Текст книги "Круги от камушка"

***

Прапорщик милиции Раменский не считал себя плохим человеком. Даже наоборот: «По совокупности достоинств» – говаривал он, бывало, задержанным – «я, бля, человек очень неплохой». И работник прекрасный, надо признать – редкому менту люди благодарности пишут, а Валере Раменскому писали, и не раз. Кого от хулиганов отбил, кому вещи потерянные помог найти, а одной отставшей от семьи тетке занял денег на билет аж до Красноярска. Тетка потом деньги вернула с большой лихвой, так поделили ее с ребятами по справедливости: Валера – мужик правильный, не жлоб.

А мелкие грешки… да у кого их нет? Все мы не ангелы. Погрешим – искупим.

Так что, выйдя в полуночный обход платформ и с ходу «выцепив» на одной из скамеек одинокую девчонку с рюкзаком – явную бродяжку – прапорщик осмотрелся и направился прямиком к ней. Давненько не грешил, все подвиги совершал: пора слегка поправить баланс.

Напарник Кирюха отследил направление движения, оценил объект и довольно хыкнул: «О, типа гуляем, нах!» Сам Валера, как более опытный, не спешил радоваться заранее: даже из самых простых, казалось бы, случаев – не всегда, отнюдь не всегда получается достойная вечеринка. Слишком много факторов в игре. Зато когда получается – тем больше радости.

Сегодня все подсказывало: этой ночью скучать не придется. Девчонка – светленькая круглолицая малышка лет восемнадцати-девятнадцати, явно случайная и неопытная: опытная ни за что не стала бы торчать на платформе ночью одна. Тут ведь не только милиционеры ходят… ей еще повезло, на самом деле, что деревенские раньше не заглянули. Тогда бы она сейчас тут не сидела, эти ребята свежатинку любят больше всех областных ментов, вместе взятых.

Сама слегка чумазенькая: судя по волосам, дня три не мылась. Но под грязью – чистенькая и ухоженная, сразу видно. Домашняя, то есть. Городская. Загнанный вид и жалкая поза это подтверждают. То ли из дому сбежала… нет, вряд ли, рюкзак слишком серьезный… то ли от группы отстала – тоже нет, туристка по-другому будет держаться. Да и комарами не сильно искусана. Скорее всего – примерная дочка, которую сманили бродяжить и кинули, без еды и денег, черт знает где. Самый лучший вариант.

«Ну, поехали…»

– Девушка, добрый вечер. Ваши документики.

Девчонка, вырванная из тяжелой дремы, вскинула голову и захлопала глазами на двоих «правоохранителей». Сглотнув и сообразив, что от нее требуют, торопливо расстегнула курточку (Валера чуть заметно дернул бровью: «…нехуево…»), неуклюже извлекла из ксивника паспорт. Протянула с робким видом.

«Бля, прямо как по нотам!» – порадовался прапорщик, принимая документ. Вытащи беленькая не сам паспорт, а копию – пришлось бы потратить лишнюю минуту на объяснения и вытягивание оригинала, а тут – прямо сразу. «Молодца, заработала себе еблю в презике: мы хоть и менты, но справедливые – пиздец. Правда, сам презик с тебя же. Так… Верба? Это че за имя, блядь? Из этих, что ли, ебланов с деревяшками? А национальность?.. нет, не ёбит, русская. Ниче, это мы исправим. Прописка? Постоянная – Ново-Алтайск… что за дыра, хуй знает. Ага, временная… ууу, бля, Москва! Далеко занесло.»

– Так, Верба Даниловна. Куда следуете? И откуда?

Девчонка шмыгнула носом:

– Домой, в Москву. Из Владивостока еду. Автостопом.

Напарник за спиной хрюкнул, сам прапорщик тоже едва удержался. Бывают же на свете идиотки, а? И ведь не одна такая, регулярно попадаются. Дурная голова ногам покою не дает… а частенько и еще кое-чему…

Ну что ж, проблем тут явно не предвидится, искать ее в этих местах никто не станет, а если и станет – хуй найдет. Вступление окончено, можно начинать… хе-хе… первый акт. Вон и Кирюха понял уже, лыбится – аж затылку жарко.

