Текст книги "Круги от камушка"

***

– Как там Котена? – вода зашипела, низвергаясь из крана в чайник. – Скоро отпустят?

– Нормально, обещают через пару дней, как планировали, – дверца холодильника чмокнула, открываясь. – Скачет по этажу, как серна, сестрам помогает. Лежать, говорит, достало. Хотя сама бледная, как спирохета. Слушай, как ты думаешь, салат еще жив? Три дня уже стоит.

– Хм. Майонеза там нет? Да жив, чего ему сделается. Доставай, не отравимся.

Лиска сноровисто покидала на стол последние остатки деньрожденной трапезы. «Надо же, как размахнулись: вроде столько народу было, а третий день ничего не готовим. Хотя сегодня вечером уже придется, кажется.»

– Кот, сварганишь на ужин что-нибудь? Все подъели, представь?

– Да без вопросов! Слава Джа, сколько можно эти остатки мучить.

Уже скоро две недели как вместе живем, с самой моей выписки. Как-то само собой получилось: переглянулись на крыльце больницы, я кивнула вопросительно, Тик пожал плечами, ухмыльнулся… В общем, пока он в своей комнате собирал вещи, я объяснялась с Валентинсанной. Она этого, похоже, давно ждала, и согласилась почти сразу: раз в месяц в кардиологию попадать – это даже для матери тяжелое испытание. Не складываются у моего дурня отношения с родителями. Впрочем, и у меня ведь тоже…

Катюха, как очнулась, первым делом попросила, чтобы его к ней не пускали ни под каким предлогом. Так что навещаю ее в одиночку, осторожно передавая приветы и пожелания быстрее поправляться. В последние дни она вроде даже не кривится в ответ: помирятся, я уверена, если на них не давить. Мне это ой как важно, чтобы они помирились: мы ж теперь одна семья. Катька, кстати, и не в курсе, что Тик для нее кровь сдавал. Тоже неизвестно еще, как воспримет… Впрочем, дело молодое – встретятся, пошипят друг на друга, да и помирятся. Может, даже влюбятся обратно. Я-то против не буду, мне только в радость. Нас с котярой все равно уже никто не разделит.

Решили на днях: как только Катьку выпишут – пойдем заявление подавать. В самом деле, какой смысл ждать до осени? Осенью нам будет чем заняться. Возьму его фамилию, стану вместо «Рыжей Нельки» – «Рыжей Хойкой». Пусть смеются.

Матери я ничего не говорила пока о таких планах, хватит ей потрясений на этот сезон. Тика в качестве моего сожителя она не признает в принципе, и тут я ее даже понимаю. Его же в качестве жениха и мужа… даже думать не хочется. Впрочем, невелика беда: мы скоро отсюда уедем, Катька тоже вряд ли задержится, так что мать уже планирует податься к сестре, Катькиной тетке, куда-то на Урал. Здесь квартиру сдаст пока, там снимет что-нибудь, ей много не надо. Тетка обещала за ней присмотреть, у них семья большая, дети могут хоть каждый день забегать. А дальше со временем будет видно. Появится возможность – перевезем ее к себе поближе.

***

– Здравствуйте, Нелли Наумовна. Присаживайтесь.

Пришедшая по повестке Нелька осторожно примостилась на краешке стула, сложив руки на коленях и глядя на следователя с неожиданной для самой себя робостью. «Умеют же они создать атмосферу… вроде и бояться нечего, а все равно боишься. Еще и президент этот на стене – уу, уставился!»

Майор, с первого взгляда поняв ее состояние, поспешил на помощь:

– Нелли Наумовна, для начала – не бойтесь, пожалуйста. Все нормально, вас никто ни в чем не обвиняет, просто побеседуем – и пойдете домой. Беседа будет вполне формальной, сразу скажу. Кстати, я не представился, простите: Знаменский, Павел Павлович. Предупреждая неизбежный вопрос – с Томиным мы давно вместе не работаем, он в Москве, в министерстве.

Губы Нелли расползлись в улыбке, несмотря на все усилия:

– Вас что, правда так зовут?

– Ну да, – Пал Палыч развел руками, – что ж поделать. Судьба. Коллеги смеются, конечно, но я привык. Зато легко сходиться с незнакомыми людьми: достаточно представиться, и тема для разговора есть. В нашей профессии это бывает ценно. Ну хорошо, не будем отвлекаться. Я веду дело Рината Нузхарова – как вы, наверное, догадались.

