой:

– Ну, не совсем все. По факту, на голосовом только некритичные вещи: предполетные проверки, инфа о системах, связь… но связь дублирована еще на терминале у стрелка, можно вручную работать. Еще голосом – всякое освещение кабины и прочее. А все управление – джойстиком, как на всех вертушках. Все критичные функции – кнопками.

– Почему? – искренне удивился Йони.

Ирочка непочтительно хрюкнула:

– Не хватало еще этой тупой голосовке управление отдавать! Она даже свет включает иногда с третьего раза. Мы жаловались, послали в «Рафаэль» отладочные данные, а нам оттуда отвечают: «У тебя русский акцент, система с тобой устойчиво работать не сможет». Прикиньте, парни? Это у меня – русский акцент! Я с четырех лет в стране!

Командир выругался:

– Сколько лет летаю, столько лет одно и то же! Индусы паршивые, хер им в глотку! У нас вот: все, что старое, Штаты, Европа, Китай – работает, как часы. Все, что новое электронное – сплошные баги.

– Ну, я не знаю, кто там это писал, – отозвалась девушка. – Наверное, правда индусы, кто еще. А насчет приборов, Йони – просто у нас шлемы с проекцией, прямо в глаза передается все, что надо. И картинка с камер, и вся информация. Так что приборы не нужны, в общем-то. Я уже отвыкла.

– Ясно теперь, – скорчил рожу правак. – Везет вам. А я, когда платформу первый раз увидел – думал, это беспилотник такой здоровый! – он заржал. – Вся в броне, как отлитая, ни одной щели. А потом она села, и оттуда раз – летчики! Все девчонки, кстати – они мельче, верно? А не страшно летать без окон? Я вообще представить не могу, мне даже в облаках жутко становится. Помнишь, Алекс, как я нас чуть не угробил на Синае?

Командир неразборчиво рыкнул. Явно не самые приятные воспоминания… Ирочка пожала плечами:

– Поначалу страшно, пока об этом помнишь. Но это же не без окон, по факту. У нас обзор, наоборот, на триста шестьдесят градусов. Камеры. Голову повернешь – за хвост смотришь. Как будто ты и есть платформа, только с глазами во всех местах. К габаритам вначале трудно привыкнуть, это да, а так – я вообще забываю, что лежу в кабине. Летаю, смотрю вокруг, просто кул.

– А в бою? Не страшно?

Она усмехнулась:

– Там бояться некогда. После боя – страшно, особенно если зацепили. Трясет, движки не тянут, да еще и пятна в глазах. Броня держит – а матрицы вдребезги, или кабель перебьет. Комп, что может, достраивает, но иногда вообще невозможно бывает. Приходится сбрасывать створки и визуально лететь, как на учебной машине. Только это жутко неудобно – мы же в креслах полулежа, за полчаса шея так затекает… – она неожиданно захихикала. – Пробовали полностью по радару летать, но там крышу сносит напрочь. Один парень у нас, до войны еще, решил все преодолеть и научиться… и научился в конце концов. Только в волейбол играть больше не смог, и визуально летать тоже. И с лестниц падал. Так и списали.

– Почему? – изумился не слышавший этой байки Йони.

– Потому что трехмерное зрение потерял, – охотно пояснила девушка. – Радар плоскую картинку дает, плюс расстояния до объектов. Вот он и привык за полгода в шлеме. А совмещать, как оказалось, не получается. Потом такие эксперименты запретили.

– Ничего себе… Жалко парня! Что, так и не вылечился?

– Не, – Ирка с трудом изображала грустную улыбку.

– Сейчас, говорят, на новой модели вообще полное слияние делают, – добавил свои пять агорот командир. – Вроде как, если топливо на исходе, летчик чувствует голод, или если движок накрылся – нога немеет. По-моему, маразм.

Йони секунду посоображал.

– Хе. Точно маразм. Движков-то – три…

Все трое одновременно расхохотались:

– Главное, чтобы третья нога насовсем не онемела!

– Не, теперь точно парни в пилоты не пойдут!

– Пусть немеет нога у стрелка!

– Третья? Садист!

– Ой, как представлю… подлетаем к базе с пустыми баками, и тут мы с праваком как накинемся друг на друга! И как начнем кусаться! От голода!..