Неторопливым движением, спокойно улыбаясь, Валера убрал паспорт во внутренний карман формы, и пошел по тексту:

– А что ж это вы, Верба Даниловна, без документов ездите? Автостопом? Нехорошо. Как вот я вашу личность удостоверю? Вдруг вы в розыске находитесь?

Девчонка предсказуемо растерялась, еще не поняв всей глубины случившегося:

– Как это, без документов? У меня же паспорт есть!

– Паспорт? Предъявите, пожалуйста? – Валера старательно удерживал на лице вежливую «рабочую улыбку». До смеха было, по сценарию, еще несколько реплик.

Верба сглотнула, начиная осознавать:

– Так он же у вас. В кармане! Вы его забрали!

– У меня? – в этом месте положено было по-прежнему вежливо удивиться, подняв брови – но смысла играть весь спектакль уже не было. Так что Валера откровенно заржал и повернулся к напарнику.

– Кирилл, ты видел какой-нибудь паспорт?

Тот пародийно вытянулся и отдал честь:

– Никак нет, тащщмайор! Не видел!

– Ну вот, – веселящийся от души прапорщик развернулся обратно к испуганно сжавшейся девчонке. – Или вы утверждаете, что мы вас обманываем? Может быть, нам карманы вывернуть перед вами?

Та молчала, уставившись в платформу и сжав кулачки. Ничего другого он от нее и не ждал. Впрочем, даже если бы от отчаяния потребовала действительно вывернуть карманы – паспорт ее давно в подкладке, в таком месте, что и не нащупаешь, не зная. Берешься «катать» – делай это лучше профессионалов.

– Другие документы у вас есть? Студенческие билеты и зачетки меня не интересуют, – Валера, щерясь уже вполне по-зверски, рубил девчонке пути отступления. – Водительские права? Заграничный паспорт? Нет? Ну тогда придется вам пройти с нами в отделение, для установления личности.

Повернулся и пошел по платформе, мысленно аплодируя самому себе: не больше двух минут, просто рекорд. Кирюха за спиной, судя по звукам, отобрал у девчонки рюкзак, сопроводив издевательским «давай помогу нах»: теперь точно никуда не денется. Так бы могла от отчаяния сигануть в кусты, а теперь – все: паспорт еще могла бы бросить, вещи – никогда. Москвичка, знаем мы эту породу.

Краем глаза отметил лежащую на скамейке противоположной платформы длинную фигуру: «Вроде никого там не было?» Не понять даже, то ли парень, то ли девка: волосы ниже плеч, сам (или сама) в плаще, лица не видно. А и хуй бы с ним: лежит, отвернувшись, ничего не видел, а даже и видел – лезть не станет. Какой нормальный человек полезет с ментами спорить? Ночью? На глухой станции?

***

Еще несколько дней тому назад Верба искренне полагала, что удача едет у нее в рюкзаке и не сбежит до самого дома. Из Москвы до Приморья они с Максом доехали меньше чем за две недели, никуда не торопясь, зависая на вписках и гуляя по незнакомым городам. Во Владике их поймала Леська и увезла к себе в заповедник; неделю вчетвером гуляли по тайге, объедались ягодой, купались, ловили рыбу, кормили косуль с ладони и слушали летучих мышей по ночам. Без того не слишком тяжелая дорога сюда стала казаться вообще забавным сном.

Потом распрощались с ребятами, вернулись и пару дней погуляли по Владивостоку, познакомились-пообщались с местными, нааскали денег на обратный путь – и с неохотой двинулись: август на дворе, как-никак, а ехать еще недели две. Стопилось отлично, и Верба уверилась: так оно и продлится до самой Москвы.