– Да, догадалась, – улыбка с Нелькиного лица ушла, но прежней зажатости уже не было.

– Ну вот. Собственно, дело уже почти закрыто, остались формальности. В частности, мне нужны ваши показания как свидетеля, чтобы окончательно исключить вашу вину.

– Закрыто? Почти? – Нелли вдруг сжала губы. – То есть вы знаете… кто это сделал?

Майор несколько секунд глядел в ее потемневшие глаза, потом вздохнул и отвел взгляд.

– Да, я бы сказал так. Вообще-то вам не положено знать, конечно…

Недосказанность повисла в воздухе.

– Это Диночка, да? – бесцветно, негромко, полуутвердительно.

Майор чуть двинул плечом:

– Да. По всему выходит, что да. Она вам говорила?

– Нет. Напрямую – нет. Но я поняла, еще тогда. – Нелька сглотнула. – Она погибла?

– Да. Анализ костей показал, что погибшие – мужчина и женщина. Ринат и Дина. Эксперты заключили, что она его убила, потом облила квартиру бензином и подожгла. А сама осталась внутри.

…ногти в ладонь, глаза закрыты, зажмурены, до боли, до красных пятен: рассеять, разогнать, не видеть…

Голос следователя – как через подушку:

– Нелли, с вами все в порядке? Налить вам воды?

«…все в порядке – да, со мной все в порядке, я дышу, а она уже нет…»

– Извините… Павел Павлович… сейчас, я приду в себя. Извините. Все, все нормально. Я уже ничего. Просто…

– Вот, возьмите все-таки, выпейте.

– С… спасибо. Извините.

– Ничего страшного. Я понимаю, сразу двое одноклассников, да еще так жутко… Вы дружили с ними?

– Ну, не то чтобы… дружила… но в гости заходила… иногда. Вот в апреле заходила, незадолго до…

– Так. Вот и расскажите, пожалуйста, о вашей последней встрече. Как можно подробнее, если можно. Сейчас, секунду, я проверю диктофон…

12. «…и там на площади осталась башня…»

Провожать Леночку на вокзале собралась шумная толпа. Были соратники из спортшколы, пришло несколько учеников из ее первой и последней группы; но основной гам, конечно, создавали одиннадцати-«бэшники» и -«ашники». Последние, причем, в большинстве: парадокс, но в параллельном классе Ёжку любили больше, чем в собственном, где она проучилась шесть лет.

– Ленка! Приезжай в августе, мы на Алтай пойдем! Обязательно приезжай, без тебя совсем не то!

– Леночка, вот я наши емейлы написала тут, всех, у кого есть. Пиши, не забывай нас!

– А мы к тебе тоже летом приедем, покажешь нам Питер!

– Само собой, покажу! Что сама успею увидеть! Приезжайте, ребят, приходите ко мне, я по вам так скучать буду! – обалдевшая от таких проводов Леночка наперебой обнималась со всхлипывающими девчонками и старательно изображающими беззаботность парнями. – Если только смогу, в августе вырвусь, сходим! И на Алтай, и на Обь! Верба! Люська! Да вы-то чего плачете, мы же скоро увидимся, рядом же будем!

– Даа, рядом, скаажешь тоже. Москва и Питер, какое же это ряядом! Береги себя, Ёжик, не теряйся, ты нам всем нужнааа!

– Ленка, Ленка, ты нам открытки посылай! Я тебе так завидую, на самом деле, в Питере жить! Вообще! Пришлешь мне открытку с видом Дворцовой, а? Мою спер кто-то!

– Кивина, а ты там была, что ли? – Аркашка Кацнельсон заинтересованно ткнул Люську сзади в плечо. Та гневно обернулась:

– Да была, конечно! Я три раза туда ездила, и всем рассказывала, ты один не слушал! Все со своим Израилем носишься, вообще ничего больше не знаешь!

– Ой, ладно тебе, Люськ! – поспешила вмешаться Леночка. – Не бей Аркашку, он хороший! Привози его лучше с собой, увидит Питер – про все забудет! Правда, Каш, приезжай тоже?

– Воо, слышал? Поедешь со мной летом, понял? И только попробуй не оценить! – Люська сердито шлепнула Кашку по шее.

– Нуу… – тот задумался, потирая ушибленное место. – Можно, наверное. Там старая синагога очень классная, мне говорили… и кладбище…

– Кашка, ты неисправим! – заржала пробившаяся к ним Вилка. – Там знаешь сколько всего, кроме синагоги? Даже мечеть есть, прикинь! На Петроградской стороне! Красиивая!

