Текст книги "Круги от камушка"

***

from: [email protected]

to: [email protected]

subject:

Люшка, привет!

Я сначала, решила как прочитала, что ты мне болльше не сестра. Вот!

Но сразу не смогла ответить, так что, тебе повезло. Потому что, сейчас, я уже думаю снова, что ты мне сестра, и самая лучшая из сестр! =^) Хотя, что ты сумасшедшая, это сто процентов.

Короче, пусть Гарик с Дэйзи гуляет, если она ему нравится. Ты права, пусть лучше изменяет мне, с кем я знаю, чем будет тайно, с кем-то. Я его все равно люблю навсегда, и он меня тоже. Приеду, тогда никакиз измен больше. А сейчас, пусть.

Только, если они будут трахаться, пусть видео сделают.;^) Ну, я ему сама напишу про это. Хочу посмотреть, какая она, эта Маргаритка. Красивая хоть? Тут девчонки, совсем не как наши, вообще непохожи. Мексиканок много очень, китаек, негритянок. Негритянки смешные.

У меня тут все окей. Нашла подружку, тоже из России, теперь хоть иногда, можно по-русски поговорить. Хотя мы даже с ней, все равно по-английски, в основном.

В школе, правда, одни дураки, почти не с кем разговаривать. Но меня не дразнят, потому что я тут не самая толстая. Наоборот, пацанам я нравлюсь, они все говорят, что я «so cutie». =^)

Зато в биологическом обществе, просто cool. Меня там одна девушка (мы с ней дружим) обещала взять к себе, когда будет эксперимент ставить, зимой. Сейчас, как раз, готовится. Дала статьи, чтобы я читала и врубалась, это про вирусную модификацию ДНК, иожет ты что-то слышала, или читала. Сложно очень, но я стараюсь. В обществе я почти самая маленькая, только еще одна китайка, чуть-чуть меня постарше. Но нас уважают. Говорят, что у меня талант, не знаю, правда, или нет.

По ночам, очень грустно бывает. Вспоминаю вас с Гариком, маму с папой, и прямо слезы на глазах. Ну ничего, переживем!

Передавай привет Чебурашке и Мяусу и всем нашим знакомым. Дэйзичке тоже. =^p

Береги себя.

Пиши почащще!

С любовью, твоя Vikky.

PS. А мне Верба написала, прикинь! Это ты ей дала адрес? Спрашивает, как у нас тут, на Американщине. Здорово так, я ей уже ответила. Она у вас такая клевая! =^)))

***

– Ну что? Навсегда расстаемся с тобой, дружок?

– Наверное. Хотя чего загадывать… Мир тесен, знаешь.

– Знаю. Иди сюда?

– Не надо. Отвернись и считай до ста.

…

– Сто… девяносто девять…

Часть четвертая: «Ушедшие ловить ветер»

1. «Вспоминай же меня по плечам, по речам…»

В очередной раз глянув на опускающееся солнце, Костик затревожился всерьез. Часа три до сумерек, потом придется остановиться: Шу и так спотыкается на каждом шаге, куда ей по темноте. А еще одна ночевка… хрен знает, в какую погоду проснешься утром. Ляжет туман – и все, сиди и не дергайся. Прогнозы здесь не работают.

Да и не в этом даже дело… он скосил глаза на спутницу. Идет, как заведенная, на одном упорстве: дай ей расслабиться на минуту – обратно уже не поднимешь. Никакое обезболивающее не поможет. Даже если бы оно было.

Нет, нельзя ночевать. Надо идти, хоть в темноте, хоть как. Вроде недалеко уже.

Вспомнилось, как она шла вчера утром – весело, едва не вприпрыжку, обмениваясь улыбками с каждым встречным. Читала вслух стихи, напевала песенки, просто болтала – о пустяках и о серьезном вперемешку. На дневном привале сама вызвалась «готовить», с комичной серьезностью читала над горелкой их традиционную молитву Горючу («Акбаар Горюч!.. Амбаар Горюч!..»); потом жадно хлебала теплый слабенький чай с сахаром – последнюю доступную «еду». И снова бежала впереди, ящерицей проползала скальные перевалы, смеясь над шутливыми увещеваниями друга.

