Текст книги "Круги от камушка"

***

from: [email protected]

to: [email protected]

subject: re: прощальное

приветик.

последнее – это хорошо, меньше мусора будет в почте. :)

ты наивная, я просто тащусь. до сих пор не поняла, что если бы не я – вы бы обратно не сошлись? я же пыталась тебе нагадить, а выходило каждый раз, что толкаю вас друг к другу. ну и ладно, раз ты такая везучая – черт с тобой. :) зла я тебе не желаю, просто за Костю обидно, он достоин куда большего.

загадывать на будущее нет смысла, может, когда-нибудь и встретимся, и вспомним, что было. пока не хочется. с Костей я переписываюсь, так что без новостей ты не останешься.

спасибо за пожелания. тебе тоже удачи, а может, и счастья, если повезет. :)

бай.

***

Из дневника Ёжки.

Август 2010

Странно выходит. Случайно, от злости написала Барановой, что это я их обратно с Коськой свела, а сейчас понимаю, что так и есть. Интересно, если бы я тогда не послала эту Вику – как бы все обернулось? Если бы это мы с ней вытащили Н. и отправили к Катьке, без его участия? Нашли бы ребята с судьбозаготовительного чердака еще какой-нибудь вариант, или забили бы в итоге? Жалко, что нельзя переиграть и посмотреть.

Так или иначе, они опять вместе. Судьба у Коськи такая, что ли – быть игрушкой для этой дуры? Да чего я жалуюсь, сама больно умная. Вместо того, чтобы…

Стоп. Закрыли тему.

Завидую верующим в последнее время. Вот бы сейчас, как мама – помолиться, попросить прощения, и жить дальше успокоенной. Коська, конечно, прав насчет религии, что это просто способ управлять людьми, но есть религия – а есть вера, и вот ее-то мне не хватает катастрофически. Веры и смирения. Вот сейчас пишу, а в голове крутится: «а за что мне просить прощения, собственно?» Ну хорошо, за мстительность – хотя другая бы на моем месте кислотой в рожу плеснула. Вот что мне не дает поверить: неопределенность и отсутствие всяких твердых критериев. Что считать злом, что добром? Если я хотела Н. зла, но получилось в итоге добро – как мне это зачтется? Хотя никто же не знает, а вдруг ей без моих усилий было бы лучше? Крышу свернешь об этом думать.

Все-таки виноватой я себя не чувствую. Скорее, дурочкой, которую поимели за конфетку. Может, все-таки права Леська, и людям действительно не нужно счастье, а нужно только движение, постоянные перемены, острые эмоции? Ну а я что, не человек? Почему я ищу не того, что все? «Доктор, скажите – я феномен?»

Все время ощущение, что я потерялась и блуждаю без дороги. Выбрала ориентиром какую-то гору, которую лучше видно, и ломлюсь к ней напролом. Ну хорошо, вылезу я туда, помиримся мы с Ромкой, а что дальше? Он меня все равно к себе больше не подпустит, так и будем всю жизнь по разным спальням. На сторону бегать? Придется, куда я денусь. Противно даже думать.

Но уходить нельзя, хватит подлостей. Сашка права тогда была, я себе пока не принадлежу. Надо держаться. В конце концов, все не так плохо, ну правда же?

Собеседник тебе нужен, Ленка. А то скоро начнешь с зеркалом разговаривать.

Та хде ж ево взять?

Ладно, у нас тут с тобой дневник все-таки. Давай, для приличия, о злободневном. Жара, духота, смог, спать охота хронически, пельмени достали, кило черешни в день – это офигенно, но перебор, «High Society» можно пересматривать бесконечно, в сентябре есть мысль насчет Болгарии, Элька не хочет в садик, насчет стэпа вроде получается, тьфу-тьфу-тьфу, в плейлисте сплошные Дрыгина с Макеевой, и это не есть гут. Надо Умку новую скачать.

Ладно, поплакалась в тетрадку – и будет. Вроде полегче теперь. Пойду жить дальше.

Забыла совсем записать. Пушиська зовет в Хибины в конце августа, очень хочется пойти, но там будет Баранова, скорее всего. Так что облом. А жалко, если с кем-то я бы и общалась постоянно – так это с Пухом и Медведем. До чего же они кайфовые!

