Текст книги "Круги от камушка"

– Фей? – окликаю я Сашку. – Слушай, забери ключ из входной двери?

Кэт непонимающе хлопает ресницами, зато Феечка схватывает с лету:

– Что, думаешь, сбегут?

– Не думаю, – ухмыляюсь я. – Уверен! И держи при себе, или Натахе отдай, а то они из принципа найдут. Видала, как рыжий перед немкой выделывается?

– Папа! Пап! А давай! Парашюты! Запускать!

Ирка прыжками несется через комнату, тряся над головой мусорным мешком больше себя самой.

– Давай сделаем пап!! Я знаю как! Я научу!!

Подмигнув Катьке – «весь вечер на арене укротитель!» – важно интересуюсь, из чего у нас будут стропы, если веревочек в доме нет… и позорно обламываюсь, получив в ответ мгновенное: «Из скотча пап! мы его сложим на полоски и приклеим! а кого мы пассажиром повесим?!» Кажется, Борька зря присвоил себе все конструкторские лавры…

– Сделаем-сделаем! – успокаиваю я скачущую дочку. – Все вместе будем делать. Кэт, давай с нами? Фейка! Давай тоже, все равно дурью маешься!

– …Теть Кать, давайте!

– …Мама, давай!

– …Тетя Саша! Пойдемте!

Все, про меня забыли. Вся орава виснет на перепуганной Катьке, Лилька чуть не за руку тащит Феечку, Костик-маленький сует ей в руки маркер, Бориска бросается на балкон за стройматериалами – и через какую-то минуту две красотки на коленях, высунув языки, под руководством малолетних инженеров расчерчивают на картоне крылья и хвост. А я, хихикая, убегаю на цыпочках в кухню, в расчете продолжить веселье…

…но там уже «обошлись без сопливых», как гордо объявляет Имеющая Сказать, обозревая свое кривоватое настенное творчество. Хотя нет, зря я на нее: вроде ровно. Или нет?.. Да что за фигня?!

– Конст, успокойся! – разгоняет мое замешательство Натка. – Тут потолок кривой, а мы по полу меряли. Понял?

– Эллитное жилье… – весело цедит Дюша. – Лет двести назад за такую работу плетьми секли!

– А за твою – в каторгу гнали! – беззлобно осаживает его супруга. – Все, парни, давайте тут по-быстрому приборку, и мы греть начинаем. Пора уже за стол. Имеющая, волоки из комнаты сумищу с горячим. И скажи там девкам, пусть салаты ставят.

Во дела – Викуша даже не огрызается на кличку! Неужто боится?? Да нет: просто тайная месть уже совершилась, нужен только повод…

– Ростова! – доносится из комнаты. – Всмысле – Ростова!! Наташа! Какую сумку тащить?

…нет, Имеющей Сказать повод не нужен. И сумку никакую ей уже не тащить, судя по Натиному аллюру с места. И вообще не говорить больше, судя по визгу.

– …Аааакакаясукаключвытащилаааа!

***

Кто не жил три года в крошечной квартирке с двумя гиперактивными деточками и котом впридачу, тому не оценить, какой это кайф: мы – тут, а они – на другом краю города! На целую ночь! Разбогатею – Катюше памятник поставлю. В натуральную величину, из чистой платины. Не разбогатею – так из меди, еще и натуральнее выйдет.

Вечер, в принципе, уже кончился, народу осталась едва половина: Маржиховские со всем выводком уехали ночевать к нам в Купчино, косенькая Кивина уволокла поддатого Воронишвили на вокзал, на прощание вымочив слезами всех и каждого; укатили к последнему поезду метро трезвые и веселые Колька с Иркой, намекнув на прощание: «…мы ведь тоже… не Сахаровы… на будущий год – сами знаете где!» Тайны мадридского двора, блин: а то мы этот анекдот не вспоминали каждый раз при виде Колюниной шевелюры! Такой русский – хучь в рабины отдавай!