Только поздним вечером, после ужина (опять ничего, кроме чая) – она серьезно сказала: «Кось, я спать не буду, так посижу», и он не стал спрашивать о причине. Коробку с ампулами она швырнула с обрыва еще утром, какие тут вопросы.

Заставил все-таки ее лечь, уселся рядом, стал вспоминать все известные ему колыбельные, а потом уже просто ее любимые песенки; ближе к утру она все-таки задремала, убаюканная, и провела в забытьи больше часа: роскошь, на которую и рассчитывать не приходилось. Может, потому и не упала до сих пор…

А может, не потому вовсе. Что там этот час, когда она двое суток на ногах. Просто беречь ей больше нечего, вот и выжигает себя подчистую, весь свой чудесный «елениум» пустив на одну цель: дойти! Как тогда, в восьмом, в Горном Алтае: прибрела в лагерь, черная и сухая, как мумия, когда поиски уже официально свернули, да еще хватило чувства юмора разыграть ночного дежурного: «…я с соседней стоянки, вышла прогуляться, гляжу – в ущелье вроде труп лежит, а проверять боюсь…» По лагерю – тревога, все бегут, а она сидит у костра и улыбается. Вот после этого кто-то и сказал: «…а девочка-то – из елениума…»

Ленка вдруг, не меняя шага, протянула тоненько и жалобно:

– Ну киииисонька… Ну еще каааапельку…

Абсурдометр закоротило. С неимоверным трудом воздвигнутая в сознании плотина величественно треснула и пошла рушиться под раскаты хохота. Внезапно обнаружилось, до чего все это смешно: дурак и дура второй день прутся без дороги через заполярные горы, причем дура едва переставляет ноги, а дурак готов ее на себе тащить – и все это затем, чтобы в конце пути…

Отдышавшись, Костик подковылял к усевшейся прямо на камни подруге и плюхнулся рядом: она немедленно подвинулась и оперлась спиной о его спину. Посидела молча, потом проговорила очень спокойно:

– Коськ, я не дойду. Не рассчитала.

– Я давно понял, – так же спокойно отозвался Костик. – Далеко еще нам?

– Километра три, может, четыре. Не больше.

– Фигня, – он легонечко толкнул ее плечом. – Я тебя донесу. Поедешь с комфортом.

– Кось…

Только теперь, когда она внезапно расслабилась, он оценил ее прежнее напряжение.

– …Может, я сама уже? Доползу как-нибудь, хоть на четвереньках…

– Ага, – он фыркнул. – А навстречу – туристы. Будет новая местная легенда. Да вообще, какие четвереньки – по снежнику? Забудь.

Ленка только вздохнула. Спиной Костик чувствовал ее лопатки, даже сквозь куртку и свитер. На чем она вообще двигается?!

– На святом духе, – ответили из-за спины. – Человек может бетонную плиту поднять, если ему сильно припрет. Не слышал разве?

– Слышал. Только не верил.

– И я не верила. И лучше бы и дальше… – она пошевелилась. – Ну что, идем? А то вечер уже, а тебе еще потом обратно идти. Не на снегу ж ночевать.

***

«Легкая – просто кошмар…»

Всю дорогу он старался на нее лишний раз не смотреть, а когда приходилось – старательно отключал память и вообще все чувства: видеть, не видя. Но теперь, когда она оказалась у него на руках – что-то вдруг щелкнуло в голове.

«Смотри, не отворачивайся. Смотри! Запоминай!»

Чудовищно худое лицо – пергаментная маска поверх костей, вся в пигментных пятнах. Губы-ниточки, зубы торчат. Тоненькая, как палочка, шея: тронь пальцем – сломается. Руки-плети, мышц почти не осталось. Высохшая, плоская грудь.

И живые, блестящие, налитые доверху болью глаза.

***

– Там, выше, ближе к краю. Только осторожней, ладно? Может… я сама?

– Не бойся. Цепляйся крепче.

Массив снежника, сползающий по склону, раскололся в верхней части сетью трещин. Самые крупные, в метр и больше шириной, кажутся дырами в центр Земли: подсвечена только верхняя кромка, а дальше – густая, чуть подсиненная тьма. Брошенный в нее кусок снега тонет, как в чернилах: еще чуть-чуть, и пробежит рябь по поверхности.