– А я в ней была! – никто не ожидал, что Дилька явится на проводы, но она пришла, и совершенно искренне плакала у Ёжки на плече. – Мы с папой ездили, он меня водил. Там внутри еще красивее, чем снаружи! Ёжик, сходи обязательно, там женщин пускают. Не пожалеешь!

– Ой, Дилька, спасибо! Правда, схожу. Страшно, конечно, но раз ты говоришь…

– Да не бойся, Ёжик, что ты! Не верь этим сказкам, никто тебя не тронет! Виол, а ты внутри не была?

– Нет, мы только через дверь заглядывали. Но там правда красиво, жалко, что не стали заходить. В следующий раз тоже зайду… эй, Кашка, ну чего ты надулся! Синагога тоже обалденная, и внутри мы были как раз, мне знаешь как понравилось! Красивей, чем в храмах во многих, правда!

– Ладно-ладно, знаю я вас. Подлизы. – Аркашка недовольно фыркнул. – В общем, это… Ёж, я приеду, действительно. Летом. Если получится. Раз уж такой случай… Ой, да не надо меня… ну Ленка, ну что т… сс ума сошла?.. Ты что… Ленка! окстись!..

– Гоорько! Гооорько!! – со всех сторон.

– А, идите вы все!! – Под общий хохот Каш некоторое время безуспешно пытался освободиться от повисшей на плечах и продолжающей осыпать его поцелуями Леночки; потом внезапно обхватил ее руками, приподнял на все свои тощие метр девяносто, и решительно впечатался губами в губы. Вокруг ахнули, выдохнули – и разразились одобрительными воплями и улюлюканьем.

– Аркашка… дурак… – в Ёжкиных глазах рапидом пронеслась потертая пленка из восьмого класса: от вознесшего ее в небеса в октябре: «Леночка… потанцуем?», до вбившего в землю в марте: «Не, Ёж, я с Ксюхой иду…»

…Нам было очень хорошо, нам так хотелось, чтоб еще…

Не будет.

– Змейка, прости. Будь счастлива. – прикусивший губу Каш осторожно опустил бывшую подружку на асфальт и принялся решительно пробиваться через толпу. «Хорошо ему, чуть голову поднял – и никто глаз не видит…» – Леночка заморгала, сбивая мешающую смотреть влагу. Девчонки глазели, раскрыв рты: ну да, все уже и забыть успели. Три года? Три с лишним.

– Ох, ни фига себе… – Кива пришла в себя первой. – Ленка, вы че? Серьезно?

– Да ну тебя, Люсь, ну чего ты! Не понимаешь, что ли? – Верба толкнула ее локтем, скорчив физиономию типа «заткнись, идиотка». – Ёжик, все нормально, не расстраивайся. Улыбнись, солнце. Ну? Вот. Все же хорошо, правда? Ну, не грусти, что было – то было. Давай лучше почитаем что-нибудь? На прощание?

…И дело даже и не в том, что кто-то раньше, кто-то щас…

– Что?.. Что почитаем?..

– Ну, давай я начну? Ага?

– А. Ну давай, да. Я не соображаю просто…

– Тихо, народ! Тише! – Люська с Вилкой замахали руками, гася снова разгоревшийся вокруг шум. – Петрова щас читать будет! Тихо! Тихо все!

– Хмм. – Верба постояла, прислушиваясь к чему-то внутри себя, потом вскинула голову и начала:

 
Марко Поло долго жил в Поднебесной
год в любую сторону если прямо
впал в фавор и стал фигурой известной
всем наместникам от Манчу до Аннама…
 

– …Ух ты ж блин!

– …Вербик, какой каайф! Это кто? Бродский?

– Нет, что ты. Это Цветков, у нас его не знают совсем. – Вербочка улыбнулась стеснительно. – Ёжка, давай, твоя очередь.

Уже пришедшая в себя Ленка усмехнулась, мотнув головой:

– Ну ты планку поставила, слушай. Ладно, мы тоже не лыком шиты… сейчас… вот!

 
Ваш бесчисленный правнук,
навсегда Вашей милости вверенный,
Греховодник и праведник,
вертопрах, правдолюбец и лгун…
 

– А это чье? – спросили из толпы, заметно разросшейся за последние минуты.

