Текст книги "Круги от камушка"

***

from: [email protected]

to: [email protected]

subject:

My Sunny Summer Girl!

I’ll remember this day till my death hour. Never in my life had I such a pleasure, just being near someone…

Still holding the finest hand in the world —

Your silly Me.

***

from: [email protected]

to: [email protected]

subject: re:

Today in my dream you came to me, and we ride for hours, talking, laughing, touching each other… How miserable was my awakening to the world without you!

My best, my fairest – where should I find the strength to live the days till I see you again?

But it will happen, it will!

I believe it!

***

from: [email protected]

to: [email protected]

subject:

Seeing you near…

Feeling your warmth…

Drinking your sweet scent…

You know what it does to me. You surely know.

Please be merciful, my fine lady…

***

from: [email protected]

to: [email protected]

subject: re:

I know, my loving. And you too know what your nearness does to me, how glowing-hot my soul goes.

But I beg you, don’t be impatient.

One day… one incredible, happiest day… it will happen…

***

from: [email protected]

to: [email protected]

subject:

How tasty your lips are! How deep your eyes are! How light and soft is your wonderful hair!

How hard to live away from them…

I pray for little Ellie, may she regain her health as soon as possible! Please don’t fear, my love, nothing can happen while she is under your guardianship.

Kiss her from me – and I kiss you many times, though being far away.

***

from: [email protected]

to: [email protected]

subject:

Beloved!

Our prayers have been heard. The doctor says that the crisis is over, and very soon my dear child will laugh and play again.

If only you could be with me and see how happy I am!

***

from: [email protected]

to: [email protected]

subject:

My Wonderful,

I’d been in that garden maybe hundreds of times. I thought I’d seen it in every season, in every weather, on a midnight and in a bright daylight.

But I’d never seen it illuminated with such tenderness and love as yesterday. You are the best mother on the Earth, my Ginger Cloud! I’m proud of you!

***

Дубы в нашем дворике еще не заметили осени, а вот по липам и кленам она уже прошлась с кисточкой. Налетевший порыв ветра щедро осыпает нас золотыми – легкими, шуршащими.

Анька, поежившись, глубоко затягивается и выдувает дым:

– Ну и как он? Оправдал ожидания?

Я молча вынимаю сигарету у нее изо рта. Она смотрит в полном обалдении, как я неумело курю, потом машинально лезет за пачкой, чтобы взять новую – но я так же молча возвращаю ей отобранную. Пары затяжек мне – с лихвой, не мое это… просто сейчас нужно.

– Аньк, я замуж выхожу. Разведусь – и сразу. Свидетельницей будешь?

Все-таки не зря она пачку доставала. Аккуратно придавив дымящую на земле сигарету, поясняю:

– Я вообще не знала, что так может быть. Что это можно – так! – делать.

– Как?!

Но я не отвечаю, прислонившись к стене и прикрыв глаза.

«Разве это можно… словами?»

6. «What would it be like if I broke the string?..»

Серенький рассвет позднего августа чуть подкрасил желтые шторы на окне, неуверенной рукой набросав поверх странные носатые силуэты: Вербина коллекция плюшевых мышей, как всегда, первой встречала новый день. За ней, не торопясь, принялись вытаивать из мрака прочие приметы скромной обстановки: вытянул шею торшер в углу, перемигнулись стеклами книжные шкафы, перебрала ногами спросонок пара стульев…

«Полседьмого. Пора.» – Мишка осторожно пошевелился, вспоминая, какие половицы скрипят сильнее других и забрал ли он вчера бритву и щетку из ванной. В первые дни убирал сразу, как только высохнет – а потом расслабился. Теперь уже и не проверить: в коридорчике на кухню самый скрип и есть, Пушиська точно проснется, а «колобок» потрошить неохота. «Ладно, новые куплю.»

Тихо откинул плед, привстал – и замер, уставившись в открытые глаза Вербочки. На секунду мелькнула надежда: «…так и спит с открытыми…», но тут же растаяла. Слишком уж ясно и весело смотрела девчонка.

– Не уходи, – почему-то она произнесла это шепотом, хотя во всей квартире их было двое.