Молодая женщина, невероятно худая и изможденная, стоит на краю, медленно обводя взглядом горизонт. Вокруг нее – бесподобная красота Севера: далеко внизу уже зацветает тундра, вся в темно-синих пятнах озер, повыше желтеет прошлогодняя трава предгорий, а здесь, на километре с лишним – только серые скальные отвесы и блеск свежевыпавшего снега. Солнце почти не слепит глаза, просвеченное им чистейшее небо кажется цельной и прозрачной полусферой, с вмурованными в нее розоватыми перышками.

«Хорошее место выбрала…»

– Кось? – зовет она, не оборачиваясь.

– А?

– Смотри, как красиво?

Негромко хрустит снег под шагами. Руки осторожно ложатся сзади ей на плечи, и она кладет свои ладошки поверх.

– Красиво. Правда. А вон там – это океан?

– Нет. Это Умбозеро. Коськ… вы приходите ко мне, ладно? Хотя бы иногда. Я по вам скучать буду.

– Шу…

Пальцы ласково сплетаются с пальцами.

– Не грусти. Мы еще увидимся, обещаю. Веришь мне?

– Как тебе не верить…

– Ну вот. Улыбнись. Пожалуйста. Чтобы я услышала.

Долго-долго длится молчание. Потом – то ли ветер в трещинах скалах, то ли шепот:

– Вот. Вот так и живи, с улыбкой. У тебя лучшая улыбка на свете, я тебе столько лет забывала сказать…

Она медленно закидывает голову, ловя его взгляд своим: расслабленным, теплым, завораживающе-бездонным. Взглядом прежней Шу – живой, любимой и любящей, самой счастливой в мире девчонки.

– Поцелуй меня, Коськ?

Губы осторожно касаются губ… замирают…

Размыкаются.

– Я люблю тебя. До встречи?

– До встречи. Я буду ждать.

Руки – медленно – с плеч, дыхание за спиной. Скрип снега – рядом, дальше, дальше, вот уже почти не слышен… все, тишина. Теперь можно.

Взгляд в небо – в последний раз.

Шаг вперед.

***

Лиска потом рассказывала, что я вернулся абсолютно неадекватным. Она меня на вокзале встречала: боялась, что домой не доеду. Я и не доехал бы, сто процентов – вышел из вагона и стоял, не понимая, где я и куда идти. Не пьяный вовсе, мне даже напиться в голову не пришло: просто неживой. Не было меня тогда в этом мире. Даже как обратно до Ревды дошел, не помню – кажется, какие-то ребята довели. Вечная им слава.

Еще и эсэмэски эти… посыпались, как только мобилу включил. Может, с них меня и вырубило окончательно.

От Ромика: «Костя, где Лена? В больнице ее нет, Нелли не отвечает. Я знаю, что она с тобой. Ответь немедленно, или пойду в полицию.»

Позже, от него же: «Объявил Елену в розыск. Дал твою фотографию. Пеняй на себя.»

От Вербы: «Нелька мне рассказала. Если успеешь – простись за меня с Ёжинькой. Держись. Я приеду.»

От самой Нельки: «Сообщи, когда возвращаешься, я встречу. Ромка, идиот, в полицию сообщил. Дети в порядке.»

Нет, Ромика можно понять. Когда собственная жена, смертельно больная, исчезает из больницы – тут любой голову потеряет. К нам с Лиской пришли из ментовки через пару дней после моего возвращения (видимо, выясняли адрес: Ромик его не знал, а снимали мы без договора, естественно). Если бы не письмо, заранее написанное и заверенное Шу – ничего хорошего из этого не вышло бы, конечно: прямых улик не было, сам я в больнице не показывался – она заплатила сестре, чтобы та ее вывела – но все равно могли продержать в камере неделю-другую. Невзирая на решительное заступничество Ленкиных родителей, от которых у нас с ней секретов не было… кроме самого последнего… А так – дело ограничилось для меня двумя днями и подпиской о невыезде на несколько месяцев: убедились, что я Ленку не похищал и не убивал, что она сама все устроила – и сняли. Ну в самом деле, какой убийца станет просить в отделении полиции на станции Оленегорск справку, что он в этот день там был, да еще вместе с предполагаемой жертвой? Которой, вдобавок, оставалось жить несколько недель? У нас же не Англия, чтоб такие детективы закручивать!