– Это Егоров, – вдруг вперед Ёжки отозвалась Танька Инич – недавняя, но фанатичная участница «поэтического сестринства». – Вадим Егоров. Старое очень, семьдесят какой-то, да, Ёжк?

– Ага, – Та поглядела с восторженным уважением. – Семьдесят второй. А ты его еще знаешь?

– Конечно! – Танька откинула челку с глаз. – Хочешь?

– Давай! Я люблю, когда ты читаешь. Тихо, народ!

– Хм. Тогда вот как раз для тебя.

 
Несказанно рад замершему действу:
Осень, Ленинград, шпиль Адмиралтейства…
 

– Вот умели же, а?! – откомментировал женский голос из толпы. – А сейчас что пишут!

– …Сейчас? – все взгляды разом переместились на подошедшую сбоку пару: коротко подстриженную рыжую девушку и долговязого парня. Он сделал еще шаг, остановился и начал:

 
Ты танцевала, нет, ты танцевала, ты танцевала, я точно помню…
 

Так и продолжали, перегородив в итоге всю платформу зрителями: Рыжий, Самойлов, Бродский, Полозкова, Ахмадуллина, Кузмин, Лосев, Быков, снова Рыжий… пока мегафон со столба не объявил неразборчиво-равнодушно отправление электрички на Энск. Только тут спохватились, и, чтобы успеть окончательно попрощаться, поставили Казана и Тохина держать двери. Полезших разбираться ментов аккуратно оттеснили незнакомые, но благодарные и многочисленные слушатели: «Не надо, ребята… хорошую девчонку провожают, ничего страшного… ну на одну минуту задержат… догонит по дороге… вот уже и все, отпустили… не трогайте их, ладно?» Не тронули. Менты – тоже люди, им тоже высокое не чуждо. Стояли ведь среди прочих, слушали… хотя вообще-то явились толпу разогнать…

Тик и Нелли вызвались проводить Леночку до самого Энска – потому и пришли позже всех, собственно. Папа ее уехал на несколько дней раньше, с чемоданами, так что всего багажа при ней получилось – одна большая сумка и рюкзак. А с Ромкой она попрощалась еще утром, перед его уходом на работу: у верстальщиков перед выпуском номера всегда аврал, гулять некогда. Да и он привык к ее отъездам, ничего особенного.

***

– А теперь, граждане, прослушайте новости. – Нелли поманила Леночку и Тика поближе к себе. – Особенно ты, кот. В общем, мы, кажется, тоже уезжаем в Питер этим летом.

– Ни-фи-гасебе новости…

– Что, правда?!

– Да. Тик, извини, что я не говорила раньше, сама до вчера была не уверена. Мне написал однокашник, он работает в Петропавловке: им в музей нужен сотрудник. Зарплата небольшая, но можно еще экскурсии водить, так получается более-менее. Профиль не мой, конечно, но подтяну за оставшееся время.

– Лис, погоди… а я?

– А ты, друг мой, идешь в Европейский университет, сдав только базовые экзамены. Я договорилась. Погоди-погоди, послушай. Послушай! Никакой МГУ тебе не светит, у нас столько денег нет, чтобы за поступление заплатить. Да, а ты что думал? Придешь, сдашь экзамены и будешь радостно учиться? Фиг тебе, мой милый, в МГУ без взятки не поступишь. Да и вообще в Москву, куда угодно. Или плати репетитору год как минимум, или экзаменационной комиссии. И в ЛГУ… всмысле, в Петербургский гос – тоже черта с два просто так поступишь, если ты не из Питера. Я уж молчу, что с твоим английским ты в столицы никуда не пройдешь… недосмотрела, надо было тебя с самой зимы начать по нему гонять, но что ж теперь. В общем, кот, не обижайся, но самостоятельно – тебе дальше Энска ничего не светит, а тамошний истфак… ну, не тот уровень, поверь мне на слово. Ты гораздо больше можешь. Я там сама затосковала к третьему курсу, если б не надумала уже тогда в школу идти – может, и бросила бы к черту. А насчет Европейского я порасспрашивала, что сказали: вроде как там не то чтобы сильно учат, но дают возможность учиться самостоятельно. По западной системе. Сам себе составляешь программу, набираешь курсы и проходишь. Универ платит стипендию, обеспечивает материалами, надо – устроят тебе стажировку где-нибудь в Европе, если решат, что заслужил… в общем, если есть упорство – у них можно очень неплохо выучиться. Так что не грусти, это совсем не худший вариант. Тебя возьмут на что-то типа подготовительного курса, по его результатам уже будут принимать на основную программу. Плюс год учебы, но тебе все равно адаптироваться. Сразу ты всяко учиться не сможешь.