На такой поворот Мишка совершенно не рассчитывал. И так едва нашел в себе силы уйти, не хватало еще прощальной сцены! Открыл рот, чтобы сказать какую-нибудь банальность вроде «так надо, маленькая» – но она его опередила:

– Подожди один день, завтра уйдем вместе. Мне нужно с Люськой объясниться и рюкзак новый купить. Подождешь?

Так бывает, когда пуховой подушкой по затылку врежут: почти не больно, просто вышибает на секунду на другую сторону реальности. Можно даже швы с изнанки разглядеть, если реакция хорошая.

Мишку вышибло так, что не до швов было: еле обратно дорогу нашел. Руки Пушиськи его вывели, и шепот:

– Иди ко мне. Не бойся. Я все вспомнила.

***

– …дурак потому что. Надо было сразу бежать и шум поднимать, стекла какие-нибудь побить, или морду кому-нибудь, чтобы они отвлеклись на меня. Понимаешь, я просто не ожидал, что они… так быстро с тобой. Я думал, пара часов у меня есть, не станут же они сразу вот так. Пока соображал, пока пакет прятал, прибежал – а этот козел уже твои вещи палит. Я вообще сначала решил, они тебя убили. Или сама умерла, под этим уродом. Хорошо, у меня ножа не было – с пяти метров я бы ему под лопатку только так засадил, я умею. Знаешь как озверел… бегал у забора и думал, чем бы его достать. Но они даже камни все поубирали, суки. Хотел уже на станцию бежать за булыганом, а потом думаю: если бы убили, этот бы сейчас в лесу яму рыл, а не вещи жег. Ну, и успокоился маленько, типа, жива – так выручу. Еле успел, на самом деле… идиот тормознутый… как будто никогда с ментами не общался…

– Мика… не ругай себя. Все ведь хорошо кончилось. Правда. Мне даже вспоминать не страшно, знаешь? Как будто это не со мной было, а с другой.

– Ой, ну слава богу. Я за тебя знаешь как боялся. Думал, ты теперь на всю жизнь… покалеченная. Проверял несколько раз… уж извини… так тебя аж встряхивало, когда к ноге прикоснусь, или к груди. Извини, ладно? Я не лапал, серьезно. Даже когда ты была… как кукла. Ну, в начале.

– Ну Мишка, ну глупый. Я знаю, что ты не лапал. Ты у меня не такой. А насчет… покалеченности…

…тихий смешок…

– …Давай проверим сейчас? Мне кажется, уже все хорошо.

– Ты серьезно?

– Абсолютно серьезно. Давай.

– Пушиська…

…ладонь поверх ночнушки – осторожная, бережная, гладящая едва уловимыми движениями. Девочка, зажмурившись, прислушивается к ощущениям; тихо выдыхает, уголки напряженных губ робко ползут вверх…

…светлые вздрагивающие ресницы касаются темных, смешиваются, голубовато-серые и пепельные радужки – вплотную, воздух между ними дрожит и мерцает…

…переплетенные ноги трутся друг о друга, загорелая гладкость – по волосатой смуглости, нежные коленки ласкают мощные бедра изнутри, медленно поднимаясь – выше, выше…

…шорох соскальзывающей по волосам ткани, освобожденный вздох, восхищенный шепот: «…боже, какая ты красивая!..»

…медленный скрип повидавших виды пружин, счастливые слезы по щекам, полусмех-полустон на выдохе: «…Ми… ка…»

***

– Доброе утро, страна! – Люська с треском раздернула шторы, заставив мышей заметаться в панике на привязях. – Хоть бы в доме прибрались к моему приезду, любовнички! Давайте, подъем, пока я вас пинками не подняла!

Слегка опешивший Мишка действительно зашевелился, чтобы подняться – уж больно грозно выглядела подбоченившаяся у окна девушка. Но Верба, лениво протянув руку, удержала его на месте. Пробормотала расслабленно: «Забей на нее, Мик. Она добрая, просто пугает», – и принялась устраиваться головой на широкой мужской груди. Не открывая глаз, с явным намерением безмятежно дрыхнуть дальше.

У Люсеньки предсказуемо отпала челюсть: «Это я добрая? Это я просто пугаю??»