Да и вообще, я в разгар веселья пригляделся к нашей компании – так чуть не протрезвел. Сионист на сионисте… извиняюсь, на сионистке! Одна Верба вне подозрений, ее родословную я сам помогал раскапывать в универские годы – а остальные…

Остальные, как ведется у российских сионистов, набились в кухню и под недопитое обсуждают вечные вопросы: «кто виноват?» и «где лучше?» Семь человек – семь мнений, недопитого вдосталь, и ор стоит такой, что на улице слышно, наверное. По-хорошему, надо бы их приглушить: хрен знает, что тут за соседи, еще стукнут по злобе… нынче это просто… а Дюшенька и запираться не станет, ради своей карьеры сдаст всех скопом. Фейка с Олегом, допустим, ни в чем таком не светились, отделаются предупреждением – а вот Торьке вызов совсем ни к чему, ее и так недавно на студсовете прорабатывали за «пропаганду западных ценностей», и намеки делали нехорошие. И Пуховы колонки тоже многим поперек горла, а Мишка – тот вообще в загранконторе трудится, готовый шпион. Нет, пора, пора принять меры.

Рыжая, кажется, думает примерно о том же: оторвавшись от созерцания свечки, смотрит на меня с немым вопросом. Да, сейчас схожу, приведу их в чуйство…

Но пока я тут разгибаю затекшие ноги и потягиваюсь, готовясь к подвигам, у них там на кухне бурное горение нежданно переходит в детонацию: такое чувство, будто невидимый прораб мгновенно украл и продал кирпичи из стен, оставив одну штукатурку. Ух и голосина у Виктории… ох и выражения… это кого это она так?!

– Опять с Андрюхой сцепилась, – кисло комментирует Лиска.

Да, не иначе. «Несовместимость на личностном уровне», так это называется. Пока оба трезвые, еще туда-сюда: от Герасимовой флегмы Торькины издевательства отскакивают со звоном, а сам он не задиристый; но вот как нажрутся – все, держите меня семеро. Как сейчас.

– …Из-за таких, как ты, педрила! Патриот хуев! Вся родина – в кошельке!

– На себя глянь, шлюха амерская! За помаду и сникерс – мать продашь, блядина!

– Ах ты пиздун!! Я тебя за мать щас…

– Пошла нахуй, сука жирная!! Гррабли убери!!!

– Да что там, Натаха спит, что ли? – Лис вскакивает, я тоже дергаюсь… но в этот момент на кухне будто гирю на кровельный лист роняют. «ХВАТИТ!» – и еще раз, через пару секунд: «СКАЗАЛ – ХВАТИТ!!» Хренассе, это что – Медведь их разнимает? Ната не справилась?!

Трехэтажный залп. Грохот – очевидно, кухонной двери. Нарастающий ломовой топот с паровозным сопением (на мгновение ощущаю себя Карениной на рельсах). Дверь комнаты выгибается от могучего пинка, возмущенно треща: «РРЧКНХРРН??» Яростная матерная фраза – и со второй попытки взбешенная Виктория вламывается внутрь, в колеблющийся полумрак и тихую музыку. Чуть с ног не валится от неожиданности.

– Ой! И… извините! Я… Я я помешала? Ой. Бля, слушайте, извините. Я…

– Бобер, выдыхай, – иронично советует Нелька, опускаясь обратно на пенку. – Проходи, сестрен, присаживайся. У нас тут хорошо. Только дверь закрой.

– Да? Точно не по… мешала?.. – взмыленная Торичка никак не может врубиться в перемену обстановки, мнется и сопит в дверях, пока возникшая из темноты Верба не подталкивает ее ласково в спину:

– Заходи, горе луковое. И успокойся уже, не трясись. Народ, вы такой спектакль пропустили

– Да видали мы эти спектакли… – лениво отзывается Лиска, и я согласно киваю, скривив рожу. Как мы ни старались в последнее время, а все равно эти двое, нет-нет, да и сталкивались на общих сборищах – с одним и тем же результатом. Сегодня, правда, какая-то совсем жесть, ни разу такого не упомню.

– Что они на этот раз не поделили? – первой интересуется Лиска у прислонившейся к стене Вербы.

Та, глядя на свечу, молча дергает щекой: то ли «да ну их», то ли «да как всегда» – а может, и то, и другое. Даже скорее всего то и другое. Тяжелая ей досталась подопечная, во всех смыслах. Ириша у нас, допустим, тоже не подарок, но ее хотя бы отшлепать можно; а у этой рыжей атомной самоходки интеллекта пока примерно столько же, зато гонору – как у Ленина. Мнит себя большой специалисткой по национальным бедам, агитирует за тотальный генетический контроль в роддомах и стерилизацию алкашей, подписывает призывы к суровому ограничению рождаемости… а на деле мечтает послать «эту психушку» подальше и свалить в любимую Калифорнию. Летает туда каждый год на Рождество, возвращается заплаканная и месяц потом ест мозг своему Игорю: «уедем, уедем, уедем!» Только ему-то нафиг не сдалось никуда уезжать, у него тут великие стройки путинизма, карьерные перспективы и гравий самосвалами налево – на кой ему эта Америка, что он там забыл?