Все кончилось в один момент три дня тому назад – когда Макс на хабаровской вписке зацепился языками с вписавшейся одновременно с ними девушкой, выяснил мгновенно, что она идет из Перми в Якутск – одна! почти без денег! имея в планах аэростоп на Верхоянск и дальше на северо-запад к дому! через Таймыр, вот это нифигасебе!! – в общем, отрубающаяся от усталости Вербочка успела услышать, как он выспрашивает у нее подробности…

…И проснулась наутро, чтобы обнаружить вместо спутника записку: «Извини, малыш, дальше нам не по пути. Ни пуха ни пера. Макс.» К записке были великодушно приложены две сотенные купюры. Вписчица тоже исчезла, хозяин флэта утверждал, что они его даже будить не стали – иначе бы он, конечно, Вербу поднял: «Бля, это охуеть, это просто охуеть! Пиздец, пусть он мне только еще раз попадется, я его изуродую нахуй!!»

Такая моральная поддержка, безусловно, радовала – но расстояния до дома она не уменьшала и одиночества не ликвидировала. На робкую просьбу пройти с ней хотя бы до Красноярска – там у нее уже были знакомые – Вовка честно развел руками: «Вербик, у меня работа, на один день еще могу сбежать – а больше выгонят нахуй. Прости, никак…» Денег, правда, он ей дал, и предложил повисеть у него некоторое время – «Может, кто будет проезжать, подхватит?» – но тут уже она сама отказалась. Поверить незнакомому человеку, когда тебя только что кинул надежный друг – это надо быть конченым романтиком, а романтику из Вербочки выдуло в пять секунд: ровно столько заняло чтение записки.

Был еще вариант – высвистать ребят из Питера; но, вспомнив Леськины рассказы, Верба подумала и решила: «Не стоит». (Впоследствии, единственный раз в жизни, Костик орал на нее чуть ли не матом: мол, дура пустоголовая, не могла мне эсэмэску послать – занял бы денег, прилетел самолетом, и уехали бы вместе! И Ленка от тебя рядом совсем была! Возомнила о себе, гребаная героиня автостопа! Все вы, бабы, больные на голову! И прочее в том же духе.)

Сообщать родителям и просить перевести денег на билет – ей и в голову не пришло, конечно. Если бы родители узнали, что она вместо писания диплома в Москве сидит без денег в чужой квартире в Хабаровске – был неплохой шанс, что Москвы она больше не увидит: примчатся, увезут домой, и больше не выпустят. Переведут ее в какой-нибудь местный пединститут, сделают училкой литературы, и попробуй вякни что-нибудь против. По той же причине не стала сообщать о ситуации Люське: предыдущий вариант удлинился бы от этого всего на один шаг.

Потом, уже на «дизеле» в сторону Читы, простывшая и голодная, она поняла, что можно было – и следовало – сделать. Вернуться назад, в Приморье, добраться снова до Леськи с Маратом (пусть им просто так не дозвониться, но дорогу она помнила) – и уже с их помощью действовать дальше. На самолет до Москвы они бы они ей не наскребли, положим, но на поезд до Читы или Красноярска – сто процентов. Или хоть помогли бы найти попутчика из своего круга; пусть тоже не на весь путь, но хотя бы этот самый отвратительный бездорожный участок.

Но – не сообразила, сработала инерция мышления: «только вперед». Она вообще в тот момент думать не могла, в таком была шоке.

А теперь, кажется, думать поздно…

***

Пост коитум, как известно, омни анимал тристи эст. Или как-то так.

Однако двуногое, отзывающееся на кличку «Валера Раменский», к царству «анимал» со всей очевидностью не относилось: настроение у него было благодушное и безгрустное, невзирая на полнейший посткоитум. Сейчас он сидел, закинув ноги на стол (неосознанно подражая тем самым голливудским неграм-полисменам), и лениво копался в телефоне девчонки. Нашел папку с фотографиями, с интересом принялся разглядывать. «Студенточка, значит. Красотка. Ух ты. У, да ты у нас скромница, ёба! Трусы показываешь, а пизду стесняешься! А подружки какие, кайф. Охуеть, у нас бы за такой вырез выебали на месте. Пиздец блондиночка, какие ножки!! Так, надо будет в столицу смотаться в отпуску, а то зажрались они там, таких девчонок ебут! А мы тут на деревенских жирягах пыхтим. Пусть поделятся, бля!»