Вкрадчивой походкой дедушки, на которого вдруг поднял хвост душара-чмырь, она двинулась к кровати с оборзевшей парочкой. «Одеяло сдеру, этого… Мику… свалю на пол, он рыпаться явно не станет… а ей надеру уши, как на первом курсе. Черт, надо было это регулярно делать, никогда не доверяй покорности…»

На этом месте она обнаружила, что стоит посреди комнаты, подняв ногу для следующего шага, и внимательно смотрит в чуть приоткрывшийся – буквально щелочкой – подружкин глаз. Осознавая, что ей совершенно не хочется делать этот шаг – а хочется, наоборот, вернуть ногу на место («…резких движений! умоляю!…»), и пойти, скажем… в кухню. Или в душ. Это будет правильно, а шагнуть вперед – будет неправильно. Может быть, даже больно. Да?

Непонятно как полученный ответ расшифровался однозначно: «Да. Очень больно.» Слегка одеревеневшая Люська развернулась и отправилась в кухню ставить чайник. Стараясь по пути ступать на самые нескрипучие половицы.

***

Заядлой собачницей Кивина была с самого детства: в доме, сколько она себя помнила, жили фокстерьер Степа – «всехвокругдав», как гордо именовал его уважающий охоту глава семьи, и материн любимец Родион: «вдруг-из-маминой-из-спальни», «собака-улыбака», «крокодил паршивый» в минуты гнева, короче – французский бульдог во всей своей зубастой красе. На дворе гремел цепью настоящий волкодав (Рекс, естественно) – но с ним Люська подружилась уже в старших классах.

А где-то в средних она притащила с улицы пятнистого кроху с едва открывшимися глазами: мол, у папы есть, у мамы есть – теперь и у меня будет! Кроха выжил, был выкормлен из бутылочки, избавлен от блох, оказался сучкой, отрастил зубы и модную челку, растерзал в лоскутья новые Люськины сапоги, был бит, получил имя Хамка, сожрал в отместку учебник русского языка, был расцелован в морду, растерялся, окреп и вымахал за год в чудовище, при виде которого Рекс бежал прятаться в будку: сознание ньюфа в существе размером с пекинеса – это страшно, без шуток. Хозяйка и сама робела, когда Хамка с утробным визгом неслась ей навстречу через двор: сейчас добежит, кинется лапами на плечи, уронит и залижет до смерти! Пусть насчет второго пункта имелись некоторые проблемы – зато с прыгучестью их не было ни малейших, а три килограмма восторженной собачатины в грудную клетку – это совсем даже не фунт изюму. Сберегая ребра и то, что над ними, Люська насобачилась ловить «снаряд» в полете, а друзья и одноклассники приучились не входить в калитку впереди хозяйки, как бы она ни приглашала. Зато Костян Хоев, к Люське зашедший впервые и застигнутый обстрелом врасплох, среагировал мгновенно: отбил собаченьку волейбольным ударом аж за забор и буркнул, отряхивая руки: «Вот такой был заяц-топотун!» Не оценившая шутки Люсенька гналась за ним до самой вокзальной площади, размахивая оторванной от сарая доской и вопя сиреной: чувство юмора у нее, к сожалению, было зачаточное. Самой-то Хамке волейбол пошел только на пользу, на незнакомцев она больше никогда не прыгала – но вот с ее хозяйкой Костян не мог помириться почти до самого выпускного.

В общем, собак Люська любила где-то даже больше, чем людей. Втайне она себе в этом давно призналась, и вовсе не собиралась принимать каких-либо мер: и так неплохо. Соответственно, и классификация человечьих характеров у нее приняла вид довольно забавный: каждому типажу сопоставлялась порода, по наиболее заметным качествам. Отца она определяла как фокстерьера, почти Степиного близнеца: маленький, любопытный, настырный, жестокий в случае необходимости, но верный муж-друг-отец во всех прочих случаях. Мать проходила за лабрадоршу: огромная и нестрашная, хотя может случайно так хлестануть хвостом – мало не покажется. Того же Костяна Люська держала за опасную и агрессивную дворнягу. Ну и так далее. Себя она видела породистой доберманшей: стройной, сильной, независимой, ласковой к своим и беспощадной к чужим; мальчиков обычно старалась выбирать из «сеттеров», хотя и с «овчарками» была не прочь поиграть. У каждой породы, вдобавок ко всему, обнаруживалась своя характерная манера в постели, это тоже подтверждало теорию. А будущий муж – это она уже запланировала – будет тоже из доберманов, и никак иначе.