***

Бывшую границу с Ливаном прошли в районе Метулы, чуть ближе к морю. Слева вдали раскинулись Голаны, до сих пор малонаселенные и войной затронутые слабо – всерьез чернело только совсем на горизонте, у самой границы. Там в самом начале сирийцы пытались пробиться танками, но после уничтожения Дамаска как-то очень быстро отвели их назад – то немногое, что не успело сгореть на минах и под ударами «платформ». Ирочка прикрыла глаза, вспоминая те дни: первый неучебный бой, первые погибшие друзья… так давно уже, кажется…

Впереди слева возник и надвинулся зеленовато-синий блин Кинерета. Привычно поискала глазами Цфат, и сначала не поверила. Что, вот это… все? Черные пятна на холмах? А где город?

– Парни, а мы разве Цфат не пролетаем?

– Ирена, ты что? Какой Цфат? Ты что… не видела еще? – Йони обернулся, глядя недоверчиво и с жалостью. Алекс, сжав зубы, глядел в остекление.

Девушка растерянно молчала. Она была дома всего полдня за два военных месяца – не дома даже, какой там дом… в лагере у родителей. Их везли в битком набитом десантном вертолете, ночью, смотреть наружу возможности не было, да и не хотелось. Поскорее бы прилететь. Так что теперь она действительно смотрела на свою землю впервые с начала войны.

Что творилось на «большой земле» – в заграничных частях знали только из официальных каналов: слухи ходили, конечно, но за их распространение отдавали под трибунал и гнали из армии в один день, не глядя на звание и сыплющийся график полетов. Забытые русские слова «особист» и «стукач» вдруг стали самым страшными в армии ругательствами. Но даже тем слухам, которые прорывались – не верили: в вечерних сводках ведь демонстрировались пусть и разбомбленные, частично разрушенные, но все же относительно целые города. Никто и предположить не мог, что эти виды сняты и обработаны заранее, еще до войны: со школы ведь знали, что «три уровня противоракетной защиты и система космического наблюдения обеспечивают полную защиту всей территории страны от ядерного удара…»

– Цфата нет. – Командир ронял слова, как кирпичи. – Тверии нет. Нацерета нет. Хайфы нет. От Бейт-Шеана осталась только южная окраина. Промахнулись немного. Димона – дыра в полкилометра глубиной. Тель-Авив, Ашкелон, Беер-Шеву, Арад – все пожгли. Вы что, вообще там ничего не знаете, в своей Сирии?!

– Командир, спокойно! – правак наклонился к Ирочке и зашептал, отводя ларинги от горла. – Ты на него не сердись, подружка: у него половина семьи в Хайфе осталась, а вторая половина в Ерихо. Один сын выжил, сейчас в больнице. Он на фронт просился, но не взяли. У меня, кстати, тоже маленькая дочка погибла. Понимаешь, каково нам?

– Понимаю, Йони. Прости. У меня шок просто…

– Это еще не шок, погоди немного. Вот справа по курсу глянь.

Машина забирала к морю, огибая висящие над предгорьями Шомрона тучи. Впереди из дымки выплывало нечто огромно-продолговатое, неровное, сизо-серого цвета. С правого края из этого массива как будто вынули гигантской ложкой округлый кусок. На равнине у подножия отчетливо чернело жирнющее сажевое пятно, усыпанное гнутым железом.

– Этто что… Ккарммель?.. – у повидавшей виды Ирочки затряслись губы. – Так Хайфа – это правда, что ли? Ребята шептались… но мы думали, хоть что-то осталось… неужели вообще ничего?.. как это?.. от Дамаска – и то больше!..

– Кармель, Кармель. И Хайфа. – тон у командира был устало-безразличный. – Лес тушить некогда было, сама понимаешь. Неделю горел. Турки постарались, сучьи дети. Три боеголовки прорвались, одна на нефтезавод, две на город. Вон та выемка – это третья, последняя, она у самой земли взорвалась, полвершины в море снесло. Живых там до сих пор ищут, и почти никого не нашли. Все убежища раздавило к чертям. А я в рейсе был. А вы там спали, в армии вашей! Тревогу за двадцать минут объявлять – это нормально, скажи мне?! Непобедимые и легендарные, блядь!!!

– Командир, хватит, слышь? Она не виновата! Им там тоже досталось говна по самые яйца… извини, Ирена. Нашел на кого орать!

– А никто не виноват! Разведка не виновата, ПВО не виноваты, генштаб не виноват, летчики тем более! Все, блядь, белые и пушистые!! И все в говне по уши!.. Ладно, к черту, ни к чему это. Прости, подруга. Не держи зла. Все прошло, надо дальше жить. Смотри, сейчас это пройдем, полегче будет.