Сестренка до сих пор думает – наивная! – что учится, ставит опыты и летает по миру на братцевы премии и сверхурочные. Комплексует по этому поводу ужасно. Хотя мы вообще-то тоже так думали – пока Верба случайно от знакомого журналюги-«расследователя» не услышала знакомую фамилию и не навела справки. Теперь мучается, рассказать Вике или нет: и то жестоко, и это бессмысленно, потому как молодого инженера-путейца Сазонова собственное начальство, по многим признакам, уже «списало в стрелочники», и взять его могут после любой ревизии. А вору – будь он хоть трижды брат и возлюбленный – Торичка передачи носить не станет, тут мы с Пухом едины во мнении. И так же едино не знаем, как она себя поведет и каких глупостей наделает. Куда ни пни, всюду жопа…

Ну, успокоилась, атомная наша? Вроде успокоилась. Притихла. Сидит, пригорюнившись, смотрит на огонек – а Пушиська так и не села, подпирает стенку и разглядывает жалостливо стриженый затылок своего горюшка. Взяла, балда, и постриглась перед майским сплавом по Белой: «наставница» только ахнула, когда увидела. Ладно еще, не под нуль, просто коротко. Впрочем, когда привыкнешь – так вполне симпатично; еще чуть-чуть обрастет, и будет просто красиво. Этакая пухляшка-эмансипэ, гордая, но дружелюбная. Черт, а ведь ей в институте наверняка парни проходу не дают… я бы на их месте точно не давал…

Почувствовав, что я на нее смотрю, Викуша поднимает взгляд и делает бровями: «чего?» Слегка ухмыляюсь в ответ: «да так…» Она улыбается краешками губ, и вдруг просит хрипло:

– Слушай, почитай «Письма», а? Или еще что-нибудь его?

Верба у нее за спиной выпрямляется и настораживается. Лиска – вижу краем глаза – незаметно прикусывает губу. Почуяли…

Дернув головой – мол, «Письма» так «Письма», всегда пожалуйста – я набираю воздуха, сосредотачиваюсь, и очень серьезно начинаю:

 
Нынче холодно, и в доме плохо топят,
Только водкой и спасаешься, однако.
Я не знаю, Костя, как у вас в Европе —
А у нас в Европе мерзнешь, как собака…
 

Нелегко, надо признаться, читать такое с торжественным и грустным выражением, да еще наблюдая перед собой образец когнитивного диссонанса в развитии. Торичка слушает, ничего не понимая, хлопает глазами, жалобно смотрит то на Вербу, то на Нельку – потом снова вслушивается… и наконец, на строке «…раз уж выпало евреям пить по-русски…», до нее доходит. Дико заржав шепотом, она вытирает глаза, и дальше слушает со счастливо распяленным ртом – стремительно округляющимся, тем не менее, к третьей терции.

 
Сядем где-то между Стиксом и Коцитом,
На газетке – сало, хлеб, бутылка водки.
И помянем тех, кто живы: мол, не ссы там!
Все здесь будем. Обживемся – вышлем фотки…
 

Я уже закончил – а она все сидит с непередаваемым выражением, и, кажется, не дыша. Потом судорожно набирает воздуха и выдыхает: «…собаака бешеная!..» Смеюсь в ответ:

– Это не я собака, это Ладыженский! Пух, почему у тебя подрастающее поколение классиков не читает?

– Упустила, упустила, каюсь… – сделав шаг от стены, Пушиська опускается рядом со все еще хихикающей Викой и обнимает ее за плечи:

– Я тебе дам почитать, как вернемся. Не пожалеешь. …Костик? – снова обращается она ко мне, – а давай теперь?..

Подмигиваю в ответ: да, теперь можно и оригинал. Ненавижу читать на загруженную и тоскливую аудиторию, зато вот такую смесь печали со смехом, как сейчас – милое дело поджигать!

– По две строфы, ага? Лис, а?

– Начинай! – толкает меня плечом «половинка».