Вот и Вербу, подружившись с ней в девятом классе, Люська тут же вставила в систему, раз и навсегда записав ее американским коккер-спаниелем. Маленькая, умненькая, веселая, обожающая всех вокруг – и при этом послушная, довольно бесхарактерная, легко подчиняющаяся чужой воле. Ни убавить, ни прибавить – коккер. Три года школьной дружбы и четыре прожитых в одной комнате ни разу не дали ей повода усомниться в данной когда-то оценке.

…Сегодняшнее утро перечеркнуло все эти годы: «спаниелька» взглянула матерой волчицей. Пусть пока сытой и расслабленной – но Люськино горло мгновенно сдавило пещерным ужасом. Встало перед глазами детское воспоминание: черный дог из соседнего дома душит кошку – домашнюю, пушистую, толстую; рядом бьется на асфальте ее хозяйка, не в силах броситься на монстра – а его владелец, хорошо одетый мужчина, наблюдает с неприкрытым интересом, чуть натягивая для виду поводок. Вспомнился тошнотворный и стыдный интерес, приковавший ноги к месту, горячие волны внизу живота, сальный мужской взгляд, щупающий заголившиеся ноги потерявшей сознание девушки; хруст маленького позвоночника в клыках, лихорадочная мысль: «cейчас разорвет!» Однако разорвать жертву хозяин своему питомцу не дал: отмывай его после! Прикрикнул и оттащил – а Люське пришлось заканчивать представление самой, через пару недель, приманив и поймав довольно крупного котенка и швырнув его с крыши гаража в стаю греющихся на солнце бродячих псов. Досмотрела до конца, преодолевая спазмы, и долго лежала на крыше, не в силах подняться на ноги…

Конечно, больше она никогда ничего подобного не делала: слишком сильное оказалось ощущение, месяц потом по ночам плакала. Остался вот этот тайный сладковатый ужас при виде крупных собак – но очень скоро у красивой Люсеньки появился настоящий мальчик, начались «серьезные» свидания – и это тоже забылось.

А сейчас она вдруг обнаружила, что вымокла и трясется от возбуждения. С одной стороны, голый длинноволосый красавчик на Вербиной кровати – это явная ошибка, и ее следует исправить, как все предыдущие – прямо сегодня, немедленно; с другой стороны, если подружка действительно «сменила шкуру» – их собственные отношения изменятся полностью… Люська предвкушающе напряглась, увидев в мыслях, как подползает к малышке на четвереньках, ластится к ногам, униженно просит «один раз лизнуть»… как с самыми лучшими ее мальчиками, только здесь она потом сама возьмет верх, незаметно – чтобы уже Верба ползала у ног и умоляла. Переломить и подчинить чужую силу – с парнями у нее такое получалось всего несколько раз, но эти разы стоили всех остальных неудачных попыток и унижений…

Собравшись и временно отогнав все замутняющие сознание мысли, Люська придирчиво осмотрела себя сверху донизу. Легкомысленное крымское мини-платье на голое тело она еще в поезде сменила на городской прикид: обтягивающую черную юбку до середины бедра и белую облегающую футболку. Чулки надевать не стала, лифчик-«сеточка» под футболкой практически не просматривался… уже в метро у нее возникла мысль, что гораздо скромнее было бы остаться в том платье, пусть у него выше живота почти ничего нет и подол двадцать сантиметров. Потому как этот наряд – совершенно невинный, если вдуматься – даже среди летнего обилия полуголых девок выглядел почему-то верхом провокации. Кавказцы и азиаты в вагоне весь пол слюнями залили, пялясь.

«Итак, форма одежды – боевая, сейчас быстро в душ, потом сориентируемся. Надо этого Мишку отделить от Вербы – в магазин ее послать, что ли? Или… – голова закружилась от наглой мысли, – взять и завалить его прямо при ней? Черт, а ведь я так и сделаю! Плевать мне на твои взгляды, подружка, тронь меня хоть пальцем – я тебя сама так трону! Ой, как мокро, сил нет! В душ, в душ!»

***

– Ссволоччь… – Люська, зашипев, провела ваткой по очередной царапине. – Ссука… За все, что я ей… пиззда… ни благодарности, ничче… сс-ссс… Если у меня на лице шрам останется – я тебе всю харю изурродую, ты поняла?