***

Когда с тяжелым шелестом закрылась цельного стекла дверь за спиной второго из «сопровождающих», с Вербой случился приступ позорнейшей паники. Все Микины инструкции и объяснения местных обычаев («…гостей никогда не тронут, так что, пока мы в доме – не бойся…») – моментально выдуло из головы, а заодно и все равновесие, обретенное за время поездки от границы. Вот только что, пока по саду шли, все было прекрасно – а сейчас хоть бросайся обратно, прямо сквозь двери!

(«Хороша бы я была, если б бросилась», – смеялась она впоследствии. – «У Салима даже в двери туалета окошечко – и то бронебойное!» А Мишка уточнял: «Из стекла, которое на „крокодилы“ ставят, на Воронежском авиа заказывали. Очередь из ДШК держит. Размазалась бы в сопли…»)

Но – удержалась, не дернулась даже, только втянула воздух сквозь зубы… зато уж так втянула, что шедшие впереди Мишка и Тимур обернулись синхронно и с одинаково напряженными мордами. Оба, впрочем, тут же расслабились, Тимур понимающе подмигнул, а Мика шагнул назад и на секунду притянул ее к себе, успокаивая. Отпустил, взглянул в лицо: «Всё?..» Она моргнула: «Всё. Извини.» – и шествие возобновилось в прежнем порядке: впереди – старший «эскорта» (он же – замначальника Салимовой личной охраны), за ним – дорогие подконвойные, и замыкающим – существо восточного экстерьера, исполнявшее в поездке роль шофера, безымянное, бессловесное и бесстрастное. Верба сначала решила, что это-то существо и есть Хозяин – этакий Харун-Аль-Рашид, прикалывающийся над подданными – но Мика им настолько тотально пренебрегал всю дорогу, что никакой Харун не стерпел бы. По поводу Тимура, кстати, у нее и мысли такой не возникло: да, здоровяга, боец, явно не рядовой, но… не голубых кровей. Элитная борзая, пусть и с царской псарни.

А сам «царь» ждал гостей в глубине дома, в… в… мда. Как бы это сказать? В личных покоях? В рабочем кабинете? В зале приемов? Короче, помещение оказалось – под стать хозяину. Вернее, Хозяину. С первого шага за дверь – окончательно и бесповоротно с большой буквы.

Про человека, к которому они едут и от которого зависит их жизнь, Верба все это время старалась не думать, и потому не расспрашивала. Поняла из Мишкиных обмолвок, что они служили вместе на границе, после крутили какие-то дела, много чего прошли по молодости; потом один уехал учиться в Россию, а другой пошел в бандиты, «поднялся», и теперь крышует наркотрафик на юге Таджикистана, время от времени привлекая бывшего сослуживца на подработки. «Я, видишь, в армейке на связь подсел…", – объяснял Мишка, – «…универ потом закончил… в основном по таким делам мы с ним. Шифровка-дешифровка, подслушка, всякое. А курьером – это попутно тогда взял, в Комсомольск к ребятам ехал, ну и он мне предложил… я подумал – трасса нерисковая, пустая почти, а у нас штука зелени – большие бабки. Ну, и вообще, друг все-таки… я его знаешь как уважаю…»

Внятного образа из этих обрывков не складывалось: все получался какой-то Правильный Мужик с автоматом наперевес, продающий наркоту в подворотне. Верба, по малости жизненного опыта, еще не научилась совмещать подобные противоречия; Мишка, наоборот, удивился бы, попытайся она ему на них указать. Мол, в чем проблема-то? Мужик правда правильный, с понятиями, его даже враги уважают; а наркота… ну кто-то же все равно будет торговать, раз есть спрос! Товар как товар, только не совсем легальный…

Подруга с таким подходом решительно не соглашалась, заочно и сразу отказав «бандиту» в уважении. Однако, осматриваясь теперь в его бандитском логове, она незаметно и стремительно меняла свое мнение. Понятия понятиями, а вкус и чувство стиля у Хозяина обнаружились отменные.