Ромик по злобе сумел добиться «спасательной экспедиции»: слетали с ним и с пентами на МЧСовском борту на тот самый снежник; там спасатели опустили вниз какую-то свою камеру, подтвердили наличие тела и оценили шансы на его извлечение как «хуевенькие». Удачную она выбрала трещину (а еще удачнее, что их главный оказался не мудаком и внял моей отчаянной просьбе). Благородный муж в ответ повел себя по-хамски, ему в свою очередь посоветовали «не выебываться, пока вам обоим тут памятник не поставили» – засим сочли миссию выполненной и отбыли домой.

Разумеется, мы с Благородным остались врагами на всю жизнь. Его бы воля – умирала бы Шу в больничной палате, обколотая наркотиками, и лежала бы потом на приличном кладбище, посещаемая раз в год скорбящими родственниками; а ее желание закончить все самой, в ясном сознании, среди красоты, до последней минуты рядом с любимым человеком – и не оставив могилы… да она ему о таком даже не заикалась. Он бы решил: метастазы в мозгу, вот и сходит с ума его дорогая. Еще раньше бы в больницу упек. Чудо еще, что она его уговорила Иришку отдать: мог бы и упереться, все же дочка законной жены – но пожалел, видимо. Потом, правда, грозился отсудить обратно, но тогда уже появилась Алька, Лиска с ней поговорила – и как отрезало: с тех пор он с нами вообще все контакты прекратил, даже демонстративные подарки на Иркин день рождения перестал присылать. Как будто нас вовсе не существует.

Впрочем, нам его бешенство было и остается до лампочки. Единственное, что я ему простить не могу – что он Эльку против нас настроил. Ту самую Эльку-Элли-Эличку, которая у нас с Рыжей почти что на руках выросла, которую мы все вместе ходить и говорить учили, с которой я два месяца в Никольском саду гулял… а этот моральный урод ее убедил, что мы ее маму убили, а сестру украли! Слов нет, одни выражения!

Но это уже дела нынешних дней. А тогда, три года назад – Пух действительно примчалась, вместе с Микой и Костиком-младшим. Прибежали Наташка с Андрюхой и Ирка с Колькой. Отзвонились из Гамбурга Кэт с Дэнисом – за девятнадцать лет знакомства я второй раз видел Катюху плачущей. Но это хоть представить можно было… а вот зрелище рыдающего перед камерой Тохина мне убавило, наверное, лет пять жизни. Светка потом написала, что он неделю непрерывно плакал, и пил, не пьянея, бутылку за бутылкой. Любил он, оказывается, Леночку, с самого шестого класса, никому и никогда в этом не признавшись. Светка боялась, что он тоже над собой что-нибудь учинит, не отходила от него ни на шаг. Кое-как вытащила. Осенью они к нам вырвались ненадолго, и тогда уже спокойно сидели вчетвером, вспоминали. Насчет памятника как раз тогда и придумали: следующей весной Тохин прилетел один (Светлана как раз с младшеньким сидела), немцы наши приехали, Туркины все втроем, Санечка, Кашка объявился нежданно, даже Вилка с Серегой вдруг до нас добрались – и сходили мы всей шумной толпой навестить подругу, и повесили заодно рядом на скалу травленный в латуни портрет. Без дат, без имени: она бы не захотела иначе.

Так с тех пор и навещаем, каждый год: собираемся со всей России, такой у нас получается «вечер выпускников». Стихи читаем по кругу, песни поем, выпиваем по чуть-чуть, конечно. Не получается в мае – приходим летом, еще и на день рождения собираемся малым кругом, кто близко в это время очутился. Иришку в этом году первый раз с собой взяли: никогда не скрывали от нее, кто ее настоящая мама. Хотя мы для нее – родные, без всяких там.