Верба не сочла нужным отвечать на эту прочувствованную речь – как, впрочем и на все предыдущие. В отличие от соседки (уже не подружки, увы), вынужденной заниматься самолечением – ремонтом ее собственных повреждений занимался Мика, и справился с задачей весьма профессионально. Даже с юмором к делу подошел, придав йодным полосам и пятнам на лице вид симметричной боевой раскраски. Предложил еще зеленкой пройтись, для полного эффекта; она хмыкнула и взяла полчаса на раздумье. Зеленка – это на неделю, а им завтра дорога предстоит… кстати, вот о чем лучше подумать – а куда потом возвращаться? Договор заключен на Люську, денег снимать одной у нее уже хватит – так что освобождать площадь придется ей, Вербе. «Ладно, договоримся как-нибудь, вещи сложу в сумки, не выкинет же она их. Вернемся – найдем что-нибудь. А может, и не вернемся вообще…»

Соседка тем временем закончила дезинфекцию и принялась залеплять пластырем кровоточащие ссадины. Верба наблюдала за процессом с неприкрытым удовольствием, вспоминая самые яркие моменты: «…это я ее на стол свалила… это она меня в углу зажала… а это финальная – ай, какая я молодец, и правда может шрам остаться! Повезло ей, что в глаз не попала… а ведь метила…»

На деле, если бы не Мишка, все могло кончиться плохо: обе девчонки остервенели так, что полилась уже серьезная кровь. Вон, пятно на обоях – там, где Верба затылком в стену влетела, как раз после попытки лишить Люську зрения. Ладно, в кладовке есть остатки рулона: можно вырезать и заклеить, почти незаметно будет. Лужу крови с пола успели оттереть, хотя тоже пятно останется… потому что сперва пришлось заниматься первой помощью: выключить Люську ударом в лоб, отволочь ее в ванную и держать на полу, зажимая порванную вену – пока Верба трясущимися и кровящими руками накладывала повязку. Наманикюренные ногти в отчаянных пальцах – страшное оружие!

Сейчас взбешеннный Медведь гремел посудой на кухне, соображая обед и прислушиваясь к доносящимся из комнаты звукам. Предупредил, конечно, обеих, что если рыпнутся – пожалеют, что на свет родились; но это ж девки, какое им доверие.

Девки, впрочем, о втором раунде пока не думали. И первый-то получился случайно, если честно: Верба хотела Люську только оттолкнуть, когда та на Мишку завалилась и полезла целоваться – а не ожидавшая этого Люська рухнула спиной на пол, вызверилась от боли и обиды, кинулась с кулаками, Верба увернулась и инстинктивно полоснула ей ногтями по шее… короче, меньше чем через минуту Мишка расшвырял по углам за волосы не милую сердцу Пушиську и ее соблазнительную подружку, а двух окровавленных бультерьерш. Надо было раньше – да поймать не получалось, с такой скоростью они по комнате носились. Торшер раскокали, стол перевернули, дверцу шкафа разбили, одежду изорвали, кровью все уляпали… «Убить за пятьдесят секунд», да и только.

Но сейчас в ход шел более традиционный бабский арсенал.

– Слышь, ты, блядь! – доносилось из комнаты. – Чтоб ноги твоей тут не было завтра, поняла, сука? Я твой хлам даже выносить не буду, в окно вышвырну!

– Ничего ты не вышвырнешь, расшипелась тут! Вещи соберу, поставлю в угол, тронешь – пожалеешь! Когда вернусь – заберу, поняла?

– Херушки ты вернешься, дура! Кретина твоего пристрелят, а ты в борделе будешь черных обслуживать! Сучка потому что. Тупорылая сучка!

– Люсенька, повтори, что ты сказала?!

– …Так! Заткнулись там обе!! Люда, еще пасть откроешь – в ебало дам! Верба, иди сюда быстро!

– Давай вали, подстилка траханая!

– Тттыыб!..

– Люда, ёб твою мать! – отшвырнув недорезанную помидорину, Мишка вымелся из кухни в комнату, ухватил вновь сцепившихся девок за волосы и растащил в стороны, под истошный визг и матерные взрывы. – Верба, йобана! Ну она дура, хули с нее взять, но ты, бля?! Успокойся нах! Девки, че за пиздец вообще?! Вы ебанулись нахуй? Да заткнитесь, бля! За! Ткну! Лись! Я сказал заткнулись в жопу!!!