 
Нынче ветрено, и волны с перехлестом…
 

***

Утренний свет, стекая с облаков, разбегается по серой воде розоватой пленкой: выглядит так, будто измятую стальную полосу Невки раскаляют снизу огромной горелкой. Еще чуть-чуть, и от нее займется черная полоса горизонта, истончаясь и распадаясь в огне на прихотливые угольки зданий – а потом и они пойдут слепяще вспыхивать изнутри, выгорая окончательно до своих четких дневных контуров. Постоят-постоят – и покроются, остывая, серовато-желтой вечерней золой, и уйдут по крыши в смолу, чтобы на рассвете снова выгнать ночь с небес невыносимым жаром…

«…Ви настоящий паэт!»

«Это не я. Пушкин!»

«Ааа, Пушькин…»

Не смотреть мне больше «Чокнутых»: там, где я встречу послезавтрашний рассвет, будет совсем другое кино. Но вот музыка… музыку эту я увезу с собой. Пока – в себе, а при первой возможности скачаю. «Воспоминания о Венеции», не забыть бы.

– Таа… даа… даа… та-да-тадатаа…

– …тадатам, тада-ттада-там…

– Таа… та-да-таа… тададаттаа…

– …тада… тада… тадаттадаттам…

Той весной будет тринадцать лет нашему с Сашкой знакомству – а я сейчас впервые слышу, как она поет. Вокализирует, вернее, заполняя паузы словно скачущей на лужах капелью. Это Шу в свое время сказала: «У Феюшки в голосе – капельки: тём!.. дям!..»

– Сань? А ты ей пела когда-нибудь?

– Конечно! – грустный Феечкин профиль теплеет в улыбке. – Как раз вот эту тему. Вдвоем пели, как с тобой. И вторую тоже, и «Дороги» из Мгновений… Помнишь? Та-тада-тадатам… та-тада-тада-там… таа-дам-там… Она вообще Таривердиева обожала. Я потому и удивилась, что ты его не слышал.

Сокрушенно вздыхаю:

– Ох, Ленка… Мне иногда кажется, что я вообще ее не знал. Кто-нибудь что-нибудь расскажет – думаю: «елки зеленые! откуда?»

– Точно так, – медленно кивает Сашка. – Как будто их две было, и вторая вообще незнакомая.

– Да даже не две, больше… – я вдруг спохватываюсь. – Слушай, опять мы!..

Она, печально усмехнувшись, вздыхает – и вдруг цитирует:

 
…Ты скажешь: «Опять ты о том же!»
О том же. О чем же еще.
 

Нет, сегодня положительно ночь сюрпризов. Феечка – и стихи??

Глядя на мое ушибленное выражение, она смущенно жмет плечами:

– Ну чего? Не такая уж я темная, как некоторые думают.

– Да ну тебя! А еще что-нибудь?

Но она отрицательно трясет лохмами:

– Не, тогда уж ты давай. Я почти ничего целиком не помню, а что помню – или веселое все, или похабное.

Прислушиваюсь к себе: «…нет, не хочется сейчас читать…» – и предлагаю в ответ:

– Давай лучше еще что-нибудь послушаем? Что-нибудь грустное. У тебя Эванса нет с собой?

Взгляд – искоса, с хитринкой:

– «Апрель в Париже»?

– Ни фига! – решительно отпираюсь я, хотя она угадала. – «All the things you are»!

– Знаток… Да держи, выбирай сам! – Сашхен, улыбаясь, протягивает мне плеер, и, пока я распутываю скомканный провод, стремительно меняет диспозицию: стряхивает песок со своей накидки, пересаживается на мою куртку, вытянув ее из-под меня вперед, и укрывает накидкой нас обоих. Поправляя вставленный в ухо наушник, довольно бормочет сама себе: "…My foolish heart… ммм, кайф…»

Целоваться мы начинаем на втором «Waltz for Debby».

***

Деревья в «парке Зоолетия» еще толком не выросли, и птицы в кронах поэтому не чирикают – только вороны на мусорках разминают глотки, да бродят молча сонные голуби. Верхние окна высоток уже горят солнцем, понемногу оживают пустынные улицы: питерский день расправляет плечи, прежде чем вскочить и помчаться сломя голову. Последний мой питерский день. Не верится, что он пришел.