Часть фоток была явно не с московских пейзажей. Машины, поля, деревни. Пацан какой-то – ёбарь, видимо. «Он, что ли, ее кинул? Похоже. Смазливенький паренек. Попался бы ты мне, уёбыш – узнал бы, что такое дубинка в жопе. Сучонок.»

Впрочем, даже злоба была благодушно-ленивой. Кайфовая оказалась девочка, удовольствия получил немеряно с первого же раза. Узенькая, мягкая, сочная. Сейчас отдохну – будет и второй раз, и третий. Ночь длинная. Как она там, кстати – оклемалась?

Прапор поглядел за решетку «обезьянника». Девчонка как уползла в угол после Кирюхи, так и лежала там, скорчившись и накрыв голову руками. Но подвывать прекратила, только всхлипывала и подергивалась. Перестарался он с ней немного, вечно пытается весь кайф с первого раза захапать. Молодой еще, бешеный, сколько ни объясняй ему – все без толку. Ну ниче, девка молодая, с одного раза не сломаешь. Не порвал почти – уже хорошо.

Что с ней дальше делать, надо подумать. До утра Кирюха ее разъебет так, что капитану предлагать даже неприлично. Деревенским отдать за ящик водяры? Или в райцентр отвезти, черножопым продать? Могут неплохо отстегнуть, маленькая и блондинистая – им такие нравятся… Да, наверное, черным. Хотя местным прикольнее, с предыдущей вон че вытворяли, такой ржач… особенно когда в говне топили…

«Ладно, щас пока сами – а там посмотрим.»

Валера скинул ноги со стола, лениво поднялся и прошествовал в клетку. Девочка даже не отреагировала на его приближение: лежала, обхватив руками коленки, и тряслась молча.

«Замерзла, наверное, как сука!» – осенило прапора. – «На бетоне-то голой валяться! Интересно, а как у нее пизда от этого – еще уже стала? Ща проверим.»

Присел рядом; не торопясь, принялся обминать хоть и побитый, но все равно упругий и сладкий задик. Вспомнил, как два часа назад на этом же месте сдирал с нее джинсики, как впервые выскочили на свет эти нежные булки – тогда еще скромно прикрытые белыми трусиками, только внизу по краям демонстрирующими две полоски загорело-розовой мякоти. Как она вырывалась и крутилась на полу змейкой, смуглым ужиком со спутанными ногами и задранным на голову свитером, а он, навалившись, мял ей грудки через лифчик – прелестные, замечательно ложащиеся в ладонь грудки, отмеченные им еще на платформе; тискал тонкие, почти девчачьи бедрышки, круглые прохладные коленки, маленькую задницу; как, нырнув в трусики, ухватил за пушистую «лодочку», пухленькую, с маленькой сомкнутой раковиной в середине… какой был кайф, перед тем как натянуть эту куколку, раскрывать и разминать набухающие створки пальцами, ощупывать внутри стремительно твердеющую жемчужинку – экстаз тела на фоне истерических рыданий души. Городская штучка, совсем не похожа на местных: те в двадцать лет – жопастые кобылы, грубые, широкобедрые, сиськи по ведру каждая, а эта – миниатюрная, изящная, с гладкой кожей, вся такая хрупкая и невинная…

Убедившись, что девчонка уже не станет отбиваться, Валера рывком поднял ее с пола, просунул руки под мышки и ухватился за грудь. Она отреагировала только новым громким всхлипом и возобновившимися рыданиями. Не обращая внимания, мент принялся неторопливо катать в ладонях прохладные упругие шарики.