Яростные встряхивания и ор наконец принесли свои плоды: обе сообразили, что от метаний и воплей только больнее становится, и притихли. Мол, сейчас отпустит, уйдет – тогда продолжим.

Мишка, однако, уходить не собирался. Еще пару раз встряхнув «для внушительности» яростно зашипевших девчонок, он решительно отпустил обеих и уселся тут же на ковер, скрестив ноги. Ошизело потряс хайрами, поглядел на одну, на другую, после чего скомандовал:

– Сели. Обе.

Никакого впечатления это не произвело: так и продолжали стоять, сжав кулаки, сопя и скалясь друг на дружку поверх его головы. «Ну, сами напросились…»

– ССЕЛИЯСКАЗАЛЛСУКИБЛЛЯДСКИЕЗАЕББАЛИНАХУЙ!

Из разбитого шкафа вызвенели на пол остатки стекол. «Сукиблядские» шарахнулись так, что Люська грохнулась спиной на Вербину кровать, а сама Верба, споткнувшись и взмахнув руками, сползла на пол вдоль стенки. Обе даже не взвизгнули, только в глаза хлестнуло ужасом.

– Вы еще мне тут выебываться будете! – парень осклабился, очень довольный эффектом. – Я в армии сержантом был, попались бы вы мне… Карроче! Люда, подошла и села вот тут! – он ткнул пальцем слева от себя. – Верба – сюда! – ткнул направо. – В темпе!

Разом растерявшие боевой пыл девчонки осторожно подползли к назначенным местам. Уселись и замерли, глядя напряженно: мол, что прикажете, товарищ сержант?

Мишка с минуту смотрел попеременно то на одну, то на другую, выпятив для пущего страха челюсть. Для того, что он собирался сделать, необходима была полная покорность в обеих… особенно в Вербочке…

«Что сейчас будет, пиздец…»

Убедившись, что обе зашугались окончательно и готовятся к самому худшему, он заговорил, нарочито растягивая слова:

– Тут некоторые… не будем показывать пальцем… решили, что они за меня че-то решать будут. Типа с кем мне спать и че мне делать, бля…

Властным жестом протянул обе руки в стороны, ухватив в каждую по сиське: плотный Люськин конус – в левую, податливый Вербин шарик – в правую. Не переставая говорить, принялся щупать и тискать; девчонки от изумления перестали дышать. «Ничего, скоро раздышитесь…»

– Вы только, блядь, забыли, что я тут мужик, и командиров на хую вертел. А командирш – тем более. Ближе двигайтесь! – и слегка потянул каждую вперед, для убедительности.

Внутри у Люськи кто-то отчетливо произнес: «Силен, бродяга. Ну, за сбычу мечт!» – и, судя по ударившей в голову волне, немедленно выпил. Истерично хихикнув и стараясь не глядеть на соперницу, она подвигала попой, подъехав к Мишке и прижавшись к нему бедром.

Тот, однако, решил твердо соблюдать баланс: одобрительно стиснув вторую Люськину сисечку, повернулся к сидящей в растерянной неподвижности Вербе, как можно мягче притянул ее к себе, и принялся нежно и утешающе целовать в носик и щечки. Потом, протянув руку за спину, нашарил Люсину талию, намекающе потянул вперед: возбужденно вздохнув, Люська обхватила его сзади руками, прижавшись к спине и зарываясь лицом в хайры. Взглянула украдкой через плечо на целующихся: «…ой, красиво…»; вдруг в приливе нежности протянула снизу одну руку и погладила бывшую подружку пониже грудок. Ладошка девочки, помедлив, опустилась сверху, стала играть с пальцами…

Люську внезапно обожгло пониманием: такой нежности, как с Пушинкой, у нее не будет больше ни с кем, ни с какими мальчиками, ни даже с мужем. А это ведь – последний раз. Последний! Слишком много выжег сегодняшний день, слишком много злобы они друг на друга вылили. Простить можно, вернуть – никогда.

Застонав от отчаяния, она нырнула Мишке под руку, уткнулась лицом в колени… только сейчас поняв, что – любимой, любимой! – и взвыла в голос, захлебываясь: «Верба, не надо, прости, не уходи, Вербик, родная!..»