Подводить ли итоги? Даже не знаю. Я его ненавижу, этот город – но сейчас с радостью сдал бы билет, чтобы и дальше в нем мучиться. Сделал он меня, во всех смыслах сделал. Воспитал. Научил жизни. Вбил свою мерку в позвоночный столб, чтобы я теперь все прочие города мерил только ей. Сволочь родная, беспощадная.

Нет, Иерусалим тоже вставляет: я уже полгода по нему скучаю, хотя были мы там каких-то два неполных дня. Но он другой, несравнимо, до самой основы другой. И у Тель-Авива тоже ничего общего с Питером – хоть он и стоит на равнине у моря, и распланирован такой же «сеткой», и теми же дубами и липами засажены улицы. Воздух не тот, лица не те…

Да не в воздухе дело, не в лицах, в конце концов! Это я уже не тот. Как там было у Егорова: «…отныне и присно – для вас уж не будет, не будет, не будет экзаменов!» Все пройдено здесь, двадцать четыре семестра любви и счастья, предательства и отчаяния; что-то я сдал, гораздо больше – завалил позорно, по младости и глупости… только эти завалы сами стоят иных сдач на «отлично». Даже и предложили б пересдать – не стал бы.

Вот только кто бы мне сказал, что последний экзамен назначен за сутки до выпуска: я бы хоть подготовился!

Сашка ты, Сашка, чудо мое нелепое… Когда-нибудь поймешь и простишь, но сколько до этого пройдет времени! А у нас ведь сейчас с тобой каждое родное существо на счету. И объясниться не успеем, вон уже подъезд: возьмешь в прихожей сумку, переглянешься с непроснувшимся Олежкой – готов? готов! – обнимешь нас на прощание, и такой и останешься в памяти: обернувшейся у такси лохматой девчонкой, одетой в черное, несбывшейся судьбой, невыполненной просьбой над рассветной Невкой: «…убежим, ну пожалуйста…» Прости, Феюшка, но просто любить – мало. Даже так, как мы с тобой любили.

Есть чувство повыше.

Ты поймешь.

***

Дурацкое ощущение, что это не нас – это мы всех провожали. И проводили, надо сказать, с большим успехом: из всей вчерашней толпы на финише – сиречь у стойки регистрации в Пулково – только Пух с Микой и Имеющая Сказать, да еще Надюша пополнила поредевший строй. Немцы только что приземлились в Гамбурге, Феечкины прислали эсэмэску: «Согласны стать Феечкиными. =) Щастья, щастья, щастья!!!!», Гераськи и не-Сахаровы уже пашут в поте лица, заслуженно считая себя попрощавшимися, а Лис размышляет над сообщением с неизвестного номера: «Рыжики, держитесь, все будет ништяк!», и размышления ведут ее явно куда-то не туда, судя по глазам. …Эй, задумчивая! Алька это, от нее на днях телефон ушел, вместе с симкой!.. О, вроде ухватилась. Давай, выплывай, у нас служба безопасности впереди, а ты смотришь, как обкуренная… Что, все? Совсем все?! Вот прямо берем чемоданы, и?.. Давайте хоть фото на прощание! Извините, вы нас не щелкнете быстренько? Ага, а потом мы вас! Спасибо!! Все, Пух, Медведь, давайте – ждем в гости! Торич, подь сюды! Ррафф! Приезжай! Хыхы… обязательно вышлем!.. Надюш?.. Спасибо вам… тебе… за все. Прилетайте к нам обязательно, ладно? Мы отпишемся, как только сядем. Все, ребята. Борька! Ирку – за руку, и не отпускай, понял? Лис? Ы?

– Ы. Эх…

– Без «эх»! Да здравствует новая жиизнь!

***

Картинка в глазах плывет: то ли непрошенные слезы, то ли бессонная нервотрепка последней недели берет свое. Да, точно нервы, и давление еще – вот и в ушах звенит. Хотя не… это не звон, это голоса. Левые какие-то. Опять глюки, да твою же мать!

– Пассажиров, вылетающих рейсом…

– …мы верим, что эта земля станет вашей новой родиной…

– Скажите, там такси из аэропорта правда бесплатно?

– …запомните: язык – это сейчас для вас главное…

– Папа, смотри, смотри, взлетает!

В глазах совсем темно. Интересно, я сесть успею, или прямо тут рухну? О будет прикол.

А голоса-то – прямо как живые…

– …три с половиной перевели. Месяц протянем…

– …порвала, когда с Шарони дралась. А чего он Ави обижает! Она хавера шели33
  моя подруга (иврит)


[Закрыть]!..