«Логово», собственно, и помещением-то не было: шагнув за порог, гость оказывался в нешироком горном ущелье под открытым небом. Исполосованные карнизами скальные стены круто взлетали вверх этажа на три, сменяясь там пологими, уходящими неизвестно куда склонами; пол – если это можно так назвать – был завален гравием и каменными обломками – под стенами ржаво-грязными и иззубренными, посредине окатанными и светлыми, вызывающими мысли о пересохшем ручье. На одном из бугров над этим предположительным ручьем громоздился здоровенный валун, в расфокусированном взгляде странно напоминающий офисный стол «эргономичного» дизайна; к валуну был небрежно прислонен неновый «калашников» с обмотанным изолентой прикладом.

С первого взгляда казалось, что крыши над ущельем нет вовсе – но, приглядевшись, глаз начинал различать косые узкие штрихи на фоне неба: линии, по которым стыковались сегменты гигантского стеклянного купола. История его создания уже стала легендой, в которой отметились чуть ли не все окрестные пейзане: одному сорвавшимся с вертолетной подвески сегментом якобы разнесло полдома, другой лично советовал, как подпилить сверхпрочное, армированное каким-то секретноволокном стекло на криво сделанном стыке, третий… Ай, да ну их всех! Начнешь слушать – уши завянут. А реальную историю мог рассказать, например, тот же Мишка – но предпочитал помалкивать: ему и без того до сих пор снился монтаж датчиков деформации на собранном куполе, едва уловимое – не ушами, ногами! – предвкушающее похрустывание, знакомое ходившим по едва вставшему льду, и резвящиеся метрах в пятнадцати внизу дети главного инженера проекта. Восток такой Восток… Во сне Мишка каждый раз демонстративно отстегивал страховку – но наяву, конечно, не глупил. Чем он им поможет – тем, что сам убьется за компанию? Ну-ну.

Супер-стекло, однако, не подкачало: стояло себе мирно вот уже третий год, пережив пару небольших землетрясений и взвывая сиреной только во время штатных проверок. Кое-что русские еще умеют делать. Можно было, конечно, и в Китае заказать, из стекла попроще да потолще, и обошлось бы это вполовину дешевле – но Амир всерьез обещал застрелиться, если при нем еще раз об этом заговорят. А его голова дороже стоит.

На самом деле, конечно, эта стекляшка была детской шалостью по сравнению с предыдущей задачей: вырезать, перевезти за сотни километров и собрать в точности целое горное ущелье – с ручейком, колючками и пылью. Там участвовало, кажется, пол-Таджикистана и в довесок толпа иностранцев, включая профессоров геологии, ботаники и еще хрен знает чего. Два года корячились, денег ухлопали – хватило бы небольшой город построить…

Зато теперь мужики веселились безмерно, наблюдая, как гостья бродит от скалы к скале, распялив рот, и чуть ли не на зуб пробует каждую встреченную травинку. На одном из виражей она наконец обнаружила зрительный зал, попыталась принять серьезный вид… не сумела, и так и подошла знакомиться, улыбаясь до ушей и встряхивая время от времени шальной головой.

– Нравится? – хозяин говорил по русски правильно, только по-южному гортанно.

Верба, уставившись ему в лицо и продолжая дико улыбаться, мелко потрясла челкой; потом, спохватившись, глянула на Мишку. Тот откашлялся:

– Вербик, знакомься, это Сулейман Алиевич, для друзей Салим. Сал, это Верба, моя невеста.

У девчонки, кажется, заклинило челюсть, такие странные движения лицом она вдруг принялась совершать. Салим укоризненно ткнул друга кулаком в плечо:

– Ты бы хоть ее предупредил, а? Пожалей бедную, в один день столько!

И продолжил, обращаясь к медленно приходящей в себя «невесте»:

– Ты на него не обижайся, он у нас с детства дурачок. Но раз сказал – все, за базар ответит. Я лично прослежу. По рукам?

Вербино головокружение приняло новый, незнакомый оттенок: стало вдруг ясно, что надо говорить и делать первое, что вздумается – и не ошибешься. Засмеявшись, она звонко шлепнула ладошкой по летящей навстречу «клешне» хозяина.