– Ну, блин. Раньше бы хоть сказала. Ладно, поговорим еще дома. Обдумать надо.

– Нель, а Катька? Она с вами? Я думала, она придет проводить.

– Ох, Ленка, – Рыжая понурилась. – Катька вообще в депрессии. В жизни разочаровалась, не хочет никуда поступать, говорит – «буду продавщицей, ничего мне больше не надо». Волосы обесцветить хочет. Я знаю, что у нее это пройдет, но меня-то уже здесь не будет! Ребенок она все-таки, безнадежный. Короче, насчет нее еще думать и думать.

– Я ей устрою «продавщицей», б… ляха муха! – Тик возмущенно махнул кулаком. – Лис, не обижайся, но вернемся – я с ней поговорю. Ну вообще уже от рук отбилась! Что это вообще такое! Ну, Катюха, блин!

Возмущался бы поменьше – поймал бы, может, короткий молчаливый обмен между спутницами:

«Это… из-за меня?»

«Да.»

«Откуда?..»

«Догадалась.»

«Нель…»

«Не бойся. Справимся.»

А так – все пропустил. Может, и к лучшему: меньше знаешь…

***

– Костя?!

– Санька? Саанечкааа!

Ну невозможно было удержаться. Я ж человек, в конце концов. Я ж не железный. Я ж ее три недели не видел!

– Чуда лохматая…

– Ушастик…

И только уже подхватив «чуду» на руки и кружа по платформе, узрел я вдруг в ее счастливо расширенных глазах свое будущее – в виде отражения окаменевших на полушаге Лиски с Леночкой. Ладно, Лис еще ничего – мы с ней все обсудили («…я все пойму, кот… только будь со мной честным…»). Хотя тоже приятного мало, как вон с Катюхой в тот раз было: знать и видеть – разные вещи.

А вот каким взглядом смотрела на нас Шу… Определенно, если ничего не сделать – то дружбе Елены Евгеньевны с Александрой Фирасовной придет большой пушистый песец. И еще кой-какой дружбе заодно, не будем тыкать пальцем.

Всю жизнь буду благодарен Санечке за реакцию: пихнула кулаком и шепнула: «Тащи меня к ней! Извиняемся! Понял?»

Притащил. Поставил. Стою улыбаюсь, как деревенский дурачок на ярмарке.

– Ёжик, не сердись на него, – начинает партию Санечка. – Он не виноват. Ты ж меня знаешь, солнц, я иначе не умею. Дура я, и мозги у меня… там…

Одним чутьем включаюсь в игру:

– Шу, прости, что я тебе не сказал. Сначала это все с Нелькой и Катькой, потом переезд… забыл нафиг. Не сердись, ну пожалуйста.

На Саньку она не смотрит, как будто ее вообще нет. Весь взгляд – на меня. Нехороший взгляд. Темный.

…«Удивить – победить»? Так, кажется?

– Шу. На самом деле, знаешь… Спасибо.

Среди темноты прорезается некий лучик, легчайшее движение бровью…

– Правда, солнц. Если бы не ты, я бы с Сашкой не познакомился. А теперь она у меня… тоже есть…

«Ох, дурак…» – можно и не уметь читать взгляды, все понятно. Но тучи начинают расходиться. Саня, тоже это ощутив, подхватывает:

– Ёжк, я тоже тебе так благодарна. Костя такой кайфовый, так жалко, что мы раньше не встретились. И все хорошо будет, Нелечка не против, а я свое место знаю. Правда, Нель? Мы же не соперницы? Ёжинька, ну прости нас.

– Ленка, правда. Не сердись на них. – Лис вдруг подходит и обнимает меня и Саню за плечи, просяще смотрит на одиноко стоящую перед нами Шу. Та опускает взгляд. – Я же их простила, дурней. Озабоченные подростки, что ты с них возьмешь. Детей не делают – и на том спасибо.