И действительно: проплыл под крылом покрытый пеплом гребень Кармеля (Ирочка сглотнула: где-то здесь они бродили с ребятами из Хайфского, года не прошло…); грузовик вылетел к морю и пошел параллельно берегу. Слева началась относительно нетронутая полоса: бомбили в основном промышленные центры, на «спальные районы» в худшем случае кидали атомную мелочь, в лучшем – обычные крылатки; поэтому здесь не было сплошного ковра руин, они встречались пятнами. Биньямина, Хадера – издали как будто вообще нетронуты… Нетания погорела сильнее, но тоже много домов стоит… А Тель-Авив?

…Ирка с мутным ужасом глядела на проступающее сквозь пыль и дымку многокилометровое пепелище. Невозможно поверить. Даже после Хайфы – невозможно. Пять миллионов человек, сто двадцать лет истории – в десять секунд? В ковер горящих обломков? Так не бывает. Не верю. Разбудите меня. Не хочу жить в этом мире. Почему нам этого не рассказывают? Почему нам врут про газы и био?? Почему??? Чтобы руки не опустились? Наверное. Если можно – так, то вообще все незачем. Нечестно. Какой смысл, надо ложиться и подыхать. Сволочи, суки. Пять миллионов. Яффо. Ибн Гвироль, наша квартира с Янкой. Кафе на Ротшильд, где мы работали. Яркон, где меня Меир на лодке катал. Пляжи. Башни. Площади. Ничего нет. Пустыня. Черно. Не могу смотреть, не могу…

– Йонатан, штурвал! Ирена, спокойно! Отвернись, не смотри туда! Спокойно! Йони, где твоя бутылка? В аптечке?? Пришибу, понял? Выпей, дочка. Выпей, я сказал! Вот так. Еще глотай. Не смотри! Йони, я ее в грузовой отведу. Не хватало нам тут истерики в кабине.

– Н-нет, Алекс. Не надо. Я уже все. Все. Спасибо. Прости.

– Да? Точно все? Давай лучше все-таки…

– Нет. Точно. Алекс, я и не такое видела… я над Дамаском каждый день летаю… просто не ожидала. Извини, правда.

– Ну, если вам действительно не рассказывают – тогда я тебя понимаю. Ладно, ты осторожнее все-таки. Давай, держись. Скоро садиться будем.

– Спасибо, командир. Йони… а аптечка – это не то место, тут я согласна на сто процентов…

…Впрочем, все-таки не совсем пустыня. Наметанный глаз летчицы выделил на черном отблескивающем поле множество ярких точек – спасатели, дезактиваторы, саперы уже больше месяца не вылезали из руин: замеряли фон, разгребали завалы, вывозили грунт, отрубаясь в кабинах от усталости и плюя на дозы. В Тель-Авиве до сих пор доставали людей из глубоких убежищ: недавно одна из Иркиных соседок по палатке получила извещение, что ее мать и брат найдены там живыми. Шок у девчонки был такой, что от полетов ее отстранили на два дня. Одной из самых востребованных профессий, говорят, стал психолог-реабилитатор…

***

Ирка так и не могла понять до конца, как вообще уцелело государство. Из одиннадцати с лишним миллионов сразу погибло около трех – миллион в Хайфе, полтора в Тель-Авиве, остальные в основном в городах Галилеи: Негев пострадал гораздо меньше, немногочисленные боеголовки саудитов почти все достались Ирану с Иорданией. Миллионы людей попали под облучение, десятки тысяч остались в заваленных убежищах, почти все лишились жилья. На всю страну более-менее сохранился один крупный город – на ядерный удар по Иерусалиму не решилась ни одна сторона, хотя обычными ракетами и ему досталось. Казалось бы – всё.

…Но армию успели увести из-под удара, и «Дельфины» с океанских позиций отработали так, что Турции стало не до морских десантов, а Аравийский полуостров перестал быть виден из космоса за облаками дыма. Подняли с аэродромов и спасли большую часть авиации, остановившей потом вблизи границ так ничему и не научившихся сирийских танкистов. ПВОшники сделали все возможное, уничтожив – по скромным оценкам – процентов семьдесят из запущенных боеголовок: Пальмахим, например, прикрыли стопроцентно, а вместе с ним юг и юго-восток Большого Тель-Авива. Всего мегаполису предназначалось пять или шесть восьмимегатонных «гостинцев» – прошили защиту два, из них один не взорвался. Так что южные районы и пригороды на деле пострадали мало, и сейчас туда, где прошли дезактиваторы, понемногу возвращались жители. А вот Хайфе, увы, не повезло: три прорвавшихся заряда из пяти не оставили ей шансов.