– Все, Турок, ты у нас теперь вот где! – Салим продемонстрировал Мишке здоровенный корявый кулак. – Что-то я вам сразу хотел сказать, обоим… А! Насчет этого вашего мусоренка. Мой человек с ним поговорил, товар он вернул, да еще с процентами. Так что вы мне ничего не должны, можете ехать домой хоть сейчас прямо. Но если захотите погостить у старого друга – как это у вас говорят? – он глянул на Вербу. – Милостиво просю?

– Милости просим… – неожиданно напряженно отозвалась та.

Помолчала, уставившись под ноги, и спросила чуть ли не сквозь зубы:

– Салим… А вы его… не тронули? Их, всмысле?

Тот шутливо покачал головой:

– Неет. Тебе оставили.

Девчонка вскинула голову, и Мишка от неожиданности отшатнулся. Такую страшную, злобную радость он видел до этого лишь однажды: на лицах у зенитчиков, наводящихся на прущий прямо в лоб «Ми-восьмой». Выскочил, дурак, из-за перевала на полной скорости – в аккурат на пулеметы. Фейерверку было…

«А подружка-то у меня – зверюга реальная. Попал этот Валера, конкретно…»

Хозяин, кажется, подумал примерно о том же. Образ доброго дяденьки с него сдуло, как человечью шкуру с терминатора; два хищника, большой и маленький, в открытую уставились друг на друга. Стремительно обменялись беззвучным: «Я вообще-то пошутил…» – «А я – нет.» – «Не мелковата еще?» – «Ничего, хватит.» Потом Сал прочистил горло, и гостья аккуратно отвела взгляд, превращаясь обратно из одичавшей псины в хрупкую беленькую девочку. Мишка незаметно выдохнул: такой она ему нравилась гораздо больше. «Хотяяа…»

Додумать, однако, в этот раз не вышло: увлекшись экзотическим зверьком, хозяин и без того непозволительно отвлекся. Хлопок в ладоши буквально вернул Вербу с небес на землю, заставив опустить снова задравшуюся к небу голову. Салим заговорил по-деловому, сухо и коротко.

– Так, все. Сегодня вы у меня, дальше посмотрим. Турок, останешься сейчас, поговорим, есть дело. А ты пойдешь с моей женой, она тебе все покажет.

И без всякого перехода, мгновенно всосав полную грудь воздуха, заорал:

– Фаридаааа!!!

Вербу отбросило; Мишка, привычный к шуткам кореша, заржал. Выделывается, старый хрен: вон же мобила на поясе.

С третьего раза «сезам» возымел действие: в скальной стене на высоте этак с три человеческих роста раскрылся – с картинным скрежетом – проход, и наружу, на узкий карниз, выступила закутанная в цветное покрывало женщина. Осторожно склонившись над краем, осмотрела стоящую внизу группу; приветливо, как старому знакомому, кивнула Мишке; улыбнулась поднимающейся на ноги Вербе; после чего обратила взгляд на Салима и отчетливо выговорила:

– Изверг чертов! Напугал ребенка до икоты!

…Налитый адреналином до ушей «ребенок» рванул из низкого старта так, что оказавшийся сзади Мишка получил увесистым обломком в колено и резко передумал куда-то бежать. В три прыжка никем не остановленная девчонка достигла скалы под карнизом и – даже будто не снизив скорости – полезла наверх.

– Стой, дура!!

– Молчи!

– Убьется нахуй!

– Заткнись, я сказал!! – отбросив Мишку за спину, Салим перешел на русский. – Верба! Спокойно! Не спеши. Держишься? Давай осторожно наверх, до полки. Так. Так… Левее. Встала? Молодец. Налево смотри. Не вверх, налево! Видишь светлые камни? До них, потом наверх. Прямо ты не пройдешь. Поняла? Все, пошла. Так. Молодец… так… ниже бери! Ниже! Так. Стой. Теперь наверх отсюда. Таак. Молодец! Тянись! Давай-давай! Фарида, принимай ее. Давай, не бойся, ну!.. Есть. Слушай меня, Верба! Еще один такой раз – полетишь в Москву впереди своего визга, поняла? Сейчас исчезли быстро! Обе! …Турок, твою мать, кого ты мне притащил?!