Вообще, конечно, мы от этого шока так до конца и не оправились. Ни я, ни Лис. Она по ночам до сих пор иногда плачет, а меня полдня колотит, если замечу где-нибудь в толпе невысокую коротко стриженую девчонку. Хотя уже сколько времени прошло. А тогда, сразу – мне жить не хотелось абсолютно: хотелось в запой уйти, до конца, в пике до земли.

Если бы не дети…

Мы с Лиской потом уже поняли: Шу прекрасно знала, что делает, отдавая нам дочку. Лукавила она, когда объясняла насчет «двух сразу Ромке не вытянуть». Вытянул бы: ведь и долги возвращает, и квартиру взял по ипотеке, и Эльку в частную школу устроил. Конечно, не один, вместе с Алей – но справились бы они и с двумя, и любила бы их Алька, как своих, она вообще редкой души человек. А вот мы без Ирочки – шиш бы вытянули. Каждый раз, когда становилось совсем невыносимо – что я, что Лис шли и брали малышку на руки… и почему-то отпускало сердце. Помню ее второй день рождения с нами, еще в коммуналке на Обводном: ранние майские сумерки, открытое окно, весь свет погашен, только пять свечей на столе – две ее и три Борькиных (первый раз тогда их вместе «отмечали»), плюс две незапланированные на буфете, откуда коварный Мяус «пасет» блюдечко с колбасой; именинники, забыв про тортик, разложили на диване отцов ноутбук и разбираются, сопя и толкаясь, с подаренным графическим планшетом, счастливые родители рядом прихлебывают чай, щекочут маленьких хакеров за пятки и вообще наслаждаются семейной идиллией: можем мы, в конце концов, хотя бы на один вечер расслабиться? Сумели ведь наскрести и на подарок, и на угощение – а скоро и квартиру сменим, уже почти договорились: хватит с нас коммунальных сцен и ручьев с потолка. Все у нас хорошо, и будет хорошо, и дырку от бублика получат эти соцработники, а не наших малышей! Зря, что ли, инспекторша Бэллочка раз в две недели с «Нэличкой» чай пьет и обсуждает шепотом: что записать в отчете, чтоб было и не подозрительно, и неподсудно? Ангел наш добрый, так смешно краснела каждый раз, когда купюру прятала… мол, я бы и без этого, но вы же понимаете… Понимали, разумеется, и обожали ее совершенно искренне – и мы, и дети. Жаль, теперь уже вряд ли встретимся: променяла Бэлик историческую родину на Вьюжную Африку…

Но это она нас предупредила с самого начала, едва Лис заикнулась ей о «втором ребенке»: ребята, будет худо. Здесь – и помолчала многозначительно – вы не представляете, как вам будет худо. Я, поверьте, вижу куда больше вас, и то, что я вижу… В общем, отговаривать не буду, но если вы ее берете – думайте сразу о… – и резкий взмах головой, исключающий всякое непонимание. Первый звоночек, как потом оказалось.

…который мы тогда пропустили мимо ушей, разумеется. Потому что вопроса: «взять или отказаться?» – для нас не было. Просто не было, и все, что бы там впереди ни маячило.

2. «И тысячу журавликов ты сделаешь сама…»

– …Рыжики, у меня к вам одна просьба будет. Только подумайте хорошо, ладно? Если нет – я пойму.

Шу позвонила нам с утра в субботу, в середине февраля, совершенно неожиданно. Сказала только: «В Шуваловский сможете приехать? Часам к двенадцати? Здорово. Давайте, приедете – звоните, там найдемся.»

Обрадовались. Приехали. Нашлись. Долго обнимались, счастливо визжа, потом она сюсюкалась с Борькой – «Уй ты какой здоровый, рыжий, на-папу-маму-похожий!» – а я смотрел на нее, и закрадывались мне в душу нехорошие подозрения. Уж больно худая она была, и взгляд какой-то… лихорадочный. Очень странно, после расслабленного двухмесячного путешествия по миру. Вроде и загорелая, и красивая как всегда – а что-то не то. Украдкой переглянулись с Нелькой: тоже заметила, тоже не поняла еще.

Нашли скамейку, уселись – тут-то она нам и выдала…

– …Как удочерить? Ленка, ты что?