Мировую войну в очередной раз предотвратили китайцы, объявив заранее, что «вмешательство в конфликт любого стороннего государства будет считаться поводом для немедленных и неограниченных военных действий со стороны Китая в отношении этого государства». Корею и Окинаву помнили все, становиться полигоном для китайских межконтиненталок желающих не нашлось, и дело ограничилось Ближним Востоком: от Тегерана и Рияда до Стамбула. Останавливать саму локальную войну узкоглазые, разумеется, и не подумали: одних стройматериалов теперь продадут на миллиарды – а уж про цены на концессионную якутскую нефть и говорить нечего…

Но, благодаря тому же китайскому ультиматуму, первые самолеты с медбригадами и спасателями пошли на посадку, едва над Тель-Авивом осело облако. Потом они посыпались один за другим: Китай, Штаты, Индия, Западная и Восточная России, Евросоюз, Австралия, Япония… даже Чили и Перу слали технику и спецов по завалам. Та же картинка, впрочем, творилась и у других участников (кроме Саудовской Аравии: что происходит дальше побережья полуострова, до сих пор никто толком не разведал. Некоторые утверждали, что там от взрывов треснула земная кора и проснулись древние вулканы. Вполне возможно: как сформулировал Иркин отец, «…кто ж мог предположить, что еврейский ядерный хуй окажется таким толстым?..»)

Собственно, «горячая» фаза войны закончилась дня за три – дальше пошла аннексия и зачистка чужих территорий, плавно перетекшая в борьбу с партизанами. Объявили перемирие с Турцией, разделили с ней и Ираном территорию Сирии (пока по неофициальной демаркационной линии), оккупировали и начали зачищать Ливан; разбомбленная в хлам Иордания фактически признала израильский протекторат; не примкнувший ни к кому Египет глотал дым с аравийских нефтепромыслов, помогал всем без разбору и тихонько готовился к роли регионального лидера. В отгороженном от мира глухими кордонами Иерусалиме бульдозеры тем временем равняли с землей палестинские пригороды, особо налегая на мечети; резня в Сильване даже как-то просочилась в мировые новости – весело скалящиеся парни и девчонки в хаки, бьющие в упор из автоматов в окруженную толпу – но на следующий день Бундесвер под Парижем разогнал «мирное мусульманское шествие» с боевых вертолетов, потеряв один сбитым – и сенсация померкла. Скоро, правда, пришла новая: в один день с обещанием израильского премьера не трогать Храмовую гору, таинственные «мстители» рванули в щебень Аль-Аксу и – чтобы уж два раза не ходить – Кубат-Аль-Сахра. Мстителей поймали тем же вечером и на рассвете повесили прямо на руинах, с трансляцией на весь мир; за кадром издевательски грохотали сбрасываемые под обрыв обломки святынь. Мусульманский мир только бороды поскреб: ну правда, чем еще можно напугать страну, пережившую шестьдесят суммарных мегатонн на неполные десять тысяч квадратных миль – и позволяющую себе такое?

«Купола» Ирке было всерьез жалко, но… гнилой зуб есть гнилой зуб, как его ни золоти…

Военные, видимо, просчитали наиболее вероятный сценарий заранее: правительство, во всяком случае, тайно эвакуировали, заранее рассредоточили штабы и перевели в убежища в горах костяк центрального аппарата. Так что система управления пережила удар, власть устояла – и к третьей неделе войны почти все в армии получили информацию о родственниках: живы, погибли или пропали без вести. (Без права разглашения, разумеется, дабы не выдать раньше времени истинной картины произошедшего – хотя все равно все тайком друг с другом делились.) Тогда же начались первые отправки в тыл, на свидание с родными.

Ирка пыталась представить себе маму и сестренку в те дни среди тыловых работниц: тысячи женщин, девушек, девчонок – грязных, голодных, раненых, обожженных, потерявших родителей, мужей, детей, дома – и по двадцать часов в сутки собирающих, проверяющих, исправляющих сведения, распределяющих людей по срочно возводимым палаточным лагерям, организующих те самые свидания, направляющих хлынувшие из-за границы потоки продовольствия, оружия, техники, топлива… Ей было смешно, когда ее, Арона или Хану называли «героями войны»: много бы они нагеройствовали без этих измученных, нервных, никому не известных «тыловых крыс»…

Впереди, за выжженными дюнами, проступали из серой мглы взлетные полосы базы Пальмахим, ныне (после превращения «Бен-Гуриона» в стеклянный кратер) – главных воздушных ворот страны. Машина снижалась, встраиваясь в многоэтажную карусель над аэродромом.