***

Из дневника Ёжки.

Сентябрь 2010

Финита, бля, комедия. Прости, дорогой дневник, но без мата тут никак. Сходила в поход, идиотка. Выть хочется.

Главное – кто?!! Верба! Единственная нормальная во всем этом бедламе. Была. С кем общаться теперь? Что за дурдом творится?!

И если бы хоть раскаивалась, так нет. Говорит об этом, как будто все нормально, как будто так и надо. Подумаешь, в людей стреляла! Враги же. Что они ей сделали, эти враги??? Обидели «кумира», да? Отлично, просто замечательно: кумир В. Петровой – бандит и наркобарон, ради него она готова лезть на вершины и стрелять в спящих людей. Да пошла ты такая, В. Петрова!!! Героиня ебаная! Считаешь, что можно побаловаться, а потом вернуться в Москву и писать статейки? Как будто ничего не было? Ну, считай, считай. Тебя еще это догонит, еще покорчишься.

Если бы не пообещала молчать… А что я сделала бы? Всем рассказала? Да половина ей за это руку пожмет! Скажут: меньше чурок – чище воздух. Кретины. А вторая половина пожмет плечами, типа это ее личное дело. А я буду стукачкой и ябедой. Нахер надо.

Разрыв с реальностью. Вот что со мной творится. Не понимаю людей, чем дальше, тем больше. Началось с Н., теперь и с другими то же самое, будто зараза какая-то. С ума посходили все, творят полную херню. Почему не жить нормально, не думать наперед, хотя бы на два шага? Что, так трудно? А выправлять напортаченное – проще? Да ни хера они не выправляют! Наворачивают один косяк на другой, потом жалуются. Уроды!

В клуб завтра не пойду, и вообще не пойду больше. Достало. Сначала поют чудесные песни, а потом несут такое, что хочется врезать. И у всех: деньги, деньги, деньги. Вернее, бабки. Тошнит. Лучше сама себе буду петь.

Хватит. Толку нет писать, легче все равно не становится. Херово мне. Херовейше. Пиздец как херово.

[запись день спустя]

Ничего себе я высадилась! Хоть лист выдирай. Нет, не буду, потом когда-нибудь перечитаю – посмеюсь.

Надеюсь, Пушиська примет мои тыщу извинений. Пока молчит. Если не примет, придется съездить на выходные, лично пасть в ноги. Мишка, наверное, поддержит. Но подожду еще немного.

Получила вчера заказ с книгами, взяла сдуру после ужина почитать «НРЗБ». К рассвету дочитала. Не оторваться, как написано. Проза у Сергея свет Марковича выходит потрясающая, несмотря на всю небрежность. Вообще интересно, что его поколение успешно совмещает (совмещало, в основном уже) прозу со стихами, а в новом – разве что Быкову это удается. Да и вообще, такого владения словом у нынешних нет: то ли пресытились, то ли период такой. Или телевизор виноват? Не знаю.

Добила, наконец, программу для ТопТопа. Горжусь собой. Стойку на руках делает, пляшет, как вол, только что анекдоты не рассказывает. Клевейшая игрушка, сама бы всю жизнь игралась. Хотя Витюшка прав, конечно – это не для всех, нормальные родители ее раньше об стену разобьют, чем научатся. А мне по кайфу. Изучить, что ли, программирование по такому поводу? Вот будет зимой время…

Завтра Эр и Эл возвращаются с дачи, утром звонили, голоса счастливые. Говорят, крыжовника привезут ведро. Может, раздавим с сахаром, не варить же. Или так слопаем. Прямо из ведра, горстями. Мммяф!

(Ставлю галочку: надо будет позвонить Королёвой, сказать спасибо. Дожили, вообще – жена любовницу благодарит! Надеюсь, они там хоть не при Эльке…)

Интересно, на сколько мне хватит летнего заряда? Боюсь зимы. Никогда не боялась, а теперь…

Ладно, переживем как-нибудь. Тяжелее уже не будет, это точно.