Лохматая сконфуженно хихикает, потом вдруг вывертывается из-под Нелькиной руки и, подскочив к Шу, ухватывает ее ладонь в свои. Гладит ласково и молча, заглядывает снизу в опущенное лицо. Какой-то скрытый диалог между ними явно происходит: короткое время спустя Шу снова поднимает голову, уже не хмурясь. Обменивается с Санечкой какими-то одним им понятными взглядами, улыбается уголками рта. Фыркает тихонечко. Потом громче. Начинает смеяться, все свободней и заразительней. Потом к ней присоединяется Санька. Потом Нелька. Потом и меня пробивает. Стоим посреди платформы, под взглядами пассажиров и проводников поезда «Владивосток-Москва», и хохочем. «Ржем, как кони» – Тохин бы сказал. А над чем – да хрен его знает! Можно ж и без причины ржать – просто потому что весна, потому что солнце, потому что мы все друг в дружку влюблены и этого ничуть не скрываем…

Совершенно не помню, что было дальше, что мы говорили Шу на прощание, как вообще она уехала; когда пытаюсь вспомнить – всплывают только этот смех и почти что летнее тепло на перроне. Вроде еще какие-то знакомые пришли – или нет? Не одни же мы провожали? Ни-чер-та не помню. И Лиску расспрашивать не хочу: это будут ее ощущения, а у меня все-таки свои. Может, когда-нибудь потом вспомнится.

Память включилась обратно где-то в середине пути в Санькину общагу: наверное, она нас позвала в гости, а мы согласились. Иначе с чего бы нам с ней идти, если хотели сразу сваливать обратно, на ближайшей собаке?

13. «Если строчится пулеметчице…»

– Лис, можно я покурю выйду? Это первая на сегодня, больше не буду.

Санечка метнула на Нельку ошарашенный взгляд: «Покурить? Разрешения просит??»

– Можно, котяра. – Нелли слегка усмехнулась – поровну Тику («Ну что мне с тобой делать…») и Санечке («Учись, салага!»)

Вдалеке хлопнула балконная дверь, и наступила тишина. Выждав из осторожности несколько секунд, сидящая с ногами на кровати Санька откинулась на стену и выдохнула:

– Нель, пока его нет – честно: ты злишься? На меня?

– На тебя? Не-а.

– Честно?

– Абсолютно. Сань, ты не понимаешь.

– Не понимаю. Объясни? Я бы злилась.

– Саш, ну кому от этого плохо? – Нелька лениво потянулась. – Тебе? Ему? Мне? Ленке?

– Хм. Ленке – пожалуй. Ты ж видела.

– Это потому что она не поняла сначала. Когда поняла – все нормально же?

– Ну, я надеюсь. Слушай, а у них… ничего нет?

– Физически – нет. А нефизически… как будто сама не знаешь.

– Даа. Ёжка все-таки меня поражает. Ты не боишься, что она…

– Сань, да ты что. Я себе так не верю.

– Хм. И то правда. – Санька вдруг прищурилась – А меня не боишься? Я ведь не она, я могу.

– Не боюсь, – подруга показала ей язык. – Ты не из таких.

Та неожиданно прыснула:

– Ой, ну ты иногда такая наивная! За Машку вон тоже думала, что она «не из таких»…

Нелька не то чтобы окаменела, просто «потерялась» на середине какого-то легкого движения. Неуклюже, с усилием его закончила, и так же через силу проговорила:

– Саш. Не надо. Про это – не надо, хорошо?

– Извини, Нель. Извини, правда. Я не хотела.

– Да знаю, – Нелькин голос слегка оттаял. – Просто до сих пор болит… я Паську только недавно перестала во сне видеть. Ладно. В любом случае, я тебе тоже верю, так что разрешаю вам с Тиком всё. Он не может пока не гулять – так пусть гуляет, где я его могу контролировать. С тобой, с Катькой, с одноклашками…

– Фуу. Ну ты циничная, Нель. – Санька покрутила головой в полувосхищении-полуизумлении.

– А жизнь научила, знаешь, – почти нормальным голосом охотно пояснила Нелька. – Нет смысла от нее требовать невозможного. Зато возможного – надо требовать без остатка. Кстати… – она вдруг замерла, поймав неожиданную мысль, – а если я прямо сейчас тебе его разрешу? Вы так друг на друга смотрите весь день… А он у меня уже две недели на голодном пайке, и еще с неделю будет. С этими ребрами – только ртом могу, и то еле-еле. И Катьки нет. Того и гляди, на девок бросаться начнет. Как ты на это посмотришь?

В Санечкином ответном взгляде смешались одновременно надежда, страх, изумление, нерешительность и отчаянность. Рыжая смотрела с неприкрытым интересом.