…как она взвыла, когда он одним движением содрал с нее лифчик – не расстегивая, просто разорвал спереди – и даже не торопился хвататься, просто смотрел и слушал, наслаждаясь ее унижением. Кирюха сунулся сфотать – разрешил: нельзя же не сохранить такую красоту! Сейчас уже вон – сине-зеленые все, в багровых пятнах, в царапинах, в засосах, как в камуфляже – и все равно, как ухватишься, просто улет. А какие они были тогда, только что открывшиеся – золотисто-загорелые сверху и снизу, молочно-розовые спереди, с маленькими темными ореолами вокруг сосков, неожиданно крупных и красивых – даже Кирюха смотрел и бормотал: «Как с картины, бля, ваще…» Как он наконец за них ухватился, впервые сжал в руках – податливые, шелковистые, текуче-упругие, не женские совсем, не сиськи даже – сисечки, грудки, как у юной нетронутой школьницы. И сам, как школьник, вдруг отпустил – и взялся снова, нежно, осторожно и робко. Почему-то захотелось именно так: не мять, а ласкать с нежностью. Пальцами, ладонями, медленно сводя два шарика вплотную – и освобождая, давая утечь обратно. А потом ловить, и снова…

Не, охуенная девочка, просто охуенная. Такая малышка – а пиздатей всех, кто ему попадался, пожалуй. Прямо жалко, что придется от нее избавляться. Надо как следует наиграться за ночь… может, если Берегин разрешит – получится и на день оставить… в сортире, скажем, спрятать, и рот заклеить. Но потом – точно избавляться, не хватало еще проблем из-за пизды. Чего там Кирюха копается, кстати, долго он еще?

Руки тем временем жили своей жизнью: левая продолжала тискать грудь, а правая жадно ухватилась между ног. На это девчонка все же отреагировала, молча задергалась и сжала бедра. «Поздно, сучка!» – пальцы ловко развели складочки, средний скользнул вдоль них, нащупывая молодую и упругую, уже стянувшуюся обратно после Кирюхиного монстра щелочку. Нашарил – и принялся миллиметр за миллиметром, дразня и распаляя, проникать пальцем в волшебный, розово-складчатый космос, во влажную, пахнущую смазкой и спермой пещеру.

Изломанная девочка забилась в руках в последнем протесте. Валера, больше не стесняясь, смял с боков стремительно набухающую грудку – так, что она превратилась из шарика в бутылочку – прикусил зубами и принялся стегать языком торчащую «пробку». Крутя средним пальцем в мокреющей дырке, натирая большим клитор, тиская свободной рукой поочередно бьющиеся ножки и виляющие булки. Больше всего он обожал такие игры именно за этот момент: когда душа борется последние секунды в предавшем ее теле, в мокрой пизде и подмахивающих бедрах. Самый лучший звук на свете – вовсе не писк девственницы под рвущим ее самцом; самый лучший звук – отчаянный вой раздавленной, но несломленной человеческой души, обрывающийся в торжествующий рев победившего душу тела. Мускусная самка, рвущая глотку невинной девочке в ритм с насилующим ее хуем. Распаленный жеребец, топчущий романтического юношу под треск платья его первой жертвы. Чистота и нежность, брошенные в грязь. Юные загорелые ножки – расходящиеся, пропускающие немытый ментовский хуй к беззащитным губкам, и cами губки, раскрытые страстным цветком, зовущие войти – сюда, в раскрытое, расслабленное колечко, и толчки маленького таза – навстречу, навстречу, навстречу, еще, еще, глубже! Запах течки, искаженное похотью милое личико. Раскрытый, высохший, вскрикивающий все громче и неразборчивей рот. Собственные руки девочки, терзающие вставшие едва ли не дыбом груди. Ее визг, сливающийся с рыком самца, и белый взрыв в мозгу – оттого что – его семя – льется – внутрь – льется! – внутрь! да! пусть! – в тайную, теплую, взломанную уродливым тараном обитель, отныне и навсегда – грязный притон. Прощай, чистая и звонкая душа, ищи себе приюта в другом месте.

…Впрочем, ничего такого Валера, конечно, не думал. Всех его мыслей было – «О, как потекла сучка!», и «Бляя, щас кончу!!». Монголы, сжигавшие Багдад, тоже не размышляли о судьбах цивилизаций.