15. «…будто якорь опускаешь на таинственное дно…»

– С одной стороны – жалко, конечно…

Отражения облетающих лип медленно плывут за бортом, листья с протянувшихся над водой веток падают в лужицу на дне лодки. Гарька гребет, не напрягаясь и даже особо не следя за курсом; время от времени я ему сообщаю: «в берег едем…», тогда он с расслабленным «аха» оглядывается и придерживает одно весло, добавляя новый изгиб в расплывающийся за нами след. И разговор наш движется так же: неспешно, с долгими паузами, изгибаясь от темы к теме.

– …с другой стороны, мама права все-таки. Ничего бы не вышло, мы с тобой совсем разные… О, смотри, какой селезень шикарный? Вон, слева.

От берега нам наперерез торопится стайка уток, во главе ее взбивает лапами воду величественный птиц – почти черный, в ошейнике цвета майской травы и бронзово-зеленой шапочке. Удивительно, чего он так вырядился – брачный сезон ведь давно кончился?

– Ага. Красавец. Не задави их, осторожно. Уу, жирные какие!

– Еще бы. Отъелись за лето.

– Отожрались, я б сказала. Даже кормить вас не буду, чешите отседова!

Не понимающие слов утки некоторое время следуют за нами, держась строго на расстоянии броска хлебной горбушки; потом, убедившись в обломе, одна за другой отворачивают обратно к берегу, переговариваясь: «Злая!» – «Тварь!» – «Да!» – но вполголоса и без особых эмоций. Сонно им. Обленились на дармовом хлебе, скоро летать разучатся…

– Слушай, – спрашиваю я Гарика, – как ты думаешь, сколько надо времени, чтобы утки стали нелетающими? Если естественным отбором?

Он хмурится:

– Фиг знает… пингвинам, вроде, десять миллионов лет понадобилось.

– Ууу!

– Ну да, это ж небыстро. Можно Торьку спросить, она тебе целую лекцию прочитает.

– О, точно! – я щелкаю пальцами. – В ближайшем письме спрошу.

– Ага. Мне потом расскажешь?

– Конечно! Если сама что-нибудь пойму.

…Нет, что-то мне подсказывает, что десять миллионов тут не понадобится. Им не то что летать – им даже плавать лениво, кажется.

Хотя людям, вон, тоже лениво: одиннадцать утра, а на всем пруду ни одной лодки, кроме нашей. Может, просто уже осенняя спячка? Или погода такая? Солнце вроде с утра собиралось оттянуться, взбодрить засыпающих людишек – но как выскочило, так до сих пор и блуждает среди развешанных постирушкой-сентябрем рваных простыней; ветер, отправленный на поиски, отдергивает брезгливо то одну, то другую – но открывает только новые ряды застиранной, влажной серости. И в рябой воде пруда отражается она же, безнадежно замыкая верх с низом: бескрайнее прачечное царство, торжество уныния, однообразия и меланхолии. Питер наш, любимый и невыносимый, «родина октября», как кто-то метко заметил – не помню, кто именно.

Глядя уткам вслед, я неожиданно для самой себя произношу в пространство:

– А ты мне все равно снишься… иногда…

Он отвечает далеко не сразу:

– Ты мне тоже. Особенно сейчас.

– Одиноко?

– Не то слово. Поначалу легче было, сейчас – вообще…

– Но она тебе пишет?

– Если б не писала – я б сдох…

Мне она тоже пишет, наша золотая сестренка: о том, как до сих пор иногда плачет по ночам, как пересчитывает время – «…девять, значит, у нас в Питере – восемь утра…», и какой это ужас – обнаруживать, что уже и мысленно произносишь «bus stop» вместо «автобусной остановки». Хотя сам «Frisco» ей очень нравится, и семья хорошая, и друзья уже появились, и английский за два месяца стал привычен, как воздух – но… «без своего Города, без своего Языка, без своих родных, я ничто, все сильнее это понимаю. Кто-то может оторваться, а я нет. И любви, другой, кроме Гарьки, у меня не будет, сколько бы тут за мной пацанов не ухаживало. Он все равно лучший!»