– Нну. Нель. Ну… Я не знаю…

– Сааашка! Я тебя не узнаю! – старшая подруга уже откровенно веселилась. – Ты? Стесняешься?! Сашка, у тебя уши покраснели! Ты что делаешь, завтра метель будет, яблони померзнут! Немедленно соглашайся, слышишь!

– Уй! Нелька! Перестань! – лохматую заколотило в истерическом хихиканье. – Ну ты вообще! Ну ты ссерьезно, что ли? Ккак это? Ты, мне, п-прямо здесь? П-предлагаешь? С-сним трахаться? П-перед тобой?

– А ты что, никогда?.. – «совратительница» вытаращила и без того огромные глаза, живо напомнив мышку из неприличного анекдота. – Никогда ни перед кем? Серьезно? Саанька, бедная… это же твой шанс! Не бойся ты, глупышка, все классно будет. Иди ко мне, я тебя успокою. Иди-иди, меня-то чего бояться… Только не прижимайся сильно, хорошо? Мне еще больно пока. Дай я тебя поцелую, котенок. Герда моя… Гердочка…

– Рыжика… такая непривычная… без волос… смешная… милая… ты скучаешь по мне?

– Конечно, котенок. Ты из всех моих девочек – самая нежная, самая любимая, самая близкая… а живешь дальше всех. Ты мне снишься, кстати. Часто.

– А ты мне тоже. В моей комнате еще, как тогда, в десятом. Помнишь?

– Ойй. Забудешь такое. Ада мне до сих пор простить не может, да?

– Конечно. Ладно бы еще с парнем…

– Ой, да, я ее лицо запомнила на всю жизнь. Вся в кайфе, оторвалась от тебя на секунду, воздуха глотнуть, глаза скосила, а там! Я завизжала тогда, да?

– Еще как. Я тебя чуть не укусила с испугу.

– А я чуть в окно не убежала, голая. Слушай, а он ведь сейчас зайдет – а мы тут с тобой…

– Что, сама уже напугалась? Нет уж! – Герда игриво куснула Рыжику в кончик носа. – Сама напрашивалась, теперь расслабься и получай удовольствие. Оумм, какие у тебя ножки женственные стали… где же ваши мускулы, матушка Нелли?

– Ох. Сидячая работа, семейная жизнь… давно пора на диету…

– Нее, пока не пора, самое то что надо! И чулки не надела, ахх! – нахальная рука медленно скользнула по голым икрам под край юбки, подразнила-погладила пальчиками, и так же неторопливо отступила. В «дразнилках» Сашкино терпение всегда пересиливало Нелькино, сколько бы та ни крепилась: неизбежно в какой-то момент доведенная до исступления Рыжика, издав утробный рык, набрасывалась на блаженно урчащую Герду и начинала срывать с нее одежду, или хватала ее руку своей и всаживала гладящий у входа пальчик внутрь – по самую ладонь.

Вот и теперь обе Санечкиных руки улеглись и принялись неторопливо разминать гладкие прохладные коленки подружки. С умыслом, разумеется, не просто так: с каждым хитрым массирующим движением бедрышки раздвигаются на полсантиметра, сдвигая подол юбки – все выше, и выше, и выше – неотвратимо приближая следующий этап.

Нелька тем временем, не прекращая целоваться, оглаживала и сжимала сквозь тонкое платье… у любимой своей девочки она почему-то называла их «доечки». У других – грудки, сисечки, лапушки, и только у Герды – «твои сладкие дойки». Их обладательница улетала в нирвану и стонала на весь этаж, когда партнерша, поставив ее на четвереньки, нежными-нежными движениями пощипывала, покручивала… «доила» ее теплое белое вымя. Текла «коровка» в эти моменты так, что доярка лакала, как кошка, без остановки. Однажды после такой трапезы Рыжика вымолила у Герды обещание: когда та будет выкармливать ребенка, позволить ей подоить настоящее молоко. Девочка в общем была и не против, останавливала только мысль: «а я с ума не сойду при этом?» Нынешних сеансов она просто не запоминала, до такой степени впадала в отключку.