– …вы нам снитесь, и мне, и Мике…

– …почти пять кило, и орет, как двигло на форсаже. А Светка ее простила, вы прикиньте! Цветы принесла прямо в палату…

– …слышь, сестра! Не нравится – иди в отель! Мы – вот так живем!..

– …решила – забуду, значит – забуду! Всё!..

– …в этом году – по Северной Двине, а следующим летом на Памир планируем…

– …змани44
  временный, в данном случае – про статус работника


[Закрыть], на три месяца, но хоть за квартиру заплатим…

– …прорветесь, сто процентов! А нас вот, как бы… в Штаты приглашают. На «Спейс-Икс»…

– …я думала, будет интереснее. Борька такие сипурим месапер55
  байки травит


[Закрыть], а у нас один шиамум66
  скука


[Закрыть]…

– …пойду на тоар шени77
  магистрат, вторая степень высшего образования


[Закрыть], а то это турьё уже в глотке сидит…

– …Светлана. Катья решила, пусть будет русское имьа…

– …вы бы увидели, что с заповедником делают – тоже поседели бы! Будь они прокляты! У канадцев тоже не рай, но такого…

– …этот… вертолетик с управлением альхути88
  беспроводной


[Закрыть], знаешь? Вот она от него просто мета99
  «помирает» (сленг)


[Закрыть]…

– …Айя? Красиво. Ну, Нелька, поздравляем! Мы за тебя молились…

– …она ж сторчалась нахрен, а грипп в этом году – сам знаешь, какой. Здоровых перемерло, не то что… Верба до сих пор плачет, не может поверить…

– …да понятно, без войны нереально было. Еще малой кровью обошлись, мы думали – куда хуже будет…

– …ага, пройдет у нее, как же! Она уже на «Радио Хамбург» внештатным репортером работает. Дура чокнутая…

– …Костя так братика хотел… но теперь все, сказали – нельзя…

– …сама летаю, представляете? Каждый день! И не боюсь совершенно! Такая красотища – тайга, тундра, озера… дух захватывает…

– …я вас в наш Research Center проведу, покажу, чем мы занимаемся – вы сразу забудете эту бредятину из ти-ви. Студентов своих покажу, похвастаюсь. Мне есть, чем…

– …эх, Борька, в кого ж ты такой Рэмбо?.. Ладно, давай – чтоб все пули мимо!..

– …по бэджу. Лица не осталось, они там их чем попало… Говорила ей, дуре, сколько раз говорила: «нахера тебе этот Тайланд, работай дома!!!»…

– …на ногах стоять уже не могу, не держат. Какие там походы…

– …имочка1010
  искаженное «има», т.е. «мама»


[Закрыть], хамуда1111
  милая


[Закрыть]… ну не плачь… ну есть такая профессия – леаген эт'а моледет1212
  родину защищать


[Закрыть]…

– …и фак этой Нобелевке, мы уже во всех учебниках на века! Ты понимаешь, что это такое – гепатит победить?!..

– …в этих ваших лейзер дефенс половина электроники как бы наша… так что и мы за вас воюем, типа…

– …курсант Шумко Ирена! Твой полет завтра утром, в первой группе…

– …да, это я вылила! И все твои секретные бутылки тоже! Хватит пить, Катерина!!.

– …бензопровод. Нашли какой-то ручей, она сумела воткнуться… летчица от бога, говорю тебе, я фотки видел… и уже на пробеге – зацепились. У нее – позвоночник, черепно-мозговая, а он…

Хочется заорать на весь накопитель, едва сдерживаюсь. Лиска смотрит испуганно, что-то спрашивает… не слышу… подожди… все, нет?..

Последний голос – тихий, изменившийся, но все равно безошибочно узнаваемый:

– …вот мы и разлетелись… кто по Земле, кто еще дальше. И все равно собираемся, несмотря ни на что. А те, кто не с нами уже… они же все равно с нами, правда? И снятся нам по-прежнему. Ребята, давайте за то, что не кончается. За дружбу. И за память…

Вот теперь уже точно не голоса, а звон. Давление все-таки. И с глазами совсем плохо – ни фига не вижу, одна серая размазня и Нелькина грива пятном. Да и то – течет вся, вихрится, по краям особенно… прямо как пламя. Натурально – пламя, языками…