– …Что случилось?

– Вот так. Просто, – она вздохнула. – Экспертиза, что она не Ромкина дочь, уже есть, надо теперь вторую – что она Коськина, собственно. Тогда вы можете ее забрать, Ромка не против. Мы уже все подготовили, все документы, договорились, адвоката нашли. От вас нужно только бумаги, я объясню, какие… и тоже согласие.

– Да почему?!..

– Подожди, кот, – жестом остановила меня Лиска. – Шу… ты болеешь? Я вижу, не спорь. Что такое, малыш?

Она долго не отвечала, кусала губы, улыбалась криво; потом собралась с силами:

– Да что. Рак желудка, четвертая стадия. Неоперабельный. Месяца три осталось, говорят.

Сильно в подробности она не вдавалась: мы только поняли, что началось это давно, еще до нашего с ней августа – а она очень долго принимала боли в желудке за гастрит. Потом заподозрила язву, сходила на эндоскоп… и ей там ничего «подозрительного» не нашли. Показала бы она мне этих врачей – своими руками бы на куски порвал! Словом, спохватилась она незадолго до рождения Ириши, когда начались внутренние кровотечения – то есть было, по сути, поздно. И еще ведь пришлось ждать до родов, предельно сокращая дозы лекарств, чтобы не повредить ребенку. Месяц с лишним – в самый критический период!

Как только стало можно – срочно провели два курса «химии», сделали облучение, и вроде пошла ремиссия… но третья «химия» стоила ей первой клинической смерти. Была еще и вторая, в Москве, после подписанного «согласия на негарантированный результат»; после этого врачи сказали – безнадега, пишите завещание. Третьего воскрешения не будет, а одной радиологией ничего не сделаешь.

Никому не сказав ни слова, они сорвались всей семьей за границу, назанимав денег где только смогли; объездили за два месяца весь мир, от Бразилии до Китая, и почти везде получили один ответ: «Где ж вы раньше были?» А те несколько специалистов, которые обнадежили…

***

– Понимаете, я бы согласилась. Почти десять процентов – это много, в моем положении. Если бы детей не было – подписалась бы, не думая… в худшем случае просто умру, и все. – Ленка помолчала. – Но девчонки… оставить их без будущего я права не имею.

– Почему «без будущего»? А ты что им, не будущее?!

– Лен, если дело только в деньгах…

– В деньгах, именно, – она тоскливо усмехнулась. – Рыж, ты не представляешь, сколько мы уже заняли, и под какие проценты. Ромке и так всю жизнь эти долги отдавать. А еще сто тысяч евро… минимум, причем… даже если мы их достали бы, даже если бы Валька квартиру продала… она предлагала… – но это потом нищета, навсегда. Не расплатиться. Ни образования девчонкам, ни жилья, ничего. Я же все равно инвалидкой осталась бы, при любом исходе, до конца жизни на лекарствах, а они тоже стоят ого-го. В общем, если бы был шанс хотя бы процентов двадцать-тридцать… а меньше десяти – это уже никак. Не имею права.

– Шу, что за бред! – меня затрясло.

– Не бред, Коськ, – она продолжала говорить спокойно и тихо. – У меня уже была жизнь, а у них еще нет. И может вообще не быть из-за меня, понимаешь? У Эльки астму подозревают… этот наш воздух поганый… знаешь, сколько ей денег понадобится на лечение, если что? Ты бы своих детей убил, чтобы самому жить? Мне вот предлагали.

– Бляяааа…

– Ну да. Еще и у папы проблемы со здоровьем, гипертония, почки… мы потому и не говорили никому, думали, может, обойдется все-таки. Теперь надо рассказывать… как он это переживет, я вообще не представляю. Валька просто слегла, когда узнала. Будем тянуть до последнего, чтобы они с мамой хоть у постели лишнего не сидели.

– Ленушка…

– Нель, не надо. Попробуй понять.

– Да я понимаю. Но неужто нет вариантов? Ну как это!!

– Есть вариант. Чудо. На самом деле мне уже… почти не страшно, – она вдруг и вправду улыбнулась. – После двух клинических… Рыж, тебе ли не знать!