…Шаловливые Гердины ладошки сочли тем временем, что открывшееся им пространство вполне достаточно, и опять нырнули под юбку – теперь уже обе. Ладони Нельки ответили на вторжение, жадно ущипнув торчащие сквозь ткань соски: лифчиков подружка не признавала как явления. Ущипнули – и принялись стягивать с плеч бретельки, освобождая упругие мячики из хлопкового плена – завораживающе медленно, сантиметр за сантиметром. На сосках ткань зацепилась, натянулась, отчаянно держа последний рубеж обороны… и соскочила, разом открыв всем нескромным взглядам сливочно-зарозовевшие нижние половинки. А чтобы нескромные взгляды не смущали эту юную красоту, ладони немедленно упали сверху, накрывая мелькнувшие на секунду сосочки. Пусть лежат в уютной ласковой полутьме, потираясь о стенки своего убежища, выглядывая иногда из него между пальцами… возбуждаясь, набухая, готовясь отправить свою маленькую хозяйку в дальний космос…

Девчонки даже не заметили, что Тик давно вернулся в комнату и теперь пялится на них из кресла-качалки, чуть ли не пуская слюну в экстазе: «До чего красиво!! Как у них так получается?!»

«Мокрая, ух, какая мокрая! Пора! Не желаю упустить ни капельки!»

Герда в последний раз всосала и облизнула Рыжикин язык – а потом оторвала губы от губ и одним раскручивающимся движением нырнула головой под юбку – одновременно выпрямляя спинку и задирая попку высоко в воздух. Взметнулся на секунду широкий подол, пропуская в разгоряченное междуножье вихрь обжигающе прохладного воздуха… и выметя оттуда же в комнату острую мускусную волну.

– Аххх! Кружевные! Ммяумммма!

Девичьи руки потянули подол вниз, закрывая от наглых потоков воздуха маленькое, но очень интимное пространство. Кому-то не нравится аромат вымокшей от желания женщины – Герда, наоборот, готова была его вдыхать часами. Однажды, еще в блаженные школьные времена, по дороге в музыкалку, в какой-то из оживленных городских подворотен она вдруг остановилась, некоторое время глубоко дышала, закрыв глаза и пугая прохожих («…Развелось наркоманок!“) – а потом набрала номер своей тогдашней подружки и ехидно поинтересовалась, как та умудрилась потрахаться на столь незарастающей народной тропе. Подружка, что характерно, просто не поняла вопроса: „Сань, ты че, забыла, как трахаются? Меня вот Макс на этот раз раком поставил… а в тот раз на весу… Да че нам эти прохожие, еба? Ну, пялятся, жалко, что ли?“ Санечка, не выдержав, ради эксперимента вернулась на „помеченное“ место и робко (поначалу) запустила руку за пояс узкой юбки. Через пару минут из группы зрителей начали вполне серьезно предлагать посильную помощь („не здесь, само собой… вон там потише место есть… а то что ж ты мучаешься…») – и представление пришлось прервать. В этот день будущая Саша-Мокрые-Трусики впервые сорвалась и полезла в ширинку к своему учителю музыки. Уж больно сильно чесалось недочесанное.

А с Нелечкой они столкнулись в туалете одного из городских клубов: рыжая подмывалась у раковины рулоном мокрой бумаги и размышляла, не пойти ли нафиг домой от этих бухих импотентов; скучающая по той же причине Санечка бродила по зданию, ища приключений на свою детскую жопку. Запах она определила безошибочно, вопросов в таких ситуациях уже не задавала: просто присела сзади на корточки и лизнула. Нелька ахнула, Санечка просияла и лизнула посильнее…

Обе друг для друга стали открытием. Врожденная страсть Рыжики к неторопливым нежностям и ласкам, доводящим партнера до потери сознания, плюс какое-никакое воспитание, не позволявшее ей доселе «попробовать с девушкой» – наложились на восточную страстность и юную безбашенность новоперекрещенной Герды, которая как раз на девушек в тот момент и западала (просто за отсутствием вблизи приличных парней подходящего возраста). Парочка получилась искрометная. Настолько, что однажды соседка, перепуганная раздающимися из-за стены стонами и воплями, позвонила маме Аде; та примчалась в такси, ожидая увидеть любимую и единственную Сашеньку простреленной навылет в ограбленной квартире – а застала дочку стонущей в кроватке, в позе «69» с незнакомой рыжей девицей. Чуть концы не отдала на месте. (Только это, собственно, и сделало возможным наше повествование: иначе пришлось бы рассказывать о рыжей девушке, парализованной до глаз из-за многочисленных переломов позвоночника. А так – Нелька успела сбежать, схватив юбку и блузку, а Мартышкины фингалы и шишки прошли без следа через две недели, оставив ее по-прежнему красивой и чертовски неудовлетворенной… кому она позвонила первым делом, угадать нетрудно…)