Заскрежетал ключ в замке, заскрипела дверь. Резко запахло горелой синтетикой: пока старший по званию вышибал душу из девчонки, младший на заднем дворе занимался уничтожением улик методом сжигания в железной бочке. Надежный, не раз проверенный метод; но сжечь, скажем, рюкзак без специального умения – и пробовать не стоит. Даже с умением это занимает довольно много времени и генерирует несоразмерное количество вони на обширной территории… а есть же еще всякие кроссовки, джинсы и – самое паршивое – личные вещи. Мобильник жечь не пробовали? А котелок алюминиевый? Правильно: котелок – пробить, смять ногами в лепешку и утопить в сортире на станции. И мобилу туда же, предварительно порубив топориком… а то криминалисты – ребята дотошные, им только хвостик дай. Вон, были слухи недавно: где-то неподалеку так же коллеги поразвлекались с туристочкой, саму утопили с камнем на шее, а шмотки – выкинули в мусорку, ебланы! Естественно, у следака первый вопрос был: а с чего это привокзальные бомжи щеголяют в гортексе и новеньких свитерах не по размеру?..

Муторное, короче, это дело – от улик избавляться. От трупа – и то проще.

– Коляныч бля, слазь нахуй с этой дуры, – голос Кирюхи был сипл и мрачен. – Я те бля киндерсюрпрыз прыпер.

Валера поднялся, задергивая ширинку и борясь с цветными пятнами в глазах:

«Действительно припер, мудак… прямо сюда, где мы эту суку ебем! Дебил – пиздец! Руки-то хоть не выломал? Хотя все равно валить… Стоп, че-то я его где-то уже видел… волосатый… оба, а это не тот хуй, который на второй платформе валялся?!»

– И нахуя? Че он тебе помешал, бля?

Напарник скривился:

– Да он вокруг терся сука. За мной смотрел бля, как я жгу, через забор нах.

– Фоткал?

– Может и фотал, хуй его знает бля. Я его еле догнал бля, бегает как пиздец в жопу ёбаный. Мобилы на нем нет нихуя, я проверил. И фотика нету. Выкинул наверно пидор.

Приведенный тем временем с большим трудом разогнулся и принялся, кряхтя, разминать почти что вывихнутые руки. Валера задумчиво толкнул сапогом вздрагивающую на полу девчонку, потом выбрался из «обезьянника», хряснув дверцей, и подошел вразвалочку к свежедоставленному.

«Так… лет двадцать пять тире тридцать пять, волосня черная, до плеч – типа хиппи? откуда вас столько, пидарасы? – рослый, худой, морда не местная, смуглый, нос картошкой, губы как у клоуна, глаза серые, держится уверенно, напугать не получится, сразу видно. Какого хуя, мало нам проблем было?!»

Вслух он произнес сакраментальное:

– Документики ваши, молодой человек? Можно посмотреть?

Молодой (или не очень молодой) человек, вместо предъявления документов или спора, молча потряс головой, повращал плечами со стоном, и отчетливо выговорил – с легким нерусским акцентом:

– Шестерке своей скажи, пусть уёбывает. Дело есть, побазарить надо.

Кирюха взвился подраненным медведём на свои два с лишним метра (у прапора в очередной раз мелькнула мысль: «когда-нибудь он эту ебучую балку своей ебаной башкой разъебет, и пизда нам всем…"). Но приказа крушить хребет не последовало даже в виде намека. Валере действительно вдруг стало до смешного интересно: что ж за дело такое может быть у этого клоуна – к целому прапорщику милиции? Он че, вобще не понимает, что попал нахуй?

– Кирюха, бля, ты закончил там?

– Нихуя, там дохуя еще.

– Иди заканчивай, бля, а то скоро светло будет. Нахуя нам, чтоб дым лишние видели. С этим я сам побазарю.

Дождавшись, пока хлопнет дверь, клоун еще раз встряхнулся:

– Фотик мой у него заберешь потом. Нет там ниче, я не такой дебил.