В общем, мамина затея разлучить Ромео и Джульетту решительно провалилась. Надюша уже и рада бы Вику вернуть – вон как Гарик исхудал, не спит, не ест ни черта, глушит себя учебой до невменяемости… да только ничего тут не сделаешь, правила «культурного обмена» суровы: пока у Виктории там или у Дейзи здесь не случится серьезных проблем со здоровьем, законом или приемной семьей – прерывать программу они не вправе. Грызите подушки, девочки, считайте дни – но десять месяцев ваши, от звонка до звонка. Впрочем, уже восемь.

– Как там Маргошка, кстати?

– Ничего, веселая-бодрая. Только мерзнет с непривычки. – Гарька вдруг оживляется. – В комнате целый сад устроила, представляешь? Чуть не лианы какие-то растит. Цветы всякие, кактусы… Оранжерея на дому. Что мы с этим делать будем, когда она уедет?

Я пожимаю плечами:

– Да ничего не делайте, пусть растет. Память останется. Разберете по квартире, если Торьке много будет. А ты с ней как?

– Нормально. Глупенькая, конечно, что с нее взять… но хорошая. Веселая. Только болтушка – сил нет! Как придет вечером поболтать, так до часу ночи с ней…

Понимающе фыркаю:

– Ну, что ты хочешь – девчонка. Слушай, возьми чуть левей, а то там у берега мель… ага, нормально. По-русски хоть болтаете?

– Да когда как. В основном вперемешку.

– Ооо…

– Ага. Всемирный съезд крыш объявляется открытым. Я уже в универе слова путаю. А знаешь, больше всего о чем спрашивает?

– О пацанах? – немедленно угадываю я. Гарик ржет:

– Рыбак рыбака! В точку. Без бойфренда – не жизнь, понимаешь. За ней уже целый табун бегает, телефон не умолкает!

Смеюсь вместе с ним:

– Так еще бы! Марсианка же, да еще и красавица. На тебя-то не вешается?

Братец вдруг засовывает язык за щеку и принимается с преувеличенным вниманием разглядывать берег. Я жду, стараясь улыбаться не слишком ехидно. Наконец он осторожненько на меня косится и промыкивает:

– Нуу… не без этого, да. А что я могу сделать?

Набрав воздуха, будто собираюсь нырять за борт, я выдаю как можно равнодушнее:

– Ну… например, можешь ей поддаться.

– Чегоо?..

С одним веслом в воздухе и другим – в воде, нас начинает разворачивать на месте. Гарька, не обращая внимания, пялится на меня в упор.

– Кому поддаться? Ты мне предлагаешь… с Дейзи?!

– Да, именно, – я стараюсь говорить ровно и весело. – Тебе с ней. Причем так, чтобы мама это видела.

– Ты… йе… совсем уже?

– Гарьк, послушай…

– Ну ты блин!

– Да послушай ты! Пожалуйста.

Шорох воды под днищем понемногу замирает – а мы все сидим, уставившись друг на друга. Наконец, убедившись, что «в гляделки» меня не переиграть, он отворачивается и сплевывает за борт.

– Ну?

– Гарюш… – повинуясь интуиции, я вскакиваю и, раскачивая лодку, перебегаю на его скамью. Обнимаю за плечи, не дав увернуться.

– Гарькин, не злись. Я объясню.

– Ну объясни.

– А ты пообещай, что не будешь злиться?

– А ты сначала объясни.

– Нет, ну ты пообещай.

– Нет, ну ты объясни!

– Пообещай!

– Объясни!

– Упрямый осел!

– Вонючий людоед! – расхохотавшись, Игореша обхватывает меня за талию. – Ох, Тучка, блин… и чего я в тебя такой влюбленный?

– Потому что я лучше всех, – объявляю я и показываю ему язык. – Отпусти, а то я сосредоточиться не могу. Или можно уже не объяснять?

– Нет уж, нет уж, – прижав напоследок покрепче, он решительно отпихивает меня по скамейке, едва не свалив за борт. Навизжавшись и насмеявшись, мы наконец-то рассаживаемся по местам, и под возобновившийся плеск весел я принимаюсь излагать наш хитрый план…

…которых, собственно говоря, было два: наш с мамой общий, и мой персональный. Поскольку, принадлежа все-таки к несколько более «продвинутому» поколению, я и в мыслях не держала разводить Игоря с Викой – моей целью было убрать эту сладкую парочку с Надиных глаз куда-нибудь подальше, пока они ее до сердечного приступа не довели своими фокусами. В то время как сама Надя – разумеется, желая детям только хорошего – готова была уже бросить все и уехать с Викушей в Ёбург, оставив Гарика с отцом в Питере. Даже насчет работы там успела договориться… но тут в мои бешено вращающиеся шестеренки свалилась мысль насчет того самого «культурного обмена», и будущий Торичкин самолет прямо на лету развернуло с востока на запад. Есть у меня знакомая девчонка в тамошней комиссии, кой-чем мне обязанная – через нее мы и попали в очередной набор, хотя все сроки подачи документов уже прошли. Кажется, Верка изобразила, будто вовремя оформленные бумаги потерялись в процессе пересылки, и ей разрешили «переоформить». Удобная у нас страна, в некоторых отношениях…

Разумеется, тесты Викуше пришлось писать «по-честноку», в бешеном темпе, и вдобавок остекленевшей от горя: мама объяснила без экивоков, что – хватит, дорогуша, или Штаты, или Ёбург, а до отъезда поживешь у знакомых на даче, чтоб под присмотром. Кое-как, с великим трудом, я выцарапала сестричку «на часик» к себе после сдачи тестов – Надя в это время не спускала глаз с Гарика – и за отпущенное время мы с Тикой героическими усилиями напоили девчонку в такой драбадан, что примчавшаяся ее забирать мама только вздохнула, да произнесла в наш адрес несколько слов, среди которых определение «пиздюки лысожопые» звучало почти научно. С тем и отбыла домой – а Торичка оставшиеся до отъезда недели так и прожила у нас. С братом я ей настрого запретила видеться – хотя есть у меня ощущение, что пару раз они все-таки встречались…

– Ну да, было дело, – легко признается Гарька. – После того, как ответ пришел, что ее берут, и перед самым отлетом еще раз. Маме только не говори.

– Что я себе – враг, что ли… О, дай я мостик пройду, а?

– Садись, – он с готовностью уступает мне место. Заложив круг, чтобы набрать потерянную скорость, я нацеливаю лодку в узкий пролет – и только тут понимаю причину неожиданной покладистости братца: подлец, ничуть не таясь, разглядывает мои растопыренные ляжки под коротким – по летней привычке – подолом. Заметив, что я заметила, ухмыляется, но взгляд все-таки отводит. Ровно на две секунды.

– Сскотина, – шиплю я. – Извращенец! Отвернись!

– Бе-бе-бе! Греби давай, стеснительная. Чего я там не видел?

– Если все видел – чего пялишься? Игорь, я замужняя женщина, между прочим. И твоя сестра вдобавок!

…зря я это сказала: теперь у него на роже крупно написано, что делают с сестрами… особенно замужними. Ну, поганец!

Засечь мой рывок к борту он успевает, а вот увернуться от летящей в лицо горсти ледяной воды – не очень. Предупреждая естественную реакцию, я двумя руками выдираю весло из уключины:

– Ты! Только попробуй! Башку снесу на…

Закончить фразу мне не суждено: именно в этот момент брошенная без управления лодка налетает скулой на бетонное основание мостика. Набранной скорости как раз хватает отправить меня спиной вперед со скамейки на пол, огрев добавочно по лбу рукояткой весла. Спасибо, что не за борт…

– Жива? – Гарька, как был на четвереньках, переваливается через скамейку. – Ага, ругается – значит, жива. Давай руку. Вставай.

– Уоойй… блин, чего я такая дура, а??

– Тебе сказать? Или сама догадаешься?

– Молчи уж! Охх… уйй.. Не, ну это надо мозги иметь – на третьем месяце так падать… Да, что смотришь? Я тебе потом хотела сказать. Ййоо…

– Блин… – Гарик неприкрыто ошарашен. – Ну ты даешь. Нельзя ж так. Сильно ударилась? Тебе ничего не будет?

Отмахиваюсь, кривясь и морщась:

– Ай, ладно, фигня. До свадьбы заживет… до серебряной. Эй, а чего ты? У меня еще две попытки! Дай сюда весло!